Когда мы были женаты Том 2, ч. 11

ГЛАВА 20: СЕРДЦЕ ТЬМЫ

29 ОКТЯБРЯ 2005 г. – СУББОТА – 11:30 ВЕЧЕРА

– Ммм... умф... Ча... умм... Чарльз. Чарльз! Остановись и убери руку с моей груди.

Он был больше и сильнее нее, и доказательством его возбуждения был твердый стержень, вдавливающийся в ее живот. Но когда она оттолкнула его руку, он позволил ей освободиться, и она соскользнула с него на диван. Он молча смотрел на нее, и она прочла в его глазах сконфуженность.

Это была единственная причина, по которой она сдерживала вспышку гнева.

– Дебби... Прости. Я просто...

– Знаю, Чарльз, и это – единственная причина, по которой я не злюсь еще больше. Ты просто увлекся. Все в порядке. Наверное, это – своего рода комплимент, но ничего не будет.

Его лицо вспыхнуло.

– Я просто подумал...

Она протянула руку и коснулась его щеки.

– Мы сегодня хорошо провели время. Еда была великолепна, а ты хорошо танцуешь. Ты – большой, красивый парень. И, может быть, я увлеклась флиртом. Просто давно не практиковалась, находясь в ситуации первого свидания. Но, Чарльз, ничего не будет.

– Я прошу прощения... за все. Но хотел бы увидеться с тобой еще раз.

Она покачала головой, ненавидя выражение его лица.

– Нет, давай договоримся, что больше мы никуда с тобой не выйдем. Если ты вернешься в здание суда, мы будем друзьями, вот и все.

– Неужели все было так плохо? Неужели я настолько плох?

– О, боже, Чарльз, убери с лица это выражение, этот щенячий взгляд. Ты – взрослый мужчина, и будучи бизнесменом с твоими деньгами и достижениями, ты переспал больше, чем с достаточным числом секретарш, стажерок, восходящих руководительниц, официанток и разных звездных молодых существ, которых ты впечатлил своим Ролексом, Лексусом и этим трюком с белой розой... что, кстати, было довольно круто.

Он слегка улыбнулся.

– Но, и это большое НО, я знаю, ты – достаточно взрослый, чтобы понять, что не каждая женщина попадется на твою удочку. Я – не первая мишень, в которую ты не попал. Окажи мне любезность, обращайся со мной так, будто мне не семнадцать лет.

Она ударила его по плечу и, смеясь, сказала:

– И если скажешь то, что планируешь, придурок, я ударю тебя по-настоящему. Я знаю, что мне далеко за семнадцать.

– Не так уж далеко... и в правильном направлении.

Она не смогла сдержать улыбки и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

– Ты – молодец, Чарльз Уитмен. Ты действительно хорош. Но ты ведь проводишь не много ночей в одиночестве в постели, не так ли?

Он пожал плечами и улыбнулся в ответ.

– Так что, не надо мне этой херни «бедный я». Просто... мы... не будем... здесь нет... черт... этого не случится. Ты должен был это почувствовать. Мы просто не... стыкуемся. Или все дело в том, что единственное, чего ты хочешь, – это трахнуть эту шлюшку из УСФ.

– Это было не ЕДИНСТВЕННЫМ. Но надеюсь, ты меня не возненавидишь, если я скажу, что оно было в самом начале списка. Трахнуть тебя, но не потому, что ты – шлюха.

Она обняла его и легонько шлепнула по щеке.

– Чарльз, иди домой. Или, как мне кажется, на один из рынков живой плоти. Не думаю, что сегодня ты будешь в своей постели один.

После его ухода, она заперла за ним дверь и рассмеялась. Иисус Христос. Она постарела. Когда ей было семнадцать, она бы ни за что не позволила ему выйти за дверь, не сделав хотя бы минета. Тогда секс был просто развлечением. А теперь... он был большим, красивым мужчиной, но то, как он чувствовался, прижимаясь к ней, было всего лишь великоелпным куском мяса.

Но... она была с ним честна. Что бы ЭТО ни было, она этого не почувствовала.

– Черт. Может быть, я избалована?

В доме было тихо, и она включила большой Адский телевизор, чтобы хоть как-то нарушить тишину. Келли все еще жила с родителями. Было немного больно, но отец и мать хорошо к ней относились. Небольшая дистанция все еще была полезна. А Би-Джей, как обычно, проводил выходные с друзьями.

Она была одна, но по какой-то причине не чувствовала себя столь же одинокой как раньше. Помогли сеансы с Теллером. Она чувствовала меньше приступов ярости, которую когда-то испытывала по отношению к Биллу, хотя мысли о прошлом все еще могли вывести ее из себя. И кошмары стали более редкими. Она могла думать о Клариссе без того всепоглощающего чувства потери, которое когда-то вызывали эти воспоминания.

Временами это все еще казалось странным. Она поняла, что никогда не жила в одиночестве. Ни разу в жизни. Она переехала из родительского дома в женское землячество, потом жила с Биллом, а потом – замужняя жизнь. Никогда еще не было такого, чтобы она жила одна.

Когда зазвонил телефон, она чуть не подпрыгнула.

Она сменила свой номер телефона, и он отсутствовал в телефонной книге.

– Алло.

– Привет, Дебби.

Это заняло секунду, но потом она узнала.

– Норм?

– Я рад, что ты все еще меня помнишь. Как твои дела?

– Как... откуда у тебя этот номер?

– Не могу выдать все свои секреты. Я просто хотел позвонить... поздороваться... прикоснуться вместе с тобой к истокам.

Она долго молчала. Вспоминая, как выглядит и чувствуется его тело, вспоминая лучшего друга и самого старого друга Лью Уолтерса, кроме Билла.

– Надеюсь, я... ничему не помешал. Если хочешь, я позвоню тебе позже.

– Почему ты звонишь мне домой, Норм?

– Тебе и правда надо спрашивать, Дебби? Ты ведь – очень умная женщина.

– Мы говорили об этом три года назад.

– Тогда ты была замужем. А сейчас – нет.

– Ничего не изменилось.

– Изменилось все.

– В тот раз ты был таким же целеустремленным, бесчувственным, распутным придурком как и сейчас, судя по всему, что я слышала.

– Это – всего лишь слова. Если ты имеешь в виду, что я люблю женщин, люблю бегать за ними, обожаю любить их и заставлять кончать снова и снова, то признаю себя виновным. Если ты имеешь в виду, что я не верю в чувства, цветы, романтику и прочую чушь, то признаю себя виновным. Я не делаю ничего противозаконного, аморального или неэтичного. Не я изменял своему супругу и чуть не уничтожил его, а ты.

– Ах, ты, сукин сын!

– Ты когда-нибудь думаешь о тех вечерах? О том последнем вечере? На танцах в Коллегии адвокатов. В то время как Билл говорил о преступлении и наказании, мы сидели во внутреннем дворике. Была полная Луна, и цвела сирень. А ты терлась своей киской о мой член. Ты была такой чертовски мокрой, что если бы кто-нибудь вышел, то почувствовал бы запах твоего возбуждения.

Она почувствовала, что не может дышать.

– А когда я провел твоей рукой по моему твердому члену, ты продолжила его сжимать и тереть. И ты хныкала, так сильно этого хотела. Я лгу, Дебби? Неужели мне это показалось?

Она все еще не могла дышать, и ей показалось, что она чувствует сладкий, почти пьяный запах летней сирени, запекающейся на стоградусной жаре.

– А когда я положил руку на твою киску, ты сильно прижала ее к себе. Ты хотела, чтобы мои пальцы были внутри тебя. И я бы туда попал, если бы эти придурки не выбрали именно этот момент, чтобы выйти наружу и полюбоваться ночным небом. Если бы они не вышли, я бы прижал тебя к перилам в тридцати метрах от твоего любящего мужа. И ты бы умоляла меня о большем.

Наконец, она смогла восстановить дыхание, и вернулась в свой дом, где была в безопасности от него.

– Хорошо, Норм. Да, ты был очень... убедителен, а я была чересчур глупа. Я почти позволила тебе разрушить мою жизнь и... уничтожить моего мужа.

– Но ты хотела получить удовольствие и привилегию сделать это самой. И тоже хорошо поработала.

– Но в тот вечер я этого не сделала, не так ли? И у тебя никогда не было шанса доказать, что ты можешь превратить меня в одну из своих шлюх. Должно быть, это было больно, если три года спустя ты все еще страдаешь.

– Никаких обид, Дебби. Я так не действую. Я не пытался тебя изнасиловать. Я лишь предложил тебе кое-что. А ты отказалась, потому что думала, что не сможешь принять то, что я предлагаю, и остаться верной своему собственному восприятию чести. Я могу это уважать. Но... теперь ты – одинокая женщина, и я тоже. Если через пять минут я подъеду к твоему дому и постучу в твою дверь, а ты откроешь ее, упадешь на колени и будешь сосать мой член, пока я не кончу тебе в рот, а я буду лизать твою киску, пока ты не закричишь, а потом буду колотиться в тебя, пока ты не перестанешь ходить прямо, кого мы обидим? Какие правила ты нарушишь? Ты ведь знаешь, что хотела меня тогда и хочешь сейчас. Почему нет?

– Потому что ты – жалкий сукин сын. Такова реальность. Это не слова. Ты берешь все, что и кого хочешь, не заботясь о людях, которых ранишь, о жизнях, которые разрушил, о браках и отношениях, брошенных в грязь. Ты выбрасываешь женщин, когда с ними покончено, словно использованные салфетки. Ты можешь быть чертовски веселым, как я слышала, но цена за твое веселье слишком высока.

Тишина нарастала, пока не стала оглушительной. И наконец:

– Так что, я думаю, ответ «нет». Сегодня я не приду. Но предложение в силе. Если тебе когда-нибудь станет очень, очень одиноко...

– Такого одиночества у меня не будет никогда. Прощай, Норм.

Ее сердце колотилось так, будто она только что закончила тридцать минут на беговой дорожке в спортзале. Почему, черт возьми, такой порядочный парень как Чарльз Уитмен оставил ее равнодушной, а такой кусок дерьма как Норм оставил ее пульс учащенным, а влагалище таким мокрым, что ей придется сменить трусики?

Но не имело значения, насколько она промокла. Если у нее осталась хоть капля самоуважения, он никогда ее не получит. И если в последние три года ее что-то и радовало, так это то, что она так и не позволила ему добавить ее к своему бесконечному списку завоеваний.

Потому что он сломал бы Билла, но не из злобы, а потому что ему было наплевать на всех, кроме себя, кроме, быть может, Лью. Он был бы неосторожен, а Билл об этом бы узнал. Она вздрогнула. Гнев, который испытывал Билл, не шел ни в какое сравнение с тем, что он испытал бы, если бы узнал, что она – всего лишь одна из замужних шлюх Норма.

Она потеряла бы все, потому что Билл ни за что не смог бы пройти мимо Норма. Узнали бы все. Гордость никогда не позволила бы ему остаться в Джексонвилле. Или позволить остаться ей.

Конечно, Норм тоже бы заплатил. Он потерял бы своего последнего и лучшего друга, потому что Лью никогда бы ему этого не простил, но в Норме все было именно так. Он делал непростительные вещи и всегда будет делать, потому что слишком сильно заботится о мелочах, таких как жены других мужчин, и слишком мало о том, что имело значение, типа единственного настоящего друга, который у него когда-либо был. И он будет продолжать в том же духе, пока кто-нибудь его не остановит.

***

1 НОЯБРЯ 2005 г. – ПОНЕДЕЛЬНИК – 10 ЧАСОВ УТРА.

– Ваша честь, Шейла Саттон была убита в ночь на 1 февраля 2005 года. Это было девять месяцев назад. Обычно именно защита утверждала бы, что пришло время двигаться дальше и начать процесс. Уильям Саттон сидит в тюрьме уже более трех месяцев, и подозрения в том, что он убил свою жену и ее нерожденного ребенка, свирепствуют уже почти год. Человеку, не находящемуся в таком положении, должно быть было бы трудно понять, в каком напряжении находятся он и его мать. Обвинение готово начать. Именно защита и мистер Мейкон настаивали на отсрочке.

– Ваша честь, – сказал, вставая, Барри Мейкон, – Саттон, как и любой другой человек, стремится доказать свою невиновность и оставить эту темную главу в своей жизни позади. Но именно штат ждал почти шесть месяцев, прежде чем предъявить обвинения, а главный свидетель штата до недавнего времени был недоступен для дачи показаний из-за проблем со здоровьем. Когда мы, наконец, смогли поговорить с мистером Беллом, в ходе нашего собственного расследования, возникли новые вопросы, и проблемы со здоровьем мистера Белла помешали своевременно продолжить это расследование. Я уверен, вы понимаете, ваша честь, что ключ к делу со стороны штата – показания мистера Белла. По правде говоря, мистер Белл – это все, что есть у штата. Без него, полагаю, можно с уверенностью сказать, что штат никогда бы не предъявил обвинения. Имея это в виду, ваша честь, я не думаю, что мы поступаем неразумно, настаивая на достаточном времени и возможности изучить показания мистера Белла, чтобы подготовить наш ответ, нашу защиту. Я не думаю, что то, о чем мы просим, выходит за рамки дозволенного.

Я посмотрел на окружного судью Леонарда Писарро. Я не читаю мысли, но было ясно, что он собирается делать. И я не мог его винить. Мы собирались просить присяжных отправить Саттона на смерть, основываясь на памяти старого и больного человека. Он собирался дать Мейкону время, о котором тот просил.

Когда мы вышли из зала суда, Мейкон замедлил шаг и подождал меня.

– Билл.

– Мистер Мейкон.

– У меня есть для вас предложение. И не поймите меня неправильно. Это – просто идея, которую вам надо обдумать.

– Я действительно не могу позволить ему признать себя виновным в меньшем обвинении. Я искренне верю, что он убил свою жену и еще нерожденного сына. Может быть, я и не смогу этого доказать, но должен попытаться. Даже если я проиграю, если мы проиграем, его жена и сын заслуживают того, чтобы я попытался его осудить. С проигрышем я жить смогу. Но не смогу жить, позволив ему просто уйти. Так, по крайней мере, он предстанет перед судом присяжных.

Мейкон переступил с ноги на ногу. Он был крупным мужчиной. В футбольной команде Университета Флориды 1984 года он играл в качестве полузащитника, когда Гален Холл был тренером, еще до того как они стали мощной силой, что в последующие годы паровым катком прошлась по футбольным командам в Sес и по всей стране.

Он стал крепким, тяжелым парнем, каким становятся большие футболисты, если строго не следят за своим весом, но на нем это смотрелось хорошо. Густая грива светло-каштановых волос, делавшая его похожим на стареющего льва и производившая впечатление на дам из числа присяжных, делала его типичным адвокатом защиты.

Он был профессионалом, чего и следовало ожидать от ветви юридической династии Мейконов, которая уже полвека не давала покоя обвинителям и адвокатам противной стороны. Не в классе Лью Уолтерса, может быть, и не в весовой категории Патрика Лири, но достаточно хорошим. Я ожидал чего-то подобного.

– Я говорю не об этом. Я не ожидал, что вы рассчитываете на признание вины, а Саттон все равно не напишет явку с повинной. У меня есть еще одна идея. Я хочу, чтобы вы сняли обвинения. Пусть он выйдет отсюда свободным человеком.

– Нет. Вы видели, как я работаю, и мы несколько раз сталкивались друг с другом. Вы должны лучше меня знать.

– Просто послушайте меня минутку, хорошо? Просто выслушайте меня. Я думаю, то, что я предлагаю, сработает для вас так же, как и для меня.

– Каким образом?

– Вы должны знать, что расклад хреновый. У вас есть только Белл, а у меня – миссис Саттон. Они нейтрализуют друг друга, а это означает, что присяжные его оправдают. Я знаю, что вы хороши, я наблюдал за вами в том закрытом деле о бабушке-убийце. Но я видел, как вы работаете. Я подготовлю Саттона, и со мной вам не сойдет с рук это дерьмо.

Я держал рот на замке. Я догадывался, куда он клонит, но дал ему выговориться.

– У вас нет ни судебной экспертизы, ни каких-либо твердых вещественных доказательств. Все ваше дело зависит от памяти больного старика, ненавидящего мать моего клиента, а его воспоминания испорчены сильнодействующими лекарствами, использованными для спасения его жизни. Мой клиент – засранец. Это данность. Но я никогда не позволю ему дать показания, и вы не получите от него ни единого шанса. Вы проиграете, Билл. А когда вы проигрываете, это – навсегда. Он может расхаживать взад и вперед по тротуару перед зданием суда с плакатом, на котором признается, что убил свою жену, а вы так и не сможете к нему прикоснуться.

– Но, допустим, вы снимете обвинения. Вы можете записать показания Белла на видео... на самом деле я знаю, что вы это уже сделали... и даже через двадцать лет они все еще будут доступны. Видеокассета не стареет и не умирает у вас на руках. И продолжайте искать какие-то вещественные доказательства. Иногда они на самом деле появляются. Или, может быть, они поссорятся со старухой, и та изменит свои показания. Когда бы или что бы там ни было, у убийства нет срока давности. И вам не потребуется тратить сотни тысяч долларов на это собачье дело. Вы сможете использовать деньги в других делах.

Он стоял передо мной, и я подумал, что он и впрямь искренен.

– Вы идете по одному пути и проигрываете, а его жена и не рожденный сын никогда не добьются справедливости. Никогда НЕ СМОЖЕТЕ добиться справедливости. Пойдете по другому, и копы продолжат работать над этим делом, и, может быть, когда-нибудь вы его поймаете. После того как он перестанет быть моим клиентом. С этим я бы мог жить.

Я с восхищением посмотрел на него.

– Это было действительно здорово, Барри. То, что вы говорите, на самом деле имеет смысл. Конечно, я понимаю, что тот факт, что по вашим ожиданиям старик в любой момент умрет, а видеозапись свидетеля никогда не сравнится по воздействию с любящей матерью, не имеет ничего общего с вашими аргументами.

Он ухмыльнулся.

– Вы меня поймали. Я ожидаю, что он умрет, и ожидаю, что вы проиграете, а также ожидаю, что запишу себе победу над Ангелом Смерти, которая позволит мне поднять мои гонорары для клиентов. Вы, вероятно, поможете мне заплатить за квартиру на берегу океана в Понте Ведра, которая нравится нам с детьми. Но это не отменяет того факта, что все, что я сказал о вашем деле, – правда.

Я не стал утруждать себя подтверждением того, что он и так знал.

– Не знаю, Барри. Иногда мне просто везет. Возможно, повезет и на этот раз мне. Но... я подумаю об этом. Посмотрим. А пока делайте то, что должны, а мы продолжим готовиться к процессу.

Он подошел к двери и остановился. Не оборачиваясь, он сказал:

– Вы же знаете, что вся эта чушь с Ангелом Смерти – просто пиар, верно? Вы же не собираетесь начать практиковать так, как если бы это было правдой, не так ли?

Он оглянулся на меня. Я лишь улыбнулся ему. Никогда не повредит вывести другую сторону из равновесия.

***

1 НОЯБРЯ 2005 г. – ПОНЕДЕЛЬНИК – 3 ЧАСА ДНЯ

– Итак, каков его прогноз, доктор?

Я стоял рядом с Кайлом Адамсом, бывшим полицейским из Джакса, а теперь частным агентом службы безопасности, которого мы наняли, чтобы обеспечить безопасность Уилбура Белла, в отдельной палате, в которой он жил в Баптистском медицинском центре, куда его перевели из Университетского центра Шанда, после того как его состояние стабилизировалось.

Доктору Бартраму Уильямсу было шестьдесят, он был лысым как бильярдный шар, и круглым как бочонок. Он выглядел как профессиональный «плохой парень» в рестлинге, но при этом был одним из лучших кардиологов на Юго-Востоке. Несмотря на то, что для больничного и медицинского персонала табак был смертельно опасен с точки зрения профессии, когда мы смотрели через зеркальное стекло одного из окон зала ожидания, выходящего на кристально чистую поверхность реки Сент-Джонс под жарким полуденным солнцем, он держал в своих коротких пальцах толстую кубинскую сигару, используя ее как реквизит, чтобы подчеркнуть свои слова.

– Он умрет, мистер Мейтленд.

Он слегка улыбнулся мне и добавил:

– Конечно, мы все тоже. Это не делает его уникальным. Но, более конкретно, его сердечная емкость снизилась примерно до двадцати процентов. Просто встать с постели утомит его так же, как вас утомит четырехмильная пробежка. У него диабет, испортивший его сосудистую систему. И он стар. Он может находиться здесь еще год. А может уйти, когда мы войдем в его палату.

Я покачал головой, пробормотав «дерьмо», а потом спросил:

– Какие-нибудь чудодейственные лекарства или препараты, которые могли бы дать ему сердце тридцатилетнего? Или, может быть, еще пару лет?

– Хотелось бы. Но нет, ничего подобного. Мы делаем все возможное, чтобы оно продолжало тикать, но... никаких гарантий

Ничего, кроме хороших новостей. Вот и еще одна.

– Если вы удержите его в живых еще год или около того, я обещаю, что до конца своей жизни вам никогда больше не придется в этом районе платить штраф за парковку.

Он лишь рассмеялся и, затянувшись сигарой, сказал:

– Я все равно его никогда не плачу. А вот если вы сделаете что-нибудь, чтобы от меня отстали из-за алиментов две мои бывшие жены, я найду для него сердце. Желательно, одной из моих бывших жен.

Входя в палату старика, я думал о том, что сказал Барри Мейкон. Мы могли бы позволить Саттону выйти, сняв обвинения, и избежать двойной ловушки опасности, которая означала бы, что мы никогда не сможем прикоснуться к нему, а просто будем ждать, когда появятся какие-то физические доказательства.

Но иногда этого не случается никогда. За эти годы были случаи, когда и мы, и полицейские знали, кто совершил убийство. Но у нас так и не хватало улик, чтобы даже передать дело присяжным. Я ненавидел такие дела.

А в деле Саттона это означало, что у любого вещественного доказательства будет больше времени, чтобы затеряться, любые воспоминания свидетелей ослабнут, и он унаследует миллионы, которые достались бы его жене и нерожденному сыну. Он буквально разбогатеет на хладнокровном убийстве жены и сына. Это еще долго будет меня беспокоить.

Белл лежал на больничной койке с закрытыми глазами. Кардиомонитор показывал, что он все еще с нами. Когда я подошел к его кровати, он открыл глаза.

– Мистер Мейтленд. Я все еще здесь. Я слышал, что меня снова будут допрашивать крючкотворы этого слизняка Билли Саттона. Это так?

– Да, Уилбур. Судья только что удовлетворил их просьбу о вторичной даче показаний. Если вы готовы, они хотели бы прийти завтра.

Он сделал глубокий вдох и тяжело выдохнул.

– Хорошо, мистер М.

Он посмотрел на меня, потом в большое окно на яркое послеполуденное небо. Медсестры сказали, что он всегда держал шторы раздвинутыми, даже если днем в комнате было довольно жарко.

– Они просто пытаются переждать вас, не так ли? Просто тянут время, дожидаясь, пока я умру, прежде чем начать суд над Билли?

– Да. Боюсь, что так. Но врачи и медсестры говорят, что вы – упрямый старый хрыч и планируете остаться в живых только для того, чтобы досадить Саттону и его матери.

Он слабо улыбнулся мне.

– Не знаю, мистер Мейтленд. Я бы хотел. Но не знаю.

Он с неприкрытой тоской в глазах смотрел в окно.

– Они говорили вам, что я не позволяю им закрывать ставни? Я хочу, чтобы они были открытыми. Я хочу видеть солнце в небе, а ночью – звезды. Я хочу помнить, что за пределами этой дерьмовой маленькой палаты есть мир.

Он покачал головой.

– Я много путешествовал по этому миру. Служил во флоте еще в сорок четвертом. Завербовался семнадцатилетним. Остался там, и мне исполнилось двадцать. Я видел сражения на Гуадалканале, Новой Гвинее и Соломоновых Островах. Потом служил в Японии. Служил в Европе и видел Австралию. После того как вышел на пенсию, побывал в сорока двух из пятидесяти штатов на своем фургоне.

Он снова вздохнул, и я увидел, что даже эта короткая речь заставила его хватать ртом воздух.

– Я летал сквозь штормы и плавал сквозь ураганы. Я видел, как над Скалистыми горами встает солнце и переживает на Аляске ночь, которая никогда не заканчивается. А теперь... вот мой мир. Я... никогда не хотел... закончить так.

Я хотел что-нибудь сказать, но что тут можно было сказать? Теперь это и впрямь был его мир, и, возможно, это все, что он увидит перед смертью.

– У вас были плохие дни, но были и хорошие, и говорят, что понемногу вы поправляетесь.

Он снова закрыл глаза.

– Да. Плохие дни и хорошие.

Его глаза распахнулись, и он почти оторвал голову от подушки.

– Единственное, что находясь здесь, у меня было время подумать... и вспомнить. И я тут вспомнил кое-что. Я записал это в свой дневник.

– Что?

– Я забыл, когда именно умерла та бедняжка, но мне сказали, что это случилось во вторник, первого февраля. В тот вечер я видел, как Саттон уехал и вернулся на следующее утро. Как я уже говорил. Но я забыл, что произошло в предыдущий уик-энд. Я думаю, в субботу, но, возможно, и в воскресенье.

– Что случилось?

Мне хотелось схватить его и вытрясти из него все это. Что, черт возьми, он вспомнил? Внезапно день изменился.

– Вы должны помнить. Я понятия не имел об убийстве этой девушки. Ночная поездка Билли в машине матери была немного... странной. Я планировал съездить в Афины, повидаться с сыном, но у моей внучки начались схватки, а я не хотел уезжать, если она вдруг родит ребенка. Так что, в тот вечер около десяти часов вечера я был дома, когда увидел, как от их подъездной дорожки отъезжает машина Билли. В этом нет ничего странного.

– Но... проезжая мимо моего дома, она как раз попала свет уличного фонаря. И тут я понял, что за рулем – не Билли. Там была его мать. Это было странно, потому что она больше не водит машину. И я не мог понять, почему она вела именно его машину.

Он остановился на долгую минуту и снова перевел дыхание.

– Это было странно. И это привлекло мое внимание, поэтому я держал ухо востро. А через полчаса я увидел, как по подъездной дорожке подъезжает машина его матери. К тому времени уже стемнело, но уличный фонарь снова осетил. Он съехал на сиденье вниз, но это был Билли. За рулем машины матери.

Он снова остановился, тяжело дыша, и я попытался осмыслить то, что он сказал. Шейла Саттон умерла через четыре или пять дней, в зависимости от того, случилось это в субботу или в воскресенье. К тому времени ее тело, несомненно, уже было спрятано. У Саттона не было причин возвращаться в Джексонвилл на машине матери.

Конечно, все это может быть совершенно невинным, и адвокат защиты будет утверждать именно это. Возможно, была какая-то причина, по которой они поменялись машинами. А поздняя ночная поездка могла произойти по многим причинам

– Примерно через час я услышал, как возвращается машина. Там, где мы живем, в этот час не так уж много машин. Я выглянул наружу и увидел машину Билли. Я плохо видел, но видел достаточно, чтобы понять, что из машины вышел и вошел в их дом не Билли. Это была она.

Еще несколько минут, чтобы восстановить дыхание, и:

– Я плохо сплю, и около пяти утра встал, чтобы помочиться, когда услышал это. Это была ее машина, подъезжавшая к дому. Я видел, как она подъехала к их подъездной дорожке, и видел, как вышел он. В руках у него что-то было. Это был пакет, или одежда, или тряпки, или что-то еще. А потом он зашел внутрь.

Мать Саттона уехала на его машине и возвратилась через час. Саттон уехал на машине матери и возвратился примерно через семь часов. С тряпками или одеждой в руках. Если в тот уик-энд случилось что-то плохое, это выглядело подозрительно, как будто его мать пыталась отвлечь внимание от кого-то, кто наблюдал за их домом, уехав на его машине.

Предоставив ему возможность уехать на ее машине и провести ночь, занимаясь... чем-то?

Но чем? Шейла была мертва. Я не знал ни об исчезновениях, ни о смертях в районе Джексонвилла никого из ее друзей или родственников. Неужели он позаботился о каком-то незакрепленном конце, о котором мы до сих пор ничего не знали?

Оно все еще могло быть невинным, но от него пахло чем-то плохим. И почему он ожидал, что за его домом кто-то будет следить? Насколько ему было известно, в то время никто даже не знал, что его жена умерла. Опять же, это не имело никакого смысла.

– В то утро Билли с мамой уехали на ее машине. Не знаю почему. Если то было воскресенье, они, вероятно, поехали в церковь. Будь я проклят, если когда-либо думал, что кто-то из них был христианином, но они любили притворяться. Во всяком случае... после того как они уехали, я направился туда, в сторону их двора. Просто... осмотреться.

– Я увидел... под его машиной что-то красное... А когда наклонился, то увидел, что это – тряпка. Как тряпка для мытья посуды или маленькое полотенце для рук. Кажется, когда-то она была белой. Но теперь она была красной. Промокла насквозь. Я присмотрелся к ней поближе. Это было похоже на кровь, но могло быть и красной краской. Оно высохло.

Он остановился и медленно перевел дыхание.

– Вокруг никого не было. Должно быть, было воскресенье. Я посмотрел, но никого не было. А я вторгся на чужую территорию. Если бы старуха появилась, то подняла бы настоящий ад. Так что, я убрался оттуда. Я понятия не имел, что это за тряпка и что она означает. Поэтому пошел в гараж и нашел старую банку из-под краски, пустую уже много лет. Я сунул туда тряпку, закрыл крышку и поставил под рабочий стол.

На этот раз ему потребовалось гораздо больше времени, чтобы восстановить дыхание. Один только этот разговор утомил его.

– Я не слишком долго думал об этом. Это было странно, но, насколько я знал, ничего не значило. А на следующее утро у моей внучки родился ребенок, мой первый праправнук. Мальчик. Но у него были... осложнения... и в течение нескольких дней казалось, что он не выживет. Я был в больнице с ней и ее матерью. И со всем этим... я просто забыл об этом.

Он слегка смущенно посмотрел на меня.

– Мне жаль, что это не вспомнилось мне раньше. Я до сих пор не знаю, означает ли это что-нибудь.

Первое, что пришло мне в голову, – это то, что пакет, который он нес, окровавленная тряпка, могли быть связаны с убийством Шейлы Саттон. Но почему он ждал субботнего вечера, через четыре дня после убийства, чтобы привезти их домой?.. Видимо, чтобы их уничтожить? Почему не избавился от них или не привез домой в ночь убийства?

– Как вы думаете, ткань все еще там, в вашем гараже?

– Думаю, да. Я ее не выбрасывал, а больше там никого не было.

Я понятия не имел, что это значит, но если это даст нам дополнительные аргументы против Саттона, мы должны действовать быстро.

– Уилбур, я пришлю сюда бригаду, которая запишет ваши показания о том, что вы видели. Вы чувствуете себя готовым к этому?

– Да, сэр.

– Хорошо, а я собираюсь связаться с офисом шерифа Окалы, чтобы узнать, не смогут ли они найти эту банку с краской. Если они это сделают, я попрошу их принести ее сюда и открыть перед вами. Я хочу, чтобы вы опознали банку и ткань внутри. Вы даете мне разрешение отправить их в ваш дом и гараж?

– Да.

Я встал и направился к выходу, мои мысли уже мчались. Потом я остановился.

– Уилбур, мистер Белл, я знаю, что уже говорил это раньше, но хочу вас поблагодарить. Вы потратили драгоценное время, которое, возможно, никогда не вернете, чтобы помочь добиться справедливости для женщины, которую вы никогда не знали. Что бы ни случилось, я хочу, чтобы вы знали, как сильно я уважаю вас за то, что вы сделали.

Он снова посмотрел на окно.

– Спасибо, что сказали. Это... то, что требовалось сделать. Так поступил бы любой порядочный человек. Но... не могли бы вы оказать мне одну услугу?

– Если смогу.

– Как только показания будут записаны на пленку, а я опознаю банку и тряпку... Поговорите с доктором Уильямсом. Узнайте, нет ли какого-нибудь способа... чтобы они вытащили меня из этой палаты. Отвезли меня вниз, к реке. Всего на несколько минут. Я хочу снова увидеть небо, не глядя на него сквозь стекло. И подышать нефильтрованным воздухом.

Я взял его руку и сжал.

– Не знаю, как я это сделаю, мистер Белл, но давайте зафиксируем эту пленку и эти улики, и мы вытащим вас на свежий воздух. Во всяком случае, на какое-то время.

Эта маленькая прогулка могла его убить, могла испортить наши шансы на осуждение Саттона, но у меня не хватило бы духу держать его здесь в заточении. Он имел право еще хоть раз подышать свежим воздухом.

***

НАЧАЛО 2005 г. – К ЮГУ ОТ ДЖЕКСОНВИЛЛА

Человек в постели зашевелился, быстро приходя в себя. Он открыл глаза, но не пошевелился. Он тихо дышал, пытаясь ощутить окружающее. В спальне никого не было. Никто не мог дышать так тихо, и он бы почувствовал их, даже если бы они затаили дыхание.

Окна не было, поэтому здесь было темно как в гробнице, но так и было задумано. Это была внутренняя комната бревенчатой хижины, построенной в миле от главной дороги. Густые леса восточной центральной Флориды окружали коттедж, обеспечивая тишину и уединение.

Даже зная, что он один, он тихонько потянулся к ящику рядом с кроватью и открыл его, вытащив тяжелый металлический предмет, который без определенной цели лежал внутри. С автоматическим М1911А1 сорок пятого калибра в руке, единственной вещью, которую его отец – кусок дерьма – оставил ему на память о вьетнамском конфликте, он чувствовал себя лучше.

С автоматическим пистолетом сорок пятого калибра в руке он чувствовал себя более уверенно, хотя у него и не было причин нервничать, даже в одиночестве в этих глухих лесах. Если кто-то и приходил тайком, то у них было больше причин для беспокойства, чем у него. Но все же, кусок железа в руке на самом деле смог снять множество забот.

Он попытался вспомнить, что его разбудило. Это была внутренняя комната без окон, но бревенчатая хижина не была похожа на современный изолированный дом. Слышно было много чего, даже ночью. А сейчас он не слышал ничего. Это, больше чем что-либо еще, говорило ему, что что-то не так.

Ночь в лесу, вдали от шоссе, городских звуков и машин, была громче ада. Здесь были сверчки, кузнечики с конусообразной головой, углокрылые кузнечики-цикады, сотни других видов насекомых, лягушки, аллигаторы, дикие кошки и дикие собаки, хищники – рептилии и млекопитающие, а также умирающая добыча.

Ночные звуки не прекращались никогда, и через несколько лет вы доходите до того, что перестаете их замечать. Но когда они замолкают, когда тишина становится такой напряженной, почти болезненной, вы это замечаете.

Как он сейчас. Было так тихо, что он слышал, как стонут и скрипят бревна хижины, которую он собрал собственными руками.

Это означало, что снаружи кто-то есть. Но... было еще кое-что.

Он попытался вспомнить. Сейчас было тихо, но что-то спустилось в туман сна и потревожило его, хотя он и не понимал, что именно.

Герцог! Он понял, что в ногах его кровати нет немецкой овчарки. В этом не было ничего необычного. Единственной уступкой современному жилью, которую он сделал, была конструкция качающейся собачьей дверцы, позволявшей овчарке входить и выходить в течение ночи по своему желанию. Это означало, что сюда могут войти хищники. Но никогда не проходило больше нескольких часов, прежде чем Дюк отпугивал их или убивал и съедал.

Но он что-то слышал. И... он услышал это еще раз. Когда он понял, что это такое, у него на затылке встали дыбом волосы. Он перекатился на ноги, а затем встал одним плавным движением, свободно держа в одной руке сорок пятый калибр.

Он подошел к двери в спальню. Слабый лунный свет из двух окон снаружи придавал столам и стульям, кухонной раковине и телевизору в гостиной серебристый блеск. Он бесшумно шел по полу, обнаженный мужчина, держа в руке кусок металла, который в слабом свете сиял чуть ярче, чем обнаженная плоть. Он мог бы пройти через комнату вслепую, так что, пробираться в слабом лунном свете было пустяком.

У кровати он оставил сотовый. В это время ночи, так далеко в лесу, сигнал был нерегулярным. Но рядом с телевизором у него стоял стационарный телефон, и он мог снять трубку и вызвать подкрепление. Но...

Дюк должен был поднять шум на любого, кого не должно быть в этой хижине, а Дюк этого не сделал. Если он сделает сюда вызов и подождет, пока выедет из города патрульная машина, кто бы это ни был, если это был человек, у него будет двадцатиминутная фора, и, скорее всего, его никогда не найдут. А кроме того, его немилосердно высмеют, если он вызовет подкрепление из-за енота, медведя или тупого грабителя.

Он положил руку на наружную дверь и незаметно повернул ручку. Он мог бы взять фонарик, но его глаза привыкли к темноте. Когда он выйдет, полная луна за окном будет такой же яркой как дневной свет. А любой яркий свет просто предупредит любого, кто ждет снаружи.

Дверь распахнулась на долю сантиметра. И даже когда его уши привыкли к абсолютной тишине, не было слышно ни звука. Когда дверь распахнулась шире, он осмотрел все доступное ему поле зрения и ничего не увидел. Никакого движения. Никаких глаз, светящихся в ночи.

От края двери справа он ничего не видел. Если кто-то и ждал, то только за дверью, слева. Согнувшись в три погибели, он с силой толкнул дверь и вышел наружу, развернувшись с сорок пятым калибром, следя за своим зрением, чтобы охватить левую сторону двора сразу за дверным проемом.

Ничего не было. Его машина была припаркована на извилистой подъездной дорожке в шести метрах. Но на виду никого не было. Он повернулся полукругом, охватывая остальную часть двора с правой стороны хижины. Ничего.

Потом он услышал этот звук снова. Он посмотрел вниз и увидел его в трех метрах от себя, почти прямо перед машиной. Черт. Грудь пса вздымалась, и он отчетливее различил предсмертный стон. Лунный свет отражался от большого лезвия мясницкого ножа, пригвоздившего Дюка к земле.

Как, черт возьми, кто-то смог так поступить с Дьюком, не подняв столько шума, чтобы он в мгновение ока оказался здесь? Он не мог представить себе, как кто-то может удерживать девяностокилограммовую овчарку достаточно долго, чтобы нанести ему такой удар. Не обошлось и без серьезных увечий.

Он понимал, что это глупо, но обнаружил, что встал во весь рост и в несколько шагов пересек пространство между собой и Дюком. Он понимал, что в эти секунды становится мишенью, но попадание в движущуюся мишень при таком освещении потребует ночного снайперского прицела, а если у кого-то здесь есть такое оборудование, он уже мертв.

Если же снайперского прицела у них нет, им придется пойти за ним, а он убил дюжину иракских ополченцев в недоразумении, начиная с 2003 года, тем же самым сорок пятым калибром, и ему нравились его шансы.

Он уже развернулся, чтобы направить пистолет сорок пятого калибра на фигуру, выскочившую с другой стороны машины, когда скорее почувствовал, чем увидел движение воздуха, и его правое запястье пронзила внезапная сокрушительная боль. Пистолет сорок пятого калибра упал, и он поднял левую руку, чтобы блокировать следующую атаку, когда его предплечье пронзила боль, такая острая, что мочевой пузырь выпустил свое содержимое, и он понял, что удар раздробил кость.

Он падал назад, а тяжелый предмет, который, как он понял, был бейсбольной битой, летел по воздуху к его голове, но ему удалось отдернуть голову в сторону, так что, удар был потрачен впустую.

Нападавший, потеряв равновесие, качнулся вперед, и он инстинктивно поднял правую руку, чтобы выколоть глаза, но даже попытка поднять руку вызвала такую сильную боль, что он почти потерял сознание, и все, что он мог сделать, это ударить по лицу открытой ладонью, что заставило его снова закричать.

Когда нападавший упал на землю, он попытался восстановить равновесие и поднял ногу, чтобы ударить мужчину... потому что это должен был быть крупный мужчина... в лицо. Но нападавший вывернулся, поймал удар ногой в бедро и откатился в сторону.

В одно мгновение он подумал о том, чтобы нырнуть обратно в безопасную хижину, но безопасности не было, потому что нападавший последует за ним. Вместо этого он прыгнул вперед, надеясь опутать человека руками и ногами и дать себе шанс выколоть ему глаза или разорвать зубами горло.

И снова он скорее почувствовал, чем увидел восходящую дугу удара битой, но все потемнело.

Мгновение спустя он почувствовал, что летит вверх, но понял, что лежит на земле всего в паре метров от того места, где лежал пронзенный Дюк. Одним здоровым глазом, и чувствуя, что не может двинуться, он увидел, как темная фигура поднялась и встала над ним, и увидел, как она подняла биту высоко над головой.

Последней его мыслью было, что все это кажется нереальным...

Нападавший постоял над лежащим на земле человеком, прикинул углы для удара, а потом решил не выдумывать. Он со всей силы опустил биту прямо ему на лоб. Черепа должны быть твердыми, но кости раздробились, и бита врезалась прямо в мозг. Во все стороны брызнули кровь и мозговое вещество.

Нападавший оперся на биту, затем сделал глубокий вдох, снова высоко поднял ее и опустил во второй раз. И в третий. Теперь от его головы осталось не так уж и много.

Нападавший остановился и прислушался, позволяя затихнуть отголоскам насилия. Не было слышно ни звука, кроме слабого поскуливания собаки. Он слегка расслабился. Поблизости не было никого, кто мог бы что-нибудь услышать.

Он поднял биту и швырнул ее внутрь через открытую дверь хижины. Затем поднял собаку, у которой не было сил даже попытаться его укусить, отнес ее в гостиную и бросил возле дивана. Он вернулся, спрыгнул на землю, схватил за ноги мертвеца и быстро потащил его в гостиную, к собаке.

Он нашел пистолет сорок пятого калибра и, посветив фонариком, вернулся в дом. Он нашел заднюю спальню и огляделся, затем решил, что владелец, вероятно, держал пистолет сорок пятого калибра в ящике рядом с кроватью. Хозяин мог бы спать и с пистолетом под подушкой, но в этом он сомневался. Ящик был лучшим выбором, и даже если пожар уничтожит хижину, будет лучше, если останки сорок пятого калибра будут найдены в задней спальне. Это выглядело бы так, будто грабитель застал хозяина врасплох или подрался с ним, прежде чем тот успел добраться до пистолета сорок пятого калибра.

Он осмотрел ящик, оглядел комнату, нашел бумажник и взял его с собой вместе с часами, выглядевшими дорогими. Выйдя на улицу, он вытряхнул все из бумажника достаточно далеко от хижины, чтобы оно могло пережить пожар. Часы он уронил в купу карликовых пальм неподалеку от карт и наличности из бумажника. Он подумал о том, чтобы вернуться в дом и вынести оттуда другие ценные вещи, но в этом не было необходимости, да и времени у него не было.

Полиция обнаружит, что хижина уничтожена огнем, владелец мертв, но превратился в кости и обугленную плоть, которая лишь скажет полицейскому эксперту, что владелец дрался и получил в драке переломы костей, а наличные и ценные вещи разбросаны, как будто их выронил запаниковавший грабитель, пытавшийся убраться отсюда к чертовой матери.

Концы с концами конечно не сойдутся, но наиболее вероятным сценарием было бы то, что владелец застал грабителя врасплох, а тот одолел его, сжег дом, чтобы замести следы, а затем сбежал. Копы, может быть, и не поверят, но других правдоподобных мотивов для нападения у них не будет.

Он не потрудился ничего сделать с машиной владельца, потому что, надев перчатки, не оставил никаких отпечатков пальцев или каких-либо других физических доказательств своего присутствия. Но он был покрыт мозговым веществом и кровью, как человека, так и собаки. Он прошел назад по дороге метров сто и нашел свою машину, стоявшую с выключенными фарами в самый темный час утра.

Он протянул руку, достал тряпку и обтер лицо, руки и одежду. Но крови было слишком много. Он бросил бы все, что мог, в хижину и уничтожил бы, но не мог провести всю ночь, очищая каждую каплю улик. Каждая минута, проведенная так близко к хижине, увеличивала вероятность того, что мимо кто-то проедет, кто-то увидит поблизости его или его машину, и этого могло стать достаточно.

Он вытащил три канистры с бензином и по очереди отнес их в хижину. Он обильно облил заднюю спальню, затем кухню и гостиную и оставил тело мужчины и собаки пропитываться достаточно долго, чтобы от них остались только пепел и кости.

Владелец хижины пользовался пропаном, поэтому нападавший оставил хороший бензиновый след от хижины к большому баллону с пропаном прямо за хижиной.

А теперь – переход к самой деликатной и сложной части. Он пролил бензиновый след из хижины до бензиновой лужи в двадцати метрах от нее. Он сел в свою машину, развернулся на узкой грунтовой подъездной дорожке и оставил мотор включенным. Потом свалил посреди дороги стопку старых газет и оставил тонкий след бензина, идущий от нее к связанной с хижиной луже.

Он прикоснулся к бумаге зажигалкой и уже несся по дороге быстрым, но не стремительным шагом, когда увидел красную полоску, мигавшую в сторону хижины. Он должен быть достаточно далеко, когда хижина вспыхнет и взорвется пропан, чтобы несколько соседей, живущих на грунтовых дорогах, бегущих от главной дороги поблизости, и спасатели не увидели бы его машину, удаляющуюся от нее.

И все же, он должен быть достаточно близко, чтобы, если пропан вдруг не взорвется или что-то помешает пожару, он смог бы вернуться и сделать вторую попытку. Улик, которые могли бы связать его с этим убийством, никаких не было.

Он добрался до главной дороги, когда увидел в зеркале заднего вида яркое свечение – это полыхал дом. Внутренность дома вспыхнула, поднявшись вверх, и пламя поднималось по стенам на крышу. В темноте он почти различал языки пламени в желтом сиянии.

Теперь должен был взорваться пропан. Пожар, вероятно, уничтожит все, что могло бы дать ключ к тому, что произошло на самом деле, но взрыв обеспечил бы этому дополнительную меру безопасности. Никто никогда не сможет связать его с этим убийством. Не было абсолютно ничего, что могло бы привлечь чье-либо внимание в его сторону.

Если бы только взорвался этот проклятый пропан.

В следующее мгновение, словно в ответ на мольбу, раздался громкий грохот, и позади него пламя взметнулось еще выше. Он больше не оглядывался. Он сосредоточился на том, чтобы ехать на предельной скорости, спокойно, уверенно, обгоняя более медленные машины, когда приближался к ним сзади, не делая ничего, что могло бы привлечь чье-либо внимание.

Десять минут спустя он увидел первый мигающий синий огонек, приближающийся к нему с другой стороны четырехполосного шоссе, за которым через минуту последовала сначала машина скорой помощи, а затем пожарная машина. Ни у кого не было ни малейшего повода даже взглянуть на несколько проезжающих мимо машин, идущих в противоположном направлении.

Через полчаса он был уже далеко от хижины и того, что там оставил. Он судорожно вздохнул, и его руки на мгновение задрожали. Он сделал это. Самое сложное – позади.

ГЛАВА 21: ЕСЛИ ПРИСЛУШИВАТЬСЯ ВНИМАТЕЛЬНО, СЛЫШНО, КАК ПОДНИМАЕТСЯ ВЕТЕР

Меня зовут Уильям Мейтленд. Мне сорок два года, и я, вероятно, нахожусь на пике своей карьеры с точки зрения того, куда могу и хочу пойти. Я управляю прокуратурой штата в Третьем судебном округе со всеми вытекающими отсюда полномочиями, но у меня нет головной боли, связанной с тем, чтобы быть политиком, которым быть необходимо, если хочешь стать официальным главой офиса.

Мой босс, Даллас Эдвардс, в следующем году почти наверняка примет участие в губернаторских гонках, и если победит, то моя жизнь изменится, потому что кому-то придется баллотироваться в прокуратуру штата, а если это сделаю я, большая часть удовольствия от работы исчезнет.

Если возьмет верх кто-то другой, мне никогда не дадут той свободы, что ч имею у Большого Человека. Конечно, я мог бы и остаться, но не думаю, что работа на кого-то другого, принесет мне такое же удовлетворение.

Я не хочу об этом думать, но оно все больше и больше занимает мои мысли.

Как и случай с Уильямом Саттоном, который, как я полагаю, убил свою жену и ее нерожденного сына, чтобы завладеть ее миллионным наследством. Это, вероятно, будет самое трудное дело, которое я когда-либо вел, и если бы я захотел пойти по трусливому пути, то позволил бы взяться за него одному из амбициозных, агрессивных молодых прокуроров.

Для молодого прокурора это не было бы карьерным самоубийством при проигрыше, потому что я не знаю, как можно выиграть с теми картами, что у нас на руках, но это сохранило бы мою легенду об Ангеле Смерти, если бы я не проиграл дело.

Но... Я очень, очень хочу, чтобы этот сукин сын пошел ко дну, и уверен в себе больше, чем кто-либо другой. Поэтому думаю, что пойду до самого конца, как бы там ни было.

Кроме того, есть еще эта юридическая проблема с мексиканским картелем, и хоть на федеральном уровне никто не сказал, что его дело будет направлено в мой округ, но у меня на этот счет есть внутреннее предчувствие. И если и было хоть одно дело, от которого я бы хотел уклониться по веским, здравым и логичным причинам, то это было именно оно.

Я и раньше рисковал жизнью и подвергался вполне реальным угрозам смерти, но они всегда были направлены на меня лично. Теперь же в опасности вся моя семья. Это неприятное чувство.

А что касается личной стороны, то из-за меня друг переживает потерю своего брака, потому что он стал мишенью похотливой шантажистки, нацеленной на меня, и последовал моему совету, который выкинул его из его дома и брака.

Затем – странный случай с еще более соблазнительной Майрой Мартинес, самой горячей женщиной в этом или любом другом штате, которая, как я начал думать, могла бы стать женщиной, наконец, заставившей меня забыть о двух женщинах, которых я любил, и которые обе меня бросили. Все сигналы, которые я раньше получал от нее, были: «Действуй. Медленно... но действуй».

Теперь же я получил от нее странные сигналы. Не «стоп», а... Я даже не был точно уверен, что это были за сигналы, за исключением того, что нечто, что, я думал, станет довольно сдержанной дружбой с привилегиями, где-то застопорилось, по причине, которой я совершенно не догадываюсь.

Я готов был поставить свою жизнь на то, что нравлюсь ей. Звучит так по-школьному, правда? Но я словно учусь в средней школе, в старшем классе. Я уверен, что есть какой-то уровень привязанности, и я подумал, что мы находимся на пути к сексу мирового класса. Теперь же она отстраняется, но все еще привлекает меня.

Есть еще один парень? Она в отношениях с кем-то еще и не хочет, чтобы все пошло наперекосяк? Мы оба – взрослые люди, знаем друг друга уже больше пяти лет, и за последние полгода сблизились. Если бы там был кто-то другой, я бы подумал, что мы достаточно взрослые, чтобы об этом поговорить.

Конечно, взросление еще не гарантирует, что два человека могут откровенно поговорить. Посмотрите на меня и Дебби, мою бывшую и в прошлом ЕДИНСТВЕННУЮ. Если бы мы смогли поговорить, то могли бы, и это вероятно, все еще быть женаты.

Так что, я понятия не имею, что происходит между мной и Майрой, но что бы ни случилось, я надеюсь, что мы останемся друзьями. Я сказал ей, что считаю ее другом, и понял, что это правда, а не просто слова, дабы попасть между этих сочных бедер. Наверное, было бы легче подружиться с ней, если бы она не была такой горячей. Но она мне нравилась, если не считать непреодолимого сексуального влечения.

И кстати, о Дебби Баскомб... от которой я, кажется, не могу убежать. Она все еще играет главную роль в некоторых моих самых горячих снах... и кошмарах. Она работает в том же здании, и мы сталкиваемся друг с другом, потому что она рулит стадом из мужчин и женщин, работающих по другую сторону системы уголовного правосудия.

Когда она цепляется ко мне до чертиков по тому или иному поводу, то раздражает меня. Сейчас она меня беспокоит, потому что ведет себя тихо как мышка. Я никогда не наводил о ней справки, и никогда не буду, никогда не спрашивал о ней наших детей, не звонил своим друзьям в Офис общественных защитников, чтобы узнать, что она задумала.

Я сделал все возможное, чтобы жить так, будто она – на другом конце света, за исключением тех случаев, когда речь идет о наших детях. Но когда она такая тихая, когда все идет гладко... я не могу не задаваться вопросом... Я знаю, знаю, это ненормально. Но не судите меня, до тех пор пока не женитесь или не будете вместе более двадцати лет и не будете иметь в планах сделать свой последний вздох рядом с одной женщиной, чтобы потом все потерять. Не судите обо мне.

***

3 НОЯБРЯ 2005 г. – СРЕДА – 16:10

– Вы худеете?

Она взглянула через инкрустированный узором Роршаха кофейный столик на мужчину с трубкой, развалившегося в удобном кресле, и улыбнулась.

– Немного. Это хорошо или плохо?

Он вынул трубку и выдохнул. Дым был ароматным. Она никогда не встречалась и не была с парнем, который курил, с тех пор как закончила колледж, но трубочный дым все сильнее давил на нее. Интересно, на что это будет похоже? Она посмотрела на доктора Теллера и лениво подумала, каким он будет вне этого кабинета.

Он был высоким, по крайней мере, выше нее, старше нее, не очень красивым, но... фактурным. Интересно, женат ли он? Он носил на безымянном пальце кольцо, но оно было не обручальным, а если и так, то это было самое странное обручальное кольцо, которое она когда-либо видела. Это была огромная штука из белого золота с узором в виде спирали.

Одному богу известно, как сложилась его семейная жизнь, если это было обручальное кольцо. Он ни словом не обмолвился о своей личной жизни. Она могла бы узнать. Но... наверное, было бы лучше, если бы он остался таинственным доктором.

Она рассказывала ему то, чего никогда не говорила ни одному человеку, ни Биллу, ни матери, ни отцу, ни даже Клариссе. Если бы она встретила его в обществе, в продуктовом магазине, это было бы в лучшем случае неловко. Но в этой комнате, наедине с ним все было по-другому. Как будто она была вне этого мира.

Иногда невозможно было не задаться вопросом, каков он под этим строгим костюмом. Как он будет выглядеть за столом в каком-нибудь хорошем ресторане. Как будет выглядеть на другой стороне кровати. Не то чтобы он вызывал у нее такие чувства, но, кроме отца, у нее никогда не было отношений с мужчиной, когда бы не возникали такие мысли.

Но как только они возникали, то тут же рассеивались. Она не могла даже мечтать об этом мужчине. Ей казалось, что точно так же она думает о своем отце.

– Зависит от обстоятельств. От того, почему вы теряете вес. Если подавлены и теряете аппетит, – это плохо. Если возвращаетесь к холостяцкой жизни и худеете, чтобы привлечь мужчин, в целом я должен сказать, что это хорошо.

– Думаю, немного и того, и другого.

– Мне показалось, вы сказали, что вы пришли с Биллом к какому-то соглашению? Что вы смогли поговорить, по-настоящему поговорить, впервые с тех пор как расстались, после взрыва в УСФ? Я ожидал, что вы почувствуете некоторое... облегчение?

– В основном, говорил он. Я слушала. Я зарабатываю на жизнь преподаванием и чтением лекций, общаюсь со стадом молодых адвокатов, и все же... с Биллом я ловлю себя на том, что слушаю. Мы поговорили, и та последняя встреча прояснила ситуацию. Но...

– Но что?

– Мы так по-настоящему и не поговорили о ситуации... с моей стороны. Все, что у него было на самом деле это...

Она остановилась. Это было единственное, что она никогда не обсуждала с Теллером. Эти письма. Но она знала, что это случится. Она должна была. Потянулась к большой сумочке, лежащей у ее ног, и вытащила пачку бумаг, перетянутых большой резинкой, и положила их на стол перед собой.

– Что это?

– Я никогда не рассказывала об этом. Именно они... разрушили наш брак. Это – распечатки электронных писем, которыми... обменивались мы с Дугом. Я не знала, что у Билла есть программа, копирующая все, что входит в дом или выходит из него. Он обнаружил их в... выходные... Я ушла из дома, чтобы остаться с родителями.

Он посмотрел на пачку, не протягивая руки, чтобы взять ее.

– Мы так много говорили. Кое-что было очень неловким и болезненным. Почему вы держали это в секрете?

Она покачала головой.

– Я не знаю...честно. Они... я чувствую себя... будто голой. Хуже, чем физически обнажиться. Билл заглянул в мое сердце и в мой разум, а я не знала, что он видит то, что я думаю... и чувствую к нему. Но они были написаны Дугу. Я говорила о Билле с мужчиной, с которым собиралась лечь в постель.

Она посмотрела в глаза Теллеру и снова попыталась понять, что он чувствует. Но это было все равно что смотреть в бассейн на свое отражение.

– Мы никогда не говорили о том, что я написала в тех письмах. Если бы мы поговорили раньше... все бы взорвалось... Я бы сказала то же самое, но я была бы... более... мягкой. Я постаралась бы заставить его понять... почему я больше не могу так жить. Что это – не его вина... не совсем. У нас всегда были проблемы. Но он любил меня, а я любила его, и это было важнее. Когда он перешел в прокуратуру штата, то начал отдаляться от меня. Если бы я... если бы я настояла на том, чтобы он ушел, вернулся к частной практике, после первых нескольких лет, мы еще могли бы это сделать. Но, наверное, в глубине души я всегда боялась того, что произойдет, если он скажет «нет». Дети были еще маленькие. Я еще не так долго работала в УСФ. И, несмотря ни на что, доктор, что бы он ни думал, и что бы ни думали вы, я любила его. Но он изменился. Он уже не был прежним человеком, после того как пошел работать в прокуратуру штата.

Теллер не протянул руку, чтобы взять бумаги.

– Могу я взглянуть на эти бумаги после вашего ухода? Вы не могли бы оставить их мне?

– Я сделала копию. Не знаю почему, но для меня они очень важны. Каждый раз, когда я их читаю, мне больно, но я ловлю себя на том, что читаю их снова и снова. Так что, да, вы можете оставить их себе. Только, пожалуйста, не позволяйте никому... никогда... их видеть. Уничтожьте их, когда прочтете. Ладно?

– Конечно.

Они долго смотрели друг на друга.

– Итак, продолжим. Почему вы в депрессии? Даже если у вас бы не было возможности поговорить с Биллом так, как бы вам хотелось, вы сказали, что ваши отношения с Биллом на сто процентов лучше, чем были. Как я вижу, ваши с сыном отношения заметно улучшились. И даже если ваша дочь все еще живет с вашими родителями, вы исправляете этот разрыв. Судя по вашим рассказам, ситуация на работе стабилизируется, и вам нравится новая область, в которую вы вступили. Так почему же?

Она вздохнула и откинулась на спинку дивана.

– Хотела бы я знать, доктор. Часть... частью потому, что я скучаю... о том, что у меня было. В конце концов, все стало плохо, но... если вы были женаты, то знаете, о чем я говорю. Быть одинокой – это неплохо: иметь возможность ходить на свидания, иметь разных мужчин. Волнение от того, что ты впервые с мужчиной. Но... Я скучаю по жизни с кем-то, кто любил меня, по знанию того, где и с кем буду ночью. По глупостям, которые делают женатые люди... по скучным вещам... быть с кем-то, с кем можно просто лежать рядом и говорить о чем угодно... или ни о чем. Секс – это весело, но невозможно заниматься им двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Это то, чего не осознаешь, когда вам семнадцать или двадцать семь. Но это так.

Она криво улыбнулась ему.

– И, прежде чем это скажете, я знаю. Я выбросила все это ради горячего секса с горячим молодым, хорошо одаренным физически жеребцом. Я сделала это. Но то, что я наслаждалась каждой минутой с Дугом, вовсе не значит, что я не понимаю, от чего отказалась.

Теллер вынул трубку и положил ее в пепельницу, стоявшую на маленьком столике рядом с его креслом.

– До сих пор все, что вы описали – это нормальные чувства любого человека, выходящего из долгого, в основном счастливого брака. Но вы выглядите более... подавленной... печальной, чем можно было бы объяснить этими соображениями. Вы уверены, что это все?

– Скорее всего, нет. Я немного злюсь на Билла. Мне приходится бороться, чтобы сбросить вес, а с каждым годом это становится все труднее, и мои сиськи свисают немного ниже, и не пройдет и десяти лет, как мне придется делать ботокс, потому что я не хочу, чтобы на моем лице появились эти глубокие старушачьи морщины. К черту этот зрелый вид. А он же каждым разом, когда я смотрю на него, становится все сексуальнее и моложе. Это несправедливо. И tоt он встречается с Майрой Мартинес, секретаршей Далласа Эдварда.

По лицу Теллера пробежало удивление, и она убедилась, что он – все-таки мужчина.

– ТОЙ САМОЙ Майрой Мартинес? – только и сказал он.

– Да, той самой.

– Хмммм.

– Все вы, мужчины, свиньи. Следует ввести закон, согласно которому ни один ребенок мужского пола не может быть отнят от груди, пока ему не исполнится два года. Тогда бы вы так не сходили с ума от сисек.

Она посмотрела на свою грудь и поморщилась.

– Я знаю... знаю. С моей стороны это безумие. Но, хоть я и смирилась, но это все еще немного раздражает меня. Я знаю, что это не имеет смысла, но мне от этого не становится лучше.

Она наклонилась вперед и потерялась в кружащемся узоре столешницы Роршаха.

– Мне просто... грустно... очень грустно, доктор. Все... ничего... мне тридцать девять лет, а в следующем месяце стукнет сорок. У меня был брак и своя жизнь. И этого больше нет. Дуг, которого я не любила, но с которым трахалась, уехал в Чикаго. И Клинт... Я ничего не слышала о нем, с тех пор как он улетел в Африку, чтобы покончить с собой. Большие дела... маленькие дела. Я надрываюсь в спортзале, и вижу, как эти маленькие девочки работают больше, чем я, и хотя и притворяются, что работают до седьмого пота, но это не так. Они – стройные, а их сиськи торчат прямо и твердо. Они маленькие, но не обвисают. Они в подростковом и двадцатилетнем возрасте. И у них все впереди. Бойфренды, романы, первая любовь, вторая любовь, разбитое сердце, работа, первый ребенок, нервы от того, что их мужья смотрят на другую женщину, и примирительный секс. Боже, секс ради примирения. А я смотрю на себя и вижу свою мать. И моего отца. Я их люблю. Но, Боже, они же старые. А эти девушки в спортзале через двадцать лет станут мной. А я через двадцать лет стану своей матерью.

Слова замялись и замерли, и в комнате воцарилась тишина. Теллер сел и посмотрел на сидевшую сгорбившись перед ним светловолосую женщину. Она была близко, очень близко. Хаос эмоций, охвативший ее, понемногу улегся. Ключ, ответ на ее яростный гнев, который лежал в основе и усугублял все остальные проблемы в ее браке, был в ее руках, в пределах досягаемости. По крайней мере, подсознательно она уже понимала, в чем ее проблема.

Все, что ему нужно было сделать – это заставить ее говорить, и оно всплывет в ее сознании как кусочек металла, пробивающийся сквозь плоть. Он понятия не имел, сколько времени это займет, но уже смотрел за ее спину. Она поймет, в чем проблема, сделает все, что сочтет необходимым для своего будущего, когда сможет оглянуться назад с открытыми глазами.

А потом она неизбежно двинется дальше. Некоторые пациенты задерживались и затягивали сеансы, вместо того чтобы перерезать пуповину к неосуждающему отцу, которым он неизбежно становился. Но у него было предчувствие, что эта уйдет. А вот что она будет делать со своей жизнью, он понятия не имел.

Но, к счастью, в его обязанности не входило лечить пациентов. Все, что ему было нужно сделать – это дать пациентам знания, чтобы понять, чего они действительно хотят в жизни, или на что они согласятся, если не смогут получить то, чего хотят в действительности.

***

3 НОЯБРЯ 2005 г. – СРЕДА – 17.00

– Ваша честь, я категорически возражаю против того, чтобы этот пункт был представлен в качестве какого-либо государственного доказательства.

Я посмотрел на окружного судью Писарро. Он и сам выглядел неважно. В возрасте почти семидесяти одного года он не был желторотым юнцом, и выглядел на свои годы. Я хотел, чтобы он оставался здоровым, почти так же, как хотел, чтобы Уилбур Белл оставался на земле.

Но он был крут, он был в игре, и у него был регулярный календарь, включая слушания, подобные тому, на котором настоял Барри Мейкон, после того как я отправил тому записку об окровавленной тряпке, которую мы хотели представить в качестве доказательства, которое может быть, а может и не быть представлено во время процесса об убийстве Уильяма Саттона. Если он вообще когда-нибудь состоится.

– Судья, я не понимаю, почему мистер Мейкон поднимает такой шум из-за одного пункта из многих, которые будут представлены, чтобы поддержать дело штата...

– Потому, – сказал Мейкон, – что кроме показаний мистера Белла и записанных на видео комментариев, а также физических останков жертвы и нерожденного плода, а также различных медицинских и судебных заключений, других доказательств нет. И нет никакой хорошей или логической причины даже рассматривать их.

– Мы, представители штата, как раз и должны доказать связь, ваша честь. Защита не может позволить себе роскошь решать за нас, что будет или не будет иметь отношения к нашему делу. Мистеру Мейкону нужны куда более веские причины, чтобы просить суд отказать в допуске нашего доказательства.

Мы стояли в четвертом зале суда, который был обычным залом судьи Писарро. В связи со временем тут кроме нас троих было лишь двое судебных приставов, стариков, закончивших работу в службе шерифа на заре истории и просиживавших стулья в зале суда или офисе Писарро еще в семидесятых.

– О, у меня есть причины, ваша честь, много-много причин. Начнем с того, что предлагаемое доказательство не имеет абсолютно никакого отношения к делу, которое ведет мистер Мейтленд. Никакого.

– Опять же, ваша честь, я совершенно поражен сверхъестественной способностью мистера Мейкона читать мысли и предсказывать будущее. Его способность предсказывать, в чем будет состоять дело штата, прежде чем мы представим его в суде, должна была быть использована для того, чтобы сделать состояние на фондовом рынке или выбирать победителей на гонках гончих в Оранжевом парке.

Мейкон лишь покачал головой, потому что знал, что на этот раз ему не победить. Но Мейконы всегда были бульдогами, сражавшимися за каждый клочок улик, за каждое слово свидетельских показаний, за каждую возможную государственную улику. Это была классическая защита Мейкона. Сражайся, борись, дерись и изматывай штат нескончаемыми нападками.

– Как хорошо известно мистеру Мейкону, штат обязан уведомлять защиту о каждом возможном свидетеле и вещественном доказательстве, которое может быть представлено в суд, но не излагать заранее дело штата, давая конкретные указания о том, как будет использоваться каждое вещественное доказательство или свидетель.

– Мне это прекрасно известно, ваша честь. Но мистер Мейтленд пытается представить окровавленную тряпку, не несущую никакой информации, чтобы каким-либо образом связать ее с делом штата. Мы знаем, что главный, и единственный, реальный свидетель штата, мистер Уилбур Белл, показал, что он поднял эту тряпку, после того как она была брошена обвиняемым, мистером Саттоном, в субботу... или в воскресенье... после того как он сообщил, что видел, как мистер Саттон покидал свой дом и возвращался на следующее утро. Сообщение, которое, кстати, не подтвердил ни один другой человек... У нас нет ничего, кроме подозрительных воспоминаний пожилого человека, который получил серьезную травму здоровья и лечился сильнодействующими препаратами, чтобы подтвердить, что эта тряпка когда-либо была у мистера Саттона. Даже если мы признаем, а мы не признаем, что когда-то эта тряпка была у мистера Саттона, ничто не связывает эту тряпку со смертью жертвы, которая, даже по сомнительной памяти мистера Белла, обнаружилась только после ее убийства. Мы оспариваем любую связь этой конкретной тряпки с мистером Саттоном, потому что даже если мистер Белл был прав в том, что он поднял ее, после того как тряпка была брошена мистером Саттоном, эта тряпка была в неконтролируемом месте в течение почти года, где ЛЮБОЙ, повторяю, ЛЮБОЙ мог испортить ее или заменить поддельной тряпкой.

Мейкон остановился, вернулся к столу защиты и сделал глоток воды, прежде чем продолжить:

– И, наконец, ваша честь, помимо всего этого, доказано научными исследованиями, что чья бы кровь ни была на этой тряпке, где бы тряпка ни была на самом деле получена, но как она туда ни попала, это остается тайной.

Он снова встал перед Писарро.

– Это кровь – не мистера Саттона. Судя по сохранившимся тканям тела миссис Саттон и ее еще не родившегося ребенка, кровь не принадлежит ни одной из жертв. Мы попросту не знаем, чья на этой тряпке кровь. Она может быть чьей угодно.

– Ваша честь, – начал я, – мы признаем, что в данный момент не знаем, чья кровь находится на вещественном доказательстве, о котором идет речь. Мы утверждаем, что показания мистера Белла связывают ее с мистером Саттоном, и что присяжным должно быть позволено определить, насколько обоснованными должны быть эти показания. Поскольку в настоящее время мы расследуем это доказательство, нам не обязательно представлять его в настоящее время. Но в интересах полной справедливости и прозрачности штат принял решение выложить все доказательства, которые могут иметь отношение к этому делу.

Конечно, не зная, чья кровь была на нем, и зная, что она НЕ принадлежит ни Саттону, ни двум жертвам, это доказательство было очень слабым. На самом деле оно не было доказательством чего-то конкретного. Но если мы сумеем связать его с другим убийством и, если это убийство имеет какое-то отношение к убийству миссис Саттон и ее сына, оно может стать очень важной частью обвинения.

И это не было главной причиной для того, чтобы попытаться ввести его в первую очередь. Мы принесли его и уведомили Мейкона и Саттона, чтобы посмотреть, не сможем ли мы встряхнуть Саттона, заставить его занервничать, заставить его или его мать или кого-нибудь, кому они платят, сделать что-нибудь глупое до суда. По решению суда телефонный номер его матери прослушивался, и также по решению суда мы прослушивали его служебный телефон. Мы могли пытаться прослушивать телефонные разговоры, но не могли быть уверены, что поймаем все, что он скажет. В плане зияли дыры. Но нам может и повезти.

Если доверять памяти Белла, Саттон совершил второе убийство всего через несколько дней после первого. Но кто мог быть третьей жертвой после Шейлы и ее еще не родившегося сына, и почему Саттон пошел на такую рискованную авантюру так скоро после приезда в Джексонвилл, чтобы убить Шейлу Саттон, все еще оставалось полной загадкой.

Улика была невероятно слабой, но и все дело против Саттона с самого начала дышало на ладан.

– Ваша честь...

– Протест отклоняется, мистер Мейкон. Я ценю вашу энергию в защите вашего клиента. Я всегда восхищался тем, как сражались за своих клиентов ваши дяди и отец, словно питбули. Замечательно, что вы идете по их стопам. Это как один адвокат другому. Но вы знаете, что из-за этого лучше не заводиться. Прокуратура имеет право представлять любые возможные доказательства, и вы не можете возражать, пока для возражения у вас нет хотя бы каких-то оснований.

Он посмотрел на меня, и я снова была потрясен. Его глаза были... слабыми. Не было другого способа описать это. Он, казалось, стал меньше... каким-то образом съежился под одеждой. Впервые за все годы, что я его знал, он выглядел стариком. Я хотел спросить его, но, хоть убей, не мог придумать, как это сформулировать: «вы тоже меня покинете?»

– И я знаю, что вы, мистер Мейтленд, когда выясните, как этот кусочек головоломки вписывается в ваше дело, конечно, своевременно предупредите мистера Мейкона и его коллег. Я ведь прав, не так ли?

– Да, сэр.

Он перевел взгляд с одного из нас на другого.

– В таком случае, джентльмены, поскольку мы работаем в здании суда не в обычное время, и я знаю, что у некоторых из вас есть семьи, к которым вам нужно добраться, а мне необходимо пойти домой и растянуться с чем-нибудь горячим, лекарственным и алкогольным и посмотреть несколько записанных на пленку серий «Закон и порядок» и «Самый большой неудачник», что скажете, если мы закроем это слушание, а вы, джентльмены, отсюда уберетесь?

Мы с Мейконом просто кивнули, и я увидел это в его глазах. Он тоже это заметил. Мне показалось, что я прочел проблеск того, что почувствовал. Мейкон практиковал долгое время, а его дяди и отец знали Писарро, когда тот был еще относительно молодым судьей. Если бы Писарро не смог продолжать, это могло бы помочь его делу, но нам обоим бы не понравилось, если высшие силы сбросят его с доски.

Он тяжело поднялся и вернулся в свои покои. Старые приставы сопроводили нас к двери из зала суда.

Когда мы вышли в пустой коридор, так как большинство сотрудников суда обгоняли друг друга, чтобы выйти из парадной двери в пять вечера, Мейкон оглянулся, а затем посмотрел на меня.

– Никогда не старейте, Мейтленд.

– Я делаю все, что в моих силах.

Он повернулся, чтобы уйти, а затем резко обернулся.

– Серьезно? Вы действительно думаете, что эта чертова тряпка, лежавшая в гараже Белла, открытого для любого... для всего, кому что угодно с ней сделать, может сыграть роль в процессе? Это же чертова тряпка, черт возьми! Ни за что на свете вы с ней ничего не сделаете. Даже если предположить, что это как-то связано с чем-то незаконным. Мы с вами знаем, что это – всего лишь очередная «безнадега».

– Иногда «безнадега» работает, Барри. Помните ту игру в Теннесси в 84-м.

Он вспомнил. И не смог сдержать легкой улыбки. Старые футболисты никогда не забывали такое. Я их не виню. Даже те, кто идет к власти, успеху, известности и деньгам как Мейкон, вряд ли когда-либо испытывали бы такой кайф на футбольном поле. Я никогда там не был, но стоять в солнечном свете стадиона и видеть, как сто тысяч мужчин и женщин болеют за тебя, – это, должно быть, самый лучший наркотик.

Я мимоходом подумал, сколькими соблазнительными женскими телами он наслаждался за четыре года в Гейнсвилле. Не то чтобы я ревновал. Ну, может, немного.

– Кстати, Барри, я хотел бы встретиться с вашим клиентом где-нибудь на следующей неделе или через две. В любое удобное для вас время, если мы сможем сделать это в ближайшие день-два.

– Зачем? Его уже допросили вы, ваши заместители и полицейские, и с одной стороны, и с другой. У вас, наверное, есть история каждого испражнения, которое у него было, с тех пор как он был приучен к горшку. Какой в этом смысл? Кроме как попытаться снова встряхнуть его?

– Просто хочу. Мы можем сделать это формально с судебным репортером, чтобы составить протокол, и с кем-то с моей стороны, и с вашей стороны, чтобы каждое слово могло быть использовано против него, если он поскользнется. Или сможем просто поболтать. Как захотите.

– Вы – мастер вежливого шантажа. Я попрошу свою секретаршу позвонить вашей. Я бы пожал вам руку, но не уверен, что сохраню все пять пальцев.

Я рассмеялся.

– Барри, это, наверное, самое приятное, что вы мне когда-либо говорили.

– Искренне, Мэйтланд, искренне.

Возвращаясь назад по коридорам моего мира, мимо полицейских, следователей, секретарей, помощников адвокатов, консультантов по делам молодежи и назначенных судом опекунов, мужчин и женщин с затравленными глазами или сломанными костями в гипсе, или женщин с синяками, выходящими за пределы лица, в глубину темных, затравленных глаз, я на мгновение задумался, каково это – жить в мире Мейкона или Лью.

Лью зарабатывал в десять раз больше меня. А работал он не больше меня. Так же тяжело, конечно. Он был моложе меня и был миллионером, настолько богатым, что Мона могла совершать свои маленькие благотворительные прогулки по всему земному шару, не беспокоясь о бонусных милях. И я знал, что Мейконы – тоже миллионеры.

Я вспомнил предложение, которое сделал мне Арнольд Беккер после суда над Ван Хорном, целую жизнь назад. Кажется. Прошло чуть больше семи месяцев. Кажется же, что прошло гораздо больше времени.

Я играл в защите. Я знал, каково это. Я ходил на работу и проводил долгие часы, но ничего похожего на то, что делал на этой работе. Но главное то, неважно, выиграю я или проиграю, пока мне или моей юридической фирме платят, я могу уйти и спокойно спать. Не имеет значения, был ли клиент виновен или невиновен. Моей единственной обязанностью было обеспечить адекватную, предусмотренную конституцией защиту.

Это была игрой. Игрой, очень выгодной игра для игроков. Для настоящих людей, подсудимых и жертв, полицейских, производивших аресты, семей жертв и семей подсудимых... для них это было реальностью.

Но я мог пойти на работу, пойти домой и выпить, или пойти поесть, или посмотреть телевизор, или пойти в кино, или поработать над соблазнением Майры, и просто забыть об Уилбуре Белле, о Шейле Саттон, и ее нерожденном сыне, о Лилли Мей, и всех других именах и лицах, которые загромождали мой разум и воспоминания. Их дела не всегда были бы у меня на уме. Я не увидел бы их лиц в своих снах.

Может быть... Я заставил себя чувствовать незаменимым, что жертвы заслуживают сто десять процентов моего времени и моей страсти. Но, как мне неоднократно указывали, я был всего лишь человеком, а не Богом, и меня можно было заменить. Я могу уйти, и это бремя на себя возьмет кто-нибудь другой.

Может быть, в следующем году...

И тогда мне придется всю оставшуюся жизнь жалеть, что я не сделал этого раньше. Когда у меня еще была Дебби.

Я прошел мимо кабинета Дэйва Брэндона. Его дверь была открыта. Я заглянул внутрь. Он сидел за столом, подперев подбородок руками, и смотрел на фотографию жены и детей.

– Как дела?

Он не смотрел на меня.

– Джерри не хочет со мной разговаривать. Двое младших начинают плакать, когда пытаются со мной заговорить. Я не просил Дарлин поговорить, и она не просила поговорить со мной. Прошло уже пять дней. А мне кажется, что прошло пять лет.

– Но ведь прошло всего пять дней, Дэйв. Это займет некоторое время. Ты поступаешь правильно. Продолжай пытаться с детьми и дай ей время. Кстати, убирайся из этой маленькой комнатки и перезжай ко мне. Мы сходим куда-нибудь и возьмем что-нибудь... салат, или может быть, суши.

Мне в голову пришла еще одна мысль.

– Возьми спортивную сумку и положи в нее шорты и рубашку. Мы проедем через спортзал, который я посещаю, прежде чем возьмем поздний легкий ужин. Ты сможешь войти туда как мой гость.

Я прочел на его лице выражение удивления.

– Я знаю, это звучит глупо, но это – лучше чем сидеть в одиночестве в этом месте и напиваться до бесчувствия, или выйти на улицу, напиться и, возможно, получить штраф за вождение в нетрезвом виде. Это – хороший способ скоротать время, отвлечься. И поверь мне, после этого ты почувствуешь себя лучше. Сделай это ради меня, пожалуйста.

Наконец, он кивнул.

– Встретимся у меня в полседьмого. Поедем в моей машине. Мне нужно кое-что прихватить. На этот раз я буду с тобой помягче, и мы просто проведем короткий час в спортзале. Так что, мы должны перекусить к полдевятого или к девяти. Это, по крайней мере, убьет для тебя вечер.

Вернувшись к себе в офис, я обзвонил всех и, наконец, вызвал Дженнифер Стивенс-Камерон, Билли Паркера, Гордона Карлайла и двух сыщиков, Митча Макконнелла и Бена Дэвиса. Все они по разным причинам работали допоздна. Меня удивило, что Дженнифер все еще была на месте.

Когда она вошла в дверь моего кабинета, единственным способом описать ее было сияние. Как от новобрачной, я мог бы быть вульгарным и сказать, что она каждый день входила в офис очень качественно оттраханной, но сияние, вероятно, ближе к реальности. На самом деле, я начал украдкой поглядывать на ее живот. Ей было за сорок, но что-то мне подсказывало, что она, возможно, скоро попросит отпуск по беременности и родам.

Каждый раз, видя ее, я благодарил Бога за то, что не затащил ее в постель тем вечером у О'Брайена. Даже если бы между нами был всего лишь секс на одну ночь, все равно возникла бы неловкость, а между мной и ее мужем, репортером «Таймс-Юнион» Карлом Камероном – чертовская неловкость.

Вошел Гордон Карлайл и встал позади Джессики. Мы обменялись взглядами, и я был почти уверен, что напряжение между нами исчезло. Я разозлил его, а он по-крупному разозлил меня, но с тех пор я старался обращаться с ним честно, давал ему шанс в некоторых достойных делах и никогда не упоминал о нашей стычке.

Когда все пятеро сидели или стояли в офисе, я достал большую карту Флориды и взял маркер.

– Мне нужна помощь кое в чем. Я позволю заняться этим проектом Карлайлу, а он будеи руководить вами, ребята. Это – дополнение к вашим обычным обязанностям, и оно стоит на первом месте, но любое время, которое вы могли бы потратить на это, будет реально полезно. В деле об убийстве Саттона произошли некоторые изменения. Я не знаю точно, насколько это будет важно, но это может быть очень важно.

Я рассказал про новые показания Уилбура Белла о ночном путешествии Саттона и окровавленной тряпке.

– Показания Уилбура записаны на пленке, и у нас есть тряпка. Вы не хуже меня знаете, что, если бы мы нашли на тряпке кровь миссис Саттон или их нерожденного сына, это вряд ли помогло бы нашему делу. Мы никак не могли связать ее с Саттоном, ведь прошел почти год, прежде чем мы завладели ей. Но... это – человеческая кровь, и она не принадлежит никому, замешанному в этом деле, включая Уилбура Белла, потому что мы проверили его, чтобы убедиться. А это значит, что, хотя этому может быть невинное объяснение, но, скорее всего, это значит, что Саттон выехал четыре ночи спустя после убийства своей жены и сына и убил кого-то еще. Я говорю, что убил, потому что, если бы он напал на кого-то и они выжили, то с оглаской, которую получило это дело, и с тем, как его фотография была размещена на телевидении и в газетах, жертва бы его узнала и выступила бы. Итак, у нас есть труп или пропавший человек, пропавший почти год назад ГДЕ-ТО в пределах четырех-шести часов от дома Саттона в Окале. Это все, где он мог побывать и вернуться домой на следующее утро до рассвета, а именно это, по словам Белла, и произошло.

– Ты понимаешь, что это занимает большую часть Флориды и часть Джорджии и почти до самого Панхендла? – спросил Паркер.

– Да.

– Это – как иголка в стоге сена, – покачал головой Макконнелл.

– Я знаю, что это сложно, но у нас есть некоторые факторы, способные сократить работу. Во-первых, я думаю, что нам нужно сосредоточиться на районе Джексонвилла, а затем – на районе между Окалой и Джексонвиллом. Я не могу избавиться от ощущения, что эти две ночные поездки каким-то образом были связаны, должны были быть связаны. Я думаю, что он связывал концы с концами.

– Даже если у него были другие личные счеты, и кто-то другой, кто причинил ему зло, почему он сделал это сразу после убийства своей жены? Мы знаем, он боялся, что за его домом может вестись наблюдение. Он не мог знать, когда мы найдем ее тело. Что-то могло пойти не так, и оно могло быть обнаружено через день или два. Саттон – ублюдок, но он умен. Я не думаю, что он рискнул бы пойти на второе убийство, если бы в этом не было необходимости. Если только оно каким-то образом не связано с первым убийством. Может быть, он думал, что в Джексонвилле имеется свидетель. Может быть, кто-то видел то, чего не должен был видеть. И это было настолько опасным, что Саттон решился снова выйти наружу, даже если была вероятность того, что за домом его матери может следить полиция.

Я окинул взглядом группу, собравшуюся передо мной.

– Карлайл, давай, ты распределишь задания, но нам нужно, чтобы кто-нибудь вернулся к детективам, которые работали над делом Саттона об убийстве. Свяжитесь с ее друзьями, со всеми, кто имел с ней контакт. Посмотрите, не пропадал ли кто-нибудь еще. Может, кто-нибудь вспомнит ЧТО-ТО, что мы или копы могли пропустить в первый раз. Также я хочу, чтобы вы связались с коллегами и знакомыми Саттона. Посмотрите, нет ли кого-нибудь, кто на самом деле разозлил его, отнял у него работу или контракт и переманил одну из его женщин, до того как он женился, или любого парня, которого он мог бы заподозрить в том, что его жена изменяет. Еще мысль. Внимательно изучите ее прошлое и выясните, не было ли у нее романа, когда она была замужем, или, быть может, она встречалась с кем-то из парней в то же время, когда встречалась с Саттоном. Саттон является... был... изменщиком, и, естественно, подозревал свою жену в том же самом. Возможно, он охотился за ее старым приятелем или любовником. Изучите отчеты ФБР, свяжитесь с каждым полицейским управлением и Управлением шерифа в этом районе и найдите нераскрытые убийства или подозрительные исчезновения. Некоторые из этих маленьких городков с двумя полицейскими в штате могли бы позволить смерти, которая была немного необычной, пройти мимо дознания. Ищите такие вещи. Будьте любопытными.

– Можно нам сходить в туалет, или мне взять небольшой перерыв, чтобы заняться любовью с женой, чтобы она не заподозрила меня в походах налево? – сказал, улыбаясь, Бен Дэвис.

– Тебе разрешено есть, спать и ходить в туалет, и, может быть, время от времени заниматься любовью со своей второй половинкой... но делай это экономно. Не в ущерб своим текущим обязанностям.

Даже Карлайл ухмыльнулся.

– Карлайл, сосредоточь основное внимание на отрезке между этим местом и Окалой, потому что я все еще думаю, что именно там все и произошло, что бы это ни было. Но тебе нужен, кто-то, кто проверит и составит список нераскрытых убийств к югу от нас... просто на случай, если мы окажемся в зоне поражения. И подлизывайся к Найту. Он все еще немного зол на меня, но почти все это в прошлом. Я знаю, что ему ненавистна мысль о том, что этот сукин сын уйдет после убийства двух, а может, и трех человек, и, если ты его правильно мотивируешь, он позволит некоторым из своих помощников и следователей помочь нам. Мы должны использовать любую помощь, которую сможем получить. А если нам придется просить об одолжении копов по всему штату, то лучше обратиться к шерифу, чем к адвокату.

Я оглядел комнату.

– Я знаю, о чем прошу вас, ребята. Это все внеурочно, без дополнительной оплаты. Всем вам есть чем заняться в повседневной работе. Это займет время от ваших семей и сулит дополнительные трудности. Я знаю, что для меня это не такая уж большая жертва. Как вы, может быть, знаете, а может быть, и нет, у меня нет жизни вне этих четырех стен.

Паркер хитро мне улыбнулся.

– О, я не знаю, мистер Мейтленд. Маленькая птичка с ирландским акцентом все время твердит, что ты занимаешься тяжелой работой. Что-то вроде забавных упражнений.

– Я не собираюсь это комментировать, но вы должны принимать любую информацию, полученную от пьяных ирландских бродяг, с одной-двумя крупицами правды.

Мельница сплетен работала в полную силу. Если они раньше думали, что я могу ходить по воде, Бог знает, какова была бы моя репутация сейчас.

– В любом случае, я прошу вас принести эту жертву, и я ценю это. Но если кто-то из вас настолько загружен, что не может помочь, или считает, что это – слишком тяжелая ноша, дайте мне знать, и я найду для помощи кого-нибудь другого. Я серьезно. Но есть слишком большой шанс, что этот сукин сын ускользнет и станет богатым человеком, потому что он убил женщину, когда-то любившую его, и своего собственного нерожденного сына. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось.

Все пятеро переглянулись.

Карлайл протянул кулак, и пока я смотрел, остальные четверо соприкоснулись кулаками.

– Если этот ублюдок выйдет на свободу, то не потому, что мы не старались, босс.

Знаю, что это звучит сентиментально, но я чертовски ими гордился.

Я отвез Дэйва Брэндона в спортзал Херли, и мы добрались туда к семи вечера, у него в сумке авиакомпании были шорты, теннисные туфли и футболка. К семи часам вечера обычная группа рабочих и специалистов, пытавшихся использовать свой час или полтора, и вернуться домой к ужину со своими семьями, отработала, приняла душ и вышла оттуда.

Следующая группа из двадцати человек, которым не к чему было идти домой и некуда было идти в будний день, и у которых были друзья, чтобы потусоваться в спортзале, делила пространство с некоторыми пенсионерами, которым не к кому было идти домой семь дней в неделю, несколькими трудягами, ранее занятыми в тот же день, но не желавшими пропускать запланированную тренировку, и несколькими разными типами.

Я поздоровался с двумя парнями и девушкой, работавшими в ночную смену, и проводил Дэйва к велотренажерам, где обычно начинал кардиотренировку.

– Я не был на таком уже лет пятнадцать, – сказал он.

– С такими просто, – сказал я, стоя позади него, когда он скользнул на велосипедное сиденье. Установи уровень и время. Начни с пятнадцати минут. Это довольно просто, и ты должен быть в состоянии закончить, не убив себя.

Я сел рядом с ним и начал крутить педали. Он пыхтел и кряхтел несколько минут, но упрямо продолжал крутить педали. Я просто отключился, мой взгляд перемещался от одного к другому большого экрана телевизоров, установленных там, где их мог видеть любой в кардио-секции, тренируясь. Я перескакивал с сBS на аBс, с NBс на Fох, с сNN на TBS.

Из моих мыслей меня вывел женский голос, а затем женская фигура, стоящая рядом с моим тренажером.

– Привет, Билл.

– Э-э... Лора? Привет. Ты опять задерживаешься допоздна?

Лора Шеппард – по крайней мере, я думал, что ее фамилия Шеппард – была симпатичной брюнеткой средних лет, обычно занимавшаяся по вечерам своими тренировками в это время. Мы проходили мимо друг друга и тренировались рядом много вечеров, прежде чем обменялись первыми «приветами».

Она была ростом около метра шестидесяти, волосы длинные и прямые, как у девушек, которых я помнил по колледжу давным-давно. Я был почти уверен, что она носит контактные линзы. У нее была отличная задница, которую обычно обтягивали шорты, долженствующие быть по крайней мере на один размер меньше, и хорошая пара маленьких грудей, которые красиво обтягивали черные с золотом футболки «Спортзал Харли», которую она почти всегда носила.

И это было все, что я знал о ней через семь месяцев. Я никогда с ней не флиртовал, никогда не отвлекался и не интересовался ею по-настоящему, разве что в общих чертах, как любой парень интересуется любой хорошенькой девушкой поблизости. Но я видел много двадцати с чем-то летних, и даже пенсионеров, что начинали говорить и заканчивали тем, что проводили целые вечера в болтовне, крутя педали и потея. Нередко они, в конце концов, уходили вместе, чтобы выпить кофе или чего-нибудь еще.

Она никогда не интересовалась ничем, кроме обычных приветствий, поэтому я не обратил на это особого внимания, ожидая, что она уйдет, но она осталась на месте, и я снова взглянул на нее.

– Как жизнь, Лора?

– О, хорошо, Билл. Пытаюсь подготовить своих учеников к экзаменам через несколько месяцев, заставить их делать свою работу и избежать неприятностей. Тебе должно быть очень нравится «Харли», если берешь сюда друзей.

Она обратила свое внимание на Дэйва, уверенно крутившего педали рядом со мной, и протянула ему руку. Заметив это, он замедлил ход, потом перестал крутить педали и посмотрел на меня, прежде чем взять ее за руку.

– Вы – тоже адвокат? Кто-то опознал Билла как знаменитого Ангела Смерти, о котором я слышала. Вы работаете с ним?

Дэйв молча смотрел на нее. Наверное, прошло столько же времени с тех пор, как незнакомая женщина подходила к нему, как это было и со мной до моего разрыва с Дебби. Но она определенно им заинтересовалась. За тринадцать секунд она рассказала ему или рядом с ним больше, чем мне за семь месяцев. И я узнал о ней больше, чем за семь месяцев. Она была учительницей. Вот как...

– Я... эээ...

– Да, Лора, Дэйв – один из лучших помощников прокурора штата.

– Я не видела вас здесь раньше, – сказала она, слегка улыбнувшись ему. – Честно говоря, вы не выглядите так, будто вам требуется много тренироваться.

Потом она заметила на его пальце обручальное кольцо.

– Сегодня вечером ваша жена тоже здесь?

Я сжалился над ними обоими.

– Дэйв, он... его жена... Он здесь потому, что я подумал, что прежде чем ему вернуться домой, не помешает немного потренироваться, а потом поужинать.

Она шагнула к нему ближе и положила одну руку на его, которой он держался за ручки велосипеда.

– Я... Простите, Дэйв. Я понимаю.

Она повернулась ко мне и сказала:

– Ну, ребята, наслаждайтесь тренировкой. Может быть, увидимся позже.

Она все еще не убрала руку.

– Если вы... если вы когда-нибудь вернетесь сюда снова и захотите поговорить... или еще что-нибудь... найдите меня, хорошо?

После долгой паузы он смог выдавить:

– Конечно. Спасибо.

Когда она ушла, с такой виляющей задницей, какой я никогда не видел, Дэйв лишь покачал головой.

– Что только что произошло?

– К тебе официально приставали.

– Нет. Ни за что. Я никогда не хожу в спортзал, но такие женщины... они ко мне не пристают. Если только чего-то не хотят. А она не знала ни меня, ни того, кто я.

Я невольно улыбнулся ему.

– Хочешь верь, хочешь нет, Дэйв, хоть это и пугает, но есть целый мир свободных, доступных женщин, и иногда они встречают того, кто им нравится. И ей определенно понравилось то, что она увидела. Да, кстати, Дэйв, друг мой. Я тренируюсь здесь уже около семи месяцев, а она никогда не подходила ко мне таким образом. Конечно, ты моложе и красивее меня.

– Но... Я не холост, Билл. И не хочу им быть. Да поможет мне Бог.

Я потянулся и схватил его за руку.

– Дэйв, послушай меня. Я знаю, что ты любишь Дарлин. Знаю, что ты в отчаянии и боишься, что она тебя бросит. Знаю, что тебе придется целовать задницу и получить немало нареканий. И ты этого заслуживаешь. Ты облажался. Но... ты должен помнить также и это. Когда ты умоляешь ее простить тебя, дать тебе еще один шанс, ты делаешь это, потому что любишь ее. Потому что ты хочешь быть с ней. Не потому, что нет других женщин, которые хотят тебя. Ты только что видел, что есть женщины, что не побегут с криками от тебя, если ты станешь доступным. Ты – порядочный и хороший парень, и Дарлин может сделать себе чертовски хуже, если не вернет тебя в свою жизнь.

Я закончил свою маленькую проповедь и вернулся к педалям, а через несколько минут и Дэйв. Я держал глаза открытыми и видел, как Лора еще несколько раз посмотрела на него, прежде чем мы ушли. Я был рад, что это случилось. Он сделал ужасную, глупую вещь, но никто никогда не улучшит свои шансы с женщиной, разгуливая с табличкой на спине: «пни меня».

Я делал это с Дебби с первого момента нашей встречи, и, хотя стал лучше, я знаю, что это чувство присутствовало всегда. Я знал это, и Дебби это знала, и оно должно было ранить ее чувства ко мне. Мне все еще приходилось бороться с этим чувством с Майрой.

Независимо от того, что Алина укрепила мою уверенность, я никогда не собирался обманывать себя, думая, что я был конфеткой для глаз, и то, что Лора в течение семи месяцев, в основном, меня игнорировала, было больше похоже на реакцию, которую я всю свою жизнь получал от женщин, чем те несколько успехов, которые я получил, с тех пор как расстался с Дебби. На мгновение я ощутил прилив старого чувства, а потом вспомнил, что обменивался слюной и сжимал монументальные груди самой горячей женщины северной Флориды. Должно быть, я делаю что-то правильно.

***

5 НОЯБРЯ 2005 г. – ПЯТНИЦА – 12:30 ВЕЧЕРА.

Я вошел в кабинет с табличкой «Барри Мейкон», следом за симпатичной блондинкой в короткой юбке. Мейкон был счастлив в браке, но, как и большинство мужчин, не возражал против приятных видов, на которые можно любоваться днем. И если она была умелой секретаршей, отвечала на его звонки и направляла его на запланированные мероприятия, тем лучше.

Мейкон сидел за типичным адвокатским столом, а Саттон развалился в кресле слева. Напротив Саттона стоял пустой стул. Я стоял и смотрел на него. Он уставился на меня. Он был расслаблен, на его лице не было заметно никаких особых эмоций. У него была хорошая стрижка, ногти были ухожены, на нем был хороший костюм, какие носят респектабельные биржевые маклеры.

После переезда из Джексонвилла он получил место в довольно респектабельной, но небольшой финансовой управляющей компании в Окале под названием Mоrgаn Kееlеr &аmр; соmраny. После ареста его временно отстранили от работы, но он был очень разговорчив, и после того как первоначальный шум стих, его взяли обратно. Ему только предъявили обвинение, и если это сойдет ему с рук, то он станет богатым работником.

Я мог бы попытаться посадить его за решетку, потому что он мог сбежать, но у него было многомиллионное наследство, зависящее от исхода судебного процесса, и если бы он сбежал, я был почти уверен, что мы могли бы лишить его шанса его получить. Он ожидал, что его оправдают или снимут обвинения, и не собирался сбегать.

Так что, каждый день он вставал, завтракал, дышал воздухом свободы, ходил на работу, покупал и продавал акции, распоряжался деньгами других богачей, ходил по ночам в бары, и, по словам людей, которые за ним наблюдали, обычно зависал по крайней мере раз в неделю в баре «Окала». Он и его мать не были богаты, но она чувствовала себя комфортно, а все, что у нее было, принадлежало ему. У него не было трудностей. Он просто не был богат.

– Вот мы и собрались, – сказал Мейкон. – Я договорился, что мистер Саттон приедет сюда сегодня на эту встречу. Надеюсь, мы сможем решить любые проблемы, ответить на любые ваши вопросы, чтобы мистеру Саттону не пришлось больше выкраивать время из своего графика, дабы приехать сюда. До суда.

– Суд все еще будет? – с притворным удивлением в голосе спросил Саттон. – Я... я просто предположил, что эта встреча была ради того, чтобы вы жрали дерьмо и умоляли меня не подавать в суд на вашу задницу и коллективную задницу вашего офиса за преследование меня из-за слов сумасшедшего старого ископаемого. Я слышал, что вы пришли в себя и поняли, что у вас на меня ни хрена нет. Неужели я ошибся?

Мейкон только вздохнул. Я знал, что он посоветовал своему клиенту держать рот на замке и постараться сдерживать свое безграничное эго мудака. Но он уже познакомился с Саттоном и не ожидал чудес. Саттон позволил себе слегка улыбнуться. Он был так уверен.

Я положил руки на спинку свободного стула и наклонился вперед.

– Как вы себя чувствуете?

– А как я должен себя чувствовать?

– Быть достаточно близко к пяти миллионам долларов, чтобы почувствовать их вкус, почувствовать их запах... Они почти у вас в руках, Саттон, но вы не можете к ним прикоснуться. Каково это?

– Ты – ублюдок.

Саттон почти поднялся на ноги, но жесткий взгляд Мейкона заставил его снова сесть.

– Наслаждайтесь, пока можете, Мейтленд, – сказал он. – Вы либо снимете обвинения, либо предадите меня суду, и меня оправдают. И в ту же минуту, в ту же минуту, когда будут поданы бумаги, снимающие обвинения или оправдывающие меня, я подам требование на пять миллионов. И ни вы, ни ее семья, ни друзья не смогут помешать мне прибрать к рукам каждый пенни, который достался бы моей жалкой лживой шлюхе. Да, так или иначе, через несколько месяцев я стану на пять миллионов богаче. Уверен, эта несчастная сука не вернется, чтобы предъявить на него свои права. Или ее несчастное дитя – отродье демона. Я испытываю некоторую благодарность к ней за то, что она сделала меня богатым человеком. Думаю, в тот день, когда получу деньги, я пойду к ее могиле и помочусь на нее. С ней это ничего не сделает, но мне станет легче. Дайте мне закончить, знаете ли.

Он снова посмотрел на Мейкона, а затем опять на меня, и я понял, что он решил продолжать то, что планировал, послав к черту советы Мейкона.

– И я не забуду вас. Я погуглил вашу бывшую, прочитал документы о вашем разводе и поговорил с несколькими людьми в суде. Я знаю, как она трахалась с вами и трахалась с другим парнем. Я знаю, что сейчас она работает на Государственного защитника. Довольно горячий кусок задницы. Когда все это закончится, и я стану богатым и обеленным, то не буду торопиться, но у меня будет возможность приехать в Джексонвилл. Я мог бы вернуться, найти здесь работу. У меня будет возможность встретиться с ней. Я мог бы пожертвовать немного денег какому-нибудь Общественному защитнику. Я могу быть довольно обаятельным парнем, по крайней мере, так мне говорят, и я думаю, что смогу с ней переспать.

Он снова улыбнулся, и я понял, что он пытается прочесть мои мысли, поэтому постарался сохранить бесстрастное выражение лица.

– Я знаю, что сказал, что собираюсь трахнуть ее и сфотографировать, но я не настолько груб. О, я все же буду фотографировать, но это будет только для моего личного развлечения и других вещей, позже. Я буду крутым и очень милым. Познакомлюсь с нею не только на одну ночь. В конце концов, я собираюсь стать богатым, профессиональным финансовым менеджером. К тому времени, как мы с ней поладим, я обязательно познакомлюсь с вашими детьми. Мне бы хотелось поближе познакомиться с вашими детьми. Особенно с вашей дочерью. Я заглянул в ежегодный альбом выпускников ее школы. Очень горячая, и она так похожа на вашу бывшую. Вы должны гордиться. Вы же знаете, что должны очень оберегать ее. Сегодня творится столько дерьма. Хорошенькой девушке вроде нее могут подсунуть наркотик для изнасилования на свидании, насиловать еще и еще, а потом бросить где-нибудь на обочине. Это – опасный мир. Ах да, я забыл, что вы больше не можете следить ни за ней, ни за своим сыном, потому что ваша жена вас выгнала. Вы – просто старый папочка. Но не волнуйтесь. Если у меня будут отношения с вашей бывшей, я буду присматривать за вашей маленькой девочкой. Это будет даже забавно. После всего того дерьма, через которое вы заставили меня пройти, я буду трахать вашу бывшую жену и стану отцом вашей дочери. Да, это будет забавно.

Мейкон посмотрел на меня и пожал плечами.

– Мне очень жаль, Мейтленд.

Саттон улыбнулся ему, потом мне.

– Простите, за что, советник? Я никому не угрожаю, не говорю ни о чем незаконном. Я буду со свободной, белой, богатой и старше меня на двадцать один год, а его бывшая – горячая красотка. Если я решу, что хочу за ней приударить, что в этом плохого? И если я с ней пересплю, то постараюсь хорошо заботиться о его маленькой девочке.

Я не попался на эту удочку и не обезумел, но и не позволил этому пройти мимо.

– Это очень хорошая розовая мечта, Саттон. Как мужчина мужчине, и Мейкон перестанет слушать прямо сейчас, если каким-то чудом вы отмажетесь и окажетесь в пятидесяти милях от моей бывшей жены или кого-то из моих детей, вам лучше начать каждый день ходить в церковь. Потому что с вами начнут происходить плохие вещи. Это не угроза. Просто у меня плохое предчувствие насчет вас.

– Опять это дерьмо с Ангелом Смерти?

Я выдержал его взгляд.

– Нет, не с Ангелом Смерти. Просто с бывшим мужем и отцом. За последние десять лет я преследовал многих серьезных людей... И все они меня ненавидят.

Саттон долго смотрел на меня, потом перевел взгляд на Мейкона.

– Если это когда-нибудь всплывет, мистер Мейкон, я хочу, чтобы вы запомнили эти угрозы. Если со мной когда-нибудь случится что-нибудь плохое...

Мейкон уставился на него с совершенно невинным выражением.

– Разве были какие-то угрозы?

Улыбка исчезла.

– Вы собираетесь встать на сторону этого придурка, позволить ему угрожать мне в вашем кабинете? Подумайте об этом. Мне не нужно, чтобы вы представляли меня или брали мои деньги.

– Я нужен вам гораздо больше, чем вы или ваши деньги мне, мистер Саттон. Вы хотите мне что-то сказать?

Через мгновение Саттон опустил глаза и откинулся на спинку стула.

– Не беспокойтесь. В любом случае, я просто пошутил. Итак, о чем вы хотели со мной поговорить, мистер Мейтленд?

Я заговорил и с ним, и с Мейконом.

– Вы уже знаете о внезапном воспоминании мистера Белла о ночной поездке мистера Саттона через несколько дней после убийства его жены и нерожденного сына. И вы знаете, что мы нашли человеческую кровь на тряпке, найденной в его гараже, где он сказал, что она будет находиться. Мы проверили кровь на тряпке, и она не принадлежит ни вам, ни вашей жене, ни вашему нерожденному сыну. Мы могли бы проверить вашу мать и ее друга-мужчину или подруг, но у меня такое чувство, что ни один из них не подойдет. А теперь, мистер Саттон, если есть какое-то невинное объяснение тому, откуда у вас эта тряпка и чья на ней кровь, просто скажите мне об этом прямо сейчас. Мы проведем проверку, и если это не будет иметь никакого отношения к убийству вашей жены или любому другому преступлению, мы вычеркнем ее из списка доказательств и забудем о ней.

– Вы никогда не сдаетесь, не так ли? Старый ублюдок – сумасшедший, он – псих. Я никуда не ездил ни в ту ночь, когда убили мою жену, ни в любую другую после этого. Я не приходил домой рано утром в субботу или воскресенье и не ронял окровавленную тряпку, которую он так удачно нашел. Я не знаю, где он ее нашел, откуда она взялась, но ко мне она не имеет никакого отношения.

Я потер подбородок и сделал эффектную паузу.

– Ладно, раз уж вы не хотите, чтобы я вам помог, это только доказывает мне, что вы на самом деле выехали в ту ночь и убили кого-то другого или другую. И хотя я понятия не имею, каким образом, я почти уверен, что это как-то связано с убийством вашей жены.

– Вы хоть понимаете, как глупо это звучит? – спросил Саттон. – Вы пытаетесь обвинить меня в убийстве моей жены, которая должна была быть моей бывшей женой, когда у вас нет ни единого свидетеля преступления и ни одной веской улики, связывающей меня с ним. Все, что у вас есть – это история одного старого болвана о том, что я уехал в ночь убийства и вернулся домой на следующее утро. А потом, вдобавок ко всему, вы говорите, что думаете, будто я убил кого-то... поправьте, кого-то другого несколько дней спустя, и у вас есть только сумасшедшая история все того же безумного старика, чтобы подтвердить это. У вас даже жертвы нет. Вы не можете даже доказать, что было совершено преступление. Вы не знаете, где было совершено предполагаемое преступление, почему и как.

Он посмотрел на Мейкона и театрально спросил:

– И это – тот парень, который должен быть каким-то крутым прокурором? Это – тот парень, от которого адвокаты писают в свои ботинки? Ну, что ж, мистер Мейтленд, я должен взять с вас плату за то время, которое я потратил на дорогу сюда, чтобы отвечать на эти глупые вопросы. Но я буду выше этого и просто скажу вам, чтобы вы отвалили и позволили мне вернуться домой. Вас это устраивает, мистер Ангел Смерти?

Я не двигался. Я не сводил глаз с Саттона. Он уставился на меня, стараясь сохранять позу полного равнодушия. Но облизнул губы и, сам того не ведая, сжал руки в кулаки.

– Я действительно не ожидал, что вы сломаетесь и признаетесь. Я просто хотел, чтобы вы знали, что мы заглянем под каждый камень и просеем все мелким ситом, чтобы узнать, что всплывет на свет. Я ЗНАЮ, что вы убили свою жену, и я ВЕРЮ, что несколько дней спустя вы убили по крайней мере еще одного человека. Пройдет какое-то время, возможно, довольно много времени, прежде чем мы предстанем перед судом, поскольку мистер Мейкон затягивает это дело до самой смерти мистера Белла. Но это лишь даст нам больше времени. Мы свяжемся с каждым полицейским управлением штата, сосредоточимся на всем, что находится на пути от Окалы до Джексонвилла, найдем любое исчезновение, нераскрытое убийство или подозрительную смерть во время убийства вашей жены. У вас должна была быть веская причина выйти и рискнуть всем, чтобы убить кого-нибудь в ту ночь. Вы умны и, вероятно, думаете, что вам это сойдет с рук, точно так же как сойдет с рук убийство вашей жены. Я предполагаю, что на тряпке были брызги крови вашей жертвы, именно это вы стирали этой тряпкой. Вы избавились от всех тряпок, о которых знали, но были неосторожны и потеряли ее.

Я обошел вокруг стула, пока не оказался почти лицом к лицу с Саттоном.

– Именно это и отправит вас в камеру смерти, Саттон. Вы очень умны, но каждый раз, когда нарушаете закон, каждое убийство – это еще одна возможность для вас совершить ту единственную ошибку. Нам нужно найти лишь одну. Что-то, что свяжет вас со вторым убийством или убийствами. А поскольку я думаю, что убийство имеет какое-то отношение к вашей жене, когда мы вас поймаем во второй раз, я думаю, это поможет нам прижать вас и за ее убийство. Мы не сможем казнить вас дважды, но и одного раза будет достаточно.

Он был очень хорош, но мне показалось, что в его глазах что-то промелькнуло. Какое-то воспоминание, какой-то страх, что-то... Я попал в точку давления, и он не смог сдержать автоматический рефлекс. До этого момента я гадал и надеялся, что Белл не перепутал время и дату, но теперь был уверен в этом. Уильям Саттон убил по меньшей мере трех человек за одну неделю в начале 2005 года, и эти убийства были как-то связаны. Он расслабил кулаки. Он сжимал их так крепко, что они побелели.

Я подумал, что надо бы его взбодрить еще немного.

– Это, должно быть, похоже на кошмар, Саттон. Вы убиваете свою жену, а потом возвращаетесь и убираете за собой, а потом месяцами ждете, что же мы придумаем? А потом возвращается Белл и дает нам достаточно, чтобы арестовать вас. Но вы думаете, что этого недостаточно. Что вам это сойдет с рук. А потом Белл дает нам тряпку и дату второй ночной поездки. И теперь вы должны задаться вопросом, нет ли чего-то еще, что вы упустили? Нет ли другого незакрепленного конца? А что, если мы узнаем, кого вы убили во второй раз? Хватит ли этого, чтобы отправить вас в камеру смертников?

Я вернулся к пустому стулу.

– Идите домой, мистер Саттон. Работайте, наслаждайтесь жизнью, выходите из дома и наслаждайтесь приятными вечерами. И постарайтесь немного поспать. И каждый день гадайте, не в этот ли день мы узнаем, что вы делали в ту пятницу или субботу вечером. Вдруг это будет тот день, когда мы вас прижмем?

Я взглянул на Мейкона и кивнул в знак признательности за поддержку, которую он оказал мне, когда у него развилась амнезия из-за той открытой и закрытой угрозы, которую я сделал его клиенту. Это доказывало, что он был порядочным человеком, а не адвокатом. Иногда это не одно и то же.

***

5 НОЯБРЯ 2005 г. – ПЯТНИЦА – 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

В длинную долину с гор спустилась темнота. Тени сгустились до кромешной тьмы. Длинный, низкий дом в стиле ранчо с домиками для верховой езды был тускло освещен снаружи.

Но дно долины с кактусами и низким кустарником, тщательно подстриженным, чтобы не оставалось возможности для подползания, было ярким как день, для команд людей, оснащенных очками ночного видения, что тщательно патрулировали дно долины и размещались в горах вокруг ранчо.

Хотя снаружи дом казался темным, внутри он был просторным и вдвое больше, чем казался снаружи, потому что в дне долины были вырезаны комнаты, защищенные металлом и бетоном, дабы выжить, если не считать взрыва бомбы типа той, что была использована во время вторжения в Ирак несколькими годами ранее.

В одной из больших комнат находилась стена с электронными устройствами, телевизионными экранами и мониторами, со всех сторон показывающими долину через инфракрасные камеры. Центр комнаты занимал длинный стол, в котором было достаточно места для двадцати стульев. Заняты были только три.

Всем мужчинам было за сорок, самому старшему едва за пятьдесят, с морщинистым лицом и длинным конским хвостом, скрепленным массивными серебряными кольцами.

– Что мы знаем?

– Очень много и ничего особенного.

– Что это значит?

– У нас много информации из наших источников, из подслушивающих устройств, от кротов в ФБР и прокуратуре США. Много информации. Но ничего конкретного. Ничего, что указывало бы на то, куда они в конечном счете перенесут суд.

– Разве мы не можем надавить на одного из наших оплачиваемых людей, чтобы он перенес процесс туда, куда мы хотим?

– Если мы это сделаем, то потеряем ресурсы, на приобретение которых очень сильно потратились. Они могут передавать информацию, но не открыто действовать, это слишком сильно их засветит. Мы потратим эти ресурсы впустую.

Тут впервые заговорил третий мужчина, ниже ростом и тяжелее двух других, с повязкой на глазу:

– Мы тратим слишком много времени, энергии и ДЕНЕГ, чтобы защитить одну фигуру на доске. Мендоса – всего лишь один человек. Он был ценным сотрудником, но мы нажили себе врагов в США, а нам не стоило этого делать. Мы занимаемся бизнесом, а не пытаемся захватить американское правительство. Мы должны просто устроить так, чтобы один из наших людей всадил ему пулю в голову. Он не сможет выдать никаких секретов, и нам не придется вести постоянную войну с американскими властями.

Мужчина с конским хвостом посмотрел на грузного мужчину, играя большим серебряным кольцом с головой и клыками гремучей змеи на среднем пальце левой руки.

– И, Энрике, почему ты не сказал мне, что тебя поставили во главе нашей организации? У меня сложилось впечатление, что ты по-прежнему номер три, а я – как раз тот человек, что принимает такие решения?

Грузный мужчина пожал широкими плечами.

– Решения принимаешь ты, Антонио. Но у меня сложилось впечатление, что мы, все трое, все еще это обсуждаем. Или кто-то короновал тебя императором и забыл сказать остальным?

Двое мужчин смотрели друг на друга, пока Антонио не рассмеялся и не сказал:

– Ты же знаешь, что нет другого мужчины в мире, который мог бы так говорить со мной и выйти живым из-за этого стола, не так ли?

Энрике указал на третьего человека, который острием ножа с серебряной рукояткой длиной сантиметров тридцать подхватывал куски мяса из тарелки и бросал их по одному в рот, глазурованный почти таким же количеством серебра, как и рукоять ножа.

– И ты забыл Хулио.

– Я не забыл Хулио. Мы втроем зашли слишком далеко, чтобы забыть друг друга или вцепиться друг другу в горло. Это – одна из причин, по которой я не оставлю Мендосу. Он был одним из нас почти так же долго, как и мы трое. Мы у него в долгу. И если мы продолжим давить на американцев, они, в конце концов, сломаются. Мы организуем какой-нибудь тайный обмен, отдадим им четырех или пятерых лучших агентов УБН, которых мы похитили, и вернем Мендосу. До тех пор, пока мы можем сделать это, открыто не опозорив их правительство, они будут иметь с нами дело.

– А что, если они передадут дело Ангелу де ла Муэрте? – спросил Хулио.

– К черту Ангела Смерти. Он – всего лишь жалкий маленький засранец в маленьком южном городке. Он – никто.

– Скажи это крестьянам, Антонио. Если бы ты чаще выходил из этой милой маленькой тюрьмы, то слышал бы шепотки о нем. Я знаю, что все это мифы и легенды, но реальные истории с каждым месяцем преувеличиваются все больше. Говорят, что всякий, кто преломит с ним хлеб, умрет в течение полнолуния... что адвокаты переходят дорогу, чтобы не идти рядом с ним.

– Многие наши соотечественники не умеют ни читать, ни писать. Но они смотрят телевизор. Они видят тела трех полицейских, которые погибли, потому что пересекли его путь, бабушку, умершую в тюрьме, потому что ему отдали ее дело, старика, который убил свою жену, и других. Они видят картинки и карикатуры. И это смешивается в их сознании с нашими собственными легендами.

– А если Мендоса предстанет перед судом в Джексонвилле, наши люди будут наблюдать, – сказал Энрике. – Если его осудят или мы убьем его ПОСЛЕ того, как он предстанет перед судом, они будут шептаться, что мы не можем защитить своих. Что проклятие Ангела Смерти будет и на всех нас. И это – единственный повод, который понадобится куче жадных маленьких засранцев, чтобы попытаться осуществить это пророчество, всадив в нас пули. В нас троих. Есть слишком много организаций, находящихся там, где мы были двадцать лет назад, и они хотят быть нами. Искушение нанести удар будет слишком велико. Мы, вероятно, сможем продержаться, но это будет дорого и кроваво.

Антонио хлопнул ладонью по столу с такой силой, что на него брызнули мясо и подливка.

– Этот чертов Старик. Это проклятое, хуесосное ископаемое дерьмо. Если бы не он...

– Но он там, и стоит между нами и Ангелом, – сказал Энрике. – Если мы нанесем удар по Мейтленду до суда или во время суда, он выступит против нас. Он далеко, но даже из Колумбии он может начать против нас войну. И его люди так же прочно укоренились в их правительстве, как и мы в нашем. Это не будет быстрой и легкой войной. И, в конце концов, ты знаешь это не хуже меня, мы объявим перемирие, залижем раны и вернемся к делу.

– В его рядах должен быть кто-то, кого мы можем обратить. Убей его, и тот, кто придет за ним, забудет этот долг, который старый дурак считает своим перед Мейтлендом. Он – всего лишь человек. Его можно убить.

Хулио только покачал головой.

– На протяжении многих лет у многих людей была такая же идея. Их куски погребены по всей Колумбии или разбросаны у ее берегов. Никто не пойдет против него... ради нас.

– Именно поэтому, Антонио, мы должны отделаться от Мендосы. Убить его сейчас же. Не дать Ангелу Смерти шанса проклясть нас и не втягивать нас в войну с людьми, которые думают и действуют так же как мы.

Антонио переводил взгляд с одного на другого из своих старейших товарищей.

– Значит, вы оба считаете, что мы должны убить Мендосу и бежать, как собаки, от старика и адвоката из маленького городка?

Когда оба мужчины утвердительно кивнули, Антонио тихо сказал:

– Пока я управляю делами, мы не откажемся от него. Мы найдем способ покончить с Ангелом Смерти и его легендой и отстранить от власти этот колумбийский кусок дерьма. Чего бы это ни стоило. А чтобы быть наготове, я хочу, чтобы вы подняли по тревоге Псов Войны. Скажите им, что это задание сделает их всех богатыми людьми. Никто и ничто в американском правительстве, ни их ФБР, ни их УБН, ни спецназ, никто и ничто не сможет им противостоять. И пусть Лос-Сикариос (наемные убийцы, исп.) знают, что у нас может быть работа для их особых талантов. Независимо от того, насколько сильно американцы будут охранять Мейтленда, Лос-Сикариос смогут пройти мимо этих охранников. Мне почти жаль этого сукина сына и его близких. Почти...

~~~~Конец второго тома~~~~