Когда мы были женаты Том 3, ч. 6

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ – МИР ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИЙ

10 ноября 2005 года

Среда, час дня.

Она вернулась со встречи с адвокатами и двумя следователями, ведущими предварительную работу над четырнадцатилетним подростком, обвиняемым в убийстве, в результате которого утонул его шестимесячный сводный брат. Четырнадцатилетний мальчик остался в ванной один с братом, и к тому времени, когда вернулась мать, она обнаружила, что он держит своего младшего брата в воде лицом вниз.

Никто еще не мог поверить, что прокурор штата серьезно относится к обвинениям в убийстве, и это почти наверняка был первый гамбит в шахматной партии в суде, но полиция должна была, по крайней мере, начать с предположения, что что-то в этом роде может произойти.

Это было чертовски угнетающе. И она чувствовала, что за последние шесть месяцев в некоторые дни у нее была такая депрессия, какую вообще только можно вынести. Семья потеряла шестимесячного ребенка, а мертвые дети всегда приводили ее в депрессию. И они, скорее всего, потеряют в пенитенциарной системе четырнадцатилетнего подростка на годы терапии, вероятно, связанной с какой-нибудь формой тюремного заключения.

И видя выражение лица матери, когда она присягала, Дебби поняла, что что бы ни случилось, ее жизнь разрушена. Что бы ни случилось с четырнадцатилетним подростком, она никогда не сможет вернуть свою жизнь туда, где та была за минуту до того, как она оставила их вдвоем в ванной.

Она взяла капучино в Старбаксе на первом этаже и направилась обратно в свой кабинет. Там будет дюжина писем и напоминаний, и она уже начала их просматривать. Но то, что было помечено сrоwnmеdiа.аbbоt@gmаil.соm привлекло ее внимание. Она щелкнула, чтобы открыть его.

Оно было датировано 11-10-2005, 9 вечера, Республика Конго:

Дебби:

Я сижу в офисе с кондиционером и печатаю это сообщение для тебя в обстановке, которая была бы прямо как дома в Джексонвилле. Кондиционер гудит, в холодильнике Вестингауз имеется кока-кола, а я смотрю по спутниковому телевидению поздний выпуск новостей Си-Эн-Эн.

Конечно, вокруг – грунтовые дороги, маленькие кирпичные домики, похожие на те, что ты видела в Нидерландах, с яркими цветами в цветочных горшках на крыльце, а следом – несколько хижин, похожих не на что иное, как на старый фильм о Тарзане. Там имеется самая настоящая фактория и общественный колодец – единственный не отравленный и не взорванный.

Если бы было утро, можно было бы выглянуть и увидеть женщин с глиняными горшками, несущими воду из колодца, удерживая их на голове. До сих пор вижу голые груди, как что-то из «Нэшнл Джиографик». Конечно, некоторые из молодых носят джинсы Guеss и мужские рубашки-поло Izоd. Это – больше не Африка Тарзана.

И, конечно, на главных грунтовых дорогах, ведущих в деревню и из нее, видны голые мужчины, висящие на деревьях, кишки которых свисают на землю. Это то, что ты вряд ли увидишь в большинстве стран мира. Очевидно, кто-то был взбешен. Отличный спорт для диких и одомашненных деревенских собак, пытающихся вытащить кишки.

Она смотрела на слова, но ей было трудно поверить, что они настоящие. За месяц, прошедший с тех пор как Клинт вылетел из Джексонвилла, реальность того, что он находится через полмира отсюда, путешествуя по жестокому и кровавому африканскому полю битвы, казалась все более и более фантастической. И было бы легче справиться с этим, если бы она могла считать это сном.

Извини, что до этого времени не связывался с тобой. Но мы – я расскажу тебе немного больше о том, кто такие «мы» – довольно много двигались, с тех пор как я сюда попал. Я узнал кое-что, но до сих пор не приблизился к беседе со «Святой».

Как я уже сказал, мы часто переезжаем. «Краун Медиа» – это компания, что платит Томасу (через минуту скажу тебе, кто он такой), и мне за то, чтобы мы были здесь и арендовали это место для себя. Его время от времени используют в различных государственных и корпоративных интересах, отсюда и удобства. Мы остановимся здесь на ночь, поэтому я и захотел ввести тебя в курс дела. Я уже сделал отчет в «Краун», так что, остаток ночи – мой.

Позволь мне сначала описать план местности. Я дал тебе приблизительное описание того, где находится этот маленький кусочек ада на Земле, но если более конкретно, то я сижу на юго-восточной окраине Демократической Республики Конго. Это – не Республика Конго. Та – к северу отсюда. Имена сбивают с толку.

Это – ничейная земля площадью шесть с половиной тысяч квадратных километров, раскинувшаяся на территории Демократической Республики, Анголы и Заира. Тут джунгли и кое-что похуже джунглей, немного земли с травой, большие водопады, все еще есть сколько-то слонов, имеются сообщения о нескольких гориллах в горах к северу отсюда. Это – прекрасная страна, если бы не люди.

Что еще более важно, тут есть золото и серебро, марганец, кобальт, медь, алмазы – много, очень много алмазов – уран, радий, железная руда и уголь. Это место – влажная мечта колониста. Так много денег здесь ждет, чтобы их вытащили из-под земли, потому что вулканическая активность подтолкнула все к тому, что можно практически просто ходить и собирать алмазы. Я слышал рассказы о том, что туземцы находят алмазы в руслах рек.

На самом деле, если бы это страна была независимой, то она стала бы Саудовской Аравией Африки. Забыл упомянуть, что имеются достоверные сообщения о том, что в нескольких милях отсюда под ногами находится ОГРОМНЫЕ запасы сырой нефти. Так почему же туземцы – люди, что на самом деле владеют всем этим, – не живут на широкую ногу?

Потому что тут чересчур много богатств. Никто не смог поставить на карту то, что ими разведано, и никто не хочет позволить кому-то другому захватить его. Томас, о котором я тебе расскажу, некоторое время работал корреспондентом и знаком с людьми из разведке. Он говорит, что те говорили ему, что в шестидесятых годах, в период, когда впервые стали известны размеры богатства, сюда приехали русские. После чего вмешалось ЦРУ, чтобы блокировать их, и в течение нескольких лет здесь шла неофициальная горячая война.

В конце концов, она прекратилась, когда оказалось, что она расширяется, а Кубинский ракетный кризис был достаточно недавним, чтобы убедить людей, что никто не хочет ядерного противостояния. Поэтому все позволили своим доверенным лицам забить на это.

В течение следующих нескольких лет, вплоть до конца двадцатых, там были наемники, связанные с американцами, русскими, китайцами, англичанами, французами и – я думаю – с кубинцами, которые некоторое время убивали друг друга и терроризировали местных жителей. А еще были наемники, работающие на пять или шесть международных нефтяных компаний, несколько горнодобывающих картелей и Бог знает на кого еще.

Плюс, конечно, здесь ведутся регулярные столкновения между войсками Демократической Республики, пытающимися сохранить некоторые претензии на эту территорию, и войсками из Заира и Анголы, желающими напомнить другим африканским странам, что претензии Демократической Республики на эту землю сильно оспариваются.

Итак, ад на Земле в том месте, что могло бы стать местным Раем. Наверное, где-то здесь имеется мораль.

Она отвернулась от монитора и открыла ящик стола. Она вытащила книжку в мягкой обложке «Всадник, скачи мимо» с автографом Клинта. С задней обложки ей улыбался Клинт. Она поняла, что у нее нет других его фотографий. Она могла бы погуглить, но там не было никаких личных его фотографий. Фотографии, где он улыбается ей за обеденным столом. Фотографий, где он лежит, расслабившись, на кровати, закинув руки за голову, улыбаясь и качая головой, как будто не мог поверить, что она, голая – в его постели. Она помнила его голос, но как долго это еще продлится? Тот спокойный, ободряющий голос, который помог ей пережить первые плохие вечера.

Она снова посмотрела на письмо.

Просто чтобы ты не подумала, что я стал каким-то геополитическим ботаником, я должен добавить, что большая часть всего этого исходит от Томаса. Томас Хайтауэр – тот самый корреспондент, о котором я тебе говорил. Ему не так уж много лет, около тридцати, но он работает в этом бизнесе почти двадцать лет. Был везде. Имеет самые увлекательные истории.

Что еще более важно, за последние двадцать лет он побывал почти в каждой зоне боевых действий, в каждой действительно плохой международной канализации. Я думаю, что у него – глаза на затылке, и он точно знает, что говорить детям, вооруженным автоматическим оружием, которые сразу же убьют тебя, едва на тебя посмотрев.

Не знаю почему, но с первой нашей встречи мы поладили. Я – полный новичок в этом деле, но он был терпелив и относился ко мне как к равному партнеру, а не как к балласту. Лично я восхищаюсь этим парнем. Я – здесь, и надеюсь выбраться отсюда живым, но он все время живет так. Я действительно не могу себе представить, на что это было бы похоже, но он потратил на это двадцать лет.

Но теперь я знаю, почему он это делает. Просто знаю, что сам этого сделать не смогу.

В первую неделю нашего пребывания здесь мы разъезжали, разговаривали с людьми, узнавали, какие наемники находятся в каких частях страны, где имеются «запретные» зоны, где никто не может быть в безопасности без вооруженного сопровождения, и даже с ним ни в чем нельзя быть уверенным.

Было воскресенье, да, воскресенье, когда мы остановились в маленькой деревушке. У нас с Томасом было трое граждан Республики, в прошлом работавших в новостных организациях в качестве гидов. А также фотограф и двое вооруженных до зубов головорезов, которые в прошлом были наемниками, пока «Краун» не купила их лояльность за деньги, достаточные, чтобы сделать их богачами в большинстве районов Африки.

Там было здание из блоков, построенное где-то в восьмидесятых годах, и жители деревни до сих пор использовали его для собраний и всего общественного. Томас заговорил с четырьмя самыми старыми жителями деревни, и хотя те и нервничали, пока, наконец, не убедились, что мы – не наемники или шпионы, они немного рассказали нам о «Святой».

Как я и думал, вся эта история с цветами, растущими там, где она прошла, была полной чушью. Во-первых, она никуда не ходила. Она находилась в инвалидном кресле, и обычно ее несли двое-четверо ее последователей. Но люди, считавшие ее богиней, всегда сажали цветы, где бы она ни проследовала, и говорили всем остальным, что те расцвели сами.

Конечно, старики, рассказавшие нам об этом, настаивали на том, что до того как цветы высаживались, они росли дико и в изобилии, что не могло быть объяснено законами природы. Итак, они сказали нам, что она была святой, и там, где она находилась, происходили чудеса, даже если чудеса и получали небольшую человеческую помощь.

Мы были в середине разговора и курили какие-то ароматные травы, сделавшие всех немного расслабленными, когда в комнате стало реально тихо. Я посмотрел вперед и увидел четверых мужчин. На самом деле детей. Я думаю, что пара была подростками, а двое других выглядели на двадцать лет. Все они были вооружены автоматами Калашникова. Они нацелились на нас, и двое наших головорезов дышали очень медленно и держали руки подальше от оружия.

Двое деревенских старейшин встали, почтительно поклонились и заговорили, не поднимая головы. Я мог бы сказать, что начальником был наемник, выглядящий самым старшим – он был одет в какую-то военную куртку и знаки отличия, которые могли быть как настоящими, так и купленными в магазине военно-морского флота. Его голова была выбрита наголо, а на черепе виднелись какие-то племенные татуировки.

Томас похлопал меня по руке и, опустив голову, прошептал, что никогда нельзя смотреть солдатам прямо в глаза. Это – знак неуважения. Я опустил голову, но через мгновение почувствовал, что Томас встал и отодвинулся от меня. Я слышал, как он говорит на диалекте местного племени или на каком-то лингва-франка, которым пользовались местные племена. Солдаты – или их главный– ответили ему, и они с минуту говорили.

Потом Томас позвал меня и велел взять с собой рюкзак. Я очень осторожно встал, взял одной рукой рюкзак и понес его вниз. Старший что-то сказал, и я посмотрел в его сторону, но не прямо в глаза.

– Они говорят, что считают нас шпионами, – сказал Томас. – Я показал им свои бумаги от «Краун» и думаю, что он умеет читать, но они немного суховаты. Тогда я сказал ему, что ты – известный писатель, написавший книгу о борьбе людей за контроль над своими природными богатствами, и что ты сделаешь его знаменитым во всем мире. Я не знаю, фотографировали ли его когда-нибудь, так что, это довольно пьянящая идея.

Что-то сказал староста, и Томас перевел:

– Вынь свою книгу. Покажи свою фотографию на обложке.

Я осторожно протянул ему книгу и указал на свою фотографию на обороте. Он улыбнулся, увидев на обложке ковбоя. Я думаю, что Старый Запад завоевал мир.

Это, казалось, сломало часть льда, и Томас залез в наши запасы, вынув несколько видеоигр, несколько DVD-дисков, несколько коробок шоколада Gоdivа и две коробки кубинских сигар. Плюс две бутылки дешевого скотча. Мы еще немного поговорили, и мне показалось, что нам удалось пройти по краю.

Они уже собирались уходить, когда предводитель, взглянув на наших проводников, что-то сказал одному из своих людей, и те рассмеялись. Я заметил, что все остальные напряглись. Его человек направил автомат на Джулиану, бывшую в паре с мужем. Джулиана выглядела неплохо. Немного тяжеловата, но для женщины под сорок у нее было красивое тело. Она носила плотные объемистые рубашки и длинные платья, которые совсем не открывали ее ног. Ее муж Роберто начал подниматься, но один из наших телохранителей положил руку ему на плечо и удержал на месте.

Томас встал между ними и протянул еще одну коробку сигар, но старший покачал головой и снова указал на Джулиану. Она перевела взгляд с него на Томаса, потом на мужа. И я понял, что происходит. Трое солдат, стоявших позади вожака, направили свои автоматы на двух наших телохранителей. Томас сделал жест, и один из телохранителей ударил пистолетом по затылку Роберто. Тот застонал и рухнул в кресло, а телохранитель удерживал его, сковывая руки.

Томас поднял руки ладонями вверх в жесте умиротворения и попятился к столу, за которым мы сидели, не сводя глаз с лица лидера.

– Отойди, – прошептал он мне, – вот так, с вытянутыми руками. Продолжай улыбаться.

Мы попятились к своим стульям и сели. Мы подняли глаза и увидели двух солдат с автоматами Калашникова, все еще нацеленными на нас, стоящих по обе стороны от Джулианы. Один протянул руку вокруг нее, чтобы обхватить ее грудь, а затем сжал. Все рассмеялись. Вожак подошел к ней сзади и что-то сказал.

Она глубоко вздохнула и посмотрела на мужа, который все еще был без сознания. Потом посмотрела на Томаса и, наконец, на меня. Я запомню этот взгляд до последнего дня своей жизни. Она повернулась и вышла вместе с ними. Ее не принуждали, не тащили, не били. Она вышла свободно.

Через несколько минут мы услышали, как из деревни выезжают джипы. Роберто уже начал приходить в себя, но вдруг вскрикнул и вскочил, сбросив хватку телохранителя и бросившись к входной двери. Томас поймал его и швырнул на грязный пол. Двое телохранителей связали его и заткнули рот кляпом. Но, в конечном итоге, он лежал в грязи и плакал.

Томас прочитал выражение моего лица и сказал:

– Если бы он кинулся за ней, они, вероятно, вернулись бы и убили всех нас.

– У нас есть оружие и люди, которые умеют им пользоваться. Если понадобится, я и сам справлюсь. На этот раз они не застанут нас врасплох.

– Их больше четырех, а даже если мы убьем их всех, то всего через неделю станем мишенями. У нас никогда не будет шанса найти Святую.

– А это так важно? Важнее, чем Джулиана?

Томас был моложе меня, но в тот момент казался очень старым.

– То, что случилось с Джулианой, ужасно. Я тоже был ее другом. А с Роберто мне придется столкнуться позже. Но в том, что только что произошло, нет ничего необычного. За исключением того, что это случилось с нашим другом. Здесь это происходит каждый день. Большинство женщин подвергаются изнасилованиям, причем некоторые – многократным. По всей стране от изнасилований рождаются ублюдки. Это – тактика для деморализации туземцев, но также – и часть пакета льгот для бойцов. У них имеется свобода изнасиловать любую женщину – абсолютно любую – что им приглянется.

– Это продолжается уже много лет и будет продолжаться дальше. Причина этого в том, что здесь нет ни закона, ни порядка, и это потому, что никто не знает того ужасного, что здесь совершается, если не с соучастием правительств крупных стран, то с их благосклонного пренебрежения. И единственное, что когда-либо это остановит, – это общественное отвращение в демократиях, таких как США и Европейские державы, и их давление на русских и китайцев. Так что, да, мы должны найти Святую и сделать ее наглядным примером для всего того ужасного, что здесь творится.

На следующий день мы последовали за солдатами туда, где они разбили лагерь. Мы нашли на остатках костра обнаженное, обгоревшее тело Джулианы. Ее изнасиловали, бросили в огонь, когда закончили с ней, и выстрелили в голову, вероятно, когда она слишком громко кричала.

Мы похоронили ее в тихой роще у ручья, достаточно глубоко засыпав камнями и надеясь, что ее тело не выкопают звери. А потом оставили ее там.

После я узнал, что Томас сверг несколько правительств и ликвидировал несколько ужасных групп по торговле людьми по всему миру. Он хорош в том, что делает. Но, как уже сказал, я бы не смог такого сделать. До сих пор я иногда вижу во сне лицо Джулианы.

Мы разбили лагерь в двадцати милях отсюда на небольшой поляне. Роберто держали связанным по рукам и ногам. Когда мы вытащили наш джип и грузовик с припасами на поляну, наши охранники вывели его и позволили ему посидеть у нашего костра, пока мы готовили кофе и ели сухие пайки с черного рынка, которые теперь являются официальным меню для большинства армий в полевых условиях в любой точке мира.

Роберто не произнес ни слова, с тех пор как очнулся и обнаружил, что Джулиану увели. И никто не позволял ему прикасаться к оружию. Его отпускали поесть и выпить кофе, но держали под пристальным наблюдением. Он по-прежнему не говорил ни слова.

Я покинул группу и направился к краю отсвета от костра. Район населен достаточно хорошо, так что, большие кошки и другие животные, которые могут убить человека, в основном ушли, но были еще дикие собаки и гиены и несколько самых смертоносных змей в мире, а также крокодилы и бандиты-изгои. Поэтому я, стоя и глядя в темноту, имел на бедре сорок пятый калибр, а в руке – дробовик двенадцатого калибра.

Сзади ко мне подошел Томас, издавая достаточно шума, чтобы не застать меня врасплох.

– Я говорил, что ты увидишь ужасные вещи. То, чего никогда не сможешь забыть. Но у тебя – талант. Ты можешь написать книгу, которая заставит других увидеть то, что видел ты, и почувствовать то, что ты чувствовал. Я хорошо умею привлекать внимание людей, но ты должен ткнуть им это в лицо и сделать так, чтобы они не могли забыть того, что здесь происходит.

– Твое доверие мне льстит... но...

–.. .Но Джулиана мертва, и ничто не вернет ее обратно, верно?

Я отвернулся от темноты и посмотрел в его старые глаза.

– Не только это. Никто никогда не заплатит за ее убийство. Для Роберто не будет никакого облегчения. Ублюдки, сделавшие это, будут продолжать насиловать и убивать и, возможно, доживут до глубокой старости. Даже если мы поднимем по всему миру общественное мнение, этим ублюдкам сойдет с рук изнасилование и убийство Джулианы только по той причине, что они имели физическую возможность. Я ненавижу жить, зная это. Я имею в виду, умом я понимаю, что так происходит, но все это было по-другому. Я был ТАМ. Я смотрел ей в глаза, когда ее уводили. У меня было оружие, а я ничего не сделал.

Он подошел ко мне сзади и положил мне на плечо руку.

– Когда я учился в средней школе в Огайо, наш учитель английского заставил нас провести несколько месяцев за чтением стихов. Я нашел один, который не смог бы прочесть слово в слово, но я никогда не забуду, что было в нем. В нем говорилось, что с тремя песнями может родиться империя, а поэт с тремя песнями может ее разрушить. Это означало, что слова – самое важное в мире. Диктаторы и бандиты в это не верят, но это – правда. Они умирают и их забывают, а писатели, поэты и философы умирают и оставляют мир измененным.

Шаги позади нас заставили обернуться, и мы увидели одного из охранников, сопровождавшего Роберто.

Тот подошел к Томасу и поднял руки. Они были связаны.

– Отпустите меня, мистер Хайтауэр.

– Роберто, мы сделаем это, обещаю, но давай уедем отсюда и дадим тебе время для...

– Время ничего не изменит. Мы с Джулианой были женаты двадцать лет, вместе были двадцать пять. Она была хорошей женщиной. И я отомщу за нее.

Томас лишь покачал головой.

– Как? Застрелив одного или двух солдат. Они могут убить тебя раньше, чем это произойдет, а к тем, кто это сделал, ты приблизиться не сможешь.

Они все это делали. Не имеет значения, кого я убью или сколько, но я сделаю это. Я уйду из этой области и постараюсь сделать все там, где меня не свяжут с вами и вашей группой. Но если вы не готовы убить меня или держать в плену до конца вашего здесь пребывания, а это вызовет проблемы, когда мы столкнемся с солдатами, просто отпустите меня и позвольте сделать то, что я должен сделать.

Даже в темноте я видел, как по его обветренным щекам текут слезы. Томас удивил меня, подойдя к нему и протянув руку, чтобы вытереть слезы большими пальцами.

– Роберто, ты слышал, как я разговаривал с мистером Эбботом, когда ты подошел?

Когда он кивнул, Томас положил руки ему на плечи.

– Я не лгу и не хвастаюсь, когда говорю, что свалил такие же злые режимы, как у этих людей. В Южной Америке, в Восточной Азии и некоторых частях Африки. У меня есть... или была... всемирная аудитория. У меня есть связи в спецслужбах десятка стран. Я знаю, где зарыты тела, и следил за тем, что мне причитается. Я давно этим не занимался. В течение многих лет я был... отвлечен... личными проблемами, зализывая свои собственные раны и забывая, что есть мир с гораздо худшими ранами. Но я даю тебе слово, Роберто. Клянусь честью. Это зло не устоит. Я сведу его в могилу помощью мистера Эббота. Другие правительства, другие силы, которые будут более милосердными и справедливыми, уничтожат людей, которые так долго мучили твою страну. И когда настанет день, и некоторые из этих ублюдков, что выживут, будут привлечены к ответственности здесь или в Гааге, их наказание, расстрельные команды, будут во имя Джулианы. А в роще, где она похоронена, будет воздвигнута статуя, отмечающая ее смерть как первый шаг к наступлению новой эры.

Он положил руки по обе стороны от лица Роберто, как будто они были любовниками.

– Я хочу, чтобы до этого дня ты остался в живых, Роберто. Я хочу, чтобы ты дожил до того дня, когда в память о Джулиане будет воздвигнута статуя. Я хочу, чтобы ты выжил, чтобы посмотреть в глаза ублюдкам, думающим, что они правят миром, прежде чем их жизни погаснут, и хочу, чтобы ты шептал имя Джулианы, когда взревут автоматы. Я обещаю тебе, что этот день настанет.

– Как ты можешь...?

– Я могу тебе это обещать, Роберто, потому что я сделаю так, чтобы это произошло. Это – единственное, ради чего я буду жить. Мне давно следовало побывать в таких местах, но я забыл, как может быть плох мир. Останься со мной.

Мы покинули это место утром и путешествовали, приближаясь, я думаю, к истине о том, где и что такое «Цветочная Святая». Дюжину раз мы едва избегали смерти, до такой степени, что я об этом больше даже не думаю. Каждый вечер я делал заметки на ноутбуке, предоставленном «Краун», и работал над черновиками глав.

Я послал им рукопись чернового наброска и заметки, которые закончил сегодня, и посылаю их также и тебе в качестве приложения. Если захочешь, оставь их у себя. Я постараюсь прислать еще. Но я хочу, по крайней мере, иметь несколько версий вдали от меня. На случай, если со мной что-нибудь случится. Всегда можно найти другого писателя, чтобы собрать все воедино, но он не будет знать, каково это было здесь, на земле.

Мне жаль, Дебби, что это, вероятно, заставит тебя еще больше беспокоиться обо мне, но я хотел быть с тобой честным, если каким-то образом больше не будет никаких сообщений. Я знаю, что у тебя были сомнения насчет того, надо ли мне соглашаться на это задание, и я много раз за последний месяц был с ними согласен.

Но я должен тебе сказать, что ни о чем не жалею, и если случится самое худшее, я хочу, чтобы ты знала: я рад, что приехал сюда. Я никогда в жизни не чувствовал себя более живым, и никогда не делал ничего, чем мог бы гордиться больше, чем помогая Томасу Хайтауэру в этих действиях.

Должен тебе сказать, что я часто думаю о тебе. Ты сделала мои последние дни в Джексонвилле, мягко говоря, приятными. Я рад, что тебе, Келли и другим женщинам в Джексонвилле никогда не придется жить в том мире, в котором живут Джулиана и ее сестры. Я радуюсь законам, полиции, судам и таким людям, как Билл Мейтленд. Когда увидишь его, передавай привет.

И, наконец, Дебби, я благодарю тебя за дружбу и надеюсь, что ты будешь меня помнить.

Клинт Эббот.

Она кое-как закончила свою работу, хотя мысли ее были далеко. Выйдя из дома, она поехала к родителям, и когда ей сказали, что Келли в своей комнате разговаривает с друзьями по телефону, проверяет свою страницу в Fасеbооk на ноутбуке и делает домашнее задание, она пронеслась мимо изумленной матери и без стука открыла комнату Келли.

Когда Келли соскользнула с кровати среди телефонов, книг и компьютеров, Дебби схватила ее в объятия и крепко прижала к себе. Она отпустила ее и отступила назад.

– Все в порядке, мама? С папой все в порядке?

Она протянула дрожащую руку, провела по щеке дочери и сказала:

– Все хорошо, детка. Все замечательно.

В тот вечер, проведав Би-Джея, она лежала одна в постели, глядя на портрет Клинта на обороте «Всадника, скачи мимо», думая о Джулиане и перед сном произнося молитву за друзей, находящихся далеко и в опасности.

***

11 ноября 2005 года

Четверг, 4 часа дня по восточному времени – 9 часов вечера по Парижскому

– Билл.

– Алина?

– Прости, что звоню во время работы. Прости, что звоню по какой бы то ни было причине. Я уже достаточно навредила тебе. Я сказала себе, что больше не причиню тебе боли. Надеюсь, ты... ты в порядке?

– Я в порядке. Ты всегда можешь мне звонить, Алина. Ты не вырывала у меня сердце. Ты всего лишь вернулась к мужу и сыну. Как я могу тебя за это винить? Тем не менее, ты выглядишь расстроенной. В чем дело?

– Все не так.

– Звучит не очень хорошо. Ты не можете говорить свободно? Рядом Филипп?

– Нет, его нет, но я звоню из телефона-автомата рядом с нашим домом. Я не могу звонить с мобильного. Он отслеживает мои звонки. И я уверена, что он за мной следит.

Я услышал в ее голосе невысказанное.

– Насколько все плохо на самом деле?

– Я начинаю думать, что мы не пройдем через это.

– Как это случилось? Я думал, ты говорила, что вы сможете...

– Я тоже так думала. Мы всегда жили с пониманием того, что до тех пор, пока мы сдержанны и не делаем ничего, чтобы смутить другого, наши жизни вдали друг от друга не существуют.

Я слушал голос с расстояния в три тысячи миль и чувствовал связь, которой не хотел чувствовать. Она ушла от меня, чтобы вернуться к Филиппу и своему сыну. И я заставил себя это принять. Это было правильно. Я перешел к пробным новым отношениям с Майрой и начал заключать своего рода мир с Дебби. Я чувствовал, что моя жизнь после восьми месяцев, наконец, начинает налаживаться.

– Но на этот раз все было по-другому. Я была с ним честна. Я рассказала ему, что произошло, что ничего из этого не планировалось. Что мы даже не знали, что вы с ним друзья, пока не стало слишком поздно. И я покончила с этим... с нашим временем вместе... чтобы вернуться к нему, потому что мой брак важнее любого влечения, которое я могла бы испытывать к другому мужчине. Меня привлекал не только Андре, но и Филипп. Я действительно люблю его. Может быть, не так, как десять лет назад. Но я его люблю.

– Ему этого мало, не так ли?

– Нет. Сначала он молчал. Потом злился. Он говорил ужасные вещи, а я говорила ему такое, о чем и не думала. Я напомнила ему, что когда мы поженились и решили, что будем жить раздельно, по крайней мере полгода, именно ОН сказал, что будет слишком трудно полгода хранить целибат. Именно ОН сказал, что до тех пор, пока мы соблюдаем осторожность и избегаем эмоциональных осложнений, мы можем наслаждаться чисто физическими отношениями. Я напомнила ему, что за последние десять лет именно у НЕГО было в сто раз больше романов, чем у меня, и я никогда не бросала ему в лицо ни одного.

– Я пыталась, Билл, пытался всеми доступными мне способами залечить разрыв между нами. Я любила его, я дала ему пространство, оставляла его одного, чтобы он смог справиться с тем, что произошло. Но все стало лишь хуже.

– Как?

– Когда мы были вместе, он всегда прилагал большие усилий, чтобы мы проводили какое-то время с Андре, без супружеских обязанностей. В последние месяцы он почти не проводит со мной времени. Он говорит, что больше занят по работе, но даже не пытается лгать правдоподобно. Он не... не прикасался ко мне... всего несколько раз. Раньше он каждый раз... прости... пожирал меня. Я знаю, что когда он не со мной, у него были женщины. Но когда мы снова были вместе, это было похоже на первые месяцы нашего брака. Но на этот раз...

Она остановилась, и мне показалось, что я услышал всхлип.

– Как будто он не может до меня дотронуться. Он должен себя заставлять.

– Он... – Мне было трудно произнести следующие слова, потому что я знала и любила Филиппа. – Он причинил тебе боль? Ударил тебя?

– Нет. Но, Билл, бывают моменты, когда он смотрит на меня, когда приближается ко мне, и я чувствую, как на него накатывает гнев. Волнами. Мне хочется отпрянуть от него, а такого чувства рядом с Филиппом я никогда не испытывала. Он всегда был моим защитником, моей опорой. А теперь...

– Хуже всего то, что Андре чувствует, что что-то происходит. Он ничего не говорит, кроме того, что несколько раз спрашивал меня, когда его отца не было рядом, не случилось ли чего? Не ссоримся ли мы? И я уверена, что он разговаривал со своим отцом, когда меня не было. Я думаю, что Филипп проявил милосердие. Не знаю, что бы подумал мальчик, если бы отец сказал ему, что мать предала его, была с другим мужчиной. Но думаю, что если бы Филипп это сделал, я бы это почувствовала, а я не чувствую, что он это сделал.

– Но даже это... даже это – не самое худшее. Было несколько раз... несколько споров... когда он угрожал мне потерей Андре.

– Как?

– Он сказал, что уйдет от меня, чтобы я смогла вернуться к своему американскому любовнику, а Андре оставит себе , чтобы тот не мешал мне. А когда я сказала, что никогда не брошу Андре, он сказал, что суд ни за что не отдаст маленького мальчика цыганке, работнице круизного судна, у которой нет постоянного дома, которая полжизни оставляла своего сына, чтобы заниматься своими удовольствиями, в то время как известный адвокат и восходящий член французского правительства растил мальчика и может обеспечить ему стабильный и безопасный дом.

– Билл, я видела это в его глазах. Он сказал это, чтобы причинить мне боль. Я не могла поверить, что он может так сильно меня ненавидеть.

– Как и тебе, мне трудно в это поверить.

– Мне тоже. Но... это тебя, Билл. Это тебя он ненавидит. Я думаю, потому, что считал тебя своим другом.

– И я тоже считал его своим другом. Конечно, друзья, вероятно, не должны ложиться в постель с женами друзей.

Последовало долгое молчание. За ее спиной я слышал шум уличного движения и французские голоса, громко смеющиеся и ругающиеся.

– Я боюсь, Билл. Когда я думаю, что он может забрать Андре, я не знаю, смогу ли это вынести.

– Нет ли чего-нибудь, что я могу сделать?

– Нет. Думаю, ничего. Я боюсь твоего с ним разговора в его теперешнем настроении.

– Тогда я к нему не подойду. Но я здесь, Алина, если тебе что-нибудь понадобится, я здесь. Я решил, что лучше всего будет просто дать ему время. Знаешь, я хотя и сомневался в том, что ты расскажешь о произошедшем, но никогда не думал, что он отреагирует так. Я думал, что из-за характера вашего брака ему не будет... так же больно, как это обычно бывает. Но, как я уже сказал, чтобы справиться с такой болью, нужно время.

Снова наступило молчание.

– Все это кажется ужасным кошмаром, Билл. Я никогда не пожалею о нашей встрече, но...

Снова воцарилась тишина.

– До встречи с тобой моя жизнь состояла из чередования печали и радости. Теперь же – из печали и ужаса. И это все моя вина.

– Ты не сделала ничего плохого. Ты жила по правилам, установленным Филиппом, и он сам жил по ним. Именно Филипп изменил правила игры. И это НЕ твоя вина.

– Но у меня была своя жизнь, Билл. А теперь – нет. Я не могу заполучить тебя. У меня нет его. И я могу потерять Андре.

– Ты не потеряешь его, Алина. Что бы ни случилось, ты его не потеряешь.

– Как ты можешь быть так уверен? Это – не твоя страна и не твоя система законов.

– Просто продолжай бороться за свой брак. Если Филипп тебя любил, то есть шанс, что вы двое сможете вернуть все на свои места. Но что бы ни случилось, выбрось из головы страх, что ты потеряешь Андре. Этого не случится.

– Не знаю почему, Билл, но когда ты говоришь это, я тебе верю. Спасибо. Если ты еще когда-нибудь будешь молиться, пожалуйста, помолись за меня и Филиппа.

– Я это сделаю.

– Бон суар ма шери.

– Доброй ночи, Алина.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. Казалось, что там холодно. Светило солнце, но в нем чувствовался холод. Или, может быть, это был просто холод, поселившийся во мне. Из всего того, о чем я беспокоился, когда был с Алиной на Бон Шанс или здесь, последним было то, что наш роман разрушит ее брак. Я слишком легко воспринял ее заверения, что ее брак «открыт», и что мой секс с ней не подвергнет опасности ее жизнь в Париже.

Если бы я вступил в связь с любой женщиной в «обычном» браке, то знал бы, насколько опасной может оказаться игра, в которую мы играли. Я знал, что это сделало с моим браком. Но я просто беспечно предположил, что единственной опасностью может быть нечистая совесть, которую мне придется носить с собой, в то время как Алина вернется к своей комфортной жизни.

Но даже в Париже, даже в «открытом браке», открытый не был таким уж открытым.

Я попытался вернуться к работе, но не мог выбросить ее из головы. Я все еще думал о ней, но смирился... или думал, что смирился... с тем фактом, что она стала моим прошлым. Я наслаждался Майрой и, возможно, когда-нибудь снова почувствую себя холостым. Но...

Что, если Филипп разведется с ней, или с нее будет довольно, и она с ним разведется? Что, если она станет свободной женщиной в то самое время, когда и я буду свободным мужчиной?

Да, что, если?

В течение следующих двух часов я беседовал с двумя членами небольшой оперативной группы, занимавшейся расследованием нераскрытого убийства, которое Уильям Саттон мог совершить на той же неделе, когда убил свою бывшую жену и еще не родившегося сына. Они придумали десять возможных вариантов в течение указанного периода времени и в районе между Джексонвиллом и Окалой. За пределами географической зоны, на которой мы сосредоточились, было еще семь. У меня были сомнения, что они могли быть тем, что мы искали. Мы все еще продолжали бы искать дальше, но я сказал им сосредоточиться и углубиться в детали этих десяти возможных вариантов.

А потом позвонил и подошел Лен Холт. Он вел дело тридцативосьмилетней жены Понте Ведра, вместе с любовником-шофером инсценировавшей свое похищение, чтобы начать вымогать миллион долларов у своего восьмидесятипятилетнего мужа. Это было такое гребаное клише, такой криминальный нуар-сюжет, что иногда было трудно воспринимать его всерьез.

Но это не был фильм недели канала «Лайфтайм Муви». Она и ее тридцатичетырехлетний румынский любовник пытались украсть миллион долларов у старика, доверявшего ей, доверявшего им обоим. Полиция, детективы и мой офис потратили время и деньги, пытаясь спасти маленькую потерянную похищенную жену, в то время как она и шофер трахались в горячих ваннах и наслаждались хорошей жизнью в Дейтона-Бич.

Дело петляло по лабиринту ходатайств, свидетельских показаний и соперничающих адвокатов, и оно казалось довольно банальным. Пока мне не позвонил Хоппер и не рассказал о последних событиях. А теперь все запуталось.

Я посмотрел на часы на своем столе, думая об изменяющей жене, изменяющем любовнике, рогоносце старике, убийстве, Алине и Дебби, и о многом другом. Мне нравилось смотреть на них каждый день, но я не часто думал об этом. Они показывали пару минут до пяти вечера и исхода из здания суда. Это были маленькие часы, на стеклянном циферблате которых виднелись старинные римские цифры. Они были всего пятнадцати сантиметров в поперечнике, вделанные в борт поношенной медной рамки в виде старого парусника. Корабль был почти сорока пяти сантиметров длиной, медные паруса – почти полметра высотой. Странно было то, что, даже стоя неподвижно и надежно, они производили на меня впечатление движения, и я мог представить себе эти паруса, колышущиеся на сильном ветру в открытом море.

Я держал их у себя в течение двадцати лет. Несколько лет я хранил их дома, но потом всегда держал в кабинете. Дебби только один раз сказала что-то, и никогда не говорила мне о своих чувствах по этому поводу, но их было нетрудно себе представить.

Если внимательно посмотреть на левую нижнюю часть, то можно было увидеть едва различимую надпись на металле: «Дженни». Как и имя, которое двадцать лет рассеянного поглаживания превратили в тень, мне пришлось хорошенько подумать, чтобы вспомнить настоящую Дженнифер. Хорошенькая, милая девушка из маленького городка к северу от Атланты с тягучим акцентом Джорджии. Хорошая девочка, которую воспитывала бабушка и которая каждую среду и воскресенье посещала Собрание Божье.

Мы никогда не были близки, несколько поцелуев поздно вечером, когда я отвез ее обратно в дом за пределами кампуса, который она делила с тремя соседками по комнате. Я никогда не мог точно вспомнить, как мы начали зависать. Мы просто это сделали. За те шесть месяцев, что мы с Дебби расстались на выпускном курсе. Те шесть месяцев, о которых я никогда не спрашивал Дебби, потому что не хотел знать. И она никогда не задавала мне вопросов, но должна была знать, что мы с Дженни были близки.

Я встретился с Дженни, чтобы пообедать с ней между занятиями на следующий день, после того как я встретился с Дебби в доме ее родителей в Джексонвилле, где умолял ее принять меня обратно, обещал, что прошлое осталось в прошлом, что я никогда больше не стану сомневаться в ее верности. Пообещал ей доверие и такую хорошую жизнь, какую я мог бы дать ей по-человечески, если она даст мне второй шанс. За обедом я сказал Дженни, что мы с Дебби снова будем вместе. Мы все еще могли бы вместе учиться, может быть, собираться вместе с друзьями в братстве, но все не могло быть так, как было. У нас с Дебби все еще все было слишком хрупким. Я не собирался давать ей шанс неправильно понять отношения между Дженни и мной.

Она лишь улыбнулась и сказала, что рада за меня. Потом ей нужно было идти на занятия. Она поцеловала меня в щеку и ушла из моей жизни. Несколько дней я ее не видел, а потом кто-то сказал, что она перевелась в штат Джорджия в Атланте.

Через неделю в маленькой квартирке за пределами кампуса, куда я переехал, когда мы с Дебби стали парой, по UрS пришла посылка. Я удерживал квартиру все те шесть месяцев, что мы были разделены. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы позволить себе это, а до нашего разрыва с расходами помогала Дебби, и я не был достаточно горд, чтобы не принимать ее помощь.

Я открыл пакет. На нем было написано имя Дженни. Я открыл его и вытащил обшарпанный медный корабль, и если можно влюбиться в неодушевленный предмет, то я именно влюбился.

Подняв его, я заметил внизу маленькую открытку.

«Это – корабль твоей мечты», – гласила надпись. – «Надеюсь, он доставит тебя туда, куда ты пожелаешь. Желаю тебе счастья, Билл».

Подписи не было.

Дебби все поняла, едва войдя в квартиру. Я никогда не показывал ей открытку, но сказал, что он – от Дженни.

Она ничего не сказала.

Впервые за полгода я обнял ее в нашей квартире и сказал:

– Я оставлю его себе.

Она поцеловала меня и в течение следующих восемнадцати лет больше никогда не говорила об этом ни слова.

***

Зазвонил телефон, и вошла Шерил.

– Я собиралась уходить, мистер Мейтленд. Но этот звонок поступил по второй линии. Он прямо из Парижа. Ты возьмешь его?

– Да, – и я нажал кнопку. Я ожидал услышать Алину, но вместо этого Филипп сказал:

– Вижу, все еще усердно работаешь, Билл? Сколько браков ты разрушил сегодня?

Я позволил тишине на минуту затянуться.

– Мне жаль, что все так вышло, Филипп. Я этого не хотел. Надеюсь, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я сделал это не нарочно.

– Я совсем тебя не знаю, Билл. Я думал, что знаю, но мы провели вместе меньше недели. Я считал тебя порядочным человеком, коллегой-прокурором, счастливым семьянином и отцом. Я и представить себе не мог, кто ты на самом деле. Но просто из любопытства, как же ты соблазнил мою жену и трахнул ее на Бон Шанс, а затем провел две недели в своем доме, трахая ее там, прежде чем отправить ее хорошо использованную задницу обратно ко мне в Париж, не делая этого намеренно?

– Все не так, как ты говоришь, Филипп.

– А как бы ты тогда описал это, мой добрый друг Билл?

– Она, наверное, говорила тебе, но я повторю еще раз. Я понятия не имел, что она – твоя жена. Когда я встретил ее, то был потрясен потерей моей жены, Дебби. Я едва удерживал в руках свою жизнь. Мое сердце, мое эго, моя гордость были разорваны в клочья. Мой босс всерьез опасался, что я могу себе навредить, поэтому и попросил капитана Бон Шанс выделить мне няню. Алина была добра, и впервые за несколько месяцев я заинтересовался другой женщиной, думая о том, чтобы быть с другой женщиной. Но это была всего лишь фантазия. До того как я узнал, что она твоя, я и не ожидал, что что-то случится. То, что случилось – случилось, и мы оба... потеряли разум.

– Просто потеряли разум?

– Такое случается, Филипп. Я уже знал, что ты был с другими женщинами. Ты не делал из этого секрета, когда я был там с тобой. И она сказала мне, что ты согласился, чтобы она встречалась с другими мужчинами, будучи вдали от тебя на Бон Шанс. Она сказала, что вы оба договорились об открытом браке. Вот почему я до сих пор не понимаю, отчего ты так злишься.

– На самом деле не понимаешь?

– Нет. У нас был секс. Она занималась сексом и с другими мужчинами, с тех пор как вышла замуж. И она вернулась к тебе и рассказала правду о том, что произошло. Что сделало ее время со мной таким ужасным?

Последовало еще одно долгое молчание.

– Что такое брак, Билл?

Я на мгновение задумался.

– Соглашение... обещание... между двумя людьми любить друг друга и оставаться друг с другом в болезни и здравии до самой смерти.

– Ты правильно понимаешь. Когда отбрасываешь все остальное, это и есть брак. Обещание любить друг друга, оставаться друг с другом в болезни и здравии. В нем не говорится об обещании заниматься сексом только друг с другом, хотя многие предполагают именно так. Это – обещание любить друг друга, и только друг друга. Ты прав. У меня был секс со многими женщинами, с тех пор как я дал это обещание Алине. И мне это нравилось, но я никогда не любил другую женщину. Я никогда не давал другой женщине обещаний, которые не мог сдержать. Никто другой никогда не занимал ее место в моем сердце.

– Как и Алина... я могу это сказать.

– Тогда ты либо лжешь, либо дурак. Я почувствовал это, когда разговаривал с ней в Сент-Огастен, и понял это, когда она стояла передо мной. Она говорит, что любит меня. И может это так. Но она также любит и тебя.

– У нее могут быть ко мне чувства...

– Она любит тебя. Она даже не может этого отрицать, будучи со мной. И она не снимет эту чертову Флёр-де-Лис, даже когда я ее попрошу. Она значит для нее больше, чем наш брак или даже наш сын.

– Может, она и запуталась, Филипп, но она любит тебя. Не меня. Она ушла от меня, когда я всем сердцем желал, чтобы она со мной осталась. Даже если это означало предательство нашей дружбы, я молился, чтобы она решила остаться со мной. Но она меня бросила, чтобы вернуться к тебе и Андре.

– Может быть, она вернулась к Андре, но не ко мне. И не важно, любит ли она меня по-прежнему. Я не буду делить свою жену с другим мужчиной. Ее тело – да, но не ее сердце, душу и верность. У нас больше нет брака, с тех пор как ты его разрушил. Ах да, она выскользнула из нашего дома, чтобы найти телефон и сделать частный звонок... тебе. Печально, что люди не понимают, как легко записывать разговоры на расстоянии. Я точно знаю, что она сказала, и что сказал ты. Удивительно, как легко ты обещаешь то, что не можешь выполнить.

– Филипп...

– Андре – МОЙ сын. Я вырастил его. И я не позволю этой изменяющей суке увезти его от меня в США, чтобы быть с тобой.

– Ты же знаешь, что она этого не сделает. Но ты не можешь всерьез пытаться полностью отнять его у нее. Она – его мать.

– Если я решу убрать ее из его жизни, то так и сделаю.

– Нельзя так поступать с хорошей матерью.

– А что именно делает ее хорошей матерью, Билл? Оставлять сына одного на шесть месяцев в году, чтобы она могла плавать по семи морям и трахаться с любым мужчиной, который ей приглянется? В любом случае ни у нее, ни у тебя не будет права голоса.

– Ты – могущественный человек, Филипп, но не делай этого.

– И опять же, кто меня остановит? Социальный директор круизного судна? Мелкий американский местный прокурор с манией величия, основанной на драматической новостной истории? Ангел Смерти? Ты – посмешище для любого, кто находится в серьезных властных структурах.

– Неужели я был посмешищем для семьи Джерарда Беланджера?

– Ты же не всерьез. Ты не...

– У всех есть свои секреты, Филипп. Джерард был животным и подонком. Но также он был членом богатой и влиятельной семьи, связанной с промышленностью и политикой. Он заслуживал смерти, но знает ли кто-нибудь из семьи Беланджера, что именно ты приказал убить его за участие в мусульманском белом рабстве, действовавшем из Парижа?

– Было бы так же легко приказать убить и тебя.

– Я знаю, что ты не всерьез, Филипп. Ты говоришь в ярости и гневе. И поверь мне, я знаю, что ты чувствуешь. Но я должен честно предупредить: если ты позволишь руководить собой гневу, все наши дети останутся сиротами. А это – ни в чьих интересах. Все что я прошу – это не делать ничего опрометчиво и в спешке. Подумай о том, что ты делаешь и что – в интересах Андре. Он любит свою мать и своего отца. Даже если ты решишь бросить Алину, можно договориться.

Последовало еще одно долгое молчание, такое долгое, что мне показалось, будто он повесил трубку. И наконец:

– Признаю. Ты удивил меня, Билл. Я никогда не ожидал такого от тебя.

– Я тоже не ожидал от себя этого.

После того как линия отключилась, я сидел, держа телефон. Она была в трех тысячах миль отсюда. Я никак не мог повлиять на их жизнь. Я мог угрожать, но не собирался вызывать Армагеддон ради спора за опеку. И я знал, что Филипп может мне угрожать, но... Если бы я стоял перед ним с пистолетом в руке, то забеспокоился бы. Я причинил ему боль в сфере личного, где этот железный самоконтроль мог быть неприменим. Но он не хотел, не мог использовать силу своего кабинета, чтобы нанести удар любовнику своей жены. Он не был таким человеком.

И хуже всего было то, что даже если бы у меня имелась возможность влиять на события, я понятия не имел, какого черта хочу.

Я откинулся на спинку эргономичного офисного кресла, в котором прожил последние пять лет. Одним из преимуществ этой работы было то, что я мог заказать стул, в котором, вероятно, мог бы жить и спать. Он был так удобен, так легок для тела.

Снаружи я услышал, как уходят люди, услышал, как несколько человек бормочут слова прощания. Через некоторое время останется лишь горстка служащих и адвокатов, а потом – лишь уборщики. Это было мое время. Когда работа поглотила мою жизнь, это был мой второй дом. Когда я потерял свою жизнь, это место стало моим теневым домом. Мой мир снова начал расширяться, но это все еще было его сердцем.

Я мог бы позвонить Майре. Я бы так и сделал, но сейчас я пил в тишине. Мне нужно было побыть одному.

Мысленным взором я видел его квадратную челюсть, короткую армейскую стрижку, темную тень упрямой щетины, которую моя мать никак не могла искоренить, как бы тщательно его ни брила. В моем восьмилетнем сознании я чувствовал, что она бы этого не сделала, даже если бы и могла. Я видел их несколько раз, когда они меня не замечали, он прижимал ее маленькое тело к своему, ее рука ласково гладила черную бороду, которая присутствовала всегда, когда он возвращался домой с шахты.

Я все еще видел в нем великана, каким он казался мне тогда. Он был всего метр восемьдесят восемь, а его тело всю жизнь формировалось непосильным физическим трудом. У него были широкие плечи и мускулистые руки. Теперь я мог представить его таким, каким бы он был, если бы сидел на одном из стульев перед моим столом.

Я смотрел на него, в то время как он осматривал мой кабинет, такой чуждый всему, что он знал, когда рос в маленьком шахтерском городке Западной Вирджинии. Я подумал, как много раз хотел бы поговорить с ним о своей жизни, о своих победах, о своих испытаниях.

Я знал, что он бы понял, одобрил бы то, как я прожил свою жизнь. Я прожил свою жизнь, чтобы быть достойным его, достойным быть его сыном. Я тупил, делал глупости, причинял боль. Но я мог бы посмотреть ему в глаза и сказать все что угодно.

До этого момента. Я смотрел на него сквозь годы. И знал, что бы он сказал, как бы посмотрел на меня в этот момент.

Он был мужчиной, и любил мою мать, а я знал, что у них был секс, поэтому он бы понял боль, которую я испытал, когда Дебби меня предала. Он бы понял, как жаждет моя плоть почувствовать женщину, которая ХОЧЕТ меня, хочет, чтобы я был внутри нее, после того как Дебби меня уничтожила.

И я знал, что он посмотрел бы на меня со стыдом, если бы дожил до того, чтобы узнать о нас с Алиной.

Я прожил свою жизнь, стараясь поступать ПРАВИЛЬНО, как бы тяжело это ни было. И знал, что нужно делать, когда тем вечером в мою каюту вошла Алина. Я знал, но пошел вперед, попрал свою совесть и воспользовался эмоционально нуждающейся женщиной. Я влез в чужой брак. И не просто какого-нибудь мужчины, а мужчины, бывшего моим другом. Не имело значения, что сделал бы любой другой мужчина. Главное, это сделал я.

Но я взял ее, и в результате, вероятно, разрушил ее брак, а может быть – стоил ей сына.

Я уставился на призрака в комнате и увидел, как выражение его лица сменилось со стыда на разочарование. Я не мог точно сказать, что было тяжелее.

Он ушел, и комната вновь стала моей. Но я знал, как он отнесся бы к мужчине, укравшему чужую жену. Так же, как и я когда-то.

Телефон снова зазвонил. Внутренняя линия.

– Неужели это самый трудолюбивый человек в прокуратуре штата?

– По-моему, ты путаешь меня с самым трудолюбивым человеком в ШОУ-БИЗНЕСЕ, Джеймсом Брауном. В любом случае, не это ли самая горячая личная помощница-секретарь на Юго-Востоке?

– Это ты мне скажи. Я ли это?

– Нет, но ты тоже хороша.

– Я думаю, что заставлю тебя съесть эти слова... и другие вещи... сегодня вечером.

Я позволил теплу ее голоса, образу ее лица и тела в моем воображении прогнать из моего кабинета призрак моего отца.

– Ты даже не представляешь, как сильно мне нужно тебя увидеть, Майра, обнять.

Но не лучше ли тебе подождать, пока мы доберемся до твоего или моего дома?

– Нет. Может быть, в любое другое время. Но не сейчас.

– Плохой день?

– Ты даже не представляешь насколько.

– Я сейчас спущусь. Мистер Эдвардс ушел. Твоя дверь все еще запирается?

– Я ее починил. Она запирается.

Она стояла в дверях, а я стоял у окна и смотрел на сгущающуюся темноту ноябрьского вечера в Джексонвилле, когда небо стало бронзовым и появились тени.

Она была здесь, и в моих объятиях, и я прижимал ее тепло к себе и пытался бороться с холодом, поселившимся глубоко в моих костях. Мне было холоднее, чем когда-либо, так же холодно, как в то утро, когда я бежал из Гейнсвилла домой, убегая от Дебби и осознания того, что у меня никогда не будет того, чего я хотел больше всего в своей жизни.

От нее исходил теплый женский жар, который я изо всех сил старался впитать в себя.

– Ты весь дрожишь, Билл. Что случилось?

– Я... не тот человек, кем себя считал.

– Кем это?

– Кем считал себя.

Она посмотрела на меня и притянула к своему рту.

– Хочешь знать, кто ты?

– Не уверен, что захочу когда-либо.

Она снова поцеловала меня и отступила назад, пока ее сочный зад не коснулся холодного стекла зеркального окна.

– Ты – тот мужчина, которого я буду трахать через полчаса, здесь, там или где мы приземлимся. Ты – тот мужчина, который сегодня вечером будет внутри меня. Ты – тот мужчина, которого я сегодня хочу внутри себя. Ты – Билл Мейтленд, лучший человек, лучший прокурор, которого я знаю.

Я прижал ее к холодному стеклу, и мы корчились вместе, пока я думал об отце Эйгене Данливи и сожалел, что его больше нет рядом. Мне бы очень хотелось с ним поговорить.

Но мне придется довольствоваться Майрой Мартинес, на самом деле не бывшей Майрой Мартинес, и ее зелеными глазами, и вздымающейся грудью, и телом, которое было всей моей подростковой фантазией.