Когда мы были женаты. Бонусы

ПЕРВЫЙ БОНУС

А ТЕПЕРЬ ЕЩЕ КОЕ-ЧТО

ВОПРОС СПРАВЕДЛИВОСТИ

Гордону Эверсу никогда не звонили после полуночи.

В те годы, когда он был полицейским, а затем сержантом в центре города с высоким уровнем преступности – в портовом городе Джексонвилл на северо-востоке Флориды, такие звонки неизбежно означали беспорядки, или попадание в беду одного из его людей, или дополнительные обязанности.

За четыре года, прошедшие с тех пор как он стал шефом полиции буколического Спринг-Сити, в ста милях и ста годах от жестоких улиц Джексонвилла, они неизбежно означали, что был сожжен чей-то дом, кого-то случайно убили или – в редких случаях – что кто-то был убит намеренно.

Но все равно на другом конце провода никогда не было хороших новостей.

Не включая лампу на столе, он мог видеть часы, показывавшие 2:20 ночи.

Подняв трубку, он услышал голос, который, как ему показалось, узнал, но не смог точно определить, кто именно.

– Шеф Эверс. Это – Мейбл Флауэрс. Мне нужно сообщить о преступлении.

Ему потребовалось мгновение, чтобы вспомнить имя, но когда пришло воспоминание, он понадеялся, что она звонит, чтобы, наконец, сдать этого никчемного сукиного сына, называвшего себя ее мужем.

– Что случилось, Мейбл? Генри причинил боль тебе или твоей маленькой девочке? Тебе нужна скорая помощь? Он все еще там?

– Нет, шеф, со мной все хорошо. Шерил спит. С ней все в порядке.

– Тогда в чем дело?

– В Генри. Я убила его.

Эверс скатился с кровати и потянулся за брюками, лежащими на столике рядом с ним.

– Генри мертв, Мейбл? Ты уверена?

– Я ударила его ножом, шеф. Он был пьян, преследовал меня и загнал в угол на кухне. Я схватилась за мясницкий нож, когда он набросился на меня... Он лежит на полу в гостиной, где и упал. Он не двигается, а я не могу обнаружить пульс. Он уже коченеет.

Так она могла говорить о приготовлении еды. Слова были спокойными и тихими, за исключением легкой дрожи, которая могла указывать на нервозность.

– Оставайся там, Мейбл. Не трогай Генри. Я буду через десять минут.

Он подумал о том, чтобы вызвать скорую помощь или одного из двух своих помощников, патрулирующих или доступных для вызова, но он был ближе, чем кто-либо из них, к изолированному трейлеру Флауэрсов, и было совершенно ясно, что Генри Флауэрсу не мог помочь ни один смертный.

Он добрался за одиннадцать минут по мощеной двухполосной дороге от своего дома сразу за линией Спринг-Сити по двум грунтовым дорогам, ведущим обратно в темную пустыню сосновых лесов Северной Флориды, которая была почти такой же, как и в 1850 году, и, наконец, по изрытой колеями и почти непроходимой грунтовке, заканчивающейся на поляне, занятой двумя ржавыми шасси от грузовика, рыбацкой лодкой, джипом и передвижным домом размером три на пятнадцать метров.

Единственный свет в безлунной темноте исходил из центра трейлера. Он дважды постучал, прежде чем дверь распахнулась.

Мейбл Флауэрс крепко обхватила руками выцветший халат и отступила, чтобы впустить Эверса. «Должно быть, когда-то она была хорошенькой», – подумал Эверс. До того как Генри сломал ей нос... дважды... а тот так и не зажил. До того как он выбил ей два передних зуба, которые они так и не смогли заменить.

Не Генри Флауэрс физически выдолбил морщины у нее на лбу, морщины под глазами, сжал ее губы в вечной гримасе страха, заставил ее выглядеть как-то блекло, как будто она была выцветшей фотографией, когда черты ее размылись.

Но с тем же успехом это сделал он.

Постоянные избиения, пьянство, гулянки с другими женщинами, в то время как Мейбл сидела дома в десяти милях от ближайшей компании без машины, без какого-либо способа сбежать, было достаточно, чтобы проделать такое.

В нескольких случаях, когда он заходил слишком далеко... в один раз сломав ей челюсть, в другой – нос, так, что ее пришлось отвезти в городскую больницу Спринг, Эверс делал все, что мог.

Это означало бросить гнилую задницу Генри Флауэрса в тюрьму и избить его до полусмерти, когда тот сопротивлялся аресту, неважно сопротивлялся он или нет. Флауэрс был крупным мужчиной, любившим помыкать всяким кто был меньше или слабее, но сто тринадцатикилограммовый боец, бывший хорошим боксером и набравшийся уличной тактики, чтобы развить свои умения, превосходил его силой.

«Однако», – подумал Эверс, глядя на человека, лежащего на спине на полу крошечной гостиной рядом с кофейным столиком и перед большим цветным телевизором, – «из такого человека как Генри Флауэрс, выбить подлость невозможно».

Он всегда выходил на свободу, потому что Мейбл, одинокая в этом мире и необразованная, всегда возвращалась к нему и отказывалась выдвигать обвинения.

И каждый раз, когда Эверс прессовал его, Генри срывал злость на Мейбл. Поэтому через некоторое время Эверс удерживал себя в руках, понимая, что его гнев бесполезен.

Эверс оглядел гостиную, затем присел на корточки рядом с телом. Он прикоснулся двумя пальцами к шее Флауэрса, но по температуре тела и странной дряблости черт лица было ясно, что тот определенно мертв.

На нем было лишь рваное нижнее белье и футболка с круглым вырезом. Снимая рубашку с груди Флауэрса, чтобы осмотреть раны, Эверс несколько раз заметил кровь, разлившуюся вокруг ран, в которые вонзился нож.

Мейбл Флауэрс стояла в стороне, наблюдая, как шеф полиции осматривает тело, затем берет руки мертвеца и поворачивает их сначала в одну, а затем в другую сторону, осматривая.

Встав, он прошелся по гостиной, глядя на диван и кресло в углу.

– Вам придется арестовать меня, шеф? – спросила она, когда Эверс снова присел на корточки рядом с телом и частично перевернул его, чтобы осмотреть ковер под ним.

– Знаю, что, вероятно, придется, – сказала она, потирая руки, – но нет ли какого-то способа, чтобы вы попросили судью за меня... Я не собираюсь убегать. Мне бежать некуда. А если меня посадят в тюрьму, я не знаю, что будет с Шерил. У нас здесь никого нет. Ей придется пойти в один из этих детских домов или что-то в этом роде.

Эверс встал, посмотрел в коридор, где находились спальни, и спросил:

– Она здесь? Спит?

Когда Мейбл кивнула, он спросил:

– Она не проснулась, пока все это происходило?

– Нет, она спит крепко. Не знаю как, но она все это проспала.

Эверс прошел на кухню и взял мясницкий нож со стойки, отделявшей гостиную от кухни. Он осторожно держал его между большим и указательным пальцами. Пятна крови забрызгали его от рукоятки до острого кончика.

– Как вы думаете, шеф, я смогу избежать тюрьмы? – снова спросила она. – Это была самооборона. Я слышала, что женщины, убивающие своих мужей в целях самообороны... закон больше не так строг к ним.

Эверс осторожно положил нож на кухонный стол, посмотрел на женщину перед собой и на тело на полу и подумал, что временами он действительно жалеет, что не последовал совету отца и не стал водопроводчиком.

– В наши дни закон гораздо мягче к женщинам, которые убивают, защищаясь, Мейбл. Я просто молю Бога, чтобы ты говорила правду, и чтобы все было именно так.

Она молча смотрела на него мгновение, а затем сказала:

– Но я говорю вам правду.

Эверс наклонился вперед, перегнувшись через кухонный стол и опираясь на локти.

– Я был свидетелем многих бытовых убийств, Мейбл. Может быть, ты знаешь, что задолго до того как приехал в Спринг-Сити, я работал полицейским в Джексонвилле. Я видел, как в людей стреляли, кололи и забивали до смерти лопатами, кочергами и сковородками. И при этом учишься правильно смотреть. В том, что здесь, все воняет. Во-первых, посмотри на тело Генри. Видишь что-нибудь необычное?

Она секунду смотрела на него, потом покачала головой.

– Где вся кровь, Мейбл? Где кровь?

Эверс обошел стол и опустился на колени рядом с телом.

– Если кого-нибудь вот так пырнут ножом в грудь, много раз, то все вокруг будет забрызгано кровью. Кровь будет на нем, на тебе. Ты говоришь, что ударила его ножом здесь, на кухне. На кухне должна быть кровь, кровь по всему полу, когда он отшатнулся и упал. И еще одно. Ты говоришь, что вы поссорились. Ты забываешь, что я бывал здесь раньше, когда он тебя избивал. Это место выглядело так, словно по нему пронеслось торнадо. Кофейный столик был расколот, два стула сломаны, телевизор разбит. Почему здесь ничего не сломано?

Эверс посмотрел через коридор на спальни.

– И почему не проснулась Шерил? В последний раз, когда я сюда приходил, ей было всего два с половиной года, но она, тем не менее, не спала и кричала, испуганная тем, что видела. Сегодня она спит как младенец? Почему?

Он вернулся к телу и опустился рядом с ним на колени, поднял одну руку Генри и протянул ей, чтобы она ее осмотрела.

– И последнее, но далеко не менее важное: Генри ударили ножом много раз. Я вижу по меньшей мере восемь или десять колотых ран. Итак. Генри был большим, сильным мужчиной. Я бывал на местах убийств, где видел зарезанных женщинами. И почти всегда находятся порезы на руках и предплечьях. Это в человеческой природе – вскидывать руки и пытаться защитить себя, когда на тебя надвигается нож. Ни на его руках, ни на предплечьях нет никаких следов.

Он позволил руке безвольно упасть на пол.

– Единственный раз, Мейбл, единственный раз, когда я сталкивался с жертвами ножевых ранений, у которых не было таких порезов, это когда они были без сознания и не могли сопротивляться.

Он встал, чувствуя себя хуже, чем когда-либо за долгое, долгое время.

– Именно это и случилось с Генри, ведь так? Если я вернусь в твою спальню и хорошенько посмотрю, то найду пятна крови, не так ли? И твоя стиральная машина, вероятно, полна окровавленных простыней. Может быть, ты их уже постирала, но хорошая лаборатория без труда докажет, что когда ты вонзила в него нож, Генри лежал в постели. Он был пьян?

Мейбл прислонилась к стене трейлера, словно в поисках поддержки.

– Слегка. Но в основном это из-за снотворных таблеток, которые мне дал Док Плант в последний раз, когда я пришла со сломанной скулой. Он сказал, что они помогут мне заснуть, даже несмотря на боль. Я подмешала немного в холодный чай Генри за ужином. Он едва успел лечь в постель, как потерял сознание. Мне пришлось снять с него одежду, но в этом у меня была большая практика. Потом я взяла нож... и сделала это... оттащила его тело в гостиную. Я завернула его в простыню, чтобы повсюду не было крови, и постирала ее.

Через мгновение она сказала:

– Меня не отпустят, не так ли, шеф? Я сяду в тюрьму, а бедняжка Шерил попадет в какой-нибудь приемный дом, если ее не отправят в Алабаму к родственникам Генри.

– Почему, Мейбл, почему? После стольких лет, почему именно сейчас?

Наконец, силы и воля покинули ее, и она соскользнула на пол, подкосились ноги. Наклонив голову, так что волосы упали вперед и скрыли ее, она заплакала.

– На самом деле не имело значения, когда, шеф. Знаете, я вышла за него замуж и получила по заслугам. Пошла против своей мамы, когда та была еще жива, а то, что она говорила о нем, оказалось правдой. Я сама постелила себе постель. Но когда... когда...

Эверс опустился на колени рядом с ней.

– Что он сделал? Что он мог сделать?

Она посмотрела на него, слезы застилали ее лицо, она выглядела намного старше своих лет.

– Он... – и ее голос упал до шепота, – он прикоснулся к ней.

Эверс сразу все понял, но должен был спросить, должен был узнать подробности. Она вытерла глаза и нос, шмыгая носом.

– Он... эээ, вонзил... вонзил... засунул в нее палец. Вы понимаете. Там, внизу.

– Генри сделал это со своей собственной дочерью? Ты видела?

Она кивнула.

– Я наткнулась на это вчера. Шерил ничего не понимала. Она плакала, потому что ей было больно. Я дала ему пощечину, а он отшвырнул меня через всю комнату. Сказал, что она – его дочь, и будь он проклят, если не сделает с ней все, чего захочет.

Она снова опустила голову, но продолжила говорить.

– Вчера в его фургоне я нашла... эти журналы. Мерзкие, мерзкие сцены. Взрослые мужчины и маленькие девочки. И тогда я поняла, что он собирается это сделать. Он сказал, что если я кому-нибудь расскажу, он отвезет ее в горы в Алабаме, и я больше никогда ее не увижу.

– Где эти журналы?

Она, не глядя, махнула в сторону кухни.

– Я положила их в кухонный шкаф. Туда бы он никогда не заглянул.

Глядя на журналы, которые нашел в ящике шкафа, Эверс почувствовал, как его захлестнула холодная волна гнева, и обрадовался, что Генри Флауэрс уже мертв.

Он знал, что у Мейбл есть шанс избежать тюремного заключения. Тут было ее слово против мертвеца, а еще были журналы. Но прокурор штата находился в окружном центре, в сорока милях отсюда, и там не знали ни Мейбл, ни Генри. Дело не будет открыто и тут же закрыто, независимо от того, какова была провокация, потому что она хладнокровно убила своего мужа.

Ей почти наверняка придется предстать перед судом, а это означает, что велика вероятность того, что подробности процесса, то, что случилось с Шерил, будут обнародованы, и что маленькая девочка проведет месяцы, если не годы, в системе надзора за несовершеннолетними. А судя по тому, что Эверс видел и читал об этой системе, ей, возможно, было бы лучше остаться с отцом.

– Хватай Шерил, – внезапно сказал он Мейбл. Она подняла на него глаза.

– Что?

– Черт возьми, шевелись, я чувствую запах газа. Спускайся туда и уводи отсюда свою маленькую девочку, сейчас же.

Мейбл встала и прошла мимо него.

– Шевелись, черт возьми, шевелись. Выходите через дверь в другом конце трейлера. Я попытаюсь выяснить, откуда берется газ.

Она, спотыкаясь, спускалась по бетонным блокам, бывшим ступенями в задней части трейлера, держа все еще сонную и хнычущую Шерил, когда увидела, как из входной двери выскочил Эверс.

Утвердившись на ногах, он махнул ей рукой, чтобы она отошла от трейлера, крича:

– Бегите, сейчас грохнет!

Она нерешительно отошла метров на пять, прежде чем услышала глухой «вжик!» взрыва газа, а затем оглушительный удар грома подхватил ее и отбросил на пару метров. Ей каким-то образом удалось перевернуться в воздухе так, что она упала на спину, подставляя под дочь свое тело.

Когда она вернулась в сидячее положение, отчаянно пытаясь успокоить кричащую дочь, ослепительный свет от огненного шара, который ранее был ее трейлером, был заблокирован высокой фигурой, нависшей над ней.

– Чшшш, все в порядке, милая, все в порядке, – сказала она, успокаивая маленькую девочку. Взглянув на Эверса, вытиравшего кровь с разбитой губы, когда сила взрыва швырнула его головой в джип Генри Флауэрса, она спросила:

– Что случилось? Я не чувствовала запаха газа?

– Это был газ, Мейбл, поверь мне. Думаю, что Генри, будучи в пьяном угаре, перед тем как потерял сознание, а ты позвонила мне, чтобы я пришел и арестовал его, должно быть, открыл подачу газа от баллона с пропаном в задней части трейлера. Сумасшедший дурак, вероятно, пытался убить тебя и покончить с собой.

Когда она поняла и поцеловала свою дочь, чтобы успокоить, то позволила шефу помочь ей встать и вернуться к своей машине.

– Я знаю, что Генри был слишком скуп, чтобы застраховать трейлер, но ты получишь возмещение за страхование жизни от несчастных случаев на сумму десять тысяч долларов от компании Карвер Басс Боат. Все их сотрудники имеют такое. Ты не разбогатеешь, но сможешь начать с чистого листа.

Она прижала дочь к себе и сказала:

– Я никогда не смогу отблагодарить вас, шеф. Никогда. Почему вы это сделали?

Он покачал головой, открывая дверь, чтобы позволить ей и Шерил сесть сзади, и обошел машину, чтобы сесть спереди.

– Я – служитель закона, и был им всю свою жизнь. И я уважаю закон. Но это был вопрос не юрисдикции, а справедливости.

Глядя на языки пламени, высоко поднимающиеся от факела, который был последней резиденцией Генри Флауэрса, он завел машину и начал выруливать со двора, чтобы оставить зрелище позади.

– И с моей точки зрения, Мейбл, справедливость восторжествовала.

КОНЕЦ

БОНУС ДВА

А ТЕПЕРЬ О ЧЕМ-ТО ОЧЕНЬ ОТЛИЧАЮЩЕМСЯ ПО ТОНУ И НАСТРОЕНИЮ ОТ ТОГО, ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ. В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ ЭТО ВЫЙДЕТ В НОВОЙ ФОРМЕ. МНЕ БЫЛО БЫ ОЧЕНЬ ЛЮБОПЫТНО УЗНАТЬ РЕАКЦИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ.

МЫ ВСТРЕЧАЛИСЬ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ: НИКАКИХ ДОБРЫХ ДЕЛ

Иногда поступать правильно это... правильно...

– Черт возьми, Джи, тебе пора убираться из этого проклятого дома.

Я посмотрел на Монтрелла и попытался мысленно представить его толстой темноволосой мамашей-итальянкой ростом метр пятьдесят семь, но не смог. Он был слишком черным, слишком высоким, и у него не было груди. У меня хорошее воображение, которое развивается, если проводить год за годом, глядя на ряды несчастных людей, но не настолько хорошее.

– Я пытался представить тебя своей мамой, Монтрелл, потому что только она настолько интересуется моей личной жизнью. Или у тебя есть какая-то другая личная причина интересоваться моей личной жизнью, например, копаться в моем теле?

На его лице появилось выражение отвращения.

– Пожалуйста, я обедал только час назад. Мысль о твоем безволосом, болезненно бледном белом теле... к тому же с членом... будет преследовать меня до конца дня. Даже если бы я так извратился, тебя бы не было в моей первой десятке. Но шутки не помогут тебе выбраться из этого. Я – твой друг. Большинство из нас здесь, и помни, мы против всего мира. Но я... мы... не позволим тебе провести еще одну ночь пятницы, прячась в этой проклятой утробе, которую ты называешь домом. Это вредно для здоровья. Это неестественно. Тебе сколько... сорок пять... пятьдесят...?

– Мне тридцать четыре года, придурок, и ты это знаешь.

– О, да, извини, просто иногда ты ведешь себя так... прямо как семидесятилетний... что трудно заметить разницу.

– Это моя жизнь, как я все время пытаюсь втолковать вам, придурки. Мне просто не хочется никуда идти.

– А почему, скажи на милость, тебе не хочется пойти в бар, ночной клуб, ресторан, кино, на церковное собрание пробуждения или еще куда-нибудь, кроме четырех стен той могилы, что ты называешь домом?

– Ты чертовски хорошо знаешь, почему, – выпалил я, начиная по-настоящему злиться.

– Да, – тихо сказал он.

Мы оба находимся в задней части крошечной хижины, служащей закусочной, конференц-залом и отдушиной от скучающих, злых, разочарованных, разъяренных, побежденных взглядов масс человеческого скота, который здесь пытается получить новые водительские права или продлить их. Да, это – Ад под названием Департамент Автотранспортных Средств.

– Я знаю, почему ты прячешься в этой гробнице. Эта сучка, уходя, оторвала тебе яйца. Но, Джи, ты же не можешь прятаться вечно. Ты молод. Мир полон кисок. Она не сорвала с тебя физического снаряжения, просто взяла с собой на брелке твое сердце. Сука, она, наверное, каждый день втыкает в него булавки. Но если ты ей не позволишь, она не победит, не разрушит твою жизнь навсегда.

Мне хотелось сказать ему: «Тебе легко говорить. Ты – высокий, красивый, и я вижу, как женщины... черные и белые... смотрят на тебя, когда встают к тебе в очередь. Я таких взглядов не получаю. И никогда не получал. Даже Эрин никогда не смотрела на меня так, а ведь предполагалось, что она в меня влюблена.

А я смотрел.

Я просто сказал ему:

– Я не готов.

Он оглянулся на улицу и словно поймал сигнал.

– Готов ты или нет, клянусь Богом, сегодня вечером я приду, вытащу твою жалкую задницу из твоего дома и физически отнесу тебя к О'Брайену, если ты не будешь там к семи часам. Там будут Фил, Шерри, Томми и его подружка. Мы все будем напиваться и пытаться переспать с кем-нибудь, за исключением Томми и его девушки, которые, как мы знаем, собираются переспать вместе. Клянусь Богом, я приду, а если каким-то чудом ты будешь достаточно тверд, чтобы победить меня, я вернусь с Томми и несколькими друзьями. Сегодня вечером ты куда-нибудь да пойдешь.

У меня в животе было неприятное чувство, что он искренен и серьезен, и что он правда явится. А это означало, что мне, вероятно, придется поехать с ним, и я застряну в местном баре/бильярдной/пивнушке на всю проклятую ночь, а если ему повезет, а ему, скорее всего, повезет, мне придется возвращаться вместе с каким-нибудь еще неудачником или вызывать такси.

Какого черта люди не дают мне жить своей жизнью? Не то чтобы это была такая уж грандиозная жизнь, но она моя. Однако они этого не делают.

– Ладно, не приезжай, Монтрелл. Я буду там в семь. Обещаю.

Офис ДАС, в котором я работаю, находится на бульваре Уилсона, прямо через дорогу от большой профессиональной академии/средней школы, и к тому времени, когда я добрался до своего дома в Вестсайде и принял душ, было уже шесть часов вечера. О'Брайен – старинное заведение в так называемом районе Эджвуд. Он – размером с два современных бара нормальной величины и, очевидно, был построен в другую эпоху. За последние восемь лет я бывал там пару раз, обычно на дни рождения или проводы на пенсию.

Эрин это место никогда не нравилось, хотя она постоянно жаловалась на то, что я никогда не хочу брать ее с собой. Она сказала, что это – низкосортный мусорный притон в трейлерном парке. Ей хотелось бывать в центре города, в самых дорогих барах на реке и в Джексонвиллской Пристани.

Это такая чертовски старая история. Я знаю, что я – ходячее клише. Южный мальчик из маленького городка все еще живущий в городе, где родился. Я был учителем средней школы со степенью в области образования, понявшим, что с финансовой точки зрения даже работа в автотранспорте имеет больше смысла. Кроме того, после того как я в третий раз чуть не поскользнулся и сделал нечто, способное привести меня в тюрьму за связь с красивой семнадцатилетней старшеклассницей, я понял, что средняя школа – это очень опасная среда для возбужденного двадцатилетнего парня.

Так что, я оказался в автотранспорте, сделав пересадку в персонального помощника тех янки, что хотели всего БОЛЬШЕ: больше ночной жизни, больше волнений, больше денег, больше путешествий, больше секса и больше членов. Хотя последнее я понял слишком поздно.

Просматривая свой шкаф, я думал об Эрин и о тех четырех годах, что мы провели вместе. Она всегда говорила, что у меня чувство моды – как у моллюска. Это она назвала меня «Джи», потому что, по ее словам, имя Джованни было таким чертовски занудным, что с таким именем ей было стыдно встречаться со мной и представлять меня своим подругам. Я так и не удосужился рассказать ей, каково это – расти на Юге с таким именем как Джованни. Да и фамилия Полверино было для окружающих меня детей не легче. Итальянцы, может, и были обычным явлением на севере, откуда родом Эрин, но на северо-востоке Флориды я всегда торчал словно больной палец.

В конце концов, я остановилась на джинсах, коротких полукедах, белых носках и черной водолазке. Было начало декабря, а в Джексонвилле и на северо-востоке Флориды обычно не бывает снега, но иногда бывает чертовски холодно. Температура снаружи была около четырех с половиной градусов и еще падала.

Когда я добрался до Эджвуда, где разделительная полоса делит пополам старую мощеную дорогу, я обнаружил, что большинство парковочных мест занято, но через несколько зданий от О'Брайана нашел одно пустое и поставил на это место свой спортивный красный Сатурн 2002 года выпуска. Эрин всегда говорила, что красное купе было ложной рекламой, потому что оно предполагало сексуального, предприимчивого парня, а я был таким же предприимчивым, как тюбик мази Бен Гей на восьмидесятилетнем старике. Если вы предполагаете, что Эрин была полной сукой, то будете правы. Но она была такой чертовски горячей!

Даже мысли о ней все еще причиняли боль. Я пересек разделительную полосу и услышал музыку, доносившуюся из двери. Это Кранберриз. Я люблю их, но кто, черт возьми, еще слушает Кранберриз.

Еще один пример того, почему Эрин говорила, что я – шестидесятилетний в теле тридцатилетнего.

«Хер с ней», – сказал я себе. На один вечер я собирался вытащить свое сердце и голову из клозета, в который она меня бросила, и попытаться немного повеселиться.

Когда я вошел внутрь, температура поднялась примерно на двадцать два градуса. У О'Брайена в одном конце здания имеется огромный старомодный бар в форме подковы. Слева – танцпол, а в дальнем конце помещения – полдюжины бильярдных столов.

Внутри уже находилось около сорока человек. Около дюжины мужчин и женщин сидели в баре, три пары танцевали и около дюжины человек играли в бильярд. Никого из наших там не было: ни Монтрелла, ни Фила с Шерри, ни Томми с подружкой. На меня бросали взгляды, на которые я не отвечал. Я не очень хорошо чувствую себя в толпе.

Я вернулся к двери и позвонил Монтреллу на сотовый. Через несколько гудков он снял трубку.

– Где ты, парень?

– О, привет, Джи, а ты где?

– У О'Брайена. Где все?

– Прости, Джи, я собирался тебе позвонить, но Фелиция, та красотка, за которой я охочусь уже месяц, ну, помнишь, стюардесса, сегодня вечером она мне позвонила и сказала, что в девять прилетает рейсом «Дельта». Я еду в ДМА, чтобы забрать ее. Мне неприятно тебя бросать, но ты ведь знаешь, мужчина должен... и все такое дерьмо.

– О, ладно. А остальные будут?

– Думаю, да. Просто подожди немного. Устраивайся поудобнее, немного выпей, потанцуй с какой-нибудь милашкой, и рано или поздно они появятся.

Я отключился, убрал телефон и осмотрелся внутри О'Брайена. Прошло много-много времени, с тех пор как я в последний раз оценивающе осматривал бар в поисках женщин. Я огляделся, не пытаясь делать это слишком очевидно.

В баре сидели две довольно привлекательные женщины в возрасте от двадцати до тридцати лет, но вокруг них уже суетились три парня. Трое игроков в бильярд были женщинами, но они были молоды и в джинсах. На самом деле они могли быть подростками. Если бы я попытался приударить за кем-нибудь из них, то просто почувствовал бы себя педофилом. Танцующие пары, очевидно, были парами и танцевали достаточно близко друг к другу в относительно медленной музыке Кранберриз, чтобы не выглядеть как незнакомцы для интрижки.

Затем я заметил, что между баром и танцполом стояла какая-то мебель, похожая на маленькие диванчики. Они были удобны для одного человека, но и достаточно широки, чтобы могла обниматься пара. С тех пор как я был здесь в последний раз, руководство, должно быть, переставило их сюда. У каждого дивана стояли маленькие столики со стеклянными столешницами, как раз подходящего размера, чтобы разместить на них пару напитков. Ко мне откуда-то пришло название: диваны-футоны. Я никогда не видел их в таком баре как этот, но они хорошо вписывались в интерьер. В трех креслах/диванах сидели три человека. Двое были парнями. Но за одним...

Я присмотрелся повнимательнее, она не бросалась в глаза как самая горячая фигура в этом месте, но... было что-то... Густые каштановые волосы с глубоким рыжеватым оттенком. Не длинные, но и не короткие.

Я лениво подошел поближе к бару, найдя местечко между двумя женщинами с их тремя поклонниками и теми креслами. Я наблюдал за рыжеволосой сзади.

Она не выглядела так, будто вышла с намерением словить кого-нибудь. На ней была свободная и неряшливая толстовка. Не грязная, но помятая и видавшая виды. В сочетании с джинсами, слишком плотно сидевшими на ней, и впечатлением, что она практически заполнила толстовку, она создавала впечатление, что может быть слегка крупноватой. «Может быть, и не слегка», – подумал я, заметив ее ноги в кроссовках. Даже лодыжки были крепкими. У меня сложилось отчетливое впечатление, что она могла быть толстухой.

Это не должно было иметь никакого значения, но Эрин была сорок шестого размера с грудью четвертого размера. Она была фантазией для мастурбации, которую я мог трахать каждую ночь... по крайней мере, в начале. Должен признаться, мне нравились взгляды, которые бросали на меня парни, когда она входила в помещение или в бар, такая стройная, что ее большие сиськи казались фарами, освещающими путь перед нами. Конечно, я проигнорировал все мудрые советы из старых рок-н-ролльных песен об опасностях любви к по-настоящему горячей женщине.

Я не осознавал, что все еще смотрю на рыжеволосую, пока не вернулся в настоящее и не понял, что она, должно быть, почувствовала тяжесть моего взгляда, повернулась на своем футоне и уставилась прямо на меня. Я виновато дернулся и на мгновение опустил глаза, прежде чем снова встретиться с ней взглядом и улыбнуться. Она посмотрела на меня как женщина, которая наблюдает за особенно отвратительным экземпляром таракана, приколотого к предметному стеклу, а затем отвернулась.

Не было более определенного способа, за исключением пощечины, которым женщина могла бы продемонстрировать свою незаинтересованность. Я покачал головой, пытаясь избавиться от этого выражения на ее лице, когда позади меня кто-то прочистил горло. Я резко обернулся. Бармен, темноволосый пожилой парень, похожий на уродливого мопса из какого-то старого фильма о боксе, с ухом из цветной капусты и носом, который был сломан так много раз, что остался один лишь хрящ, спросил:

– Что я могу тебе предложить, чувак?

– Пиво есть?

– Айсхаус на разлив, Микелоб и Миллер в бутылке.

– Айсхаус.

Когда он потянулся, чтобы налить мне пива, заметно прихрамывая, как будто у него был сильный перелом, который так полностью и не зажил, я спросил:

– Ты ее знаешь?

Он повернулся и посмотрел туда, куда я направил свое внимание, и странно взглянул на меня.

– Ничего личного. Она – девушка по соседству. Регулярно заходит сюда выпить пару кружек пива, слушает музыку, иногда играет в бильярд.

– Она всегда так красиво одевается?

Он криво улыбнулся мне.

– Обычно. Я никогда не видел, чтобы она уходила с парнем... или девушкой, если тебе так интересно.

Это было безумие, и я знал, что подставляюсь, но должен был спросить:

– Что она пьет?

– Айсхаус, как и ты.

– Принеси два.

Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой, но ничего не сказал.

– А что такого? За мой счет.

Он потер подбородок, а затем сказал:

– Я восхищаюсь твоими яйцами, парень. Надеюсь, через три минуты они все еще у тебя будут.

Он уже собирался отвернуться, когда я не удержался и добавил:

– У меня был настоящий эксперт, пытавшийся их отрубить. Сомневаюсь, что она сможет сделать что-либо хуже.

Он пожал плечами.

– Это – свободная страна.

Смелые слова с моей стороны. Конечно, я был в ужасе. Прошло больше шести месяцев, с тех пор как я в последний раз прикасался к женщине, и уже четыре года, с тех пор как я пытался женщину подцепить. Почему, черт возьми, я делаю это ради женщины, которую даже не уверен что хочу? Но, хотя она, вероятно, была толстой, а я обычно не увлекался тяжелыми девушками, в ней было что-то такое...

Он принес мне две запотевшие кружки, по краям которых плескались волны чистого золота. Они выглядели так хорошо, что мне было жалко их пить. Я сделал большой глоток и вытер пену с губ. Черт, оно было хорошим. Конечно, я просто медлил, убивая время, чтобы избежать этой долгой прогулки к дивану-футону, который занимала она.

Но, наконец, я оторвал свою задницу и выбрался со своего места. Почему бы не пойти ва-банк? Я был прав в том, что сказал Хромому бармену. Что бы она ни сделала, она не могла причинить мне боли хуже, чем моя любимая жена, у которой даже не хватило порядочности развестись со мной. Она, удрав, гуляла за моей спиной, сохранив мою фамилию, мое кольцо, долю в моих пенсионных 401 К и полис автострахования, по которому я все еще платил.

Я заставил себя встать и пересечь расстояние между баром и диваном-футоном, на котором сидела рыжеволосая. Я стоял рядом с ней, а она смотрела прямо перед собой. Может, мне откашляться и поздороваться?

Она положила конец напряжению, посмотрев на меня.

Я заметил, что ее глаза были ясного, холодного голубого цвета. Я слышал выражение «голубой лед», и именно такими они были. На ней не было никакой косметики. Никакой помады. Ее губы все же были полными и бледно-розовыми. Римский нос. Может быть, она была пайсано – потомком испанцев, индейцев и мексиканцев и еще всевозможных европейцев, чьи предки осели в Калифорнии. По крайней мере, я мог позволить себе надеяться. Она не улыбалась.

Я протянул ей одну из кружек и попытался придумать что-нибудь умное, чтобы сказать. Наконец, после того, что показалось вечностью, а она не произнесла ни слова, мне удалось, заикаясь, сказать:

– Могу ли я... купить тебе... выпить?

– Нет.

Ну, и что теперь делать? Что делать мне?

– Без всяких обязательств, мисс. Просто пиво.

– Нет, спасибо.

Я молча стоял, мой разум никак не мог обработать то, что только что произошло. Ну, бармен же сказал, что она – кобыла с яйцами. Я уже собирался развернуться и улизнуть обратно к бару, когда она сказала чуть громче, чем требовалось:

– И какую часть слова «нет» ты не понимаешь? Пишется Н-Е-Т.

Я должен был просто улизнуть, но, возможно, это был еще один чертов комментарий любящих поглумиться женщин, которых было слишком много в моей жизни до сих пор.

– Я умею произносить по буквам. Жаль, что никто не удосужился обучить тебя правилам вежливости. То, что ты – женщина, не дает тебе автоматического права быть стервой.

Я повернулся и пошел обратно к бару, не глядя на нее. Я чувствовал, как она швыряет мне в спину кинжальные взгляды, но не собирался доставлять ей удовольствия, снова посмотрев на нее. Я сел за стойку бара, уничтожил один Айсхаус и задумался о том, чтобы начать второй.

Я попытался отвлечься от того, что, как я был уверен, было ее ледяным взглядом позади меня, вслушиваясь в разговор в баре между двумя прекрасными цветами и тремя пчелами, жужжащими вокруг них.

– Этот парень такой слабак... ты можешь поверить, его жена трахалась за его спиной целый год... а он говорит ей, что все еще ее любит. Господи, я бы вышвырнул ей задницу и больше никогда с ней не разговаривал...

– Может быть, ты просто никогда никого не любил, Гарри. Все, чего ты когда-либо хотел, это лечь в постель. Ты бы не узнал любовь, даже если бы она подошла к тебе и укусила за задницу...

– Ты можешь кусать меня за задницу в любое время, когда захочешь, Алисия...

– Ты такой отвратительный...

– Но зато симпатичный...

– Серьезно, Мэтт, я никогда не слышала ни о чем более романтичном. Умирая, он думал только о ней. Даже после того что она с ним сделала, он все еще ее любил. Это – настоящая любовь...

– Это – безумие. Разве ты не читала, что она с ним сделала? Я вижу, как использую ее для разового секса, если она была действительно горячей, но все еще любить ее? Ни один парень не смог бы этого сделать, если бы у него все еще был член...

– Как будто ты можешь что-то знать о члене, Гарри...

– Не забудь проверить, Алисия. Хочешь пойти куда-нибудь и посмотреть, нет ли у меня такого?..

– Ты тааак отвратителен...

– Тогда почему ты продолжаешь на него пялиться? Практически пускаешь слюни...

– Я сожалею.

Я развернулся, потому что погрузился в разговор, шедший, очевидно, об адвокате/пилоте, разбившемся несколько недель назад в Джорджии, а его лицо и его любовь к изменяющей жене попали в заголовки газет.

Я не слышал, как она подошла ко мне сзади. Она оказалась высокой. Около метра семидесяти пяти, даже в кроссовках. Всего на семь с половиной сантиметров ниже меня. В то время как я сидел, она смотрела мне в глаза. Но все еще не улыбалась.

– Что?

– Я не должна была... быть такой...

– Грубой?

– Подчеркнуто. Ты просто пытался приударить за мной. Я не должна была откусывать тебе голову. Это – бар. И сегодня – вечер пятницы. Просто...

Она посмотрела на свои ноги, потом на меня.

– Я прихожу сюда не ради встречь с людьми. Ты заметил, что я одета не для клуба. А сегодня... сегодня был наихудший день, когда за мной мог попытаться приударить парень. Поверь, даже если бы ты был Брэдом Питтом, я бы оторвала тебе голову.

– Значит, не уходи оскорбленным, а просто уходи?

– В значительной степени. Мне жаль.

– Спасибо за извинения. Без обид. Я знаю, что это была довольно жалкая попытка подката, но я уже четыре года не имею практики.

Я почувствовал, что она хотела отвернуться, но продолжала смотреть на меня и спросила:

– Ты порвал с женщинами, сидел в тюрьме или женат?

Я поднял левую руку, показывая золотое кольцо, которое блестело на ней, мой знак стыда, который я не мог заставить себя снять. Пилот-слабак, о котором говорили в группе, по сравнению со мной должен был быть Королем из «Хи-Мен». Я, вероятно, зарезервировал место высокого класса в перекличке слабаков.

– Последнее.

– Ты – ублюдок! – ощерилась она, и если я не знал этого раньше, то теперь знал наверняка.

– Да, я женат, милая, но я не ублюдок. Скорее трахнутый.

Ее глаза были влажными, и мне не нужно было быть телепатом, чтобы понять, что это было последнее, что она хотела показать миру.

– Я – не тот парень, что трахнул тебя, не потрудившись сказать, что был женат. Просто я ношу его, чтобы напомнить себе, что где-то там у меня есть жена, которая прокладывает себе путь среди мужского населения Флориды.

Она выглядела так, будто хотела что-то сказать, но повернулась и пошла обратно к дивану, который занимала. Даже будучи отвергнутым таким образом, я не мог не заметить, что для толстой девушки у нее была чертовски крутая задница.

Мгновение спустя ко мне сзади подошел Хромой бармен.

– Я пытался предупредить тебя, парень.

– Да. Когда закончу это, принеси еще одно. Я и забыл, как оно хорошо.

– Не часто выходишь?

– Давненько.

Он бросил на толстуху взгляд, который я не смог прочесть, и сказал:

– В ближайшие пару часов здесь все начнет заполняться. Эта миссия была самоубийственной, но шансы будут лучше.

Я вопросительно смотрю на него. Бармен с золотым сердцем – это клише, но в те годы, когда я посещал бары, я никогда не сталкивался с таким.

Он прочитал мой взгляд, затем указал на свое лицо и на ногу.

– По понятным причинам мне не очень везло с дамами. Я склонен переживать за парней, которые проходят здесь.

Я рассмеялся.

– Спасибо. Будет приятно знать, что, по крайней мере, один человек переживает за меня. После четырех лет быть здесь без пары довольно страшно.

– За последние пятнадцать лет я никого здесь не терял. Правда, три года назад я потерял парня, пытавшегося подцепить здесь цыпочку. Он получил три пули в голову на парковке снаружи. Мораль в том, чтобы держаться подальше от тех, у кого есть ревнивые бойфренды.

– И как тебе здесь?

Он громко рассмеялся.

– Именно это делает все забавным.

И захромал обратно, чтобы подождать других завсегдатаев.

Бармен был прав. К восьми население бара удвоилось, а к девяти в нем находилось, вероятно, человек сто. Бар был набит битком, все бильярдные столы были заняты, на танцполе было, наверное, человек тридцать. Я выпил еще два Айсхауса и спросил еще двух женщин, не хотят ли они выпить или потанцевать.

К бару подошла и села на место рядом со мной высокая рыжеволосая женщина, пришедшая с двумя другими женщинами, которым на вид было около двадцати лет, когда два парня уговорили ее подруг выйти на танцпол. Я наклонился к ней и сказал:

– Думаю, что бармен проигрывает только то, что нравится ему. Я ничего не слышал здесь более свежего, нежели конца восьмидесятых.

Она молча посмотрела на меня и неопределенно улыбнулась. Не откликнувшись.

– Кое-что из этого мне нравится, но не повредил бы и более лучший выбор. Тебе нравится музыка восьмидесятых?

Она пожала плечами.

Решив, что хуже не будет, я спросил ее:

– Что ты пьешь? Не могу ли я купить тебе чего-нибудь?

Она впервые посмотрела мне прямо в глаза. В ней не чувствовалось неловкости, но в ее глазах не было и приязни. Затем она оглядела зал, и ее взгляд, казалось, остановился на группе парней, стоящих за одним из бильярдных столов. Там был высокий черный парень с короткими волосами и белый парень с длинным светлым хвостом.

– Извините, я жду кое-кого.

Она встала, взяла что-то похожее на бокал белого вина, который только что поставил перед ней бармен, и медленно направилась к бильярдному столу. Ни один из парней, очевидно, с ней не был знаком, но через минуту они уже улыбались, а она касалась плеча белого парня тем жестом, который женщина использует, чтобы дать вам понять, что заинтересована. Боже, прошла целая вечность, с тех пор как женщина так прикасалась ко мне.

Моя следующая атака произошла, когда на то же место, что и рыжая села стройная блондинка, по-видимому, одетая слишком хорошо для этого бара. Она скрестила ноги, и эти ноги тоже были красивыми.

Она принесла с собой бутылку «Миллера» и поставила ее перед собой, спросив бармена, нет ли у него чего-нибудь закусить, и тот принес ей миску арахиса. Она начала колоть орехи и запивать их здоровыми глотками пива. Что-то в этой девушке подсказывало мне, что она может быть многообещающей.

– Вижу, ты пьешь пиво, – сказал я ей, и она повернулась, чтобы посмотреть на меня, по крайней мере, с дружелюбно настороженным выражением.

– Мимо тебя ничто не проходит, не так ли? – Но она продолжала при этом улыбаться.

– Уй-ё... Да, это так, но здесь многие женщины пьют вино или предпочитают приятные напитки. Приятно видеть даму, которой нравится старомодная бутылка пива. Ты не пробовала разливной Айсхаус? Я не пробовал его уже несколько лет и забыл, насколько он хорош.

Она посмотрела на только что наполненный Айсхаус передо мной и снова улыбнулась. Я думаю, что улыбка, возможно, добралась даже до ее глаз. Я опустил глаза и был вознагражден обещанием выпуклостей сосков через ткань дорогой шелковой блузки, которую она носила. Она не была огромной сверху, но то, что у нее было, было приятным.

– Выглядит действительно хорошим. Нет, я не пробовала ничего разливного. Миллер я начала пить впервые, когда мой отец повел меня в бар на мой двадцать первый день рождения. Я по-прежнему больше всего люблю обычное пиво. Не возражаешь, если попробую?

Она протянула маленькую руку и обхватила своими тонкими пальцами ручку кружки, когда я повернул ту к ней. Она подняла кружку, наклонила ее и сделала глоток. Когда она поставила ее на стол, на ее верхней губе осталась полоска пены. Она посмотрела на меня и слизнула пену своим нежным розовым язычком. Иисус Христос. В тот момент мне показалось, что я сейчас кончу прямо в джинсы. Возможно, я где-то и видел что-то более сексуальное, не связанное с обнаженностью, но, черт возьми, я точно не мог вспомнить, когда именно.

– Черт возьми, а ты прав. Вкусно. Возможно, мне придется изменить свои привычки в выпивке.

Я улыбнулся ей, все более уверенный в себе, хотя знал, что считаю цыплят еще до того, как курица была оплодотворена. Но это было лучшее, что я сделал за весь вечер.

– Раз уж я расширил твой кругозор, могу купить тебе одно?

Она улыбнулась.

– Ты же не собираешься меня напоить и использовать в своих интересах, не так ли?

– А если я скажу «да»?

Она опять проделала то же самое с языком и сказала:

– В таком случае купи мне два.

Хорошо, что мне не пришлось покидать бар и искать официантку, потому что я был так чертовски тверд, что казалось, будто у меня из джинсов торчит пятнадцатисантиметровый металлический прут. Это было бы, мягко говоря, заметно.

Мы проговорили минут двадцать, когда я узнал, что ее зовут Маргарет и что она – о чудо из чудес – учительница начальной школы в преимущественно черной школе в Северном Джексонвилле. Она была ребенком служащих военно-морского флота, жила в тринадцати странах, до того как ей исполнилось двадцать лет, а с возраста двадцати шести прожила в Джексонвилле в течение семи лет.

Она рассмеялась, когда я рассказал ей, чем зарабатываю на жизнь.

– Ты – бедный, бедный человек, – сказала она, протянув руку, чтобы коснуться моей щеки нежными кончиками пальцев. – Как ты удерживаешься от того, чтобы не покончить со всем этим?

– Ну, помогают такие места, как это, а такие милые дамы как ты, напоминают мне, что жизнь и впрямь стоит того, чтобы жить.

Она опять улыбнулась. Я решил, что стоит хотя бы попытаться подобраться поближе.

Танцы всегда были хорошим способом прикоснуться к девушке, не выглядя слишком дерзким. И я помнил из туманной предыстории, что если и есть какая-то химия, то обнимание на танцполе обычно выдает ее и как правило придает ей импульс.

Играли что-то из фильма «Лига людей», и я указал на танцпол.

– Не хочешь немного размяться?

Она посмотрела на танцпол, потом снова на меня, и улыбка, игравшая на ее губах, стала слабее и, наконец, исчезла.

– Мне жаль. Не думаю, что хочу.

Дерьмо.

Я постарался сохранить улыбку и жесткую верхнюю губу на лице, когда заставил себя посмотреть ей в глаза.

– Ладно. Хочешь верь, хочешь нет, но ты уже сделала этот вечер одним из моих лучших.

Она протянула руку и положила свою тонкую ладонь на мою.

– Я не хочу тебя обманывать, Джи, ты и впрямь хороший парень, и мне было приятно с тобой разговаривать. И с этого момента я буду пить Айсхаус.

– Знаю, просто я – не тот парень. Чисто из любопытства, ты кого-нибудь ищешь или ждешь.

Она наклонилась ко мне, положила кончики пальцев мне на подбородок и приподняла его. После чего легонько поцеловала меня в губы, затем откинулась назад. Я затаил дыхание.

– Ты – не то что не тот парень, Джи, просто не того пола.

Меня осенило, и я не смог скрыть на лице удивления.

– Думаешь, мы все носим на голове шиньоны и плюем в парней, когда они к нам пристают? Я встречалась раньше и с парнями. Просто обнаружила, что мне больше нравится другая команда, а сейчас у меня преданные отношения. Но если бы не это... Я знаю, что слова дешевы, но ты – хороший парень. О, а вот и Лиз.

Я обернулся и увидел стоящую позади меня симпатичную чернокожую женщину примерно возраста Маргарет, одетую в облегающие джинсы и синий свитер. Она вопросительно посмотрела на меня.

– Привет, Си-Джей, – сказала Маргарет. – Это – Джи, сокращение от Джованни, и пока я ждала тебя, он познакомил меня с чудесами пива на разлив.

Си-Джей бросила на меня притворно строгий взгляд.

– Это все?

Маргарет притворилась рассерженной и сказала:

– А что, по-твоему, мы делали?

Си-Джей позволила суровому взгляду исчезнуть, а затем протянула руку, чтобы провести пальцем по моей руке.

– Я думала, ты спрашиваела его, не хочет ли он приехать к нам на квартиру на кофе с пирожным... и, может быть, немного поразвлечься втроем.

Если бы я жевал резинку, то проглотил бы ее и, вероятно, задохнулся.

Маргарет соскользнула со своего барного стула и сказала:

– Будь хорошей, Си-Джей. Ей нравится делать такое с натуралами. Слушай, мы собираемся уходить, но поговорить с тобой было весело. Где ты припарковалась, Си-Джей?

– Перед аптекой дальше по улице.

– Ладно, иди за машиной. Я сейчас выйду.

Си-Джей бросила на меня последний взгляд, отчасти улыбаясь, отчасти предупреждая: «Веди себя хорошо и не флиртуй».

– Иди же.

Когда она вышла за дверь, Маргарет наклонилась ко мне и небрежно положила руку мне на бедро.

– Мне и впрямь понравилось беседовать с тобой, Джи, прости, потому что я знаю, что ты планировал сегодня вечером трахнуть меня, а я оставляю тебя в полном одиночестве. Но...

Она приблизила губы к моему уху.

– Продолжай приходить сюда, хорошо. Я вообще-то прихожу сюда регулярно и... я – в команде другой стороны, но иногда мне нравится ее менять. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Под стойкой она скользнула своими тонкими пальцами по моему бедру и сжала их на моем члене.

Она крепко сжала его, и я чуть не подскочил со своего места.

– Надеюсь, что снова увижу тебя здесь, – прошептала она и ушла.

Я разрывался между сильными чувствами разочарования и эйфории. Так что, я был в отключке. Но ведь ей же не требовалось давать мне никакой надежды, а она дала. Возможно, она просто сделала то, в чем ее обвиняла подруга, но даже если и дразнила, это был самый положительный отзыв, который я получил от женщины, с тех пор как много лет назад мои отношения с Эрин превратились в дерьмо.

Часы продолжали идти. Никто из команды ДАС не появился, и я начал всерьез подозревать, что меня подставили, вытащили из моего дома под ложным предлогом.

Я немного пофлиртовал, вернее, попытался, но ничего не вышло. Я попытался замедлить потребление Айсхауса, потому что хотел выйти отсюда самостоятельно. Съел горсть арахиса, а около одиннадцати часов вечера вышел на улицу, пересек ее, зашел в «Бургер Кинг» и съел огромную порцию, просто чтобы та впитала немного алкоголя.

Вернувшись к О'Брайену, я огляделся, но к этому времени все места в баре были заняты, поэтому я схватил еще один Айсхаус и направился к бильярдным столам. Направляясь к столикам, я заметил рыжеволосую толстую цыпочку. Она все еще сидела на том же диване-футоне.

Рядом с ней на коленях стоял высокий темноволосый парень, по крайней мере, метр девяносто три, худой, мускулистый и со всеми необходимыми кольцами в носу, губах, ушах и бровях, а также татуировками, хорошо выделявшимися под майкой, которую он носил без какого-либо пальто, несмотря на то, что температура ночного воздуха в конце ноября опустилась до четырех, максимум пяти градусов.

Я понял, что видел его стоящим на коленях рядом с ней или стоящим над ней по крайней мере с полдюжины раз за вечер, в большинстве случаев с парой стаканов в руках. Очевидно, этот парень на самом деле не понимал, что его отшивают.

Я слышал, как он говорит:

– Давай же, сладкие сиськи. Вечереет все сильнее, а я знаю, что ты возбуждена. Черт, я чувствую от тебя этот запах. Тебе сегодня нужен член, а у меня двадцать пять сантиметров и толстый.

Я подумал, что, может быть, мне стоит достать блокнот и начать записывать. Если у него что-то получится с этой цыпочкой, мне определенно нужно изменить свой подход.

Когда я проходил мимо нее, то услышал, как она сказала:

– Я уверена, что здесь есть женщины, которые мечтали бы о таком, но после тридцати трех сантиметров моего бывшего я, вероятно, даже не почувствую, как ты его вставляешь. Иди, устраивай вечер какой-нибудь другой леди, ладно. Пожалуйста.

На мгновение я подумал о том, чтобы попытаться разыграть героя, но она была здесь в достаточной безопасности. Парень не будет слишком глупым, имея всех этих людей вокруг, да и она выглядела вполне способной позаботиться о себе. Кроме того, она, вероятно, просто разозлится на меня.

Я смотрел назад на нее, поэтому и не увидел следующую леди в моем Хит-параде в пятницу вечером. Следующее, что я помню, это как мое тело отскакивает назад, мое пиво взлетает в воздух, а ноги ускользают из-под меня. Я приземлился на задницу, и остатки моего пива обрушились на чувака с пирсингом и татуировками. К счастью, ни одна капля не попала в Толстую цыпочку.

Люди начали обращать внимание на столкновение и смотреть в мою сторону. Я сидел, враскоряку на заднице, глядя направо, где невысокая блондинка со стрижкой пажа и в юбке с разрезом до самого верха, лежала враскоряку со стаканом чего-то, капающего на кафельный пол. Я буквально видел ее трусики до самой промежности, и это были очень, очень прозрачные трусики. Мне не требовалось слишком сильно гадать, чтобы определить ее естественный цвет волос. И она была не блондинкой.

Я услышал слева от себя рев и, подняв глаза, увидел, что Пирсинг и татуировки надвигается на меня как паровоз.

– Ты, гребаный мудак, я собираюсь пнуть тебя так сильно, что ты будешь срать изо рта.

Я попытался вскочить на ноги, чтобы подготовиться к его броску, но он был слишком близко. Я уже готовился к удару, когда он вдруг упал лицом на кафель. И закричал. Думаю, что столкновение с полом, должно быть, сломало ему нос. У него на спине сидела Толстая цыпочка, завернув одну руку ему за спину, а другой обхватив его шею в удушающем захвате.

Он взбрыкнул на мгновение или два словно дикая лошадь, но ее давление на его дыхательное горло быстро успокоило его

– Хорошо, успокойся, успокойся, – повторяла она ему, пока он не перестал двигаться.

Через мгновение она ослабила хватку и отодвинулась от него. Он схватил ее за руку и сумел сдернуть с себя. Она упала на спину, и он поднялся над ней. Он отодвинул ногу, и я прочел его мысли.

Я ударил его по спине открытой ладонью, просто чтобы привлечь его внимание. Он повернулся ко мне, когда я сказал:

– Сделай это, и я причиню тебе боль, парень.

А из-за своей спины я услышал, как Хромой бармен сказал:

– А если этого не сделает он, я привлеку твое внимание вот этим. – Я оглянулся и увидел, как он поднимает бейсбольную биту.

Пока он колебался, толстуха поднялась на ноги и осторожно попятилась от него.

– Охолонь, парень, – сказала она, протягивая руки ладонями вперед. – Ты дашь себе волю, и сюда придут копы. Ты же не хочешь провести ночь в тюрьме.

Он перевел взгляд с нее на меня, на бармена, затем потянулся, чтобы пощупать свой нос. По его рубашке стекала кровь. Другие смотрели.

Он наставил на нее палец и сказал:

– Хорошо же, сучка. Я ухожу. Тебе же хуже, тупая сука. Кто, черт возьми, когда-нибудь захочет трахнуть твою толстозадую киску. Я, наверное, потерял бы эрекцию, если бы попытался. Может быть, твой маленький герой даст тебе милосердный трах, потому что это, вероятно, единственный вид, который ты когда-либо получишь, свинья.

Когда он направился к входной двери, я поймал ее взгляд и сказал:

– Спасибо.

Она почти улыбнулась, но не совсем, сказав:

– Ты ведь просто не позволишь мне насладиться тихим вечером в моем любимом баре, не так ли?

– Ты простишь меня за то, что я лишил тебя шанса обслужиться его толстыми двадцатью пятью сантиметрами?

На этот раз она не смогла удержаться. По ее лицу расплылась улыбка, и я понял, что она – красивая толстая цыпочка.

– Вот дерьмо, а ведь это было то, что я мечтала сделать позже сегодня вечером. Ты у меня в большом долгу, приятель.

– Мне жаль. Все что у меня есть, – это жалкие пятнадцать сантиметров. Но позвони, если будешь в отчаянии. Тебе нужен мой номер?

Она все еще улыбалась, покачивая головой.

– Извини, но я не собираюсь впадать в ТАКОЕ отчаяние.

– Зато я могу впасть.

Я посмотрел направо и увидел, что невысокая блондинка в почти несуществующих трусиках поднялась на ноги. Она не улыбалась, что делало ее слова еще более горячими.

Толстуха посмотрела на нее, потом на меня, молча покачала головой и вернулась к своему креслу-дивану.

Я оглянулся на крашеную блондинку, что протягивала тонкую руку, украшенную множеством колец с бриллиантами и изумрудами, а также золотым браслетом. Где-то там было и обручальное кольцо.

– Мне очень жаль. Я не смотрела по сторонам. Давай Я угощу тебя пивом, ладно?

Я не смог удержаться от улыбки и вспомнил образ ее пухлого влагалища, едва видимого под этими скудными трусиками.

– Извини, но ты знаешь, как редко женщина говорила мне такое?

Она улыбнулась. У нее были тонкие, ярко-красные губы и ямочки на щеках. Она была красивее, чем я думал, сидя на полу.

– Знаешь, а ты ей понравился.

– Что?

– Рыжеголовой. Она пытается это скрыть, но ты ей нравишься.

Я почти оглянулся на нее, но не поддался импульсу.

– Я очень верю в женский инстинкт, но на этот раз ты уловила не ту вибрацию. Кроме того, как я могу интересоваться кем-то еще, когда передо мной красивая женщина, предлагающая купить мне выпивку.

– Сколько времени прошло, с тех пор как ты был в свободном обращении? Это мило, но...

– Слишком стараюсь?

– Немного. Но это мило. Могу я угостить тебя пивом? Ты все еще женат? Или просто носишь это как напоминание?

Я посмотрел на свое обручальное кольцо, а затем на ее.

– Я все еще женат. Где моя жена, не знаю. Она бросила меня полгода назад, и я... просто ничего не сделал с этим. До сего момента.

– До этого момента?

Мы возвращались к бару.

– Забавно. Я просто решил. Уже несколько месяцев назад я подготовил документы, но... Я ничего не могу с ними сделать. Планирую начать ее поиски завтра и передать их ей. Я и впрямь не знаю, почему ждал так долго.

Она схватила меня за руку и потащила за собой.

– Тогда сегодня вечером мы отпразднуем твою свободу. Верно? Да, кстати, как тебя зовут?

– Зови меня просто Джи. А как мне называть тебя, и что насчет твоей компании?

– Я с Энни. И я в разводе. Уже три месяца. Устала от его пьянства и блуда.

Она купила мне Айсхаус, а себе – белое вино. В баре освободилось место, и мы немного посидели и поговорили. Она была замужем уже двенадцать лет. У нее – двое детей, семилетний мальчик и десятилетняя девочка. С тех пор как она выгнала своего ублюдка мужа, ей приходится разрываться между уходом за детьми и работой в одиночку.

– Просто хорошо, что я работаю на действительно хорошего парня. Дэна Дженкинса. У него в Сан-Марко страховое агентство. Он и впрямь хороший парень, а не придурок, как многие боссы. А я, поверь мне, работала и на плохих. Но Дэн действительно выдержан, и в значительной степени позволяет мне устанавливать свои собственные часы работы.

Я поддразнил ее.

– Эй, если бы ты работала на меня и носила такую одежду, я бы тоже позволил тебе устанавливать свои собственные часы.

Она притворилась, что дает мне пощечину.

– Он не такой. Не то чтобы... ну, около четырех лет назад он пережил довольно тяжелый развод. Его жена была «Шлюхой Западного мира». Она трахалась со всем, что имело член. Если бы я была одинока, когда он был свободен... то могла бы попытаться что-то сделать. Но, черт возьми, я была замужем за этим гребаным неудачником, почти бывшим мужем. Ты когда-нибудь замечал, что чтобы встречаться с подходящими людьми, время всегда неподходящее?

– Нет. Я был женат всю свою жизнь. Или мне так кажется.

– Ну, если бы я не была связана, я бы попыталась с ним. Но я была связана, так что, он пошел и женился на другой. На самом деле она кажется довольно милой.

– Приятно знать, что у кого-то есть счастливый конец.

Она допила вино и жестом попросила моего друга, Хромого бармена, налить еще. На этот раз я настоял на том, чтобы заплатить за нее.

– Да, я счастлива, что у Дэна случился счастливый конец. Конечно, и она трахалась за его спиной.

– Дважды? Он дважды обжегся?

Мне было интересно, как после такого кто-то смог выжить.

– Да. Никто не знает подробностей, но она начала с ним развод, а по офису ходят слухи, что она также трахалась за его спиной.

– Бедный ублюдок.

– Нет, каким-то образом они все уладили. Прошло почти два года, а они все еще вместе. А это значит, что он будет женат, когда я останусь одна. Время – сука.

– Ты заставляешь меня по-настоящему ревновать, а я даже не знаю этого парня.

Она наклонилась вперед.

– Если ты правильно разыграешь свои карты, у тебя не будет причин к нему ревновать.

На ней была блузка с глубоким кружевным вырезом. Я мог видеть гладкие белые холмы маленьких необремененных лифчиком грудей, поднимающихся и опускающихся в такт ее дыханию. Она заметила, что я смотрю на нее, и молча улыбнулась.

– Ребята, я думаю, что всех вас отняли от груди слишком рано. Ты не можешь отвлечься от сисек.

– Как я однажды прочитал, если у вас есть навязчивая идея, это не так уж плохо.

– С этим не поспоришь. Конечно, у нас, дам, навязчивые идеи другого рода.

– Оо?

Она сделала еще глоток белого вина, деликатно покрутила в руках бокал, а затем проделала то же самое с языком. Господи, на меня сыпалось то, чего я не помнил со своих холостяцких дней.

– Ты говорил правду?

Мне потребовалась минута, чтобы понять, куда она клонит. Я начал становиться таким твердым, что молния причиняла моему члену боль. Но подумал, что было бы немного излишне протянуть руку и поправить, когда мы обсуждаем это. Так что, я просто терпел.

– Почему ты спрашиваешь? Ну, вообще-то, да. Парни не хвастаются тем, что у них пятнадцать сантиметров. Если бы я говорил о двадцати трех или двадцати пяти или больше, то да, это было бы хвастовством, даже если и являлось бы правдой. Короткий ответ: в последнее время я его не измерял, и он, возможно, уменьшился из-за невостребованности, но это – то что было.

– Хммм... почему бы тебе не выпить пива, а потом мы можем немного прогуляться.

Я уставился на нее, от красных губ до вздымающихся сисек, и мне захотелось ущипнуть себя. Сегодня утром я бы никогда не поверил, что к концу дня буду трахаться с милой блондинкой. Я все еще не мог в это поверить. Потом я вспомнил, что прошло много-много времени с тех пор, как мне приходилось сталкиваться на практике с диким, возбуждающим сексом.

– Яааа... эээ...

Она сделала еще глоток вина и протянула руку, чтобы погладить меня по руке.

– Ты действительно давно не действовал, милый. Не волнуйся, я – старая... то есть взрослая... девочка-скаут, и всегда готова. У меня в машине – полный набор резинок. Но у нас не хватит времени, чтобы израсходовать больше трех или четырех.

Она расхохоталась, увидев выражение моего лица.

– Я шучу. Боже, с тобой так легко. Эй, не забывай, что у меня дома дети. И няня. Я не могу оставаться вне дома больше часа или около того.

Она гладила мою руку своей, когда я подумал о двух ее детях и вспомнил, что Эрин категорически отказывалась даже думать о детях. Она ни за что не желала получить растяжки и животик и, возможно, заставить обвиснуть эти великолепные молочные железы.

Когда я вспомнил свою потерянную, но все еще официальную жену, мне стало больно, что она все еще может так ранить меня. Я принял решение. Ни за что на свете она не будет морочить мне голову сегодня вечером. У меня был шанс трахнуть горячее женское тело, которое не принадлежало Эрин.

И я решил, что, что бы ни случилось, я прослежу, чтобы она получила документы на развод. Если не завтра, то при первой же возможности я смогу ее найти. Мысли о детях, которые у нас могли бы быть, еще раз показали мне, что, по крайней мере, часть меня все еще ее любит. Но я собирался взглянуть правде в глаза. Мы стали историей. И я хотел, чтобы она исчезла из моего проклятого полиса автострахования!

Она допила вино и протянула мне руку.

– Проводишь меня до машины, большой мальчик?

– С удовольствием.

Мы едва успели выйти из бара, как она накрыла мои губы своими и начала делать массаж всего моего тела своим. Молодая пара, проходившая мимо нас, засмеялась, и женская ее половина сказала:

– Снимите номер.

Мы разорвали клинч, и она потянула меня влево, вниз к железнодорожным путям, отделявшим Эджвуд от старого шоссе номер 17, проходящего через Джексонвилл. Уличных фонарей здесь было меньше, а прохожих не было, поэтому она отпустила мою руку и схватила мой член.

Мне этого не хотелось, но я убрал ее руку. Она посмотрела на меня, но я просто сказал:

– Если ты хочешь каких-то действий от меня, не делай этого. Я – на волосок от смерти, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Затем мы стояли рядом с серебристым Форд Фокусом последней модели с прикрепленными наклейками «мой ребенок – отличник в...». Она нажала на пульт, и щелкнули замки. Она скользнула на водительское место и жестом велела мне подойти к пассажирскому.

Я скользнул внутрь, и прежде чем я успел сесть, она расстегнула мою молнию и вытащила очень твердый член на холодный ночной воздух. Только на мгновение, потому что в следующий удар сердца он уже был окутан доменной печью этого рта с красными губами. Она сосала его, как непослушную соломинку, и оторвала от него рот, только чтобы посмотреть мне в глаза.

– Я хочу, чтобы ты трахнул меня, и надеюсь, что скоро ты сможешь сделать это дважды, но в первый раз я должна выпить тебя досуха. Ты не возражаешь, детка?

Не думаю, что ее интересовало мое мнение, потому что, не дав мне возможности для ответа, она замкнула свой похожий на тиски рот на моем члене и снова начала сосать.

Это было так чертовски хорошо, что я был в том полусонном оцепенении, когда только смутно отметил мягкий звук, который, возможно, был открытием двери автомобиля. Что я заметил, так это твердый холодный металл пистолетного ствола, вдавленного в пространство позади моего уха.

Я открыл глаза, но человек с пистолетом просто сказал:

– Не двигайся. А если хочешь сохранить голову на плечах, не кончай. Если кончишь, я вышибу тебе мозги.

Признаком того, насколько я был сексуально озабочен, было то, что в тот момент я не потерял эрекцию. Но я, черт возьми, также и не кончил. Голова Энни оторвалась от моего члена, и она уставилась на пистолет, приставленный к моему затылку, и на мужчину, наклонившемуся и заглядывающему в машину.

– Д... Дэвид. Что ты делаешь? Боже мой, что ты делаешь?

– Ты, гребаная сука. Ты обещала. Ты обещала мне, что этого больше не будет.

– Я... я...

– Что, просишь прощения? Ты ведь это имела в виду, Энни? Что тебе жаль. Тебе жаль, что ты бросила меня и детей дома, и что должна быть со своей сестрой и ее подругами, а сама сидишь в своей машине и сосешь член какого-то парня? Это то, о чем ты сожалеешь?

Она глубоко вздохнула и наконец сказала:

– Да, Дэвид. Я сожалею из-за этого. Мне жаль, что ты больше ничего для меня не делаешь, а я схожу с ума, и мне нужно, чтобы меня трахнули так, как мы делали это раньше.

Дэвид помахал пистолетом в закрытом объеме пассажирской стороны машины, и я слегка вздрагивал каждый раз, когда тот приближался ко мне. Мой член упал до такой степени, что я думал, что смогу засунуть его обратно в штаны, но я был чертовски уверен, что не хочу делать резких движений, имея пистолет так близко к многим жизненно важным точкам.

– Мне жаль, что я больше не делаю этого для тебя. Я знаю, что замедлился, но ты превратилась в гребаную нимфоманку. И ты не пытаешься ничего с этим делать, как бы я тебя ни умолял. Знаешь, когда я подошел, моей первой мыслью было всадить пулю в мозг этому засранцу, застрелить тебя, а потом себя. Просто закончить все. Но потом я подумал о Дуге и Джен дома. Как, черт возьми, я могу так с ними поступить?

– Послушай, Дэвид. Вам, ребята, явно есть о чем поговорить. Я – просто парень, который встретил в баре очень красивую женщину. Она сказала, что вы, ребята, расстались. Я бы не стал связываться с замужней женщиной. Со мной только что проделали то же самое дерьмо. А теперь, прежде чем ты сделаешь с этим пистолетом что-нибудь на самом деле глупое, о чем я действительно пожалею, как насчет того, чтобы выпустить меня отсюда?

– Отпусти его, Дэвид. Не он подцепил меня, а я его. Беднягу не трахали уже полгода. Мне стало его жаль.

Он попятился и помахал пистолетом, похожим на тридцать восьмой калибр, чтобы я выходил. Я сделал это, а когда очень осторожно и медленно возвращался к О'Брайену, он крикнул мне вслед:

– Если ты веришь в каких-нибудь богов, тебе лучше помолиться сегодня вечером. Потому что ты уже должен быть мертв.

Я держал себя в руках, пока не приблизился к О'Брайену, затем рысцой вошел в бар и прямиком направился в туалет. Я был удивлен, что не наделал в штаны, но у меня и впрямь оказался очень тяжелый случай диареи.

На секунду я подумал, не позвонить ли в полицию, но не услышал ни выстрелов, ни криков. Я подумал, не следовало ли мне что-нибудь сделать, когда я выходил из машины. Если что-нибудь случится с Энни, я знал, что буду чувствовать себя дерьмово, хотя ни в чем из этого не было моей вины. Может быть, я пошел бы к машине, даже и зная, что дома ее ждет муж. Я был очень, очень возбужден. Но мне нравится думать, что я бы этого не сделал. Однако я – не герой, и все, что я, вероятно, сделал, если бы попытался спасти ее, это погубил бы себя. Кроме того, бедный ублюдок, казалось, зациклился на своей изменяющей жене, точно так же как и я на Эрин.

Когда почувствовал, что полностью опустошил всю еду и напитки, которые съел за последние двадцать четыре часа, я снова вышел из бара и очень осторожно пошел по улице. Форд Фокус исчез.

Я не знал ни ее фамилии, ни адреса. Все что я знал, это на кого она работает, а я сомневался, что этого будет достаточно, чтобы вызвать копов к ней домой. Даже если они доберутся туда, что, если Энни и ее муж все уладили? Копы будут лишь напоминанием о том, что только что произошло.

За что не знаю, но я чувствовал себя виноватым, однако развернулся и пошел обратно к О'Брайену. Я колебался. Было около полуночи, а меня уже неоднократно сбивали, едва не оторвав голову, и я выпил намного больше, чем за долгое время. Должен ли я входить или лучше пойти домой?

В этот момент начал пульсировать мой член, и если бы у него был голос, то уверен, он бы сказал: «А что насчет меня, мудак? Мне нужна киска!»

Я понял, откуда все исходит, и вернулся внутрь.

Заведение было в угаре, и нигде не было свободных мест. К Хромому бармену присоединились двое... похоже, парни из колледжа... работающих в баре, и две официантки, циркулирующие в толпе, которая, пока я был снаружи, получая самый травматичный минет в моей жизни, возможно, достигла отметки в сто пятьдесят человек.

Мне удалось раздобыть еще один Айсхаус... черт возьми, я становлюсь зависимым от него... и я огляделся. Толстая рыжеволосая цыпочка исчезла, и мне почему-то стало грустно. Вместо того чтобы просто стоять, я направился к бильярдным столам и, подойдя к ним, заметил рыжеволосую. Она склонилась над столом, делая удар. И, черт возьми, у нее на самом деле была классная задница.

Я подошел к столу и встал позади нее. Неподалеку стоял, опираясь на свой бильярдный кий, парень примерно моего роста, одетый в джинсы и толстовку с надписью «Ягуары». У него были волосы, которые я сначала посчитал пепельно-светлыми, но на самом деле они были седыми, завязанные в конский хвост и спускающиеся до пояса. Реднек. Я знаю, что это – стереотип, но эй, любой парень в Северо-Восточной Флориде моложе пятидесяти лет, носящий волосы в конском хвосте, – это либо строитель, либо дальнобойщик, либо реднек – деревенщина. Не вините меня. Не я устанавливал правила.

Хорошенькая маленькая штучка, выглядевшая так, будто ей, возможно, было шестнадцать, но, несомненно, должно было быть двадцать один, чтобы находиться здесь, стояла, кусая ногти до мяса, и смотрела игру.

– Джесси, – захныкала она, – ну сколько еще? Марианна с ребятами собрались в «Фаддрукерс».

– Черт возьми, Жюстина, успокойся. Никто не способен сосредоточиться на ударах, пока ты болтаешь, а я не хочу брать двадцать долларов у сладких щечек только потому, что ты отвлекла ее. Мы сыграем еще несколько партий, немного выпьем, а потом пойдем.

Она надулась, накручивая волосы на пальцы, и стала больше похожа на пятнадцатилетнюю девочку. Она посмотрела на меня, глядя на рыжую и своего стареющего реднека-хиппи, и сказала:

– Эй, мистер, вы танцуете?

Я указал на себя с вопросительным выражением.

– Да, – сказала она, указывая на танцпол, где дюжина пар жестикулировала и покачивалась под что-то из леди Га-Га, вероятно, «Бесстрастное лицо» или, возможно, только что вышедший «Порочный роман».

Она многозначительно посмотрела на своего парня.

– Поскольку мой парень больше озабочен тем, чтобы выманить у нее двадцать долларов, почему бы мне не повеселиться? Ты умеешь двигаться, не так ли?

Я посмотрел на реднека, но он отказывался смотреть на меня или доставлять своей девушке удовольствие, показав ей, что она его разозлила. Я пожал плечами, когда Толстая цыпочка бросила на меня раздраженный взгляд и сказала:

– Ты прямо не перестанешь портить мне вечер, не так ли?

– Что?..

– Это – плохая идея, Джи, и ты это знаешь. Почему бы не оставить малолетку в покое, не вернуться в бар и не попытаться подцепить кого-нибудь из более совершеннолетних?

Я на секунду остановил свое продвижение вперед, задаваясь двумя вопросами. Ну, пусть тремя. Как, черт возьми, она узнала, как меня зовут? Почему ее волнует, что я буду танцевать с малолетней любительницей поп-музыки? И каким образом мой танец с этой девушкой испортит ей вечер?

Я собирался задать ей все три вопроса, когда крошечная поп-любительница сделала что-то со своими губами и топом, который приспустился, чтобы показать верхние выпуклости двух внушающих уважение сисек, и я вспомнил, что, вероятно, меня слишком рано отняли от груди. Кроме того, к черту Толстую цыпочку. Для человека, который весь вечер не уделял мне времени, она, казалось, считала, что я обязан проявлять чрезмерную заботу о ее чувствах и мнениях.

– Ты – не с ней, – сказала малолетняя поп-любительница, вторя моим мыслям. – Так ты хочешь танцевать или нет?

– Да, милая, я очень хочу потанцевать, – сказал я, подходя к ней и хватая ее за руку, таща за собой. Она слегка удивилась, но затем последовала за мной. Я заметил, что, когда она это сделала, то злобно улыбнулась своему парню, и я понял, я ЗНАЛ, что будут неприятности. Но эти сиськи...

Мы должны были танцевать без контакта, просто свободно двигая частями тела, но я схватил ее и притянул к себе. Медленный танец можно танцевать подо что угодно, если и впрямь захочешь. Она скользнула в меня и начала тереться своими выпуклостями о мои, и это стало казаться очень хорошим способом закончить вечер.

Признаюсь, оглядываясь назад, я гораздо больше думал своим членом, нежели мозгом. Она больше не казалась такой молодой, и мысль о том, чтобы трахнуть ее, больше не походила на педофилию. Она улыбнулась мне и потерла свою киску, прикрытую лишь довольно узкими джинсами, по всему моему члену, который с каждым мгновением становился все тверже. Это было самое большое приближение к дрочке, которую я когда-либо получал от женщины, не использовавшей свои руки.

– ДЕЕЕРЬМООО!

Или, по крайней мере, так мне показалось. На самом деле это был скорее рев, чем что-либо еще. Прежде чем я успел среагировать, кто-то схватил меня сзади за плечо и отшвырнул в сторону.

Когда я восстановил равновесие, то увидел, что Реднек схватил крошку поп-любительницу за ее длинные волосы и дернул так сильно, что она чуть не опрокинулась назад.

– Ты, маленькая сучка, почему ты просто не расстегнула прямо здесь его молнию и не трахнула. Будь ты проклята.

– Я пыталась с тобой поговорить, придурок. Ты уже несколько часов обнюхиваешь жирную корову. Как, черт возьми, ты вообще можешь заставить себя воткнуться ей в жопу? Ты бы там заблудился.

– Я просто играл с ней в игру, ты, тупица...

Она плюнула в него.

– Я знаю, в какую игру ты играешь, придурок. Ты уже взял у нее номер? Ты планируешь высадить меня и вернуться, чтобы позже трахнуть ее. Ты – подонок.

– Ты – такая тупая, сука. Я просто играл в бильярд. У тебя вообще нет причин быть такой глупой, гребаной ревнивой пиздой.

Она ударила его, но он не ослабил хватку на ее волосах.

– Тебе нравится использовать это слово. Пизда, пизда, пизда. Ладно, эта пизда уйдет с мистером Высоким чернявым и красивым, и будет заполнена его толстым членом всю ночь напролет. Тебе нравится такая картина, детка? Всю ночь напролет!

Интересно, о ком, черт возьми, она говорит? Она смотрела на меня, но... высокий, чернявый и красивый? Господи, она, должно быть, не часто выходит из дома, если думает, что это относится ко мне. Хотя и ее парень не был звездой кино, так что, возможно, она и впрямь видела меня таким.

Краем глаза я заметил, что многие танцоры перестали двигаться и просто наслаждались бесплатным живым шоу.

Реднек покачал головой, и прежде чем я успел пошевелить хоть одной мышцей, отвел назад руку, покрытую этими жилистыми мышцами, кажется, наросшими от деревенской работы, и наотмашь ударил ее.

Она упала так резко, что я подумал, что отскочит от кафельного пола, но она просто лежала там, глаза наполнились слезами, а рот превратился в красную маску.

Я должен был держаться подальше от этого, но Хромого бармена нигде не было, как и двух парней из колледжа, а Реднек потянулся, чтобы схватить ее и притянуть к себе, вероятно, чтобы снова ударить по лицу.

Он был силен, но не настолько, чтобы пошевелиться, когда я схватил его правой рукой и отдернул. Он оглянулся, буквально почти дыша огнем, и, вероятно, собирался сказать мне что-то неприятное, когда я ударил его в лицо левым кулаком, вложив в удар весь вес своего тела.

Он упал так резко, что я последовал за ним и налетел на девушку, которая закричала и попятилась назад. Падая, она заставила упасть одну из пар, стоявших слева от нее.

Все происходило так быстро, что у меня не было времени следить за происходящим, но девушка из пары упала навзничь в объятия парня, который пил пиво, обнимая свою девушку. Пиво отлетело, и танцпол начали заполнять женские крики, когда кто-то, танцевавший с пивом, развернулся вместе с держателем пива, взмахнув им.

К несчастью, держатель пива не выдержал, и кружка ударила женщину, с которой танцевал этот пьющий пиво. Она упала, словно бык от электрошока, а ее парень закричал и буквально перелез через другую пару, чтобы добраться до того парня, что уронил свою женщину.

Не успеешь сказать «кипишь», как он тут как тут.

Я отмечал большую часть этого подсознательно, потому что мои руки были заняты Реднеком, который подскочил, размахнувшись, и врезал мне сбоку по лицу и, вероятно, сорвал с меня кусок кожи чем-то похожим на огромное кольцо.

Я не участвовал в настоящей драке с девятого класса, но когда преподавал, не смогли найти никого, кто мог бы добровольно тренировать боксерскую команду, которую Офис шерифа хотел организовать в школе, в которой я работал, и меня вызвал мой директор. В течение двух лет я наблюдал и фактически спарринговал с помощниками шерифа и некоторыми большими и сильными старшеклассниками и выпускниками. Так что, ввязаться в драку было не совсем чуждо моему опыту.

Реднек хорошо ударил меня по лицу, и я на секунду увидел звезды, затем стал бить по телу, но мне удалось блокировать большинство его ударов. Он слегка ослабил бдительность, и я сильно ударил справа. Я правша и гораздо сильнее бью правой. Он пошатнулся, и я ударил его еще раз. Моя правая рука заболела, и я испугался, что сделал нечто глупое, например, ударил незащищенным кулаком по человеческой кости, а это – хороший способ разбить себе кулак. Это было так давно, что я забыл, чего НЕ должен делать.

С другой стороны, его глаза остекленели. Я оглянулся и заметил маленькую поп-любительницу.

Каким-то образом Толстая цыпочка вытащила ее из зоны боевых действий на один из диванов-футонов на границе танцпола и салфеткой стирала кровь с ее лица. Похоже, Реднек разбил ей губу. ЭТО меня разозлило.

Я схватил его за рубашку левой рукой и отвел правую назад.

– Тебе никто не говорил, что нельзя бить девушек, ублюдок?

Я закончил свои слова, ударив кулаком в середину его лица и почувствовав приятное ощущение, что его нос раздавлен моим кулаком. Лучше всего было то, что там не было твердой кости, которая могла бы повредить мой кулак.

Когда он отлетел назад и отскочил от парня, похожего на гориллу в человеческом костюме, я понял, что, по крайней мере, частично виноват в том, что маленькая любительница поп-музыки была в крови. Но я никогда не прикасался к Эрин, а видит Бог, убив ее, я был бы оправдан.

Я оглянулся среди воплей, криков, звуков бьющегося стекла, перекатываемых диванов-футонов, чтобы найти Крошку поп-любительницу и Толстую цыпочку, а затем увидел, как Татуированный с пирсингом нанес удар кулаком по подбородку Толстой цыпочки, когда та отвернулась от девушки, чтобы посмотреть ему в лицо.

Это был прекрасный удар. Он пронес ее вверх и назад на метр, прежде чем она упала на спину. Очевидно, он не был, как джентльмен, готов принять ее отказ. Прежде чем успел подойти, я увидел, как он отвел ногу и изо всех сил пнул ее в бок, а затем наступил на то, что, должно быть, было ее грудью. Она вздрогнула, и это было больно даже видеть, не говоря уже о том, чтобы принять.

Он снова поднял ногу, стоя над ней, когда я развернул его и увидел, как уродливая ухмылка на его лице сменилась хмурым выражением. Он замахнулся, но из-за того, что был таким высоким, а я пригнулся, он промахнулся сантиметров на пятнадцать, а я – нет. Я так глубоко вонзил ботинок ему в пах, что, подняв его, буквально подбросил в воздух. Он упал, держась за свой член и яйца, или то, что от них осталось.

Я еще пару раз пнул его по яйцам. Если я сломаю ему несколько костяшек или пальцев, пока он пытается защитить себя, тем лучше. Он задыхался еще больше, когда я наступил ему на грудь и навалился всем весом на центр его груди, схватил его голову и одновременно притянул ее к себе за волосы.

Я наклонился и некоторое время колотил его головой о кафельный пол.

Не знаю, почему я так разозлился, но то, что сделал он, разозлило меня гораздо больше, чем то, что сделал со своей девушкой этот Реднек. Толстая цыпочка не сделала ничего, чтобы по-настоящему расположить меня к себе, так как шпыняла меня весь вечер, но по какой-то причине она мне просто нравилась. Мне не понравилось то, что сделал с ней этот мудак.

– Что за хрень с вами, ребята, – громко сказал я. – Тебя никто не учил, что нельзя бить девушек? Не говоря уже о том, чтобы пинать их в сиськи, ты, жалкий ублюдок?

Я откинулся назад и снова пнул его по яйцам.

– Вот так, чертов трус?

– Убери руки от моего брата, – раздался позади меня низкий рокот. Я оглянулся и увидел гориллу в человеческом костюме. Ростом он был, вероятно, всего метр шестьдесят три, но, по крайней мере, очень широкий. Господи, он был большим. Поразмыслив, я заметил сходство.

Паника придает нечеловеческую силу. Одним движением я поднял Пирсинг и татуировку и подбросил его в воздух в направлении обезьяночеловека. Здоровяк поймал его одной рукой и осторожно опустил на пол, а затем молча уставился на меня, ухмыляясь. Это была мерзкая ухмылка.

– Ты, должно быть, думаешь, что довольно крут для маленького парня, – пророкотал он, его голос был похож на низкий стук отбойного молотка.

– Ты видел, что он сделал с девушкой, верно?

– Не имеет значения. Он – мой брат.

Он придвинулся ближе и каким-то образом стал больше. Я в панике огляделся. Но Толстая цыпочка лежала на полу, стонала и трясла головой, будто пытаясь прийти в себя. Если я побегу, спасая свою жизнь, одному Богу известно, что с ней может случиться.

– Будет справедливо сказать тебе, что я дрался профессионально. Мои руки – это зарегистрированное смертельное оружие. Я не хочу причинять тебе боль, но ты такой большой, что мне, возможно, придется тебя убить.

Он улыбнулся, открыв рот, полный изношенных желто-серых пеньков.

– Ты забавный. Прости за то, что я сейчас сделаю.

Это был, как говорится, момент истины. Я не думал, что на самом деле он меня убьет, но сомневался, что он мог соразмерить собственную силу, а я только что травмировал его брата.

Он неуклюже двинулся ко мне, протягивая руки, чтобы разорвать меня на куски и, возможно, съесть на месте. Но я уже ушел, нырнув под протянутую лапу и щелкнув его правой по уху, танцуя позади него. Прежде чем он успел развернуться, я нанес ему полдюжины хороших ударов по почкам, а он завершил свой поворот ударом, который оторвал бы мне голову, если бы попал в цель.

Я поднырнул и нанес ему комбинацию левого и правого в рот и нос, но крови не пролил. Его лицо казалось сделанным из высохшей кожи. Затем он схватил мою правую руку в свою правую и сжал. Я закричал, почувствовав, как маленькие косточки, которые я не мог позволить себе потерять, ломаются, разлетаясь во все стороны.

Я рванулся вперед, ударил его макушкой по лицу и почувствовал, как что-то хрустнуло. Это почувствовал и он. Я услышал его ворчание за секунду до того, как мне в лицо врезалась наковальня и отправила меня скользить по кафельному танцполу. И я скользил. И скользил.

Я поднял глаза и увидел, как он ковыляет по полу, разбрасывая в разные стороны тела, пробираясь сквозь толпу. Или, по крайней мере, видел его правым глазом. Левым я не видел ничего, и мне казалось, что я чувствую, как эта сторона моего лица пульсирует с каждым ударом моего сердца.

Он был почти на мне, когда я изо всех сил пнул его в левое колено, вложив в удар весь вес своего тела. Это не сломало коленную чашечку, но вес моего тела и удар заставили ее прогнуться под ним, а я потянулся к нему и дернул его на себя.

Он упал, но перекатился на ноги и неуверенно поднялся, когда я налетел на него. Я отступил на пару метров и побежал. Он поймал меня, но не смог остановить мой порыв, поэтому начал танцевать задом наперед, в то время как я схватил его рубашку все еще функционирующей левой рукой и толкнул сломанной правой ему в плечо.

Он буквально падал назад, но держался на ногах, и чем дальше и быстрее я бежал, тем больше силы прилагал, чтобы толкнуть его назад. Кричали люди, отскакивая в сторону, я слышал полицейские сирены, и в моей голове пронеслась мысль: «что, черт возьми, я буду делать, если ему когда-нибудь удастся остановиться?»

И еще одна промелькнувшая у меня в голове мысль была: «Монтрелл, если я когда-нибудь дотянусь до твоей жалкой черной задницы, ты – покойник!»

Затем мой бросок вперед и его спотыкание назад были прерваны, когда мы наткнулись на что-то большое и прозрачное с надписью на нем, и внезапно в воздухе вокруг нас закружилась снежная буря из осколков стекла, и мы оказались на воздухе.

Я не мог в это поверить, но здоровяку удалось удерживаться на ногах, пока он не ударился о бампер машины, припаркованной прямо у здания О'Брайена. Громкий «тук» положил конец нашему дикому танцу, и он рухнул на бетон, угнездившись головой на бампере. Я знал, что это невозможно, но мог бы поклясться, что там, где он ударился головой, была заметна вмятина.

Я был слегка ошеломлен, но, оглянувшись на О'Брайена, увидел там, где раньше было затемненное зеркальное стекло, один лишь воздух. Неужели мы снесли весь стеклянный фасад бара? Похоже на то.

Мои размышления о том, что произошло, были прерваны появлением того, что выглядело как все помощники шерифа Джексонвилла. Вокруг мелькали всевозможные униформы и значки, и я обнаружил, что меня грубо подняли на ноги, завели руки за спину и надели наручники. Меня поставили против того, что осталось от фасада бара.

Я задавался вопросом, что случилось с Толстой цыпочкой, но всякий раз, когда пытался спросить полицейского о чем-нибудь, тот вежливо отвечал:

– Заткнись.

Человек-горилла пришел в себя и стал проблемой для пятерых полицейских, пытавшихся насесть на него, так что, в конце концов, они просто выбили из него все дерьмо, а когда он перестал дергаться и лег на тротуар, они проверили, дышит ли он, и каким-то образом сумели отнести его к одной из прибывших машин скорой помощи.

Через некоторое время в заведении стало тихо, и вышли с полдюжины полицейских вместе с Хромым барменом, все еще держащим в руках бейсбольную биту. У него под глазом был синяк, так что, очевидно, он не остался в стороне. Он указал на меня.

– Это он.

Со мной не разговаривали, но много говорили обо мне. Похоже, я был тем, кто в основном снес переднюю часть бара, по оценкам, стоимостью от пяти до десяти тысяч долларов. По словам свидетелей, я был тем самым парнем, и готов поспорить, что один из говорящих был разъяренный Реднек, затеявший всю эту драку, возможно, нанесшую ущерб в тысячи долларов, ударив свою девушку.

Я же был тем парнем, что отправил в больницу Татуированного с пирсингом с серьезными травмами паха, а также напал на мистера Джесси Коттона (реднека) и оставил его с тяжелыми травмами лица.

Я попытался вставить свои два цента и получил обычное: «Заткнись!»

Мой старый друг, Хромой бармен, лишь грустно посмотрел на меня и покачал головой. Затем вернулся в бар.

Люди входили и выходили... в основном выходили... из бара, но, похоже, это было только ради меня и пятерых полицейских. Они молча смотрели на меня и тоже качали головами.

Высокий темноволосый коп с внешностью звезды утреннего шоу подошел ко мне, схватил за плечо и подтолкнул к одной из патрульных машин. Ведя меня в этом направлении, он рассмеялся и сказал:

– Черт возьми, мальчик, я бы не хотел быть на твоем месте. Думаю, что ты установил какой-то новый мировой рекорд, так облажавшись.

Я думаю, что он намеренно ударил меня головой о верхнюю часть проема двери полицейской машины, толкнув в ее заднюю часть.

Я сидел на заднем сиденье полицейской машины, в которой смутно пахло рвотой и мочой, мои руки были скованы наручниками за спиной, голова была готова взорваться. На правой руке я вообще не мог пошевелить пальцами. Глядя на разрушенный фасад О'Брайена, я подсчитал свой счет за вечер.

Я вышел, чтобы хорошо провести время, но получил отказ от множества женщин. Самое близкое, к чему я подошел, чтобы вообще что-то получилось, едва не оторвало мне голову. Это, и флирт с убежденной лесбиянкой. У меня было нечто вроде сотрясения мозга, заплывший глаз, сломанная правая рука, а теперь я понял, что истекаю кровью из десятков маленьких порезов по всему телу от разбитого зеркального стекла.

Меня, несомненно, арестуют за нападение на нескольких человек, обвинят в беспорядках, вероятно, привлекут к ответственности за ущерб в десятки тысяч долларов, а когда мне официально предъявят обвинение, почти наверняка уволят с работы в ДАС.

Подводя итог: избитый, раненый, финансово разоренный, безработный и, вероятно, приговоренный к тюремному заключению.

А все почему? Большей части дерьма, в котором я оказался, я мог бы избежать, позволив Реднеку и Пирсингу с татуировками избивать своих женщин. Если бы я просто ушел, просто не лез не в свое дело, я бы, наверное, сейчас возвращался в свой одинокий дом. Вместо того чтобы быть заключенным в этом жалком крузере, я был бы дома, скучая по своей сладострастной, изменяющей суке-жене.

Но нет, я должен был поступить правильно. Старая поговорка подтвердилась еще раз: «ни одно доброе дело не остается безнаказанным».

Так почему же, черт возьми, я поймал себя на том, что улыбаюсь? Но я ничего не мог с собой поделать. Даже когда обдумывал все то глубокое дерьмо, в котором оказался, улыбка стала шире.

Я поднял голову и выглянул в окно патрульной машины. Толстая цыпочка, подложив под свою ушибленную грудь одну руку и, по-видимому, баюкая ее, стояла в кругу полицейских перед О'Брайеном. Должно быть, они говорили обо мне, потому что симпатичный мужчина – модельного вида полицейский – указал на патрульную машину и, должно быть, пошутил. Он рассмеялся. Она же молча смотрела на меня с выражением на лице, которого я не смог прочесть.

Я улыбнулся, поймал ее взгляд и подмигнул.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ