Когда мы были женаты Том 2, ч. 6

ГЛАВА 10: ИНОГДА УМИРАТЬ ЛЕГЧЕ

Дебби ушла, а даже если бы она и захотела вернуться ко мне, теперь я знаю, что никогда не смогу принять ее обратно. Только не с призраком Дуга Бейкера в нашей постели.

А Алина де-Жарден сказала мне так мягко, как только можно сказать бывшему любовнику, что мы уже в прошлом, и что она вернулась к мужчине, с которым должна быть.

Майра Мартинес – самая горячая женщина, какую я когда-либо видел, даже несмотря что по какой-то причине я не испытываю к ней тех чувств, которые испытывал к Дебби и Алине. Но я чувствую, что она – тоже часть моего прошлого. Близится время, когда я уйду от всего этого.

Может быть, я позвоню Арнольду Беккеру по поводу этой работы в защите. Нью-Йорк? Лос-Анджелес? Чикаго. Нет, не в Чикаго. Только не с жалкой задницей Дуга Бейкера вблизи тысячи миль от меня. Но куда бы я ни поехал, Майры там не будет. У нее здесь своя жизнь, поэтому то, что Даллас Эдвардс освободит меня, исключает такую возможность.

Я помню Дэна Дженкинса с Бон Шанс. Он говорил, что никогда нельзя сказать, когда ваша жизнь приведет вас на встречу с человеком, что изменит вашу жизнь. Но когда это произойдет, вы должны рискнуть, сделав «прыжок веры».

Интересно, будет ли у меня второй шанс, о котором он говорил? Интересно, хватит ли у меня ума распознать его, если таковой случится?

***

СРЕДА, 21 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Когда я вошел в будку охраны перед зданием суда, зазвонил сигнал тревоги. Двое приставов двинулись ко мне, выхватывая пистолеты, пока оба одновременно меня не узнали.

Я очень быстро поднял руки вверх, когда вся деятельность вокруг меня внезапно прекратилась.

Ближайший судебный пристав, пожилой парень с несколькими пружинками белесых волос, все еще торчащих на лысой голове, опустил пистолет, но не убрал его в кобуру, шагнув ко мне.

– Мистер Мейтленд?

Я откинул куртку, чтобы показать Глок в наплечной кобуре.

– У меня в кармане пиджака имеется специальное разрешение, если вы позволите мне его достать, или можете выудить его сами.

Он посмотрел на другого пристава, потом сказал извиняющимся тоном:

– Простите, мистер Мейтленд, но не мог бы я взглянуть на разрешение? Вынимайте его медленно, ладно?

– Конечно, мне очень жаль. Я хотел достать Глок и показать вам разрешение, прежде чем пройти через машину, но мои мысли были где-то далеко.

Я показал ему разрешение, подписанное Главным судьей округа и Далласом Эдвардсом.

– Мне действительно очень жаль, но вы не возражаете, если я позвоню в кабинет Главного судьи. Просто это несколько необычно даже для прокурора.

– Конечно, действуйте, – сказал я, краем глаза заметив, что женщины и мужчины, работавшие в здании суда и знавшие меня в лицо, отодвигаются от меня. Просто еще одна история добавится к моей легенде в здании суда. По всему зданию суда уже ходили слухи о том, что несколько членов ночных уборщиков, в основном латиноамериканцев, отказывались входить в мой кабинет, логово «Анхель де ла муэрте», или Ангела Смерти.

Это было бы смешно, если бы они не были столь чертовски серьезны.

Возможно, они были правы. Половина адвокатов защиты в здании предпочла бы пойти на сделку, а не выступать против меня в суде, и даже некоторые из наших людей предпочитали спускаться по лестнице, чем ехать со мной в лифте.

Несколько дней назад я спросил об этом Шерил, и она сказала:

– Ты, вероятно, не замечал этого, Билл, но, за исключением тех двух недель, когда здесь была та француженка, большую часть времени, ты, если не участвуешь в деле, обычно ходишь хмурый или сердито смотришь на людей. Или... ты просто... черт, Билл, ты ходишь с таким видом, будто только что умер твой лучший друг. Это – своего рода депрессант.

Я этого не понимал. Я не понимал этого, потому что даже до того, как рухнул мой брак, я не был самым беззаботным из парней. Моя работа не позволяла мне быть легкомысленным счастливчиком. Но я не знал, что тревожность сменилась мрачностью, а сегодня я, вероятно, был мрачнее, чем обычно.

Мои мысли все время возвращались к письму Алины. Не нужно быть гением, чтобы прочитать между строк. Она сумела наладить свой брак и вернуть сына. Как я могу быть несчастен? Я хотел, чтобы она была счастлива, но это означало, что я никогда больше ее не увижу. Это сделало меня несчастным.

Мои размышления прервал судебный пристав, протягивая мне разрешение и извиняясь за то, что чуть не атаковал меня. Я заверил его, что не обижаюсь, и забрал Глок обратно, после того как еще раз прошел через сканирующий аппарат.

Я получил Глок от следователя, как ни странно, того самого, что видел меня с Алиной в ресторане, и получил некоторые минимальные инструкции о том, как им пользоваться, поскольку я не тренировался с огнестрельным оружием почти пять лет. Так что, теперь я был вооружен, и это было чертовски неловко, но я помнил слова Дебби. Я не хотел, чтобы Би-Джей или Келли пришли на мои похороны, пока они не станут намного старше.

Едва я вошел в свой кабинет, как мне позвонила Шерил, и я поднял трубку. Митч Макконнелл, один из наших следователей, говорил так быстро, что сначала я не мог разобрать, что он говорит.

Наконец, я все понял и чуть не выронил трубку.

– Вот дерьмо. В какой больнице?

Выходя, я едва вспомнил, что нужно предупредить охрану, но меня ждал водитель, прежде чем я попал на улицу, отвез меня на одной из машин прокуратуры в Баптистский медицинский центр и припарковался, после чего я направился в кардиологическое отделение. Когда я вошел в приемную, меня ждал Макконнелл.

– Насколько все плохо?

– Очень плохо, – ответил он. – Пэт Питерсон, полицейский, которому было поручено следить за ним, услышал, как он задыхается, и нашел его лежащим на полу в ванной около двух часов дня, Он очень тяжело дышал и жаловался на боль в правом плече и руке. Я только что разговаривал с врачом, осматривавшим его, и тот сказал, что совершенно очевидно, что у него был серьезный сердечный приступ.

Через полчаса вышел лечащий врач, молодой кардиолог, выглядевший так, словно только что начал бриться, и подтвердил то, что сказал мне Макконнелл.

Уилбур Белл – наш главный свидетель против Уильяма Саттона – перенес тяжелый сердечный приступ. Ему пришлось прочистить четыре закупоренные артерии.

– Каков прогноз?

– В его возрасте и с его проблемами со здоровьем не очень хороший. Я бы дал ему в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят, что он переживет ночь... шансы сделать это через неделю или две будут гораздо хуже.

– Черт, черт, черт. Послушайте, доктор, за его уход будет платить прокуратура штата Флорида. Делайте все что нужно, чтобы улучшить эти шансы. Если вам удастся вернуть его, мой офис будет очень благодарен, а наша благодарность может быть очень выгодной или полезной во многих отношениях. Понимаете?

– Да, но вы же понимаете, что он – старый, очень больной человек, а я – не чудотворец. Я сделаю все что смогу, но шансов мало.

– Иногда приходится довольствоваться тем, что есть, и надеяться на удачу.

Перед отъездом я велел Макдоннеллу договориться с шерифом о круглосуточном дежурстве возле Белла.

– Ты действительно думаешь, что Саттон попытается добраться до него в больнице?

– Не знаю, но любой, кто сделал бы то, что сделал он, не возражал бы сделать ставку, если бы думал, что это спасет его от камеры смерти. Он или его мать могли бы нанять кого-нибудь. Его грязную работу могла бы сделать природа, но я не знаю, достаточно ли он религиозен, чтобы полагаться на то, что Бог уберет старика без какой-либо помощи.

Возвращаясь в офис, я подумал, не мрачен ли я снова. Возможно. Этот сукин сын Саттон был на полпути к тому, чтобы избавиться от своего самого опасного свидетеля. Без старика я не был уверен, что смогу его прижать, а это было совершенно не в моих руках. Я ничего не мог сделать, чтобы изменить ход событий. Все зависело от доктора, старика и Бога. Это было, мягко говоря, чертовски раздражающе.

Единственным хорошим моментом было то, что гнев вытеснил печаль от осознания того, что я потерял вторую женщину в своей жизни, которую любил. Пока что, я выбил ноль из двух.

***

ПЯТНИЦА, 23 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Я сидел в кресле за письменным столом и думал о плохом. Уилбур Белл сумел преодолеть непосредственный кризис, но все еще не вышел из трудной ситуации. Он все еще мог умереть, а в тот момент, когда он это сделает, Барри Мейкон начнет настаивать на скорейшем судебном разбирательстве, чтобы помешать нам раскопать какие-либо еще доказательства, которые мы смогли бы использовать против Саттона. Хотя я не имел ни малейшего представления о том, какие еще доказательства мы могли бы откопать в столь поздний срок.

Зазвонил телефон. Шерил сказала:

– К тебе посетитель.

– Это та, о ком я думаю.

– Да.

– Напомни ей, пожалуйста, что мы разведены.

Я слышал ее из-за двери своего кабинета.

– Не могли бы вы напомнить мистеру Мейтленду, чье эго невероятно раздулось, с тех пор как он слегка похудел, что не каждая женщина, особенно чиновник из Офиса Государственного защитника, приходит к нему в офис из-за неконтролируемой похоти от его тела.

Я только хмыкнул. Почему, черт возьми, она должна была стать больше похожей на девушку, в которую я впервые влюбился ПОСЛЕ того, как мы развелись. Если бы она просто оставалась стервой, правила были бы яснее.

– Джонни Август просто подаст жалобу Большому Человеку, если я откажусь с ней встретиться, так что, впусти ее.

Она вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Она была одета в зеленое и белое, все свежее и аккуратное. Очевидно, она все еще фанатично посещала спортзал. Платье имело разрез, достаточно высокий, чтобы показать ее ноги, не делая это слишком распутным. Я знал, что она все еще встречается с писателем Клинтом Эбботом, и мне было интересно, с кем она встречается еще. При таком виде кто-то да должен был быть.

– Так, что же такого срочного в полицейском управлении?

– Ничего, я солгала.

Я молча уставился на нее.

– О, возьми себя в руки, Билл. Я пришла сюда не для того, чтобы тебя соблазнять. Я просто хотела посмотреть, как ты собираешь свои вещи.

Она улыбнулась, и я невольно вспомнил нашу первую встречу, много лет назад. У нее была такая же улыбка.

– Я слышала, что ты последовал моему совету и вооружился, наплечная кобура и все такое. Просто я никогда не думала о тебе как о прокуроре с пистолетом в руке, и мне захотелось посмотреть, как ты выглядишь.

Очень медленно и осторожно я расстегнул куртку, которую носил, и показал ей Глок в наплечной кобуре. Я получил небольшую инструкцию, как проще всего дотянуться правой рукой и быстро вынуть его.

– Не надо фантазировать, – говорил мой инструктор. – Достаньте его, держите двумя руками, направьте в сторону цели и начинайте нажимать на спусковой крючок. Глок – довольно скорострельный пистолет. За несколько секунд вы можете сделать все десять выстрелов. Бросайте как можно больше свинца в направлении цели. Не рисуйтесь, не волнуйтесь, промахиваясь. Не доставайте его, если только не боитесь за свою жизнь, а затем сделайте все возможное, чтобы убить ублюдка.

– Ух, ты, – сказала она, ухмыляясь той самой сексуальной ухмылкой, которую я помнил так же хорошо, как и улыбку. – Правду говорят: парень с большим жезлом на самом деле сексуален.

Едва произнеся это, она поняла, что сказала, и улыбка застыла. И на моем лице, вероятно, отразились мои мысли.

– Мне так чертовски жаль, Билл... прости. Мы больше не можем шутить о таком, правда? Ты же знаешь, я не хотела...

– Знаю, Дебби. Когда-нибудь нам придется перестать ходить на цыпочках около... нашей истории. Когда-нибудь, но все равно спасибо.

– Спасибо?

– Я ношу этот Глок из-за твоего предупреждения, которое подтвердили и другие. Надеюсь, он мне не понадобится, но если понадобится, то благодаря тебе.

– Тоже надеюсь, что тебе он не понадобится, Билл... Я рада, что он у тебя есть, – она не могла придумать, что еще сказать. Она отвернулась, и я снова вспомнил, что смотреть на нее было так же приятно, как и на то, как она идет. Должно быть, мне становится лучше, потому что я вдруг подумал, что могут делать в эти выходные Хизер Макдональд, или Меган Уиткомб, или даже Майра.

Дебби, возможно, разбила мое сердце, а Алина, возможно, раздавила те несколько маленьких кусочков, что все еще были целы, но, по крайней мере, моя мужественность была восстановлена. Если Дебби может снова возбуждать меня, у меня еще есть надежда.

***

ПЯТНИЦА, 23 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА – 3:45 ВЕЧЕРА.

Войдя в свой кабинет через три двери от Джонни Августа, она заметила, что Патрик Лири склонился над столом Аннет Неттлз и что-то шепчет ей на ухо. Рыжеволосая полицейская, которая обычно была блондинкой, но выглядела более естественно с рыжими волосами, хихикнула над чем-то, и Дебби могла поклясться, что она протянула руку, чтобы погладить промежность Лири.

Это была всего лишь секунда, и она могла ошибаться, но была уверена в том, что видела, что не было бы проблемой, если бы Аннет не была замужем за агентом УБН, а она не слышала несколько потрясающих историй о его подвигах в стране Утопия между законом и беспорядком, которой являлась УБН. Судя по всему, он был опасным человеком.

А Лири оказался лучшим адвокатом в штате, уступая, пожалуй, только Джонни Августу. Она решила, что должна держать глаза открытыми и, возможно, поговорить с Лири и Неттлз. Хотя это и не входило в список ее официальных обязанностей, но уберечь лучшего адвоката от выстрела ревнивого мужа было где-то в них.

Думая о ревнивых мужьях, она снова мысленно пнула себя. Как будто какая-то темная часть ее подсознания постоянно подталкивала ее сказать то, что больше всего ранило Билла. На самом деле она не имела в виду шутку о «больших жезлах», но в ту же минуту, как та сорвалась с ее губ, она поняла, что это значит для него, и увидела это на его лице.

Почему, черт возьми, не все мужчины появляются с одним размером члена? Это сделало бы все намного проще. Билл мог бы справиться с ее влюбленностью в более высокого, молодого, с плоским животом жеребца легче, чем с тем фактом, что у Дуга был больший член. Это было нечто, что поражало мужчин, где бы они ни жили, игра слов, и женщинам приходилось осторожно обходить сравнения размера членов.

Конечно, она прекрасно понимала, какой ущерб нанесла, намеренно, в порыве страсти. От этого ей не становилось лучше, потому что она злилась на него по известным и неизвестным причинам. Это все еще оставляло шрамы, которые, она знала, вернулись через двадцать лет, с тех пор, когда они впервые встретились. Он всегда был неуверен в своих размерах, и она, как жалкая стерва, нацеливала свои словесные удары на его ахиллесову пяту.

Но не было никакого смысла продолжать пинать себя за то, что сделала. Если бы она могла в будущем следить за своим языком на предмет подобных оплошностей, то однажды они могли бы стать просто мужчиной и женщиной, которые когда-то были женаты и все еще оставались родней.

«По крайней мере», – подумала она с некоторым удовлетворением, – «он дошел до того, что снова может смотреть на нее с вожделением». Она знала этот взгляд, а он раздевал ее своими глазами. Прошло шесть месяцев, с тех пор как он смотрел на нее как мужчина, а не как обиженный муж. Это был прогресс.

В ее кабинет, улыбаясь, вошел Лири словно маленький мальчик, которому кое-что сошло с рук. Она невольно почувствовала покалывание там, где не хотела его чувствовать. Черт возьми, она ведь обещала Джонни Августу держать ноги вместе, и знала, что они с Биллом друзья, и получала регулярный секс от Клинта, но все же...

– Просто хотел поделиться кое-какой информацией, мисс Баскомб.

Билл недавно одарил ее тем самым взглядом, а ирландец просто раздевал ее глазами, и ее соски становились твердыми и колючими, и она вдруг отчаянно понадеялась, что Клинт сегодня дома и свободен.

– И что же там, мистер Лири?

– Один мой друг сказал мне, что Билл собирается сегодня вечером встретиться с высшим начальством Fор в штаб-квартире на Атлантик-Авеню.

– Он собирается идти в логово врага? Он едет один? У него есть телохранитель?

– Не знаю. Но думаю, нет, зная Билла, потому что эти парни не сумасшедшие. Там будет Фил Хаузер, глава Fор, и другие главные игроки. Я не думаю, что Биллу что-то угрожает.

– Вероятно, именно это и сказал Кастер своим ближайшим помощника перед той вечеринкой в «Литтл Биг Хорн».

– Ты и впрямь беспокоишься о нем, не так ли? Знает ли он, что ты питаешь к нему чувства?

– Весь этот проклятый офис – не что иное, как гнездо разочарованных писателей-романтиков. Нет, я не питаю к нему никаких чувств. Но он почти двадцать лет был моим мужем. Он – отец моих детей. Конечно, я беспокоюсь за него. Когда он должен туда отправиться?

– Я слышал, что в семь или восемь вечера.

– Ок, спасибо за информацию. И...

– Что?

– Ничего. Спасибо.

Он на мгновение уставился на ее сиськи, прежде чем уйти. Она решила оставить вопрос с Аннет в стороне. Она должна получить кое-какую информацию, прежде чем приступать к делу.

Она знала, что Лири прав, и встреча Билла с Fор не имеет большого значения. Ничего не произойдет и не может произойти. Пока...

Она вышла в пять часов вечера, направилась в спортзал, где целый час потела и наблюдала за гибкими молодыми женскими телами, чьи груди еще не начали обвисать, а попки все еще были идеально упругими, привлекая завистливые взгляды молодых и не очень молодых мужчин.

Она получала больше, чем свою долю похотливых взглядов, так что, это была не ревность к этим крепким молодым телам, причинявшая боль. Возможно, формально они и были лучше, если оценивать их индивидуальные особенности, но она знала, что один на один не было ни одного из этих молодых крепких тел, к которому она не могла бы подойти и украсть парня, не вспотев. Ее сиськи и задница все еще давали ей преимущество.

Но все равно это было удручающе. Может быть, она была более зрелой, более желанной, но это была спелость плода, почти готового испортиться. У них же была молодость, и она не могла сравниться с ней. Проклятые часы шли только в одном направлении, а для нее это всегда будет только спуск.

Она не могла избавиться от депрессии, которую оставило в ней посещение спортзала. Она была одна. И Би-Джей с Келли отсутствовали, Би-Джей проводил выходные у ее родителей, а Келли теперь жила там полный рабочий день. Накануне вечером она позвонила и поговорила с Келли. На это потребовалось время, но она начала восстанавливать разрыв между ними. Лон зарубцуется.

Она достала из морозильника постное блюдо Lеаn сuisinе, разогрела его в микроволновке и съела, не почувствовав вкуса. Подумала о том, чтобы позвонить Клинту, но почему-то даже это ее сейчас не привлекало.

Все дело в Билле, поняла она. Он без оглядки вошел в здание, заполненное вооруженными полицейскими. Зачем, черт возьми, он делает нечто подобное, когда мог встретиться с ними в своем офисе или на нейтральной территории. Глупо, глупо, глупо. Для умного человека он мог быть таким глупым.

Она посмотрела на часы. Было семь часов вечера, Он уже был там или скоро будет. Она вошла в кабинет и включила Адский телевизор. Она думала о том, чтобы избавиться от него, потому что каждый раз, когда смотрела на него, возвращались воспоминания о ее прежней жизни. Билл был как ребенок на Рождество, когда однажды, вернувшись домой, обнаружил, что она купила его, организовав доставку и ничего ему не сказав.

Однажды, прогуливаясь по торговому центру Оранж Парк, он наткнулся на демонстрацию самого большого в мире телевизора, с наибольшим количество аксессуаров и прибамбасов в мире электронных развлечений. Он был очарован. Конечно, он уже превратился в лежебоку номер один в мире.

Их брак умирал, но были моменты, когда вспышки прежнего чувства, которое она испытывала к нему, нападали на нее, и это произошло как раз в тот день. Возможно, это был способ искупить то, что она уже сделала, чтобы предать его, но ей понравилось выражение его лица, когда он вошел в свой кабинет.

Думая о тех днях, она смотрела телевизор, не осознавая передачу, а в полвосьмого вдруг выключила его пультом, схватила сумочку и ключи и пошла в гараж. Она села в свой Ниссан-350Z 2004 года выпуска, открыла дверь гаража и выехала.

Она просто сидела у здания Профсоюза Fор и слушала свой полицейский сканер с каналами, к которым не было доступа у публики, – просто сидела снаружи и даже не давала Биллу знать, что она находится здесь. В этом не было никакого смысла, но сегодня она не могла сидеть дома.

***

ПЯТНИЦА, 23 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА – 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Я подъехал к одноэтажному зданию, где располагался зал профсоюза Братского ордена полицейского. Только что отключились разбрызгиватели, и мне пришлось перешагивать через лужи на тротуаре. Я открыл дверь и вошел. Там был коридор с дверью, ведущей в большой зал, где проходили собрания членов клуба.

Я заметил в дверях большого лысого парня в форме, и он помахал мне.

Я думал, его зовут Смит или Джонс, что-то в этом роде. Он был районным сержантом, начальником одного из четырех районов, на которые делился город для полицейского прикрытия.

Он не подал мне руки для пожатия, но и не плюнул в меня, так что, я предположил, что это был прогресс.

– Смит? Джонс?

– Делвин, – сказал он. – Стив Делвин.

– Больше не забуду, – сказал я, улыбаясь. Он лишь пожал плечами. Войдя в холл, я увидел около десяти человек в форме, сидевших за столом и грабивших кофейник и три коробки «Крылышек Ронни». Я узнал большинство из них, встречаясь или работая с ними на протяжении многих лет.

Фил Хаузер был высоким худым парнем, не прибавившим и пятидесяти лишних грамм, с тех пор как мы познакомились почти десять лет назад. Он встал и обошел стол, чтобы пожать мне руку, затем представил меня парням, которых я знал, и некоторым, которых не знал.

– Спасибо, что пришел, – сказал он и снова посмотрел на меня. На мне была легкая куртка, потому что по вечерам становилось прохладно.

– Ты с оружием. Вооружился из-за того, что сказал я?

– Ты и еще несколько человек, – ответил я.

– Тебе не пришлось бы таскать его с собой, если бы не был таким придурком насчет Шона, – сказал крупный блондин, в котором я узнал лейтенанта Оперативной группы по борьбе с наркотиками по имени Мартин.

– Приятель... – сказал Хаузер, но я отмахнулся.

– Она имеет право на свое мнение. Я знаю, что сейчас не пользуюсь популярностью у многих из вас, ребята. Вот почему я принял приглашение Фила сегодня вечером прийти и поговорить с вами. Могу ли я выпить чашечку кофе, прежде чем мы начнем разговор?

Мы проговорили час, и я выпил три чашки кофе. Четверо из одиннадцати полицейских были чернокожими, но выглядели они не более раздраженными, чем белые. Может быть, это правда, что у них у всех течет голубая кровь.

– Я делаю то, что считаю правильным, – сказал я одному из своих самых резких критиков, командиру спецназа по имени Мейерс. – Я знаю, вы считаете, что я не имею права судить о действиях коллег-полицейских в критический момент, через который я никогда не проходил. Я знаю, что вы чувствуете к нему привязанность. Но... я понимаю, о чем вы говорите, а вы должны понять, из чего исхожу я. Когда вы находитесь на улице, в кризисной ситуации, то не можете ждать указаний о том, что делать, для формирования согласованного мнения, которое будет направлять ваши действия. Вы должны предпринимать действия, которые считаете правильными, и надеяться, что они сработают.

– Вот и у меня так. Никто не говорит мне, что делать. Даллас Эдвардс – мой босс, но именно мне приходится принимать окончательное решение, потому что он делегировал мне эти полномочия, и я делал это в течение пяти лет. Что бы ни случилось, я должен жить с результатом, с последствиями, и должен уметь смотреться в зеркало, когда все закончится, и жить с самим собой.

Я посмотрел на лейтенанта Мартина.

– Я знаю, все думают, что у меня на Смита зуб. Я должен спросить себя, почему? Мне не платят премию каждый раз, когда я отправляю в тюрьму полицейского. Мне больше не нужны заголовки. Я, наверное, смогу сидеть на этом дерьме с Ангелом Смерти, пока не выйду на пенсию. Я не знал Смита, до того как все это началось. Наши пути никогда не пересекались.

– Может быть, все потому, что ты отождествляешь себя с этими деревенщинами и в особенности с тем недочеловеком, избивающим жену, который был женат на моей невесте, до того как я ее спас?

Я поднял глаза и увидел Смита, стоящего позади Делвина. Они вдвоем тихо прошли в заднюю часть собрания. Когда Делвин отошел в сторону, я увидел в каждой руке Смита по Глоку. Делвин вскинул руки:

– Он застал меня врасплох, Фил. Я никак не ожидал, что он появится здесь.

Фил положил руку на свой Глок, который носил в кобуре на боку. Смит навел один Глок на него, позволив другому качаться взад-вперед.

– Не делай этого, Фил. Мы давно дружим, но если ты наставишь на меня пистолет, чтобы спасти этот кусок дерьма, я тебя убью.

– Шон, опусти оружие. Ты меня разнесешь, а один из этих парней прикончит тебя. Посмотри на шансы. Воспользуйся головой.

Смит переминался с ноги на ногу, быстро двигая пистолетами в руках. Он был либо пьян, либо под кайфом, либо и то, и другое.

– Ты действительно так думаешь, Фил? Ты уверен, что один или несколько из них не на моей стороне? Думаешь, откуда я узнал об этой маленькой встрече, где мои братья замышляют заговор с мудаком, пытающимся отправить меня в тюрьму. Может быть, некоторые из них со мной, и когда вы, ребята, начнете стрелять, парень рядом с вами, на которого вы рассчитывали, что он будет держать спину, вышибет вам мозги. Готовы рискнуть.

Полицейские, сидевшие вокруг меня, начали настороженно переглядываться. Я видел, что они начинают беспокоиться.

– А теперь, Фил, все вы вынимайте свои глоки из кобур левой рукой, кроме Мартинеса. Ты воспользуешься правой. И кладите их на стол.

Хаузер покачал головой, но руки не убрал.

– Я не отдам свой пистолет, Шон. Ни тебе, ни кому другому. Если хочешь, открывай огонь, а я сделаю все возможное, чтобы убить тебя, прежде чем умру.

– Похоже на мексиканское противостояние. Хорошо, оставьте оружие у себя, но держите руки подальше от него и на виду. Всем оставаться спокойными. Если кто-нибудь потянется за пистолетом, мы все начнем умирать.

Смит перевел взгляд на меня. Глаза его остекленели, пылали, зрачки расширились. Он должен был быть под чем-то сильным.

– Теперь ты, господин прокурор. Я слышал, ты вооружен. Расстегни пальто, протяни левую руку и достань его кончиками пальцев.

Я сделал это, двигаясь очень медленно.

– Ладно, хорошо. Я рад видеть, что мы наладили общение. Очень жаль, что дошло до этого, но ты просто продолжал меня преследовать.

– Шон, прекрати, – сказал Хаузер. – У тебя нервный срыв. Если повезет, ты получишь условный срок и должен будешь попасть в больницу. Это – не конец света. Существуют и другие работы. Ты будешь хорошим частным охранником, и это может стать для тебя лучшим миром. Оно не стоит того, чтобы тебя уложили в могилу.

– Я не собираюсь укладываться в могилу. А вот этот сукин сын – да. Я собираюсь уйти от этого кошмара, а вы, ребята, мне поможете.

– Ты сошел с ума, – сказал Мартин. – Послушай, Шон, я боролся за тебя. Но ты ни в коем случае не сможешь хладнокровно застрелить Мейтленда и заставить нас всех тебя прикрывать.

Смит посмотрел на него и сказал:

– Через несколько секунд, без предупреждения, я всажу ему пулю в голову. Он умрет раньше, чем вы успеете что-нибудь сделать, если, конечно, захотите. Когда он умрет, зачем тебе открывать по мне огонь? И тебе, Мартин? Помнишь, пять лет назад мы приехали к торговцу кокаином в Эйвондейл. Ты был первым в дверях, когда он навел на тебя обрез. Его заклинило, но я оттолкнул тебя с дороги, прежде чем мы поняли, что его заклинило. Я должен был принять удар на себя. Я бы умер за тебя, сукин ты сын. Потому что ты – мой брат, и мы прикрываем друг друга. Как только этот членосос умрет, ты забудешь об этом и убьешь меня из-за этой мрази? Он будет мертв, и мое убийство его не вернет.

– Каждый из вас, я прикрывал вашу спину. Мартинес, твоя хорошенькая жена развелась бы с тобой и забрала бы твоих двоих детей, если бы узнала о той сучке, которую ты держал в квартире на двадцатой улице. Но я принял все на себя и сказал, что она – моя, и в то время это стоило мне моей девушки. Но я это сделал.

Делвин только покачал головой.

– Я был на твоей стороне, но это – просто безумие. Тебе это не сойдет с рук.

Полицейская рация, бывшая на Хаузере, потрескивала, и из нее доносились голоса одновременно с рациями Мартина и Мейерса.

– Хаузер, вернись. Ответь, пожалуйста.

Смит оглядел комнату.

– Выключите радио.

Никто этого не сделал.

– Почему бы и нет, – продолжал Смит, отвечая на замечание Делвина. – Здесь одиннадцать полицейских, двенадцать, считая меня. Вы все – ответственные работники. Если мы будем держаться вместе и расскажем одну и ту же историю, как вообще ее можно расколоть? Есть ли в мире такое жюри присяжных, что поверит, будто солгали все двенадцать копов?

– У меня есть незарегистрированный ствол, который не может быть прослежен до нас. Он пришел сюда, чтобы поговорить с вами, ребята, а когда появился я, чтобы попытаться вразумить его, он внезапно огрызнулся, вытащил этот ствол и собирался меня застрелить. Люди в это поверят. Они знают, что он – сумасшедший. Все в суде знают, как он сломался. Все знают, что он вышел из-под контроля, с тех пор как его бросила жена-шлюха. Вот почему он пытался меня убить. Он сказал мне перед всеми вами, что я – просто еще один парень, похожий на того, что украл его жену. Только я украл жену у белого человека. Вот почему он ненавидел меня, потому что я был еще одним похитителем жен. Говорю вам, люди поверят.

Хаузер только покачал головой и выглядел так, будто проглотил что-то кислое.

– Нет, Шон. Ты зашел так далеко, что даже не представляешь, насколько сошел с ума. Это не сработает. Даже если ты убьешь Мейтленда и подбросишь свой пистолет, никто из нас не позволит тебе уйти или станет лжесвидетельствовать, чтобы спасти твою задницу.

Рации продолжали потрескивать сообщениями, приказывающими держателям раций ответить. Никто даже не пошевелился, чтобы прикоснуться к рации.

Смит улыбнулся. Он был так самоуверен, что у меня на затылке встали дыбом волосы.

– Ты солжешь ради меня. В противном случае я скажу, что именно ты позволил мне войти и застрелить его и даже не поднял руку, чтобы меня остановить. Ты можешь это отрицать, но вас одиннадцать, а я один. Все будут спрашивать, как могли одиннадцать вооруженных полицейских не остановить ОДНОГО человека. Вы можете не получить срок, но уже не будете полицейскими так уж долго, а можете закончить и отбыванием срока.

Он снова ухмыльнулся.

– Кроме того, ты сам же сказал. Я сошел с ума. В худшем случае я попаду в какую-нибудь хорошую психиатрическую больницу, а через несколько лет меня вылечат и выпустят. Возможно, я даже познакомлюсь с какой-нибудь милой медсестрой, пока буду лечиться.

– Хороший план.

Смит и все остальные посмотрели на меня.

– Но в нем есть несколько... всего лишь... несколько недостатков размером с Большой Каньон.

Улыбка Смита застыла на его лице.

– Скажи нам, Мейтленд, в чем недостатки? Ты собираешься сразить меня своей силой Ангела Смерти?

– Нет, ничего подобного, все более приземленного. Не возражаешь, если я достану кое-что из кармана пиджака? Я буду делать это медленно.

– Почему бы и нет. Ты вот-вот умрешь. Остальные, держите свои гребаные руки подальше от оружия. Я могу достать только пару из вас, но уж по крайней мере двое, точно умрут. Выкладывай, Мейтленд.

Я сунул руку в карман и вытащил устройство размером с зажигалку. Я очень медленно поднял его и на глазах у Смита нажал кнопку. Через несколько секунд нажал другую.

«...У меня есть незарегистрированный ствол, который не может быть прослежен до нас. Он пришел сюда, чтобы поговорить с вами, ребята, а когда появился я, чтобы попытаться вразумить его, он внезапно огрызнулся, вытащил этот ствол и собирался меня застрелить. Люди в это поверят. Они знают, что он – сумасшедший...»

Я остановил запись и посмотрел на его лицо, затем оглядел остальных. Хаузер и еще несколько человек, которые были достаточно умны, смотрели перед собой, как шахматный мастер, планирующий ходы на три-четыре шага вперед. Они поняли. Даже если у Смита здесь были друзья, они не помогут.

– Надеюсь, вы, ребята, не обидитесь, но я всегда записываю подобные разговоры. Никто никогда не услышит этого, если только это не понадобится.

– Ну и что, черт возьми? Ты отдашь его мне, или я сниму его с твоего мертвого тела и уничтожу. Никто никогда его не услышит.

Двигаясь очень медленно и осторожно, держа диктофон в левой руке, я коснулся двух маленьких зубцов на конце.

– Это последняя модель, Шон. Может быть, ты таких не видел. Они великолепны. Они не только записывают, но еще и передают. В моей машине имеется ретранслятор, который усиливает сообщение и отправляет его на диктофон в моем кабинете, в запертом столе. Ты можешь уничтожить его, но в понедельник утром люди будут слушать этот разговор. Диктофон цифровой, так что, записывал все, с тех пор как я вошел сюда. Если только вы, ребята, не планируете совершить налет на мой офис – и удачи вам в этом – не оставив после себя столько улик, что Эдвардсу и моим ребятам запись даже не понадобится.

Тон полицейских раций сменился отчаянием, прежде чем вызовы внезапно прекратились. В помещении вдруг стало очень тихо.

Я посмотрел прямо на Шона и заставил себя улыбнуться.

– Да, кстати, я тебе его не отдам. Стреляй в меня и забирай сам.

Прежде чем он успел отреагировать, я повернулась к нему спиной.

– Стреляй в спину, Шон. У тебя уже есть в этом опыт, так что, тебе должно быть легко. Попробуй потом объяснить своим коллегам-офицерам и ребятам из моего офиса, как получилось, что ты выстрелил мне в спину, если я атаковал тебя.

– Повернись, черт побери. Если этого не сделаешь, я выстрелю в спину.

– Но это не единственный недостаток твоего плана. Лишь самый большой. Есть и другие.

– Мейтленд, повернись.

– Шон, черт возьми, не надо, не надо, – закричал Хаузер.

– Едва твой палец приблизится к пистолету на сантиметр, я убью тебя, Хаузер. Не заставляй меня. Делвин, Бельмонт, держите свои гребаные руки подальше от пистолетов.

Они отвлекали его, поэтому я продолжил:

– На самом деле, самая большая дыра в твоем плане – самая простая, и именно она может отправить в тюрьму каждого из вас, или в следственный изолятор, или просто на другую работу. Допустим, вы уничтожите диктофон, или, может быть, сегодня ночью он вышел из строя, и в моем кабинете нет никаких записей. Тогда все вы должны решить, будете ли лгать ради Смита. Если солжете и согласитесь со Смитом, подбросив мне незарегистрированный пистоле, то первым вопросом у всех будет: зачем мне незарегистрированный пистолет, о котором НИКТО ничего не знает, когда у меня есть совершенно легальный Глок, который, как знают все в моем офисе, я ношу с собой и пользоваться которым меня обучили наши люди? Может быть, вы и сможете объяснить, почему я вытащил именно нелегальный ствол, но это будет вонять до небес. Конечно, вы можете забыть о нелегальном пистолете и выстрелить из моего Глока, после того как я умру. Но это все еще оставляет вас с вопросом о том, каким образом я получил пулю в спину во время нападения на Смита

– Но и это не НАСТОЯЩАЯ ваша большая проблема. Предположим, вы решили держаться вместе и солгать ради Смита. Вернитесь в реальность. Двенадцать человек будут хранить тайну, которая может отправить людей в тюрьму? Вы полицейские. Вы же знаете, что такого не случится. Кто-то напьется или его замучит совесть. И тогда это будет не просто увольнение из полиции. Это будет заговор с целью оказания помощи и подстрекательства к убийству первой степени. Это будет соучастие по сокрытию, и вас, вероятно, прижмут за соучастие по сокрытию, потому что не поверят ни одному вашему слову, ребята. Все вы, каждый из вас, проведете десять, может быть, двадцать лет в тюрьме, потому что Эдвардс сделает из вас пример.

Я остановился и глубоко вздохнул, задаваясь вопросом, не закончится ли в следующую секунду мой мир.

– А даже если вы и скажете правду, и вас не обвинят в том, что вы позволили убить человека у себя на глазах, как сказал Смит, вы станете посмешищем в своем собственном мире. Ни один коп не станет уважать одиннадцать парней, позволивших одному парню с пистолетом напасть на них. История когда-нибудь вырвется наружу, а это случится, и ожидайте обнаружить много плохих парней, судящих вас. Но на свободе вы не останетесь. Даллас Эдвардс меня не любит, но он не может позволить копам убивать прокуроров. Плохо для бизнеса. Он надавит на Найта, и вскоре вы, ребята, уйдете.

Было так тихо, что я слышал, как мужчины меняют позы на своих стульях, их задницы прилипли от пота к пластику. Я слышал их дыхание. Звук от Смита был таким, словно у него астма, и он никак не мог отдышаться.

Я указал на стол и сказал:

– Здесь есть салфетки, Шон. Может, тебе стоит вытереть руки? Я представляю, как сильно ты сейчас потеешь, и не хочу, чтобы твои пальцы соскользнули.

Зачем я это сказал, не знаю. Не думаю, что у меня было такое уж большое желание умереть. Я думаю, что после того как он меня убьет, копы смогут рассказать эту историю моим детям. Они запомнят меня не как труса, а как способного сказать что-то крутое в трудную минуту.

К несчастью, когда я указал на салфетки, от кольца с Флёр-де-Лис был отблеск лампы дневного света. Прямо сейчас я ничего так больше не хотел, как жить.

– Это все очень важно. Но я бы понял, если бы вы, ребята, поддержали его. В конце концов, вы же братья. Да, а братья в форме всегда верны друг другу.

– Мартинес, я знаю, что твоя жена поймет. Я видел ее на том пикнике Fор. Боже, какая она горячая. Эти сиськи и эта задница, и очень красивая. Когда тебя упекут на несколько лет, а через несколько месяцев к ней начнут приставать твои собственные парни, я знаю, что она будет верна. Она поймет. Когда она будет одна в твоей постели ночь за ночью и будет возбуждена, она поймет долг полицейского перед коллегой-офицером. А когда не выдержит, и один из твоих «братьев» или какой-нибудь штатский однажды ночью окажется внутри нее, она будет чувствовать себя виноватой, потому что твой первый долг был не перед ней, а перед твоим братом-офицером. Интересно, многие ли из ваших жен будут так понимать друг друга? Будут жить с пустыми, холодными постелями, потому что будут осознавать, что ваш первый долг был не перед ними, а перед братьями в форме.

Интересно, хватит ли у меня времени, чтобы вытащить все остальное?

– И, Джеймс, возможно, твоя жена будет одной из самых верных. Но на том пикнике я видел твою дочь. Очень хорошенькая для тринадцатилетней девочки. Очень жаль, что папы не будет рядом, чтобы осуществлять мужское присутствие в ее жизни и вселять страх Божий во всех этих похотливых семнадцати- и восемнадцатилетних, что будут пытаться сделать с ней детей.

Джеймс был чернокожим офицером размером с холодильник. Я гадал, полезет ли он за своим Глоком или просто попытается прикончить Смита голыми руками.

– Если повезет, выйдя из тюрьмы ты станешь дедушкой.

– Ты – покойник, Мейтленд. Еще ходишь и разговариваешь, но ты мертв.

– Я знаю, что ты меня убьешь, Шон. Но и твоя жизнь, так или иначе, сегодня вечером закончится здесь. Это будет позор. Ты был хорошим полицейским. Я думаю, что ты – хороший человек, который совершил ужасную ошибку. Ошибки случаются. Но ты не признаешь того, что сделал, и не хочешь за это платить. А мы должны расплачиваться за свои ошибки.

Я стоял и ждал звуков, которых ожидал. Я действительно понятия не имел, убьют ли его коллеги-копы, чтобы спасти меня, а даже если они и выстрелят в него, он, вероятно, в любом случае убьет меня.

Мне следовало бы испугаться. Я молюсь какому-то Богу, но на самом деле не верю. Мне кажется, что когда я закрываю глаза, то – все. Тот я, что просыпается каждое утро, исчезает как свеча, задутая ветром.

Я не мог заставить себя поверить в сказку о милостивых небесах, где я снова соединюсь с моим отцом. Я бы хотел суметь. Это бы значительно упростило дело.

Думая об отце, я задавался вопросом, что происходило в его голове в последние секунды. Несомненно, у него было время услышать скрип и грохот рушащихся камней и бревен, ведь он был шахтером достаточно долго, чтобы понять, что это значит. Это был второй обвал в той ослабленной шахте. Больше никакого спасения.

Думал ли он обо мне и моей матери? Не пожалел ли в последнюю минуту о своем последнем решении? Сожалел ли он о том, что не увидит, как я вырасту, что его не будет рядом с внуками? Я уже жалел, что не увижу, как будут выглядеть дети Келли и Би-Джея, какими будут мои дети, когда вырастут.

Но я не мог сделать ничего другого, кроме того, что сделал. Каждый шаг, все что я делал в своей жизни, вело меня к этому моменту. И я мог бы пожалеть, что не сделал все по-другому, не потерял бы Дебби, но знал, что не сделал бы по-другому ничего, если бы только не был одарен предвидением и просто никогда не брался за работу в прокуратуре.

Думая о Дебби, я вспомнил об Алине, и из всех образов, которые носил с собой, в моей голове вспыхнул один: она стояла под ночным дождем в темноте в передней башне на Бон Шанс, глядя на меня через десятки метров, пока мы плыли в белой пене. Если и можно полюбить кого-то, до того как его узнал, то я это сделал.

А поскольку она была тьмой, Дебби была светом. Картина, возникшая в моей голове, когда я услышал первый выстрел, была Дебби, улыбающаяся мне, когда я однажды вошел в дверь нашего дома... не помню когда. Я вспомнил, как мое сердце заболело от осознания того, что эта женщина любит меня. Думая о том, что я никогда больше не увижу эту улыбку, я не был слишком расстроен тем, как все прошло.

Иногда умирать легче.

***

Дебби припарковала свой 350Z на стоянке перед длинным одноэтажным зданием с большой вывеской «Fор». Полицейский сканер потрескивал от кратких сообщений с цифрами и кодами, которые вряд ли могли быть поняты гражданскими, но она знала, что по тревоге были подняты с полдюжины полицейских машин, и они могут подъехать в любую секунду. В разных машинах ехали заместитель шерифа и командир района, потому что кто-то доложил, что в зал профсоюза Fор направляется Шон Смит, сильно выпивший и вооруженный.

Отчаянные звонки всем офицерам, присутствовавшим на собрании Fор, и президенту Fор Филу Хаузеру оставались без ответа. Один напряженный голос нарушил дисциплину и прорычал:

– Что, черт возьми, происходит с этими парнями. Почему они не отвечают?

Другой ответил:

– Не лезь. Убирайся к черту.

Затем другой голос с командными нотами приказал им обоим переключиться на другой, закрытый полицейский канал. Ему не требовалось приказывать им заткнуться. Это было понятно и так.

Каким-то образом она опередила их всех, а когда бы ее спросили, единственным ответом, который она могла дать, была женская интуиция. Как образованная женщина, профессионал, она всегда насмехалась над историями о женской интуиции, предчувствиях об опасности детям или близким. Просто не было никаких научных доказательств и ничего похожего на научную теорию, которая могла бы объяснить такую сверхъестественную информацию.

Даже если это невозможно объяснить, как еще она могла объяснить, почему покинула свой дом, чтобы примчаться к зданию, не ожидая никакой опасности.

Однако в глубине души она не могла этого отрицать. Когда она услышала, что там появился Билл, еще до того, как узнала, что туда также направляется Шон Смит, она просто поняла, что должна ехать. Может быть, то были нервы, страх за ее бывшего, зная враждебность к нему большинства копов, остаточная вина за то, что она причинила ему боль. Она не могла предвидеть, что появится Смит, но, возможно, таков был страх в глубине ее сознания.

Когда она сделала первые шаги к зданию через тщательно ухоженную лужайку, выходившую на Атлантик-бульвар, ей пришла в голову мысль: как, черт возьми, она объяснит Биллу свое появление там, если Шона Смита не будет? Что, если не происходит ничего, кроме оживленных дебатов о разумности предъявления обвинений Смиту?

Она знала, что он посмотрит на нее и ПОЙМЕТ.

Он был таким невежественным в течение стольких лет, но когда хотел, мог заглянуть в вашу душу. Как сказал ей Лью несколько месяцев назад, он никогда не заглядывал в нее и не вдыхал запах распадающегося брака и ее вожделения к другому мужчине, но это было лишь потому, что он ей доверял.

И когда он посмотрит ей в глаза, то увидит сквозь ложь и защиту, которую она выставила, что-то еще, и все поймет неправильно.

Она больше не была в него влюблена. Она отказалась от него в то утро, когда позвонила ему и сказала, что больше его не любит. Но... как он говорил ей: «невозможно так легко отвергнуть любовь, заботу или привязанность... какое бы слово ты ни использовала».

Теперь она знала, что можно ненавидеть кого-то или, по крайней мере, быть достаточно злой, чтобы хотеть причинить ему сильную боль, и все же, любить его или воспоминания о нем. Вот и все. Воспоминания о лучших временах, когда они были молоды, а она была центром его жизни, а не запоздалой мыслью.

Она услышала из длинного низкого здания перед собой выстрелы, и даже сквозь стены здания, крики боли и страха.

В один неподвластный времени миг ей явилось видение. Она знала, что это было видение, и оно было похоже на истинное видение, а не просто на призрачную картину перед ее мысленным взором. Она стояла рядом с Келли и Би-Джеем, одетая в черное, и смотрела в открытый гроб. Его лицо было спокойным и неподвижным, и бесстрастным. Он действительно выглядел так, словно просто спал.

Она наклонилась, прижалась губами к его губам и поняла, что он ушел и никогда не вернется.

Ей хотелось закричать. Это было несправедливо. Что бы ни случилось, что бы она с ним ни сделала, что бы он ни говорил, сколько бы раз ни отталкивал ее, он всегда к ней возвращался.

Однажды ночью, вскоре после того как они поженились, когда она рассказала ему о кошмарах, в которых он умер после той драки в студенческом общежитии, вместо того чтобы прийти в себя, он сказал:

– Этого никогда не случится, детка. Я всегда буду возвращаться к тебе. Несмотря ни на что. Где бы я ни был, я всегда вернусь.

Только он солгал и оставил ее.

Затем она побежала по влажной траве, мгновенно сбросив туфли, и по ее щекам потекли горячие слезы молодой девушки.

ГЛАВА 11: ПОСЛЕДСТВИЯ

23 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Меня зовут Уильям Мейтленд. Официально я – помощник прокурора штата в Джексонвилле, штат Флорида. Неофициально я ЯВЛЯЮСЬ прокурором штата в том, что касается повседневной работы, или был им. Наверное, я умираю. Я был застрелен сумасшедшим полицейским среди целой толпы других вооруженных полицейских, которые не смогли меня спасти.

Я почти уверен, что полицейский, стрелявший в меня, Шон Смит, у которого есть к несчастью привычка стрелять людям в спину, получил пулю в голову, потому что я истекаю кровью, как сумасшедший, я ничего не вижу из-за крови, залившей мои глаза, и лежу на полу. Я пытаюсь пошевелиться, но чувствую, что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Интересно, сколько времени требуется, чтобы умереть, и на самом ли деле ты понимаешь, что происходит, когда уходит твоя жизнь.

Я вспомнил, несколько нелепо, отличный фильм под названием «Красота по-американски», который видел несколько лет назад, заканчивающийся тем, что главному герою выстрелили в голову, и он умирает, говоря, что момент смерти длится целую вечность.

В фильме главный герой говорит, что момент смерти – это загробная жизнь, и вы проводите вечность, заново переживая свою жизнь, прежде чем свет погаснет навсегда.

Интересно, правда ли это, и когда я начну долгое путешествие назад через все моменты своей жизни?

Должно быть, это уже началось. Сквозь кроваво-красный туман я вижу черты женщины, которую любил в течение двадцати лет, и которая в ответ убедила, что любит меня, а затем уничтожила, отдав свое тело и любовь другому мужчине. Было бы хорошо, если бы я мог вновь пережить те дни, когда мы встретились и когда у нас был счастливый брак.

Очень жаль, что я не верю в реинкарнацию или второй шанс. Если бы я мог вернуться назад и учиться на своих ошибках, я бы никогда не пошел работать в прокуратуру.

Один человек, которого я уважаю, однажды сказал мне, что все мы – орудия в руках Бога, и что я, как прокурор, служил более великой цели, облегчая человеческие страдания и уравновешивая чаши правосудия.

В глазах Бога, указал он, эта роль была больше чем просто роль мужа для прекрасной Дебби и отца для Келли и Би-Джея. Я пожертвовал шансом на простое счастье, ради служения Богу.

На самом деле я не верю в Бога и еще меньше – в Небеса, но, если ошибаюсь и окажусь где-нибудь на облаке, глядя в лицо Всемогущего, я уже знаю, что скажу ему: чтобы он пошел к черту и просто вернул мне жизнь, которую у меня отнял. А если он соберется наказать меня за богохульство, пусть попробует причинить мне еще больше боли, чем причинил уже.

Я не думаю, что даже Бог мог бы сделать это.

Я знаю, что он не сможет, когда приближается красивое лицо Дебби. По ее лицу текут слезы, и я задаюсь вопросом, не умер ли я каким-то образом и не смотрю ли с небес?

Пока во мне воюют воспоминания, я знаю, что ненавижу ее. Господи, как же я ее ненавижу, но сейчас какое-то время просто буду любить ее и ее память. Может быть, я даже буду делать это вечно, если этот фильм об американской мечте был верен.

***

23 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА – 8:12 ВЕЧЕРА

– Пустите меня, ублюдки, пустите.

Она боролась с двумя мужчинами, хватавшими ее за руки и пытавшимися удержать подальше от кровавой сцены на полу. Один был черный, а другой – белый. Она плакала, наблюдая за телом, которое она так хорошо знала, покрытым кровью и корчащимся на полу под хваткой двух или трех полицейских, пытающихся его удержать.

Повсюду были тела. Билл лежал с окровавленной головой. В паре метров от него распростерлось на полу тело, которое, должно быть, было Шоном Смитом. Он был весь залит кровью, сочащейся, казалось, из дюжины мест. К счастью, он лежал лицом вниз, потому что из большой дыры на затылке сочилась кровь и нечто белое.

Справа от Билла и других мужчин на полу сидел крупный чернокожий мужчина. Белый коп держал его, откинувшегося назад, а другой прижимал свою руку к руке черного копа, давившей ему на живот, в то время как вокруг их пальцев текла кровь.

Двое мужчин держали высокого худого полицейского с редеющими каштановыми волосами. Он судорожно вдыхал и выдыхал. Большой лысый коп говорил:

– Вдыхай и выдыхай, не напрягаясь, Фил. Если запаникуешь, то упадешь в обморок, а тебе необходимо бодрствовать. Держись. Спасатели будут здесь через пару минут, не больше.

Дебби попыталась пнуть по яйцам одного из копов, державших ее, но он повернулся так, что ее удар скользнул по его ноге.

– Отпустите меня, сукины дети. Отпустите меня. Это – мой муж.

Коп, державший ее за левую руку, уставился на нее и на мгновение ослабил хватку, и этого оказалось достаточно. Она вырвала руку из его хватки и дернулась достаточно сильно, чтобы вырваться из рук второго полицейского. Она бросилась на окровавленное тело Билла.

Там было так много крови, так много проклятой крови.

Двое полицейских, державших его за нижнюю часть тела, упали назад, и она притянула его голову к себе. Она почувствовала массу крови, сделавшей его затылок скользким на ощупь, но заставила себя потянуть его, пока его голова не уперлась ей в плечо.

– Ты – идиот, – закричала она в гневе и страхе. – Почему? Почему?

– Просто... глупость... полагаю...

Она чуть не уронила его, отбросив голову на бетонный пол, но сумела прийти в себя и обхватила руками его голову, позволив ему откинуться назад, чтобы она могла видеть его открытые глаза сквозь пленку крови, покрывавшую его лицо.

– Билл, ты жив!

– Господи Иисусе, – сказал один из полицейских, державший его за ноги. – Господи Иисусе, я думал, ты умер. Я думал, это были предсмертные судороги...

Билл посмотрел прямо на него, и невероятно, но на его окровавленных губах мелькнула слабая улыбка.

– Заключение... о... моей...

Он глубоко вздохнул и выпустил кровавые пузыри

–.. .смерти... было...

Каким-то образом она прочитала его мысли и поняла, что он хочет сказать. То, что они были женаты и прожили вместе двадцать лет, не делало это чем-то волшебным. Она просто знала его и то, как работает его мозг.

–.. .сильно преувеличено... – сказала она.

Он улыбнулся, и от этого ее слезы потекли еще сильнее.

Чернокожий полицейский убрал ее руки с его затылка и поднес к кровавому месиву носовой платок. Смахнув кровь, он обнаружил достаточно глубокую, чтобы в нее можно было засунуть палец, длинную рану, идущую от правой стороны затылка к правому виску.

Она не могла заставить себя, но полицейский надавил внутрь и через мгновение сказал:

– Рана глубокая, но череп не пробит. Никакой грязной мозговой дряни, просачивающейся наружу. Мейтленд, ты – самый удачливый ублюдок, который когда-либо ходил по земле.

– Тогда почему... – спросила она, все еще боясь поверить, надеясь, что то, что она видит, не было реальностью.

– Вокруг головы, шеи и лица больше кровеносных сосудов, и они расположены ближе к поверхности, чем где-либо еще в человеческом теле. Ты чертовски сильно истекаешь кровью, когда пуля проделывает в твоей голове борозду такого размера, но не думаю, что он истечет кровью до смерти. Нам нужно стереть кровь. Я принесу из ванной салфетки. Мы должны очистить его достаточно, чтобы убедиться, что больше нет пулевых отверстий в его голове или где-либо еще. Не могли бы вы поддержать его, пока я не вернусь?

Она не ответила, лишь крепче обняла его. Даже сейчас какая-то ее часть злилась на него. Какого черта он так бесцеремонно рисковал своей жизнью, жизнью отца своих детей, жизнью бывшего мужа своей бывшей жены? Как будто ему было все равно, чем он рискует, пока «делает все правильно».

Но это были только слова. Она достаточно часто говорила с ним о его последних воспоминаниях об отъезде отца, чтобы понять, почему они так глубоко резонировали в его уме и сердце. Хорошо это или плохо, но они оставили шрамы и сформировали того человека, которым он стал.

«Но, черт возьми», – подумала она, – «в какой-то момент ты ведь должен повзрослеть. Невозможно быть крестоносцем, идущим на битву со злом и не заботящимся о том, что потеряешь свою жизнь в процессе». Это было можно, пока холост, но, когда женился, когда принес в мир две жизни, ты теряешь свободу выбрасывать свою жизнь в грандиозных жестах, а казалось, что он никогда не вырастет достаточно, чтобы понять это.

Она была лишь наполовину саркастична, когда, обращаясь к матери и детям, называла его Святым Биллом. Иногда она думала, что это все равно что выйти замуж за светского святого. Все, кто заглядывал сюда со стороны, говорили «ооо» и «аааа» о том, как чудесно быть замужем за таким благородным существом.

Но на самом деле это означало, что она никогда не имела больше, чем его часть. Как бы он ни клялся, что любит ее и их детей, поступки доказывали иное. Что касается его образа жизни, то за последние десять лет он снова и снова доказывал, что больше заботится о том, чтобы жить в соответствии с мифической легендой о своем отце, чем о благополучии людей, которых, по его словам, любит больше всего.

Она крепко прижала его к себе, прижимая его голову к своей груди, и знала, что если бы они не вырвали друг другу сердца, он бы пошутил, что шанс ощущать ее делает смерть почти стоящей.

Но они больше никогда так не пошутят. Она все еще могла прижимать его к себе и радоваться, что ей не придется звонить Келли и Би-Джею и говорить, что их отец умер у нее на руках.

Он пытался повернуться в ее руках, а она попыталась его удержать. Она поняла, почему копы пытались его удерживать. Могли быть и другие травмы, повреждения позвоночника, и в таких ситуациях общим правилом было держать жертву как можно более неподвижной, но он продолжал выкручиваться.

– Билл, постарайся не шевелиться. Даже если пули не задели ничего жизненно важного, – и тут она не смогла сдержать улыбки, – и если они попали только в твой мозг, не задев ничего жизненно важного, ты не должен двигаться. Лежи спокойно, пока не прибудет служба спасения.

Он слабо улыбнулся в ответ, сумел поднять дрожащую руку и вытер кровь с глаз.

– Я чувствую себя... как дерьмо... и голова кружится... но я не умираю.

Она позволила ему повернуться, и он увидел, как копы поддерживают человека, которого они называли Филом.

– Вот дерьмо! – тихо сказал он. – Фил! Фил!

Его голос все еще был слабым, но большой лысый мужчина, помогавший держать Фила, услышал и указал на Билла. Фил поднял голову, увидел его, и его глаза расширились от удивления.

– Я думал, ты умер, – его голос свистел, когда он говорил, а потом он закашлялся кровью. Он хватал ртом воздух.

– Что?

– Одна из пуль Шона, должно быть, пробила легкое. Но по крайней мере, он не попал в сердце. А ведь целил туда.

Билл посмотрел на чернокожего полицейского, чья кожа начала приобретать бледно-серый оттенок, в то время как поток крови продолжал хлестать вокруг белых и черных пальцев, пытавшихся сдержать его, теперь заталкивая бумажные полотенца против растущей волны красного.

– Джеймс?

Чернокожий полицейский посмотрел на Билла и покачал головой.

– Ты знаешь, что ты – настоящая заноза в заднице, не так ли, Мейтленд? Или, во всяком случае, боль в животе.

– Извини.

Джеймс глубоко вздохнул и сплюнул на пол.

– Виноват он, и он за это заплатил.

– Что...?

Большой лысый коп посмотрел на окровавленный труп на полу, потом на Билла.

– Ты жив благодаря Филу. Я думаю, что это его выстрел попал Шону в шею, во всяком случае, достаточно, чтобы пуля, которая должна была разбрызгать твои мозги по всей этой комнате, попала в затылок и соскользнула. Но Шон не собирался сдаваться. Он повернулся и выстрелил в Фила, в то время как я стрелял в него вместе с полудюжиной других.

– Он направил на меня пистолет, и я подумал, что умер, когда в него выстрелил Джеймс. Должно быть, мы перестали стрелять, потому что ничего не слышали, пока Шон не воткнул свой Глок в жирное брюхо Джеймса и не выстрелил. Когда Джеймс упал, мы вновь начали стрелять, и он, наконец, упал. Сукин сын. Нам пришлось вколотить ему в мозг две пули, чтобы окончательно его свалить.

Лысый коп посмотрел на тело, из которого вытекала кровь и мозговое вещество, и Дебби на мгновение показалось, что на его лице промелькнула тень грусти.

– Он был крутым сукиным сыном. Глупым, но жестким. Во всяком случае, это то, что я помню. Все произошло довольно быстро.

Билл слегка повернул голову и посмотрел на Дебби. Она схватила пару бумажных полотенец и стирала кровь с его лица. Он с трудом сглотнул.

– Черт... У меня кружится голова, детка.

Она заставила себя не отвечать. Он все еще был в шоке. «Детка» не означало того, что было когда-то.

– С тобой все будет в порядке, Билл. У тебя крепкая голова, но эта пуля, должно быть, сильно сотрясла мозг.

Он закрыл глаза, а потом резко открыл, глядя ей прямо в глаза.

– Что... что ты здесь делаешь, Деб?

Ее сердце подпрыгнуло в груди. Этого вопроса она и боялась. Как она могла ответить?

– Я... Патрик Лири сказал, что сегодня вечером ты встречаешься с копами.

– И что?

Он снова впадал в это проклятое настроение допрашивающего.

– Почему ты здесь?

Он ее не отпустит.

– Помнишь, я говорила, что у тебя не хватает здравого смысла бояться того, чего тебе следовало бы бояться. Я думаю... я просто хотела быть рядом.

– И ты собиралась стать моим телохранителем?

– Нет, ублюдок. Я... я беспокоилась о тебе. Теперь ты счастлив? Ты вытянул это из меня. Я беспокоилась о тебе. У тебя двое детей, которые тебя любят, а у тебя не хватает ума защитить себя ради них.

– Так ты была здесь ради наших детей?

– Почему тебе надо быть прокурором именно сейчас, Билл?

– Просто пытаюсь понять. Почему ты плачешь по тому, кого больше не любишь?

Она закрыла глаза, а когда открыла их, комната была полна полицейских, спасателей, пожарных и высокопоставленных чиновников из Офиса шерифа. Двое спасателей наклонились и пытались отделить ее от Билла, но она крепко удерживала его.

– Я сказала, что больше не люблю тебя таким образом, Билл, а не что вовсе тебя не люблю.

Его оттаскивали от нее, и ей пришлось дать волю последним словам:

– Я пришла сюда сегодня вечером, Билл, потому что знаю тебя. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой. Ты сделал то, что делал всегда, потому что ты – такой, какой есть. Я просто... забыла... кем ты был. На время.

Она отпустила его, отняв окровавленные руки, в то время как двое санитаров уложили его на свернутое одеяло. Она наклонилась и поцеловала его в окровавленный лоб.

– Мне жаль, что я забыла, Билл.

Он посмотрел на нее, и на этот раз она не смогла его понять.

– Мне тоже, Дебби.

Затем комната погрузилась в организованный хаос, когда спасатели окружили трех раненых и попытались отогнать тех, кто ухаживал за ними. Дебби отступила назад и посмотрела на свои руки и платье. Господи Иисусе, она была в полном беспорядке. Она знала, что через несколько минут снаружи будут толпиться телевизионщики. Ей нужно было позвонить Келли и Би-Джею. Если они услышат первые сообщения о том, что их отца застрелили, а она появится в новостях вся в крови, это будет выглядеть не очень хорошо.

Наблюдая за тем, как санитары очищают его голову и лицо, осторожно поворачивают и осматривают на предмет других повреждений, она заметила, что от правой задней части головы, идущей почти до виска, осталась только глубокая рана. Рана была поверхностной. Он будет жить, и она поняла, что только сейчас выдохнула воздух, который, казалось, задерживала с той секунды, как услышала первые выстрелы.

Значит, видение было ложным. Оно казалось таким реальным, но это был просто ее разум, играющий с ней шутки.

Принесли каталки, опустили одну и с помощью троих мужчин подняли его на нее. Затем его подняли до уровня талии и, разговаривая по рации, стали подталкивать каталку к выходу. Она направилась к нему, но остановилась.

Когда это происходило, когда все, казалось, изменилось навсегда, она обнимала его, не задумываясь. Как будто последних шести месяцев... последних четырех лет... никогда не было, но они были.

Теперь, думая о том, чтобы подойти к нему и взять его за руку, она поймала себя на мысли, как это будет выглядеть для окружающих ее мужчин. Если они знают, что произошло, не подумают ли они, что зрелище изменяющей жены, держащей за руку раненого мужа, – это просто шоу для толпы?

Она шла рядом, не прикасаясь к нему.

– Хочешь, я поеду с тобой... в машине «скорой помощи»... в больницу, Билл?

Он взглянул на нее, идущую чуть позади носилок.

– Нет, все в порядке.

Она ожидала этого, но...

– Со мной все будет хорошо, Деб. Я хочу, чтобы ты нашла Келли и Би-Джея. Пусть знают, что со мной все в порядке. В телевизионных и радиопередачах могут сказать, что я умер.

Он сосредоточился на ее глазах.

– Я в порядке, Дебби, правда. Со мной все будет хорошо. Я уже не буду таким милым, как раньше, но...

Если бы она сказала то, что на самом деле было у нее на уме, то боялась, что снова сломается, поэтому заставила себя улыбнуться и сказала:

– Что ж, тогда невелика потеря.

Он ухмыльнулся в ответ.

– Пока, Деб. Поцелуй за меня детей.

Потом его вытолкали за дверь, и она осталась наедине с толпой незнакомых мужчин. Они осматривали ее, и впервые на ее памяти ей стало не по себе, но она подошла к большому лысому полицейскому.

– Я хотела поблагодарить вас, и передайте от меня спасибо вашему другу Филу. На случай, если вы не в курсе, я – бывшая жена Билла.

Он уставился на нее, осмотрев ее грудь, но его глаз не коснулась улыбка.

– Я знаю, кто вы. Я видел вас с ним возле здания суда, до того, как вы стали трахаться за его спиной.

– Мы развелись. Такое случается. Но я все равно хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали.

Он покачал головой.

– Я в разводе. Большинство копов разводятся. Факт жизни. Но Мейтленд не изменял вам, насколько я слышал. А вы вздрючили ему голову. Я вроде как считаю вас виноватой из-за этого. Если бы вы не напакостили ему, я не думаю, что он бы обрушился на Шона как гнев Божий. Возможно, он был бы больше похож на человека.

Она пристально посмотрела на него.

– Неважно, что вы думаете обо мне. У него – двое детей, которые ничего не сделали вашему другу. Спасибо вам ради них.

Она повернулась и вышла. Если он и сказал что-то в ответ, она не расслышала, и ей было плевать.

***

24 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА – 6 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

Я лежал на больничной койке в травматологическом отделении Медицинского центра Сент-Винсента. Я лежал не очень удобно, на боку, потому что вчера вечером довольно хороший пластический хирург зашил мне затылок, после того как меня привезли.

Пуля, которую Смит пытался всадить мне в мозг, прошла достаточно близко, чтобы стесать череп – примерно на толщину листа машинописной бумаги, как сказал один из врачей, – и они сочли своим долгом провести компьютерную томографию, МРТ и прочую ерунду, чтобы убедиться, что в результате травмы нет никаких повреждений, включая возможный отек мозга.

Потом была небольшая проблема с сотрясением мозга и комой, после того как защищая Дебби в первый раз я чуть не был убит. Я не думал об этом уже давно, и это не вызвало никаких остаточных проблем, за исключением склонности к головным болям, если я проводил слишком много времени за чтением или недостаточно долго спал. Но именно для этого изобрели Тайленол, и меня это особо никогда не беспокоило.

Другим долговременным эффектом было то, что называется безболезненной мигренью, когда через мое поле зрения мигрируют яркие вспышки света. Они также были вызваны истощением или чрезмерной нагрузкой на глаза, а врачи сказали мне, что это может быть неудобным, но не опасно.

Однако врачи, осматривавшие меня в отделении неотложной помощи Сент-Винсента, и специалисты в отделении черепно-мозговой травматологии были обеспокоены тем, что сочетание воздействия старых и новых травм могло вызвать повреждение мозга.

Итак, за последние двадцать четыре часа меня подвергли всем чертовым диагностическим тестам, о которых я когда-либо слышал, и еще некоторым, о которых не слышал. Мне зашили затылок после имплантации искусственной кости из коровы, чтобы заполнить большую борозду, дабы я не выглядел как настоящий урод, что не давало мне больше получаса непрерывного сна за каждый раз.

Время от времени я засыпал. В моем сознании то и дело всплывали обрывки сновидений прошлого вечера и сегодняшнего дня.

***

ПОЛДЕНЬ

– Папа. Папа.

Би-Джей и Келли быстро прошли через отдельную палату, приготовленной для меня Большим Человеком. За ними шла Дебби. Вокруг суетились три медсестры. Моя голова была покрыта бинтами в тех местах, где пластический хирург пытался восстановить повреждения от пули Смита. Наркотики, которые мне давали, заставляли мое сознание то вспыхивать, то гаснуть.

Я прочел выражение их лиц и улыбнулся.

– Все в порядке. На самом деле я чувствую себя гораздо лучше, чем выгляжу. Я всего лишь получил ссадину на затылке и сбоку головы, и ее уже зашили.

Когда они подошли ко мне, Би-Джей схватил меня за руку, в которую была воткнута игла, в то время как Келли стояла позади него и схватила вторую.

Я не мог сдержать слез, выступивших на моих глазах.

– Все в порядке, ребята. Хорошо, что вчера вечером там была ваша мама. Все думали, что я мертв, пока не появилась она и не вернула меня к жизни.

Они оба посмотрели на нее, стоявшую молча. Я читал эти взгляды и почти чувствовал к ней жалость. Она покончила со мной и причинила ущерб своим отношениям с детьми, о котором я даже не подозревал. Я хотел, чтобы она заплатила за то, что сделала, и только сейчас понял, что она и впрямь расплачивается за свои действия и может делать это еще долго, очень долго.

Было время, когда мне бы это понравилось, но постепенно эти эмоции становились все более приглушенными, и я понял, что хочу, чтобы у нее были с ними хорошие отношения. Это ничего не уберет и не изменит между нами, но им нужна была мать.

– Папа, ты должен перестать делать такое, – сказал Би-Джей, – У меня и так было достаточно проблем с тобой, когда тебя начали называть Ангелом Смерти, но теперь... Я никогда не добьюсь ничего от девушек, если каждая, с которой я буду пытаться переспать, начнет бояться, что за каждым нашим шагом будут следить Небеса.

Келли без особого энтузиазма хлопнула его по плечу.

– Он такой идиот, папа, но он прав. Ты должен перестать попадать в подобные ситуации. Мне приходится беспокоиться о том, чтобы рядом с тобой не было искательниц выгоды и шлюх, чтобы они воспользовались тобой во время твоего долгого отсутствия, так теперь еще приходится беспокоиться о том, что какой-нибудь коп может тебя застрелить.

Я покачал головой, насколько мог, и сказал:

– Простите, ребята. Я не ожидал, что все так обернется, но это – моя работа. Ничего подобного, вероятно, больше никогда не повторится.

– Он прав, – сказала Дебби, это были ее первые слова, с тех пор как она вошла в комнату, подойдя к моей кровати. – Мы были женаты почти двадцать лет, и более десяти из них он работал прокурором – ничего подобного раньше не случалось. Скорее всего, этого больше не повторится.

Мы обменялись взглядами, которые дети не заметили, и я понял, что она знает о каннибале Велака и его угрозах, и, возможно, о другом, от чего, как я всегда глупо думал, ее защищал. Я понял, что она знает о моей жизни больше, чем я когда-либо думал. Может быть, если бы я не пытался ее защищать...

Я отключил эту мысль. Что сделано, то сделано, и я не могу изменить прошлое.

Зазвонил телефон. Мои звонки и СМС должны были проверять на стойке регистрации, потому что эта чертова штука звонила почти непрерывно большую часть ночи, пока администрация больницы не дала знать дежурным медсестрам, чтобы те принимали ВСЕ звонки и просто каждые несколько часов передавали мне список, и то лишь потому, что я настоял. Девяносто процентов звонков были из СМИ, несколько – от людей из офиса прокурора штата или Общественного защитника, и один – от шерифа Найта. Ничего такого, на что я не мог бы перезвонить позже.

Мгновение спустя привлекательная темноволосая медсестра, на вид лет тридцати-сорока, быстро вошла и, наклонившись, прошептала мне на ухо:

– Звонил джентльмен, который сказал, что вы знаете его как Старика.

Она уставилась на меня с первыми проблесками тревоги на лице.

– Он сказал мне мой домашний адрес, какую музыку слушает моя дочь на своем айподе в своей спальне, и...

На ее глаза навернулись слезы, и она наклонилась ближе, шепча, глядя на Дебби и детей.

– Он... рассказал мне... о моем романе с другом моего мужа. Мы встречались только по пятницам, когда моего мужа не было в городе. Никто в мире не знает об этом, кроме... этого мужчины и меня. Этот... Старик сказал, что если вы не ответите на его следующий звонок, мой муж получит фотографии... моего друга и меня...

Она остановилась.

– Пожалуйста, ответьте на звонок. Я люблю своего мужа, что бы вы ни думали. Я не могу... он бы...

– Я приму звонок. Идите и не волнуйтесь. Он... он любит жестокие розыгрыши. Ничего он вам не сделает. Доверьтесь мне. Я знаю его очень давно. Он просто пытался привлечь мое внимание.

Дебби слышала кое-что, и в ее глазах читалась тревога. Я кивнул ей и детям.

– Извините, ребята, я должен ответить. Дайте мне минутку, но не уходите.

Через тридцать секунд телефон зазвонил снова. Я ответил. Последовала короткая тишина, щелчок, а затем слабая статика, и я услышала его голос:

– Привет, мистер Мейтленд.

– Привет.

– Надеюсь, ты поправляешься. Наши источники в медицинском отделе больницы сказали, что твои раны не были опасны для жизни, но они не хотят рисковать.

– Это был жестокий поступок.

Раздался сухой смешок.

– Возможно, ты слышал, что я могу быть жестоким, если того требует момент.

Я знал, что он убил много мужчин и женщин, видел, как мужчин пытали до смерти, как мужчин и женщин разрывали на части перед ним другие люди и животные в средневековых мучениях.

– Насколько я знаю, все это было ради бизнеса, ради дел, которые ты считал жизненно важными для твоего выживания. Мучить эту бедную женщину было недостойно.

– А что я сделал, мистер Метленд? Я физически не угрожал ни ее семье, ни ей самой. Я просто дал ей понять, что ее предательство мужа, этого бедного, слепого, трудолюбивого идиота, не осталось незамеченным. Неужели ты думаешь, что уж если я через своих знакомых в течение нескольких минут обнаружил ее прелюбодеяния, то ее бедный слепой муж никогда не наткнется на это?

Последовало короткое молчание. Снова помехи на линии и щелчки.

– Ты думаешь, это было жестоко? Дать ей шанс спасти свой брак, возможно, избавить мужа от... боли, которую ты слишком хорошо знаешь? Скажи, что такого ужасного я сделал?

Он был так же умен, как и хладнокровен, и возможно, из-за всего этого даже еще более опасен. Когда у вас есть почти безграничная власть, и вообще нет морального компаса, нет никаких пределов тому, что вы можете совершить.

– Зачем ты звонишь?

– Просто чтобы проверить. Когда мы услышали, что тебя чуть не убили, меня известили, и мы провели расследование. По-видимому, это – просто поступок съехавшего с катушек человека, так что, мне нечего делать. Я рад, что ты вышел почти неповрежденным. Мне сказали, что пулевое ранение не должно оставить заметного шрама.

– Как всегда, твои источники безупречны. Я благодарен тебе за то, что ты продолжаешь за мной присматривать.

Последовало еще одно молчание, на этот раз более продолжительное.

– Ты знаешь, что я никогда ничего не любил в этой жизни, кроме одного человека. А теперь я ничего не люблю, потому что он умер, не оставив наследника, а вместе с ним умер мой род. Но благодаря тебе он умер с достоинством и с миром. Ты не знал, кто он такой, и у тебя не было причин обращаться с ним так, как ты это делал, но ты сделал это из-за того, кто ты есть. Я никогда не смогу вернуть тебе долг в этой жизни, но могу попытаться.

– Я уверен, ты слышал о Мексиканском картеле, чей человек должен предстать перед судом в США.

– Да, и Картель уже выступил против любого, кто, по его мнению, примет участие в этом преследовании. Мне кажется, я знаю больше, чем ты.

– Да?

– Они уже строят планы на будущее, и есть одно, чего они боятся.

Когда я не ответил, он сказал:

– Тебя. Среди многих бедных в Мексике и соседних странах Ангел Смерти приобрел мифический статус. Мексиканцы странно относятся ко всему, что связано со смертью, а Ангел Смерти накладывается на доколумбовские мифы о богах смерти. Руководство Картеля надеется, что суд не перенесут в твой офис.

– Они боятся медийного мифа?

– Для тех, кто в них верит, мифы реальны, и, если дело дойдет до тебя, Картель столкнется с очень реальной опасностью.

– Они столкнутся с опасностью?

– Они не могут позволить тебе поддержать обвинение их человека. Они так сильно потеряют лицо, что появятся соперники, потому что миф об их непобедимости будет разрушен.

– Если они убьют меня, это решит проблему.

– Верно, но если они попытаются и потерпят неудачу...

Я подумал об этом, затем сказал:

– Этот путь между здесь и там все еще долгий, но он поднимает вопрос, который мы должны обсудить.

– Тебе не нужно ничего говорить. Если они пойдут против твоей семьи, то заплатят.

– И я стану твоим, а ты будешь мной владеть.

– Да.

– Приемлемо. Если они нападут на мою семью, моя жизнь все равно закончится. А если нападут в меня...

– Защита твоей семьи гарантирована, даже если нам придется убить их всех до единого.

– Договорились. Я был бы тебе очень признателен, если бы ты присмотрел за моими делами. И если они уничтожат мою семью и меня самого... обрушь на всех них ад...

– До последней капли крови, моей и всех, кто последует за мной.

– До свидания.

– До свидания, мистер Мейтленд.

Я тихо повесил трубку. Всякий раз, когда я разговаривал с ним, в тех редких случаях, когда это случалось, я всегда чувствовал, что попадал в другое царство бытия, настолько далеко, насколько это возможно в реальном мире, где работают с девяти до пяти, в котором живет большинство людей. Это не было приятным опытом, но я этого не просил. Я просто проявил милосердие к другому человеку и оказался в ловушке темного и смертельно опасного мира, частью которого быть не хотел.

Но Старика, который чувствовал себя в долгу передо мной, нельзя было, ни уговорить, ни запугать, чтобы он оставил меня в покое. Это было все равно что идти по темному лесу и наткнуться на огромного и опасного волка, идущего по твоим следам и набрасывающегося на все, что тебе угрожает. Может быть, вы и не нуждаетесь в его защите, но как вы его отзовете? Это был трюк, который я не понимал больше семи лет. А может, и не пойму никогда. Пока он не умрет, и, надеюсь, те, кто последует за ним, не будут чувствовать себя обязанными мне.

Но сейчас присутствие огромной, темной и опасной преступной организации, прикрывавшей мою спину, когда я смотрел на свою бывшую жену, сына и дочь, заставляло меня чувствовать себя лучше.

Когда я махнул рукой, и они подошли обратно к моей кровати, Дебби тихо спросила:

– Кто это был?

– Просто... человек, беспокоящийся о моем благополучии. Он, в некотором роде, друг.

– Я думаю, что все в мире слышали о том, что произошло, – взволнованно сказал Би-Джей. – Я настроился на французский канал вещания, который поймал на DirесtTV у моего друга, и попал на передачу новостей. Я не мог понять, о чем они говорят...

– А мог бы, если бы внимательно слушал на уроках французского, – вставила Келли. Как обычно, Би-Джей ее проигнорировал.

– Единственные уроки, на которые обращаешь внимание ты, это – «Сексуальное образование», – сказал Би-Джей, продолжив: – В общем, там показали папину фотографию и несколько снимков подстреленных людей, выносимых из полицейского участка, и я услышал по-французски, как мне показалось, Ангел смерти, и помню, что услышал его имя – Уильям Мейтленд. Франция! Его показывали по французскому телевидению. Ты можешь в это поверить?

– Да, в это я поверить могу, и уверена, что во Франции найдутся те, кто будет очарован, услышав о том, как ваш отец соприкоснулся со смертью... некоторые в особенности.

Все мы уловили в ее голосе лед. Двое младших Мейтлендов не смогли сдержать улыбки. Я сохранял нейтральное выражение лица. Я знал, что она ревнует меня к Алине, но не понимал, насколько сильно.

То, что произошло потом, не могло повториться и за миллион лет. Это было невозможно, но иногда случаются и невероятные совпадения.

Зазвонил телефон. Я проигнорировал его, но через мгновение в дверь снова просунула голову привлекательная медсестра.

Наверное, после последнего раза она не стала рисковать.

– Мистер Мейтленд, у телефона какая-то дама, кажется, француженка. Она говорит, что ее зовут Алина. Не хотите ответить на ее звонок? Я поставила ее на удержание.

– Дайте мне ее.

Как будто мы с Дебби были единственными людьми на свете.

Я вспомнил, когда она в последний раз так смотрела на меня. Это случилось, когда она застала нас с Эми Сандерленд трахающимися на яхте Си-Си. Тогда я без всякой причины почувствовал себя виноватым, но теперь не чувствовал. Я просто прокрутил в памяти, как она кинулась на помощь Дугу в вечер той церемонии в УСФ, и заставила меня почувствовать то, что я ощущал тогда.

Я выдержал ее взгляд и сказал:

– Привет, Алина.

В ее глазах была ужасная боль, но я превратил свое сердце в камень. Она больше не имела права страдать из-за того, что я делал.

– Билл, с тобой все в порядке?

Я думал, что боль от потери этой женщины прошла, но все было так, будто того утра, когда она оставила меня одного, никогда не было. Не помогало и то, что ее голос звучал так, будто она была в соседней комнате.

– Со мной все хорошо, Алина. Даже лучше, чем хорошо, раз я жив. Мой сын только что сказал мне, что в Париже в новостях показывали стрельбу. Я не мог поверить, что это – настолько большая история.

– Как всегда, Билл, ты себя недооцениваешь. Покушение на Ангела Смерти, перестрелка между негодяем-полицейским и целой комнатой вооруженных офицеров, по-моему, обошло весь мир.

– Что сказал Филипп о моем столкновении со смертью?

– Я... я не знаю. Он... он все еще в своем кабинете. Я услышала о том, что назвали «Резней», когда включила новости. Андре – с друзьями, поэтому я поехала на метро в центр Парижа и нашла телефон-автомат.

– Ты не хотела звонить мне с домашнего или сотового? Почему?

Последовало долгое молчание.

– Я... ты должен знать, что, когда я писала тебе это письмо, рядом со мной был Филипп. Если бы была одна и не опасалась, что он его увидит, я бы написала его по-другому.

– Чего тебе нужно было опасаться, Алина?

– Я... Билл... это другое. Я...

– Что «это», Алина? Чего ты мне не говоришь?

Впервые после стрельбы я не думал ни о себе, ни о Дебби.

– Билл... просто... помнишь, я говорила тебе, что не узнаю, выживет ли наш брак, пока не посмотрю ему в глаза. Я взглянула ему в глаза. Мы уже поговорили. Я была с ним честна, а до сих пор не знаю. Впервые в жизни я смотрю на него, а его глаза для меня закрыты.

– Ты была честна с ним. О... обо всем?

– Я была слишком честна. Я знаю, что ему больно, хотя он ничего и не сказал. Мы оба были с другими. Я думала... я надеялась... что мы сможем пройти через... мое время с тобой. У него нет причин обижаться.

Впервые я услышал в ее голосе гнев.

– Видит бог, у него было много других женщин, и, хотя он утверждает, что все было непродолжительно, я знаю, кто они... многих из них. Я видела их, видела выражение их глаз, когда мы были вместе. Я жила с этим, потому что была вынуждена. А теперь... теперь... из-за того, что я была с одним мужчиной, которого он знает, он ведет себя как раненый мученик.

– Мне очень жаль, Алина. Я не хотел... чтобы то, что мы... испортило ваш брак.

– Это не твоя вина, Билл. Ты ни в чем не виноват. Мы с Филиппом установили основные правила. Мы согласились без лишних слов, но у нас было понимание. И именно он нарушил это соглашение! Я не буду чувствовать себя виноватой из-за того, что он делал бесчисленное количество раз.

Последовало долгое молчание. Я поднял глаза и увидел, что Би-Джей и Келли обменялись взглядами. Они могли слышать только мою часть разговора... большую его часть... но они были достаточно взрослыми, чтобы сложить кусочки вместе. Я посмотрел поверх них на Дебби. Если бы взгляды могли убивать, я был бы всего лишь радиоактивным пятном на кровати, в которой лежал.

– Так... что...?

–.. .что теперь будет?.. Не знаю, Билл. Я не хочу причинять тебе боль, но у меня все еще есть к нему чувства. Мы прожили вместе жизнь, и есть Андре. Я не могу просто уйти, но не знаю, хочет ли он быть со мной. Возможно, только время покажет.

Она опять замолчала. Затем сказала:

– Я не имею права спрашивать. Я – с другим мужчиной. Я уже говорила тебе, что люблю его. Я – в его постели. Ты мне ничего не должен, но... если... Я знаю, что причинила тебе боль, уходя тем утром. Но я не могла попрощаться, прежде чем уйти. Я выбрала трусливый путь. Я не сделала ничего, кроме того, что причинила тебе боль в дополнение к тому, что сделала с тобой твоя Дебби. И все же, если...

– То, что я чувствую к тебе, не изменилось, Алина. Я не могу сказать, что произойдет, если ты решишь вернуться, но знаю, что чувствую сейчас.

– Я люблю тебя, Билл Мейтленд. Я – в постели другого мужчины и в его жизни, но я люблю тебя. Будь осторожен. Не рискуй своей жизнью, потому что она мне дорога. Будь осторожен. До свидания.

Я встретился глазами с моими детьми и понял, что в одно мгновение изменилось нечто важное. Они смотрели на меня совсем не так, как несколько минут назад, когда вошли в комнату. Их мать и я были разведены, а они были достаточно взрослыми, чтобы понять, что это значит. Они видели Алину во плоти и то, как я смотрел на нее, но, должно быть, что-то в глубине их сознания, какое-то воспоминание о том времени, когда наш брак был хорошим, оставляло слабую надежду.

А теперь она исчезла.

Я посмотрел в холодные глаза Дебби и увидел, что они блестят. Я вспомнил презрительный взгляд, который она бросила на меня, когда стояла рядом со своим высоким молодым парнем-жеребцом на сцене УСФ. Я вспомнил, каким маленьким, старым и одиноким чувствовал себя в тот момент. Только упрямая сердцевина гнева удерживала меня от того, чтобы уйти, поджав хвост.

Я вспомнил, как она велела мне заплатить кому-нибудь за секс, потому что было очевидно, что я недостаточно мужествен, чтобы привлечь своими достоинствами женщину.

Я вспомнил первые вечера, которые провел на реке, слушая в ночи шум машин, лежа один в чужой кровати и зная, что женщина, которую я любил полжизни, находится в объятиях другого мужчины. И ничего с этим поделать не мог.

Какая-то часть меня хотела ее утешить. Может быть, я не смогу ее убить. Может быть, я всегда буду любить ее, но сейчас не будет никакого утешения. Она сама навлекла все это на себя. Я выбрался из ямы без ее помощи. Пусть и она сама найдет свой путь.

Мы смотрели друг на друга, пока она, наконец, не опустила глаза и не вышла из палаты. Би-Джей и Келли смотрели на нее, когда она уходила, а потом Келли наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеку, а Би-Джей сжал мою руку.

– Нам лучше уйти, – сказала Келли, указывая на дверь.

– Да, давайте. Все это было потрясением и для вашей мамы. Прошлым вечером она подумала, что я умер или умираю.

– Она расстроена не из-за этого, – сказала Келли.

– Понимаю, но, в любом случае, завтра я, вероятно, выйду отсюда. Я позвоню вам, ребята, и буду держать вас в курсе. Ладно?