Дверь. Часть первая. Глава первая.

Часть первая. Дочь Большой Медведицы.

Глава первая.

После горячего пекла было приятно сидеть в прохладном кинозале. Светлана — худенькая, молодая, с ежиком коротких каштановых волос, позволила себе принять вольную позу, немного съехать с кресла. Народа мало и головы зрителей, впереди, не заслоняли экран. Она скосилась на брата, но Владимир и не думал смотреть на сестру, он был полностью поглощен фильмом, как маленький шевелил губами и старался сжать в кулаки, искривленные в суставах пальцы рук, после перенесенного в детстве гриппа.

В прекрасном мире синематографа шел бой, кто-то кого-то убивал. Лязг железа, крики, ругань и хрип умирающих — стереозвук наполнял смотровой зал до отказа. По мнению Светланы, фильм был так себе, то ли исторический, то ли фэнтези. Уже в его первой половине жестоко уничтожили единственную персонажа девушку, придали огню на костре — бесчеловечно, но в рамках средневековой моды, и Светка окончательно потеряла желание смотреть дальнейшее бессмысленное кровавое месиво за самцовые интересы.

Сожжённую заживо героиню Свете было жаль до слез, поскольку экранный образ курносенькой красавицы с распушенными иссиня-черными волосами был почти одного с ней возраста. Целых пять минут на среднем плане языки пламени лизали хорошо сбитое обнаженное девичье тело, а героиня твердила, как заклинание: «...Углы на Небе проявятся, когда шестёры перевернуться в девяты придет Хранитель».

И он — который «пришел», был какой-то не убедительный. Популярный актер Александр Серый, по мнению Светы, не смотрелся в образе Хранителя — ему бы мальчиков на выданье играть, а не рыцарей прекрасного образа.

Поддев ноготком край топика, Света поправила свою маленькую грудь, прошлась ладонью по лямкам и провела ею у носа. Жара сделала свое дело, дезодорант оказался подделкой, и теперь пахло не свежестью на двадцать четыре часа.

Она вздохнула, снова покосилась на братишку. Хотела выразить недовольство, но бесполезно. Вовчёнок — так она называла брата в скромном семейном кругу, в котором никогда не имелось родителей — всеми пятью органами чувств, находился в фильме, лично участвуя в сражении со злом на стороне добра.

Жертвенные мучения сестры во имя любви к младшему брату, последнему по мужской линии отпрыску Переверзевых — впрочем, фамилия детдомовская, выдуманная — начались ещё утром...

Обычно свой единственный в неделе выходной Светлана посвящала сну — добротному, долгому и ленивому. Она даже бутерброды братишке приготовила, ночью, в полной темноте, словно состоятельная кротиха, чтоб до обеда он её не тормошил. Так, нет же!

Когда сестра пришла из кафе, где работала официанткой, он спал, а как проснулся, так и завопил:

— Светка!!! Вставай, Светка!!!

— Отстань... Открой холодильник и возьми сам... Не маленький!

— Смотри! — не успокаивался Вовка, с усилием тормоша её за хлопчатобумажную сорочку до пят...

Жили брат с сестрой в комнате общежития двенадцати квадратных метров, что получили на двоих после детдома. Кухня и удобства — в общем коридоре, поэтому «боди» или бюстгальтер-майка, трусики, это было не про неё. Особенно в жару, когда от духоты невозможно спрятаться даже под тонкую простыню.

Хотя какие «боди» и майки-бюстгальтеры! У Светы были лишь одни приличные трусики — желтенькие с маленькой бабочкой на окантовке.

Спать в сокровище за десять баксов, или политкорректно выражаясь — за десять у.е., для неё было роскошью. Или глупостью. А потому, от вездесущих глаз братишки сестра куталась в старенький хлопчатобумажный «скафандр», оставшийся от предыдущей хозяйки в облупленном шифоньере без одной двери, перешедшем к ней по наследству, вместе с комнатой на двоих.

Единственно, что было относительно личного у брата и сестры Переверзевых, это фотопортрет капитана-кавалериста, датированный январем одна тысяча девятьсот сорок второго года. Девчонкой Света любила сбегать из детдома и прятаться в развалинах старенького трехэтажного дома по улице «Девятого января». Там она портрет времен Великой Отечественной войны и нашла, выдав подругам по сиротству за отважного прадеда.

Поначалу Светке просто понравился лихой казак из корпуса легендарного батьки Доватора, а рассказывая Вовке о далекой войне, рейдах казаков под Москвой, она и сама поверила в свою придумку...

— Что!? — рявкнула она, закрывая ладонями сонное лицо.

— Я же говорю: смотри!

Света, лениво, приоткрыла один глаз. На обозрении не совсем проснувшегося ока маячила кудлатая голова Вовки и рекламный буклет, что он поднес прямо к её теплому, в остатках дремы носу.

На буклете красовался всадник на вздыбленном коне. Лик передержанного в солярии красавца был перекошен злобой, на подбородке чуть задевая нижнюю губу проходил шрам, от чего его улыбка смахивала на оскал. В правой руке набриалиненный мачо сжимал изогнутое орудие убийства — играющее на солнце или светящееся, словно лазерный меч джедая. Под всадником, размашисто, имитацией под старославянский, было написано: «Год четырех Углов».

— Имей совесть, Вовка! С вечера до полуночи в кафе батрачу! С утра до обеда колледж... Единственный день, когда я могу поспать — это сегодня!

— Они обещали меч!

— Кому?

— Тому, кто купит билет!

— Его уже вытащили из камня?

— Какого камня?

— Ну, там Артур, камень, меч... — зевнула Света. — Дерни за рукоятку, камень и развалится.

— Не надо дергать! — Вовка обидчиво отпустил «скафандр» сестры в автономку и отвернулся. — Надо сходить с братом в кино.

— Господи, чего только не придумают! — зевнула Света. — Лишь бы заманить...

— Ты же сама говорила — мне нужно развивать руки! Вот я и буду крутить меч.

— Пальцы, а не руки! У тебя есть специальный мяч.

— Светка!!!

— Возьми деньги в сумочке и отвянь...

— Идти надо вместе

— Зачем?

Света открыла второй глаз. Видимо спать уже не придётся.

— Слушай...

Скрюченными пальцами Вовка развернул буклет и прочитал:

«После просмотра премьеры «Год четырех углов» состоится встреча с режиссером фильма Генрихом Голесницким и исполнителем главной роли — Хранителя, Александром Серым. Пришедшим на премьеру девушкам — не младше девятнадцати лет, продается лотерея. Правильно указавшей три цифры, начертанные на старинном клинке, будет подарена его точная копия».

— Мне нет девятнадцати, Вовка!

— Месяц остался.

— Тридцать и три дня.

— Ага! Это если спросят! Но тебя не спросят. Ты на всё двадцать выглядишь!

— Ну, спасибо, Вовчёнок! Ладно, брысь из комнаты! Переодеваться буду.

— Я уже и воду согрел. В душе опять только холодная.

— Даааа!!!..

Премьерный показ фильма «Год четырех Углов» в главном кинотеатре города был объявлен на два часа дня, в самую жару. Как назло у Светки закончился дезодорант и, с единственной пары более-менее приличных туфель, слетела набойка. Пришлось изобретать на скорую руку стиль «милитари» — топик цвета хаки, шорты и Вовкины ботинки — на шнурах. Года два как из которых он уже вырос.

Взлохматив короткую стрижку, новоявленный солдат Джейн и её младший брат, пулей, выскочили на улицу и дружно спрыгнули с парадного крыльца старого общежития хлебокомбината на горячий, почти расплавленный, асфальт.

По пути, галопом, посетили бутик, — купили, что попалось, «Утренняя свежесть двадцать четыре часа». Передвигаясь «огородами», миновали полуразрушенное старое здание за номером «двенадцать», по улице «Девятого января» и заскочили к Светкиной подруге по колледжу, что жила почти напротив кинотеатра. Принять душ было категорическим условием сестры, на согласие идти с братом в кино.

Пока Светлана плескалась, неторопливо наслаждаясь водой, несмотря на убывающее время, Вовка был как на иголках. Она никогда его таким не видела. Обычно к внешнему миру он спокоен, даже безразличен. По поводу пальцев, которые братишка, как ни старался, не мог сжать в кулак, Вовченок ужасно комплектовал и в свои семнадцать прятался в комнате общаги, затворником, словно улитка в раковине.

В детдоме Светке приходилось его защищать — биться, не по-детски со всеми кто покушался на младшего брата. За бойкий характер мальчишки прозвали её амазонкой и предпочитали не связываться.

В кинотеатре они появились минут за семь до сеанса. Часов у Светы не имелось, лишь бросив взгляд на электронный таблоид в фойе, Вовка немного успокоился.

— Два билета, пожалуйста — нагнувшись к окошку кассы, проговорила Света.

— Триста рублей... — буркнули в ответ.

— Сколько?

— Триста! Вам же девятнадцать?! Лотерею брать будите?

— Буду! — ответила она, выгребая из кошелька всё до мелочи. Глаза Вовки усердно, с испугом, следили за подсчетом копеек... Отступать было некуда.

— Сто — билеты и сотня лотерея. Итого: триста! Вас же двое? — с большой долей издевки, ожидая, снова произнесли в кассе.

— Двое... — ответила Света. — Наскребла, Вовка!..

Высыпав мелочь на тарелочку кассы, она схватила билеты и улыбнулась брату.

— Побежали в зал... Сегодня без ужина...

Перед началом сеанса Света, быстренько, заполнила лотерею шариковой авторучкой, успев поругать брата за то, что носит её вверх тормашками, в кармане единственной хорошей рубашки.

В пустые клеточки нужно было вписать три цифры, она и вписала «тридцать три», — две тройки, количество дней до своего дня рождения. Но одна клеточка осталась незаполненной. Недолго думая, добавила ещё тройку, — получилось триста тридцать три...

Прошли титры, включили свет. Перед экраном, суетливо, замелькали какие-то люди — выставили на сцене треногу, нанесли микрофон. Как в буклете и было обещано, к зрителям вышли и были представлены режиссер фильма Генрих Карлович Голесницкий — мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, и исполнитель главной роли Александр Серый.

Седовласый режиссер он же продюсер фильма с немного вытянутым морщинистым лицом, был одет элегантно с истинным вкусом и явно с претензией на аристократичность. Несмотря на жару на его худощавой фигуре красовался бежевый костюм, воротничок безупречно-белоснежной рубашки поддерживала бабочка песочного цвета.

Александр Серый — гений лицедейства, кумир молоденьких девчонок, наоборот был очень демократичен и современен — вышел к поклонницам в футболке и джинсах, принял позади продюсера позу фотомодели.

Голесницкий осмотрел киноз

ал пронзительным взглядом, выборочно, лишь на долю секунды, останавливая его на девушках примерно возраста девятнадцати лет.

— Добрый вечер, дамы и господа, — проговорил Генрих Карлович, приноравливаясь к микрофону. — Друзья, как и заявлено в рекламе, перед вами режиссер и продюсер только что закончившегося фильма. Но не в этом суть. Мне хотелось бы поговорить даже не о самом фильме, как таковом, а о его предыстории.

Голесницкий сделал паузу, словно вспоминая почти забытое событие, и продолжил:

— Несколько лет назад, я путешествовал по нашей необъятной стране и в вашем городе, случаем, забрел на территорию старинного монастыря. Бродил по его окрестностям и вдруг случился казус — оступился, провалился. Как после выяснилось, в келью несчастной затворницы княжны Гундоровой обвиненной в попытке навести порчу на государя России Петра Великого. В этом скромном пристанище, мной, и был обнаружен клинок, возлежавший на листах её исповедальной рукописи...

Он снова замолчал. Оглядел зал и продолжил, словно отвечая на не заданный вопрос:

— Рукопись почти сразу рассыпалась в прах под влиянием свежего воздуха. Я оказался единственным кто успел, увы, спешно, прочесть предсмертное откровение княжны Гундоровой. Меня, человека творческого, чрезвычайно заинтересовала её судьба. В местном архиве, в городском периодическом издании «Провинциальный вестник» за тысяча девятьсот шестнадцатый год, я нашел статью некоего заезжего художника-натуриста. Буквально маленькая заметка о том, что ровно триста лет назад, — в одна тысяча шестьсот девяносто девятом году, девица Гундорова — дальняя ветвь и последний отпрыск князей Стародубских, была обвинена в колдовстве и сожжена. Эти далекие и печальные события и вошли в основу сюжета фильма.

Рассказывая, Голесницкий протянул правую руку к кулисе. На её безымянном пальце сверкнул увесистый перстень белого золота с изображением саламандры, и на сцену вынесли саблю. Он взял старинное оружие аккуратно, сделал легкий взмах.

— Это точная копия того клинка! Если кто думает, что это меч — ошибается. Это шашка! Очень старая казачья шашка, что найдена мной в кельи. В фильме, данный артефакт, пришлось заменить на меч. Ничего не поделаешь. Выветрить из современного потребителя легенды о короле Артуре, колдуне Мерлине, о волшебном мече в камне, тяжело, да и сегодня это и не нужно. Но, перед началом съемок, я всё же заказал копию оригинала, шашки...

— Хватит гнать всякую лабуду, папаша? Глюки, после втянутой травки, нам тут рассказывать! — обрывая Голесницкого, выкрикнул на коротко-стриженный коренастый крепыш с первого ряда. — Банкуй лотерею! А то, от такой жары, моя чипса холодненького пивка накатить захотела! Да и у меня в горле давно першит.

— Хорошо, — мягко согласился Голесницкий. — Как гласит истина Бога торговли: потребитель всегда прав! Молодой человек, перед тем как начать розыгрыш лотереи, все же позвольте Александру — прекрасно отобразившему в фильме благородного Хранителя, буквально несколько слов. Рассказать зрителю, как удалось ему перевоплотить на экране персонаж того далекого от нас столетия?

Продюсер и режиссер фильма замер, а исполнитель главной роли, наоборот, ожил и рванулся к микрофону, но коротко-стриженный его остановил.

— Да кому он нужен — криворотый! Банкуй, говорю!

Смутившись, актёр прикрыл рот ладонью.

Александр Серый действительно имел шрам, который, видимо, по мнению продюсера и режиссера, вписался в облик главного героя и не был заретуширован на экране.

Снова заговорил Голесницкий.

— Может, кто из зрителей всё же имеет желание задать вопрос мне или Александру?

— Слушай, я не знаю, что ты за ком с горы! Болт у тебя на пальце, конечно, солидный, но в этом городе я смотрящий! Сказал: банкуй! Неча балду на сухую гонять!

Зал притих. И без прений с угрозами довольно жаркий августовский день переставал быть томным.

Сама не зная почему, Света вскочила и выкрикнула:

— Я хочу!..

— Да, да, внимательно вас слушаю, — на удивление спокойно, словно коротко-стриженного и не существовало, проговорил Генрих Голесницкий.

— Светка, ты чего? — Вовка дернул её за руку. — Это же Тимоха! Его всё боятся.

Света запнулась. Упоминание о воровском авторитете её не напугало, просто она поняла, — не знает, чего спросить.

— Заткнись, лярва, пока базар не вырвал! — багровея, взревел Тимоха. Какая-то мелкая девчонка посмела ему перечить.

Выручил Голесницкий.

— Девушка, вы заполнили лотерею?

— Да... Заполнила...

— Назовите цифры

— Тридцать три... триста тридцать три...

— Вы не ошибаетесь?

Света подняла на высоту вытянутой руки билет вместе с лотерей

— Прошу выйти на сцену, — театрально с поклоном приглашая, безмятежно проговорил Голесницкий, не обращая внимания на крики Тимохи, его порыв выйти на сцену с угрозами в адрес всей съемочной группы.

Не помня себя, словно её кто-то тянул, сжимая сердце, Светлана выбралась из череды рядов кинозала и направилась к Генриху Карловичу. Вовка, радостно и в тоже время с долей страха за сестру, последовал на сцену за ней.

Поднялись, подошли к микрофону. Проверив клеточки заполненной лотереи, Генрих Карлович вынул шашку из ножен и, держа обеими руками за лезвие, поднял над головой.

— Триста тридцать три и голова волка. Девушка выиграла.

— Что-то я не догнал! — взревел в бешенстве Тимоха. — Ты что, барыга, рамсы попутал? Сабля моя! Я что, зазря всю кодлу на твой вшивник привел? Да ещё и с тёлками!

Его остановили двое приятелей и рыжеволосая девушка — в белом брючном костюме и в туфлях на высочайших каблуках шпильках.

Послышались уговоры:

— Не здесь, братан. Пошли, пивка попьем — перетрём.

— Не жить тебе, барыга. Встретимся.

С этой угрозой, буквально утянутый от сцены, Тимоха покинул кинозал. Словно по команде вышли и первые два ряда бритоголовых парней, со своими, как выразился сам смотрящий, «тёлками».

Народ стал молчаливо расходиться. Никому не была интересна потасовка — продолжение ролевого фильма уже в жизни.

— Не обращайте внимания, — отвлёк Свету от сумбура мыслей Голесницкий, по-прежнему оставаясь холодным и уравновешенным как айсберг перед «Титаником».

Только сейчас Свете стало страшно до слабости в ногах, от того, что могло и, обязательно, произойдет, но позже.

— Как вас величают, прекрасное создание? — продолжил разговор с ней Генрих Карлович.

— Света... Светлана Переверзева...

— Владейте, Светлана Переверзева.

Аккуратно держа за лезвие, Голесницкий подал ей шашку, оставляя себе ножны.

Рукоять клинка легла в девичью ладошку, словно была под неё сделана, по телу Светы пробежала легкая дрожь и разлилась по телу удивительным спокойствием.

— Вас проводить? Несмотря на популярность среди своих поклонниц, сегодня только вам, угадавшей цифры на шашке, Александр окажет такую услугу.

Генрих Карлович замолчал, а исполнитель главной роли в фильме снова ожил. В их поочередном оживлении была какая-то странность, заметная только при близком расстоянии. Словно две куклы на ниточках одной палочки, они замирали и отмирали. Если шевелился или говорил режиссер, то артист сразу принимал позу манекена. Впрочем, Александр Серый вообще не говорил, он лишь улыбался, больше скалясь, из-за шрама на губе и подбородке.

Владимир подошел к сестре, она протянула ему выигрыш.

— Держи свой меч...

— Ошибаетесь, Светлана Переверзева. Это копия казацкой шашки, — ледяной взгляд Голесницкого мертвенно застыл на лице девушки. — Рукоять сделана под женскую руку, предназначалась она воительнице.

— Я почувствовала — удивленная своими внутренними ощущениями ответила Света.

— Вы так мне и не ответили!

— На что?

— Вас проводить?

— Ах, это! Нет-нет, спасибо! Я не одна — с братом...

— Может, вы всё же дадите мне номер своего телефона? В какой-то мере, я теперь отвечаю за вашу безопасность. Говорят, Тимоха, которому вы имели неразумную дерзость сейчас перечить, отморозок без всяких принципов.

— У меня нет, ни номера, ни телефона. Я учусь в колледже — на пекаря, и мы живем в комнате двенадцати квадратных метров бывшего общежития хлебокомбината.

— Тогда адрес.

— А вы Тимоху не боитесь?

— Я... — Голесницкий скривил тонкие губы в усмешке, — боюсь. Боюсь за вас, Светлана Переверзева, прекрасная с воинственною внешностью в данном наряде. Сломался каблук?

— Да. Набойка отлетела...

— Комната в двенадцать квадратных метров! Двенадцать, — ваше число. Ведь девятнадцать лет вам исполнится лишь через месяц и три дня?

— Да...

Сегодня девятое августа, стало быть, двенадцатого сентября. В девятый месяц сего, одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. Четыре девятки в календаре и девятка в возрасте. Светлана Переверзева, вы совсем юная особа, а ваш брат — Вовчёнок, ещё мальчик и вряд ли спасет сестру от Тимохи. Может, всё же вас проводить?

Света стушевалась, откуда престарелый франт с ледяным взором всё про неё знает?

— Нет... — отказалась она. — Спасибо... Но нам пора.

— Тогда, Светлана Переверзева, встретимся вечером, в кафе «Эскориал». Не знаю, какой недоучившийся ум назвал бандитский притон замком-усыпальницей испанских королей, но вы там работаете, и я с удовольствием в нём отужинаю.

— Я всего лишь официантка.

— Вот, по знакомству, и обслужите. Кухней для своих...

— Вспомнили сюжет фильма «Вокзал для двоих»? Зря! Сегодня не то время. Сейчас всех обслуживают одинаково.

— О да! Одинаково плохо! Думаю, вечером отведать почки. Не очень-то люблю, но придется.

— Вы говорите загадками.

— О, милая Светлана, мир полон тайн и загадок!

— Генрих Карлович, забыли добавить — Переверзева.

— Мы же не в школе и я не учитель истории...

— Почему истории?

— Мой фильм о событиях конца семнадцатого века.

— Сказка... Фэнтези...

— Вы уверены?

— Всё, убегаю! Иначе, я не успею на работу, и меня уволят. Пока-пока...

Не дожидаясь ответа, Света схватила Вовчёнка за руку и они, дружно, спрыгнули со сцены, оставляя без своего присутствия совершенно пустой кинозал и режиссера Голесницкого с так и не ожившим актером — исполнителем главной роли в фильме то ли историческом, то ли фэнтези...