Дверь. Часть первая. Глава шестая.

Часть первая. Дочь Большой Медведицы.

Глава шестая.

Второй день в барской усадьбе выдался слезным. Провожали на службу Владимира. Ради отбытия барчука у парадного крыльца собралась дворня. Нарядные молоденькие девушки приветливо улыбались княжичу, садившемуся на породистого скакуна.

Глаша тоже вышла провожать княжича и стояла пунцовая, опустив взор долу. Ещё спозаранку, она выпросила у барышни трусики, из набора «Неделька» — цвет цыпленка, с трудом натянула на свою округлую красоту и, теперь, горела лицом, словно, кроме желтеньких штанишек салона «Модницы Парижа», на ней ничего и не было.

По случаю отъезда молодого барина, благодарная подарку горничная нарядила свою щедрую госпожу в сиреневое платье с белыми атласными вставками и многочисленными оборками ниже колен, затянутое на талии пояском с пряжкой. На голову княжны, она водрузила шляпу, широкополую, с бантами, обнаженные плечи украсила газовым шарфом, а в правую ручку сунула платочек, которым, видимо, Светка должна была утирать неутешную слезу.

Оказавшись на парадном крыльце во всём этом неудобном великолепии, Света даже не знала, как подойти к брату. Мешал многослойный, волочившийся по земле подол и многобантовый головной убор, закрывающий благородное личико от ласковых лучей майского солнца.

Спускаясь с крыльца, словно беременная кошка, она усилено вспоминала сцены из исторических романов — как в таких случаях поступали девицы.

«Перекрестить на дорожку? Нет, это слишком. В самом деле! Не сына же провожаю. Ещё приложишься не так и ославишься в веках, словно Марина», — думала Света, вспоминая, как читала про Мнишек, которая вместо того, чтобы поцеловать руку на святейшей православной иконе, прильнула к устам Богородицы.

Несмотря на усиленные поиски, у классиков и в житие святых, благопристойного расставания, в голове почему-то крутились лишь мемуары Елизаветы Николаевны Водовозовой:

«Саша с рыданиями бросилась к матери и переходила из одних объятий в другие, точно она передавала поклоны и переносила весточку каждому из нас от дорогого покойника, — все плакали, плакала и я, потому что плакали другие...».

Новоявленная княжна Ольга Павловна — Светка, представила описанную педагогом сцену и внутренне воскликнула: «Бред какой-то! Да! Водовозова же ещё и не родилась! Не написала книгу для детей «Жизнь европейских народов» и кудрявый мальчик Вова Ульянов, ученик четвертого класса симбирской гимназии ещё не получил её в награду, вместе с похвальным листом!».

Подошла, улыбаясь брату, резонно предположив, что это уместно во все времена. Произнесла слова напутствия, стараясь избегать словечек «знаменито», «парниша», «жуть», «кр-р-сата», «не учите меня жить» и других — из лексикона Эллочки-людоедки, так вовремя попавших ей на язык.

Мысленно подчитывая, насколько же она теперь старше женщины-педагога, биографию которого изучала перед вступлением в пионеры, Света приноровилась и ухитрилась, обнять Вовку. Даже поцеловать в щёку, не снеся краем своей роскошной, словно ботанический сад, шляпы его цилиндра. Но, этим она и ограничилась.

Как бы сердце не рвалось, оказаться перед прислугой посмешищем княжна Ольга Павловна не имела права.

Пока дядя давал какие-то наставления бородатому казаку, что сопровождал юного князя, Света уже издали, отойдя от Владимира меленькими шажками гейши, рассматривала под братом скакуна.

Вороная шерстка на иноходце лоснилась, ноги, гарцуя, переминались в нетерпении. Закусывая удила, потрясывая гривой и звеня уздой, жеребец выдавал поклоны. Словно природный шевалье, Вовчёнок уверено сидел в седле, его амуниция, начищенные до блеска сапоги из тончайшей яловой кожи, играли на солнышке.

В детдоме была целая гора старых и ломаных игрушек — примерно годов пятидесятых. Молчаливые и говорящие куклы, медвежата из вытертого до картона плюша, зайцы с барабанами и без. У кого была оторвана лапа, у кого — ухо, в детских разборках утерян глаз, а у кого и вовсе не было головы. Из года в год, эти сокровища мира игр и фантазий переходили по наследству от старших детдомовцев к младшим.

Вовке, в чудо-горе, Света раздобыла коня, на трех колесиках, без хвоста. Он часами с него не слазил, разя воображаемых врагов пластмассовой саблей мальчиша-кибальчиша. Разве она знала, что облезлая деревянная лошадка, когда-нибудь, превратится в вороного иноходца, и братишка будет гарцевать на нём, так же уверено, как в детстве маневрировал на трех колесиках.

Светка часто, словно Мата Хари, тайком пробиралась в комнату мальчиков и наблюдала за конными прогулками братишки, от кровати к кровати. Тогда, она не завидовала Вовке, но сейчас ей ужасно захотелось запрыгнуть в седло и ощутить под собой лошадь на просторе.

От только что образовавшейся мечты о конной прогулке, Светку отвлек казак, сопровождавший брата в Оренбург.

— Вы, барышня, не переживайте. Мы при юном князе. В обиду его не дадим.

— Это вы к чему? — рассеяно спросила она.

— Так, Пётр Игнатьевич послал. Говорит, вы шибко за брата переживаете. Чтоб я, лично, обещание вам дал — оберегать Владимира Павловича.

— Ах, это дядя вас прислал! — окончательно вернулась в усадьбу из заоблачных мечтаний Светка. — А сам, стало быть, такого обещание дать мне он не может?!

— Этого, барышня, мне не ведомо... Вы уж об том сами Петра Игнатьевича спросите.

— А заячий тулуп взяли? Не забыли?

— Тулуп? Зачем? Почти лето на дворе, барышня.

— Да так, вспомнила...

Казак отвечал громко, басом. Разговор молодой княжны с наставником Владимира перешел в нежелательную плоскость и дядя, опекун сестер Костровых и их брата, поспешил к ним.

Бородач обрадовался приходу барина. Покряхтел и недоуменно проговорил:

— Пётр Игнатьевич, барышня, вот, спрашивает: тулуп взяли, аль нет?

— Ступай, Елизар. Ольга Павловна расстроилась по случаю разлуки с братом. Уезжайте. Не травите душу временем.

— Оно понятно. Но вы, барышня, не шибко тужите. Свое слово Елизар держит...

Двор опустел. Прислуга разошлась, собаки разбежались. Одна Глаша вышла на дорогу и смотрела, как удаляются к горизонту два всадника. Кого она провожала? Для любопытной Светы, пока, осталось загадкой.

— Дядюшка, в моем имении лошадей много? — спросила она, не желая отпускать от себя опекуна.

— Как положено, — ответил тот.

— И скаковые есть? Для прогулки?

— Есть...

— Велите заседлать!

— Но, Оленька, сегодня вы не в костюме Амазонки! Наряд ваш, весьма, не подходит для конного выезда.

— Давайте договоримся, дядя!!! Когда мы в обществе, так уж и быть, я княжна Ольга Павловна, а вы мой опекун, но если мы одни — я Света! Света Переверзева! А вы... Я ещё не знаю, кто вы!.. Не придумала... Обсудим это на конной прогулке?

— Тогда вам надо переодеться, Света.

— Уже лучше. Не забывайте, Пётр Игнатьевич, — Дверь я! А вы лишь Угол. Мой Угол!

— Хранитель...

— Я помню — Змей! Золотой Полоз. Вы затащили меня во время, где нет ни кино, ни телевиденья, ни видео. Половина известных мне классиков, — ужас! лишь собираются ими стать. Мои, с детства любимые, книги ещё не написаны, а лучшая подруга превращена в спящую красавицу. Я всё помню, мой учитель, но коль вы виноваты в столь резкой смене декораций, то и развлекать меня обязаны вы! И не в качестве опекуна! Не боитесь, что от скуки я заведу себе благородного кавалера и в порыве первой страсти проболтаюсь ему о своем и вашем советском происхождении?

— Я боюсь другого.

— Позвольте спросить — чего? — зло бросила Светка, ущемленная в пренебрежении к её намёкам.

— Скорее кого. Боюсь, долго мы здесь не задержимся.

— Тем более!.. Глаша! Хватит ласкать взором дорогу! Я хочу сменить наряд...

Ещё раз, украдкой, та кинула взгляд к горизонту и покорно ответила:

— Хорошо, барышня! Уже иду.

— А вы, дядюшка, — обнаруживая способность повелевать, продолжила Света: — Подберите мне лошадку! Покамест, какая спокойней. Это же мой первый выезд? Или нет?!..

Пётр Игнатьевич не ответил, пошел в конюшню. Светка фыркнула и направилась передаваться.

Переоблачение барышни в костюм «Амазонка» заняло полчаса. Перетерпев неудобство времени, — подвязки, завязки, рюшки, она вышла на двор и направилась в конюшню.

Помахивая тросточкой-кнутиком, подошла к четвероногому существу, пегого, ближе к белому окраса, на котором красовалось новенькое дамское седло — оранжевое. Холка у существа немного подрагивала, левый глаз косил на неё с недоверием.

На какой-то момент, Света даже пожалела, что, вдруг, к ней пришла мечта, непременно стать лихой наездницей.

— Погладьте его, — произнес Пётр Игнатьевич, рассеивая её легкое смятение.

— Его?! Так это мальчик?

— Жеребец-трехлеток, по прозвищу Сапфир. Полагаю, вы быстрее найдете нечто общее с противоположным полом. Покажите свое неравнодушие к нему. Пусть он почувствует от вас ласку, тепло вашей руки, души. Шепните ему в ушко приятное слово, восхититесь его статью.

— Вы меня обучаете верховой езде или сватаете?

— Предложите Сапфиру дружбу. Если хотите. Но, лучше отдайте ему свою любовь. Тогда он будет с вами одн

им целым, пронесет через огонь и вытянет из глубокого омута.

Следуя советам учителя, Света провела губами около уха жеребца и ласково произнесла:

— Сапфирушка, мы с тобой одной крови! Ты же меня не сбросишь?

Конь перестал подрагивать, кивнул, то ли соглашаясь, то ли ему просто стало щекотно от мимолетного прикосновения горячего дыхания из её губ — слов в самое ухо.

— Вот бы с мужиками так! Сказала ласковое словцо, и он твой навеки! Хоть в огонь с ним, хоть — в воду! Но как же мне взгромоздится на Сапфира в таком платье?

— Ваше платье, Света, как раз к тому предназначено, — ответил Полоз. — Юбка костюма «Амазонка» — передник, под которым кальсоны. На лошадь, и мужчины, и женщины садятся с левой стороны. Ставьте ножку в стремя, и я вас подсажу.

— Даааа! И за какое место?.. Ну, да ладно, Змей. Вам я разрешаю...

Увы, слыша от Хранителя, оправдание обычного мужчины о том, что так поступают все женщины Европы, без исключения, такова специфика одежды и снаряжения лошади, и сама барышня сесть в седло не может, Света почувствовала, что пуговка позади, делающая передник юбкой, уже расстегнута.

— Ах, вот для чего там застёжка! Поняла. Я-то думала...

Полоз не ответил, взял Свету за талию. Одним приемом она оказалась на дамском седле. Он вставил в стремя её левую ножку, уложил на неё правую и, по-отечески накрывая, заботливо расправил передник на ее коленях.

— Два года назад, — проговорил Полоз, только когда манипуляции восхождения Светки на Сапфира завершились, — наездник Шарль Пелье изобрел подвижную нижнюю луку, привинчивающуюся к седлу и повторяющую изгиб левой ноги всадницы, отчего езда на лошади стала вполне безопасной. Иначе, я бы не рискнул посадить вас на коня.

— Ну, хватит уже оправданий, месье Пьер! По секрету, могу сказать — мне даже приятно. Лестно и то, что, для меня вы добыли целую дюжину трусиков из другого времени. И седло бы перетащили, подумаешь.

— Трусики, Света, исключение ради вас! Они не могут повлиять на ход событий так же точечно, как модификации седла, в столетие, когда конь является не только другом, но и частью военной стратегии.

— Как сказать, Змей Игнатьевич! Подари вы трусики Жозефине Богарне, глядишь, Наполеону было чем заняться кроме, как шастать неудовлетворенным по Европе.

— Вряд ли. У него были другие пристрастия.

— Помню, помню, как же... О Жозефиночка! Не принимай ванну! Буду дома через месяц... — Света игриво сморщила носик. — Вы так и будите стоять? Как араб у верблюда! В ожидании, когда я пожелаю сойти, но уже за плату. Или мы всё же осуществим мою мечту о конной прогулке?

— На первый раз, лишь поводим Сапфира в поводу.

— Сейчас! С Сапфирушкой мы уже едины. Он просто рвется на свободу! Осталось договориться с вами, мой учитель.

— Я уже запутался. То вы меня называете учителем, то Пьером, то Змеем!

— Вы эту игру придумали, я лишь играю!

Света случайно взмахнула хлыстиком, видимо представив его волшебной палочкой. Сапфир рванул с места в галоп, вынося её из усадьбы. От неожиданности Светка наклонилась назад, ложась поперек скакуна. Видя её сложное положение, Полоз вскочил на первую попавшуюся лошадь конюшни и помчался догонять, без седла и узды.

Со стороны двух босоногих мальчишек, что шли к усадьбе с удочками из ивняка и утренним уловом, конная прогулка господ выглядела весьма опасно. Белый, ближе к пегому, рысак, произвольно, быстро нёс барышню к обрыву высокого берега реки. Словно на джигитовке, она распласталась поперек, соприкасаясь с седлом только мягким местом, чудом балансируя и не соскальзывая на землю. За ней мчался разряженный денди, барин, теряя туфли, цилиндр, срывая на скаку с себя сюртук. Сливаясь с конем, он прижимался к его гриве стараясь ускорить движение, но не успевал...

Ребятишки замерли. Еще немного и барышня рухнет под задние копыта жеребца или улетит с обрыва. Тот, что младше отвернулся, но второй дернул его за рукав и в восторге закричал: «Ух, ты! Смотри, смотри!».

Барышня сорвала юбку-передник, подтянула колени к животу, сгруппировалась, крутнулась и перекинула через голову лошади правую ногу, вдела ее в стремя. Подтягивая властной рукой узду, выровнялась в седле и остановила жеребца, ставя его на свечу. В тот же момент, заходя наперед в полкорпуса лошади, барин отсек её от обрыва...

Бросив удочки, мальчишки, стремглав, понеслись разыскивать утерянный барышней наряд. Наперебой крича: «Я нашел! Нет — я!», — они отдали юбку Светке, сидевшей на Сапфире в одних кальсонах — по-мужски.

— Мальчишки прямо влюбились в тебя! — проговорил Полоз, разворачивая коней к усадьбе, переводя на рысь. — Особенно, вон тот, — конопатый.

— Хоть кто-то не считает меня Дверью. Вы специально взбесили Сапфира? Признайтесь.

— Зачем?

— Допустим, что бы я поняла насколько умею скакать верхами даже без седла. Ведь я умею?

— Скорее этого хотел Сапфир. Он так соскучился по своей хозяйке.

— Хозяйке?

— Ну да. Жеребенком, тебе его подарила тётка Аланея.

Выяснение, кто такая тётка Аланея, — вообще, откуда у сироты, вдруг, оказалась такая большая семья? Сестра, брат, дядя, оказывается еще и тетя! Света отложила расследование на потом, сейчас её волновал другой вопрос.

— И сколько у меня ещё невыявленных способностей?

— Думаю, много. Но всё они созидательные. Вы не можете разрушать. Поэтому вас нужно защищать. Поймите, вы Добро...

— Не помню кто, но точно сказал: «Добро должно быть с кулаками». Неужели я сама не могу постоять за себя? Так хочется быть всесильной!

— У вас есть четыре Хранителя.

— Четыре — много! Хватило бы одного. Зачем наивно-невинной девушке, не испытавшей первого чувства, гарем Хранителей? Вот уже второй день, намекаю вам, что я женщина! Женщина я! А не Дверь! А вы словно старый глухой удав! Мудрый Каа... У меня такое впечатление — это продолжается вовсе не два дня, а целую вечность.

Полоз пожал плечами.

— Скажите, Змей, а кому я подарила первый клинок из своей звездной коллекции?

— Волку.

— Странно.

— Почему?

— Обычно, первым, женщины одаривают того мужчину, кому больше симпатизируют. Я читала... В умной книжке...

— Значит, вы симпатизируете Волку.

— Вообще-то, вы правы! Когда была Светкой Переверзевой, я вас не любила — это точно! Девчонки часто влюбляются в своих учителей-мужчин, но вы были такой правильный и старый! Ещё эти ужасные роговые очки!

— Не знал, что в детдоме меня расценивали как мужчину.

— Для всех нас на протяжении лет учебы, вы были строгим отцом. Историком-педантом из старого фильма «Доживем до понедельника». Но, сейчас, когда вы так помолодели и похорошели, даже звать вас дядей мне, почему-то, не хочется. Хотя последнее, для настоящего мужчины, без этих метросексуальных закидонов, вряд ли достойный комплимент.

— Действительно, лучше уж считайте педантом.

— Постойте — не хочется мне? Или вам?..

Света подозрительно поглядела на учителя. В её голове заворошилась догадка, что и своими чувствами она уже не владеет. Ведь захотелось ей прокатиться на лошади! Сильно захотелось, до колик в животике. А вдруг, искуситель Змей, распускает свои ползучие чары на все, без исключения, её желания?!

— Сапфир — не я, — ответил Полоз, будто посетившие ее догадки, домыслы, сумбурные предположения Света выложила ему вслух. — Это конь захотел видеть свою обожаемую хозяйку и прокатить на себе, именно сегодня.

— Он и говорить умеет?

— Нет...

— Жаль... Расточал бы мне комплементы.

— Он конь. Он — не умеет!

— И не только он! Стало быть, влюблен?! Сапфирушка, ты влюблен? А у тебя есть крылья и во лбу рожек?

Света нежно потрепала гриву переходящего на шаг жеребца, но тот напрягся, ноздри его раздулись. Встал как вкопанный. Она повелела Сапфиру — на рысь, но тот и не думал подчиниться.

— В чем дело?! И ты меня не любишь?

— Как раз наоборот! — поднимая руку и прислушиваясь, оборвал её Полоз. — Он не хочет идти, потому, что в усадьбе Слуга Хаоса.

— Как?!.. Там же Вера! Глаша... Куча народа!

— Ему нужна дочь Большой Медведицы. А Версофии там уже нет. Сегодня утром она проснулась, выслушала от меня легенду, что она в Курске, на балу у губернатора Демидова, и изъявила желание, немедленно, воплотить её в жизнь.

— Узнаю Верку! А Глаша?

— Простые люди, за исключением новых тел, Слуге Хаоса не нужны. Они просто замерли. Для них время остановилось, как и для коня, что, изваянием Потемкинских деревень, застыл подо мною. Придется пересесть к вам, прекрасная амазонка.

— А Сапфирчик выдержит?

— Он крепкий парень.

— Тогда его половина — ваша половина!

Перемахнуть с одной лошади на другую для Полоза оказалось делом секунды. Спиной, Света ощутила мускулы его груди, сильные руки обвили её стан...

— Повод — не отдам! — опомнилась она.

— Света, вы готовы встретиться с Голесницким?

— Конец это только начало, масса капитан! — выдав сумбур из голливудского фильма и романа Жуль Верна, Свет в Добро женского рода уверено направила Сапфира к усадьбе.