Когда мы были женаты Том 2, ч.2

ГЛАВА 2: БИТВЫ, КОТОРЫЕ ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ВЫИГРАТЬ

Время может лететь мимо как ветер и одновременно ползти со скоростью улитки. Я сплю с единственной женщиной, кроме моей жены, с которой мог бы всерьез рассматривать возможность жить вместе. А у меня в голове как будто тикают часы, постоянно напоминающие, что она – моя лишь на какое-то время. У нее на другом континенте – муж и ребенок. Я хочу выбросить эти часы, чтобы наслаждаться каждым мгновением с ней, но не могу не слышать этого «тик-так».

А пока я отсчитываю минуты, моя жизнь остается застывшей в промежуточном состоянии между той, что я имел и потерял, и той, что мне предстоит: жизнью в тесной квартире, обедами в одиночестве и поездками в одиночестве туда, где нужно быть вдвоем. С телевизионными программами, которые я не могу вспомнить сразу после их окончания. С замороженными обедами, разогретыми в микроволновке и съеденными перед телевизором.

Прошло всего пять месяцев, но с таким же успехом это могли быть и пять лет, и я не могу заставить себя представить, что буду чувствовать после пяти лет одиночества. Я все еще жду, что вот-вот проснусь и обнаружу, что все это было лишь плохим сном, перевернусь и почувствую мягкое тепло Дебби и ее большие округлости, прижавшиеся ко мне в нашей знакомой постели.

Но этого не будет никогда.

СРЕДА, 31 АВГУСТА 2005 ГОДА – 5 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Теллер крепко прижал белокурую богиню к груди. Хотя она икала и задыхалась, в то время как по ее лицу текли слезы, но рвоты не было. Она очистила свой желудок в уборной в его офисе при помощи рвотного средства, которое он ей дал, прежде чем начать сеанс.

Он не хотел оставлять в своем кабинете еще один свинарник, с которым придется разбираться уборщикам, как это случилось после первого сеанса гипноза с бывшей миссис Мейтленд. И это сработало. За исключением нескольких порций слюны, приступы тошноты в основном были без рвоты.

Когда она прижалась к нему своими тяжелыми грудями, он почувствовал, что начинает испытывать эрекцию, но смог подавить ее, размышляя о других вещах, которые помогли ему успокоиться. Он никогда не мог позволить себе даже подумать о ней как о сексуальном объекте, иначе никогда не смог бы помочь ей как пациентке. И он никогда не изменит своей врачебной клятве. Никогда еще раз.

Он погладил ее по светлым волосам и прошептал как можно спокойнее:

– Это случилось очень давно, и вы – в моем кабинете, вы – в безопасности.

Она вздрогнула и прижалась лицом к его груди.

– О, БОЖЕ! О, боже мой.

Чтобы отвлечь ее от потрясений, которые она только что пережила снова, и начать анализ того, что же это было, он спросил:

– Что сейчас происходит у вас в голове?

Она молча задыхалась и стонала в течение нескольких секунд, а затем сказала:

– Тошнота... тошнит до рези в желудке... Я чувствую их вкус... вкус их мочи во рту... и... мне страшно...

– Мы не знаем, когда это случилось, но, скорее всего, это было давно. Бояться больше нечего. Это – всего лишь воспоминание. Они больше не смогут причинить вам вреда.

– Нет, я боюсь не их... я... там есть что-то еще... Не могу вспомнить... но это... это пугает меня до ужаса... это похоже на один из тех снов, когда... что-то позади тебя, и ты знаешь это... но не можешь обернуться и посмотреть что там... нечто вроде такого...

Он сделал себе мысленную пометку, что над этим следует поработать. Это могли быть подавленные воспоминания о других нападениях или страх перед тем, что они из себя представляли. Тем не менее, если это было истинное воспоминание, то можно было бы ожидать гнева или депрессии, но страх...?

– И... Господи, в этом нет никакого смысла... Я ненавижу Билла. Я могла бы перерезать ему горло, если бы смогла до него добраться. Теперь я точно знаю, что сошла с ума. Почему я злюсь на него? Он не был одним из них. Как я могу винить его?

– Не знаю, Дебби. Мне трудно представить, как именно ваш гнев на Билла связан с этим событием, основываясь лишь на том, что вы только что вспомнили, но так же трудно представить, что если бы здесь не было никакой связи, то ваш гнев по отношению к нему смог бы проявляться одновременно с воспоминанием об этом инциденте. Продолжайте.

Она отодвинулась от Теллера и села назад на кушетку, где лежала во время сеанса гипнотической регрессии. Она вытерла слезы и сопли со щек тыльной стороной ладони, затем взяла белый льняной носовой платок, который подал ей Теллер, чтобы привести себя в порядок.

– Хотите знать, какие мои чувства самые сильные, доктор Теллер?

– Да, это очень любопытно, какие эмоции могут быть еще сильнее, чем те, что вы уже описали.

– Отвращение.

– Это – нормальная реакция на описываемое вами событие. Такое даже слушать тошнотворно, не то что испытать в жизни.

Она оторвала взгляд от кофейного столика, привлекавшего внимание пациентов, что и послужило причиной, почему Теллер поставил его здесь, даже если не считать того, что он нравился ему самому. На ее красивом лице была такая печальная улыбка, что ему пришлось напомнить себе о необходимости сохранять нейтральную позицию психиатра.

– Нет, отвращение к самой себе.

– К самой себе?

– Неужели вы не понимаете, доктор? Вижу, что понимаете. Вы просто пытаетесь меня поддержать. Это была уборная. Кажется, все происходило в мужском туалете. Меня не насиловали. Было очевидно, что я пошла туда, чтобы отсосать этим парням или позволить им себя трахнуть. Я не ожидала того, что они со мной сделают, но пришла туда не для разговоров о политике. Я пошла туда, чтобы пососать их члены и позволить им трахнуть мою киску. Точно шлюха, которой и считает меня большинство.

– Доктор. Это была уборная, общественная уборная, и, очевидно, большая. В ресторане или большом отеле. Они не тащили меня. Не затыкали мне рта кляпом. Я могла бы позвать на помощь, но не стала. Я помню, как они совали свои члены мне в руки, и я их дрочила. Я могла бы причинить им боль, но не хотела. И пока они не стали слишком грубыми, я, очевидно, не возражала против орального секса.

– Я знаю, что это было такое, доктор. Это был групповой трах, в котором я, по-видимому, участвовала добровольно. И я не была подростком. Я была взрослой женщиной. Значит, была уже замужем. В то время как мой муж, которому я поклялась в любви и сохранении верности, был где-то в другом месте, я сосала чужие члены.

– И это я, замечательная жена и мать. Неудивительно, что я никогда не позволяла себе вспомнить это.

По ее щекам текли слезы, которые она даже не пыталась вытереть.

– Самое смешное, доктор, что я на самом деле считала себя более хорошим человеком, чем это. Я люблю секс, и когда я училась в колледже, у меня был секс с несколькими мужчинами одновременно, с двумя и даже с тремя. Но полагала... что я честная. Когда я давала обещание, клятву, я ее держала. А я поклялась Биллу.

– Он обвинил меня в измене, а я говорила, что он ошибается. Теперь узнала, что он был прав с самого начала, просто ошибался насчет того, с кем именно я ему изменила.

Теллер молчал. Иногда пациентам нужно было говорить в своем собственном темпе

Она стерла слезу с лица и посмотрела на каплю жидкости на кончике пальца, как будто никогда раньше не видела слез.

– Мне нравится секс, доктор. Мне нравится заниматься сексом с мужчинами. Мне нравится, когда меня вожделеют. Мне нравится этот взгляд в глазах мужчины, когда он видит меня в первый раз, и я ЗНАЮ, что могла бы его заполучить, если бы захотела. Встретив Билла... когда я познакомилась с ним поближе... когда влюбилась в него... я не перестала быть тем, кто есть.

– Он знал, что меня возбуждают другие мужчины... до сих пор возбуждают... и всегда будут... Я, наверное, буду флиртовать, когда мне будет восемьдесят, если доживу до такого возраста... Я знала или узнала, что он сомневается во мне... я знала это... Но что я могла сделать? Я не могу изменить того, кем я являюсь.

– Поэтому я делала все что могла, чтобы успокоить его. Неважно, насколько меня возбуждали другие мужчины, я всегда приносила это домой и отдавала ему. И думаю, что большую часть времени ему это нравилось. Это – в мужской природе. Большинству мужчин нравится осознавать, что у них есть нечто, чего хотят другие мужчины... до тех пор, пока не должны беспокоиться, что могут это потерять.

– И первые десять лет, до того как он начал работать в этой жалкой прокуратуре штата, а наш брак не начал умирать, с нами все было в порядке. Я никогда не изменяла ему, хотя, видит Бог, было много раз, когда я слегка жалела, что замужем. Но я этого не делала. Клянусь.

Теллер остановливал ее.

– Нет никакой необходимости давать клятву говорить правду, Дебби. Вы можете мне лгать весь день, и единственный, кому это может повредить, – это вы. Я верю, что вы говорили мне правду во время наших сеансов. Я вам верю.

– До сегодняшнего дня, доктор, я и сама себе верила. Теперь же уже так не уверена. Но, как бы то ни было, после того как он поступил на службу в прокуратуру штата, после того как забросил наш брак ради работы, а мою тетю Клариссу бросил ее муж, и она продолжала твердить мне, что Билл, должно быть, мне изменяет, что изменяют все мужчины, что все мужчины – свиньи, вероятно, я сделала то, чего не должна была.

– Я позволяла мужчинам тереться о меня своими членами, когда мы танцевали, иногда я позволяла поцелуям заходить слишком далеко, и я... я... э-э... два раза на вечеринке, когда муж оставлял меня одну, было такое, что я дрочила парню своим телом.

– Но я никогда никому не делала минет, я никогда не касалась руками их голого члена, никогда никому не позволяла заполучить мою киску... потому что она принадлежала Биллу. Даже если этот сукин сын больше не хотел ее и не мог больше хорошо ей пользоваться. По МОИМ меркам, а лишь только я могу это определить, я сдержала свои обещания Биллу. Я истрепала два вибратора, но никогда не изменяла.

– Вернее, я так думала. А теперь, кто знает? Но, насколько я помню, я просто плыла по течению, фантазируя о других мужчинах, иногда касаясь кого-то. Около двух лет назад, после... смерти... Клариссы... я начала всерьез подумывать о том, чтобы уйти от него. Я попытался поговорить с ним. Видит Бог, у нас были ссоры.

– Но я не могла сказать ему то, о чем думала на самом деле. Я не могла сказать ему, что дразню других мужчин, потому что знала, насколько он не уверен в себе. Он всегда сомневался в своих способностях... удовлетворить... меня, а если сказать мужчине, что в постели он недостаточно хорош, все, чего можно добиться, это лишь ускорить развод.

– Я пыталась подтолкнуть его к тому, чтобы он привел себя в форму, потому что знала, что если он будет в лучшей форме и будет выглядеть лучше, то станет лучше и в постели, и я буду его больше хотеть. Но этот проклятый офис всегда был на первом месте. Я знаю, что его работа – это его жизнь. И она, вероятно, была безгрешной.

– Но я никак не могла выбросить из головы слова Клариссы. Она любила своего мужа больше жизни. А потом однажды он пришел и сказал, что уходит от нее к двадцатипятилетней секретарше в своем офисе. Это ее убило. Хотя, чтобы умереть, у нее заняло два года. Поэтому я волновалась о Билле и его проклятом офисе. И, возможно, именно поэтому так чертовски злилась на него.

– Так что, я была одинока, и с каждым днем становился все более несчастной и озабоченной. Но не могла ему сказать, что подумываю о разводе. Наверное, потому, что была трусихой. У нас был хороший дом, мы были обеспечены материально. У нас было двое маленьких детей. Все было... комфортно... Это – хреновое слово, но именно так я себя чувствовала. Я продолжала молиться, чтобы однажды он проснулся и понял, что теряет.

– Но он так этого и не сделал, а однажды я встретила Дуга Бейкера. И, оглядываясь назад, если бы он очень захотел, то смог бы заполучить меня за пару дней. Но он вел себя хладнокровно. И где-то по пути, хотя я и говорила себе, что он – просто друг, я поняла, что окажусь с ним в постели. А я не могла этого сделать, будучи замужем за Биллом. Поэтому начала всерьез планировать развод, думала, как рассказать об этом Биллу, детям. Как решить финансовые вопросы.

– И я могла бы с этим жить. Я была верна своему браку. Я оставалась с Биллом так долго, как только могла. Я знала, что моя мама, семья и наши друзья подумают, что я – ужасный человек. Они все будут жалеть беднягу Билла, потому что он был таким жалким и несчастным тюфяком, и я знала, что он будет в отчаянии, после того как я уйду от него. Но знала, что была достойной женой.

Она посмотрела на Теллера, и теперь ее глаза были сухими.

– А теперь я узнаю, что все это – чушь собачья. Я ему изменяла. Я нарушила свои клятвы. Я снова стала шлюхой, какой была в колледже. Теперь я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова посмотреть ему в глаза. Проклятье.

Несколько минут Теллер молча смотрел на нее.

– Я никогда не чувствовала себя виноватой, доктор, за свою жизнь и за то, как я ее прожила. А теперь чувствую

– Хорошо, – наконец, сказал Теллер. – Пусть вы – шлюха и изменщица. И что теперь?

– Что?

– Я не уверен, что ваша интерпретация того, что нам удалось узнать на этом сеансе, верна. У меня в голове по этому поводу есть несколько вопросов. Но просто ради примера допустим, что вы нарушили свои брачные обеты, один или, может быть, много раз. Вы занимались сексом с несколькими партнерами, вероятно, включая то, что можно назвать рискованными практиками или сексуальными отклонениями. Вы – неверная жена, прелюбодейка. По большинству мужских и женских стандартов, вы – то, что общество назвало бы шлюхой. Ну и что?

Она посмотрела на него так, словно не могла поверить в то, что он говорит.

– Что значит «ну и что»? Это делает меня ужасным человеком, лгуньей, обманщицей, женщиной, причиняющим боль мужчине, который ее любил, только чтобы получить больший и лучший оргазм с незнакомыми мужчинами. Какой же матерью это делает меня? Как я могу говорить о том, что хорошо и что плохо, с Келли или Би-Джеем, и сохранять при этом лицо? А если они когда-нибудь узнают...?

Теллер откинулся на спинку стула, взял трубку, демонстративно раскурил ее и глубоко вдохнул ароматный дым, прежде чем выдохнуть.

– Я понимаю вашу точку зрения, мисс Баскомб, – сказал он официальным тоном. – Вы – ужасный человек. В других странах у вас был бы выбор харакири или сэппуку, ритуального самоубийства, чтобы искупить свои ошибки. Здесь мы такого не делаем, но таблетки и оружие всегда доступны. Кажется, вы мне говорили, что ваш муж оставил у вас дома пистолет.

Она посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.

– Доктор Теллер, вы с ума сошли? Вы предлагаете мне покончить с собой, потому что я изменила мужу?

Он слегка улыбнулся.

– Нет. Это вы начали терзаться чувством вины за то, что, как вам показалось, узнали, а я просто пытаюсь заставить вас взглянуть на картину в целом. Предположим, что вы сделали ужасную вещь или вещи. Есть всего несколько способов справиться с этой проблемой.

– Вы можете покончить с собой, что навсегда снимет вашу вину. Конечно, это оставит ваших детей без одного из родителей, опустошит вашу семью и даже добавит вашему бывшему мужа еще гору бедствий помимо всей той боли, что вы ему уже причинили.

– Или можете пойти к вашему мужу, признаться в содеянном и попросить его либо принять вас обратно, либо простить. Судя по тому, что вы мне рассказали, возвращаться к нему вы не хотите, а подтверждение его подозрений в вашей неверности поможет ему построить новую жизнь... но как именно?

– Или третий вариант. Вы можете держать рот на замке, и пусть эта тайна уйдет с вами в могилу. Не будет никаких неприятных воспоминаний для ваших детей или семьи, чтобы жить с ними, а вашему мужу не придется вспоминать о вас как о женщине, изменявшей ему на протяжении его своего брака, а не только в самом его конце.

– Вы можете сделать все что хотите, но если выберете третий вариант, то вам придется жить с чувством вины за то, что вы сделали, не пытаясь переложить ее на других, быть хорошей матерью, дочерью, бывшей женой и, возможно, будущей женой настолько, насколько сможете. Вам придется жить своей жизнью и, возможно, только возможно, учиться на своих ошибках. Это будет не так просто или легко, как самоубийство, но это можно сделать.

Он смотрел на нее и не воспроизвел мысли, пронесшейся у него в голове:

«Если придется, вы сможете жить с почти любым чувством вины. Уж я-то знаю».

***

СРЕДА, 31 АВГУСТА 2005 ГОДА – 9 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.

Я стоял в дюнах во влажной темноте, прижимая к себе мягкий, очень сексуальный сгусток женственности, чувствуя, как она прижимает округлости своей фантастической попы к моему члену и нежно массирует его. Я уткнулся носом в ее шею и вдыхал запах ее волос и кожи.

Я ткнул пальцем в темноту.

Было достаточно темно, чтобы горизонт выглядел лишь чуть более темным пятном на фоне ночного неба.

– Пройдя примерно сорок пять сотен миль в этом направлении, в направлении на северо-восток, можно увидеть французскую береговую линию.

Она ничего не сказала, но я знал, о чем мы оба подумали. За этим горизонтом были ее муж и сын, ее семья и ее жизнь.

Вдали, у самого горизонта, виднелось несколько движущихся огоньков, крошечных точек в темноте, так близко к горизонту, что их было трудно отличить от звезд, висящих низко в ночном небе.

– Ловцы креветок, – сказал я, когда она проследила за моим пальцем в то место, где Атлантика сливалась с небом.

– Может быть, круизные лайнеры, но, скорее всего, ловцы креветок, возвращаются в Сент-Огастин или, возможно, направляются в Мейпорт.

Она повернулась назад ко мне и склонила голову, чтобы поцеловать. Мне нравился вкус мяты на ее губах.

– Ты думаешь, это могут быть круизные лайнеры?

– Иногда они подплывают так близко к побережью, но обычно проходят севернее, и их не видно, если только не направляются прямо в нашу сторону, обратно на остров Блаунт. Но таких всего несколько. Большинство круизных лайнеров курсируют из портов к югу от нас в Карибское море или Мексиканский залив, так что, их видно нечасто. Хотя есть несколько круизных судов, отплывающих из северных портов.

Она повернулась в моих объятиях и крепко поцеловала. Я чувствовал ее соски, как твердые маленькие пуговки, вдавливающиеся в мою футболку.

Когда она уткнулась головой мне в шею, я спросил:

– Ты сильно по этому скучаешь, Алина? Не предпочла бы ты скорее быть там, в темноте, оглядываясь на береговые огни?

– Может быть, – тяжело вздохнула она, – если бы там, со мной был ты.

Я обнимал ее в ночи, и на мгновение мне показалось, что весь мир вращается вокруг нас. Со вчерашнего дня, когда она, словно по волшебству, появилась в моем кабинете и поцеловала меня, на самом деле ничто не казалось мне реальным.

Я знал, что она уедет и никогда не вернется. Ее жизнь проходила на французском круизном судне Бон Шанс, представлявшем из себя морского бродягу, совершавшего кругосветное плавание. На какое-то время оно остановилось в Джексонвилле, а затем двинется дальше, в южные порты. Судно, возможно, никогда сюда не вернется, как и она.

Что крутилось в моей голове снова и снова в те несколько недель, до того момента как Бон Шанс, наконец, отплывет в последний раз, так это – песня «Все хорошо» группы Зед и Келани. Алина де Жарден была замужней женщиной, у нее был сын, а ее муж был хорошим человеком, бывшим моим другом. Конечно, он был еще и изменщиком, перетрахавшим половину женщин в Париже, в то время как его жена работала в море, но, за исключением этого маленького недостатка характера, он не был плохим парнем.

– Ты думаешь, Филипп не будет возражать, если я стану твоим постоянным сексуальным партнером в круизе?

Она снова выдохнула мне в шею.

– Он никогда не узнает. Он может никогда не узнать.

– Я думал, ты скажешь ему, что это я подарил тебе кулон с Флёр-де-Лис. Скажешь ему, что я был пассажиром, а ты спасла мне жизнь или что-то в этом роде. И будешь с гордостью носить Флёр-де-Лис всю оставшуюся жизнь. Как ты сможешь носить ее, если он не будет знать, от кого этот подарок?

Она выскользнула из моих объятий и отступила на шаг от меня. Прохладный ночной ветер хлестал по дюнам и ласкал ее тяжелую черную челку. Лилия была приколота между маленькими, но восхитительными грудями, мягко выпирающими из-под легкой блузки. Лунный свет мерцал на алмазе в центре.

– Я думаю, что смогу ему рассказать, и он никогда не узнает правду о том, что произошло, даже если будет подозревать. Я думаю, что он не будет возражать, потому что сам делает то же самое. Но...

– Но что?

– Он – не дурак. На самом деле, наоборот. Он напоминает мне тебя. Он очень, очень умный и проницательный.

– Как может он...?

– Помнишь, я говорила тебе, что ты другой?

– Да.

– Я говорила тебе... все остальные были... просто отвлечением. Они никогда не угрожали... Филиппу. И я думаю, что он это понимал. Не думаю, что он когда-либо следил за мной. Он мог бы сказать, если бы... был кто-то еще... кто имеет значение. Но ты...

– Что я?

Я произнес эти слова осторожно, словно двигаясь от свернувшейся кольцом гремучей змеи, которую однажды утром обнаружил сидящей на ящиках комода. Это было тот вопрос, что прятался за каждым словом, которое мы говорили друг другу, с того момента как я посмотрел ей в глаза вчера днем. Это был слон в углу комнаты, которого невозможно игнорировать, но и нельзя принять.

– Ты хочешь, чтобы я это сказала? Чтобы выразила словами?

– Кто-то из нас должен. Каждый день, после того как я ушел от тебя, каждый день, просыпаясь, мне приходилось бороться с желанием позвонить тебе, вернуться на Бон Шанс. Каждая клеточка моего тела хотела тебя. Но я не мог, потому что нарушил бы все правила, по которым я когда-либо жил, предав все, во что я когда-либо верил. Но моя воля не настолько сильна. Я мог не пойти к тебе, но не смог оттолкнуть, когда ты сама ко мне пришла. Но это не делает правильными наши действия.

Она схватила мое лицо и поцеловала. Я ощутил то же странное чувство тревоги, от которого волоски у меня на затылке встали дыбом. Это не был ночной бриз. Это был ее поцелуй. Это был страх. И теперь я уже знал, чего боюсь.

– Я говорила тебе, Билл, что, посмотрев на тебя в первый раз, что-то почувствовала. Это было то же самое чувство, те же эмоции, что я испытала много лет назад, когда впервые увидела Филиппа на той вечеринке. В тот вечер, когда мы оказались в его постели. В тот вечер, когда он сделал меня своей. Я принадлежу ему. И поэтому я не имею права сейчас испытывать к тебе те же чувства.

Она смотрела на меня через пропасть в несколько сантиметров своими зелеными как море глазами, в которых был целый океан.

– Я не имею права влюбиться в тебя по уши. Я – замужняя женщина. Я люблю своего мужа. Я люблю своего сына. У меня есть жизнь и семья. И сегодня меня не должно здесь быть. Так почему же я здесь?

– Потому, что, как мне пришлось сказать отцу Данливи, а он оценил эту шутку, у Бога жестокое чувство юмора. Ты любишь Филиппа, и у тебя есть жизнь, которую ты не можешь позволить себе потерять. У меня же больше нет жизни, но есть женщина, которую я не должен любить, но люблю.

– Ты любишь ее, хотя и не хочешь ее любить? А как же я, Билл? Что ты чувствуешь ко мне? Понимаешь, ты никогда не выражал свои чувства словами. Я на самом деле не знаю, что ты думаешь обо мне. За исключением того, что тебе нравится заниматься со мной сексом... и ты был очень благодарен мне за то, что я помогла тебе перестать страдать по твоей изменяющей жене.

На ее лице появилось странное выражение, и я попытался проанализировать его: страх, женская гордость, беспокойство и еще что-то невыразимое.

– Мы знакомы всего неделю. Мы ведь совсем не знаем друг друга, Алина. Мы встретились во сне, и это все, что у нас есть. Но... Я думаю... я... возможно, влюблен в тебя. У меня есть к тебе чувства, которых я не испытывал ни к кому, кроме... Дебби... через двадцать лет. За последнюю неделю у меня был секс с двумя женщинами, которые мне нравились, и секс был отличным. Но он ничего не значил. Ты же что-то значишь.

– Что значит «что-то значишь»?

– И кто теперь играет адвоката?

Она не улыбалась. У нее было предельно серьезное выражение лица.

– Кто я для тебя, Билл?

– Я люблю ее, Алина. Я ее ненавижу, но не могу сказать, что больше не люблю. Здесь двадцать лет воспоминаний и любви. Каждый день я что-то вижу или слышу, и в моей памяти вспыхивает воспоминание о ней. Иногда я все еще просыпаюсь после всех этих месяцев, и мне кажется, что я нахожусь в нашей постели дома, и ожидаю, что повернусь и почувствую ее, лежащую рядом со мной. И тут я вспоминаю...

Я посмотрел через залив на ее невидимый дом, далеко в океане.

– Ты – та, что заставила меня думать, что жизнь может стоить того, чтобы снова жить, что я, возможно, не полный и законченный неудачник, каким чувствовал себя до встречи с тобой. Она разрушила мою жизнь. Ты же заставила меня усомниться во всем, во что я когда-либо верил, заставила меня усомниться в том, что я – хороший парень, каким всегда себя считал.

Я оглянулся на океан и увидел темные острые клыки, выглядывающие из-под белых шапок волн, когда океан отступал. Чтобы сменить тему, я указал на них и, когда она проследила за моим пальцем, сказал ей:

– Его называю залив Матансас. Матансас означает бойня. Когда-то здесь было кровавое место. В парке неподалеку есть памятник. Я всегда знал об этом, с тех пор как здесь вырос, и мы с друзьями часто приезжали летом сюда или в Сент-Огастин.

– В 1565 году испанцы и французы не были по-настоящему друзьями. И те, и другие хотели этот кусок недвижимости. Испанцы убили... вырезали... двести пятьдесят французских гугенотов, чтобы закрепить свои права на это место. В 1700-х годах они даже построили форт, похожий на тот, что в Сент-Огастине. Он исчез, это не то, что сейчас называется Старым фортом в Сент-Огастине, но твой народ был здесь давным-давно.

Я смотрел, как в лунном свете появляются и исчезают скалы, и сказал:

– Когда я был ребенком, во время прилива мы любили плавать к этим скалам. Они опасны. Об некоторые из них можно было порезать руки и ноги, а кое-кого из детей, случалось, волны били головой о скалы и топили, но обычно их друзья были способны их спасти.

Я взял ее руку и провел пальцами по нижней стороне моей челюсти. Она нащупала шрам и посмотрела на меня.

– Мне было пятнадцать, когда однажды в июле мы приехали сюда. Как обычно, здесь были объявления типа «плавать запрещено», поскольку округ никогда не раскошеливался на спасателей. Бурный прибой. Я поплыл туда, и мы резвились там, пока меня не подхватила волна и не швырнула о большую скалу, самую дальнюю справа. Я разбил о нее подбородок. Я увидел звезды, и хорошо, что рядом не было акул, поскольку мне сказали, что я истекал кровью, как недорезанная свинья.

– На самом деле рана не была такой уж большой. Потребовалось всего пять швов, чтобы ее зашить, но она чертовски кровоточила. Однако дети глупы. В следующие выходные я снова был там.

Она наклонилась ко мне и поцеловала нижнюю часть подбородка.

– Ты понимаешь, что мы впервые говорим о твоей жизни... до того? О твоем детстве.

– Если ты помнишь, Алина, на Бон Шанс мы не так уж и много разговаривали.

– Нет. Я знаю о тебе и о ней сокращенный вариант. Но у тебя была целая жизнь, детство, брак, о которой я ничего не знаю. И у нее много таких же воспоминаний. Она создавала их вместе с тобой. Я же – просто женщина, с которой ты занимался сексом в течение недели в круизе.

Она отвернулась от меня, и ее тело затряслось. Я схватил ее сзади и крепко прижал к себе.

– И у тебя есть жизнь, о которой я ничего не знаю. И ты – гораздо больше, чем просто корабельный роман.

– Ты хоть немного любишь меня, Билл? Любишь ли ты меня хоть слегка так же сильно, как ее?

Когда я не ответил, она грустно улыбнулась.

– Это так жалко, Билл. И я это знаю. Но я чувствую себя жалкой. И испуганной. По счастливой случайности в моем мире оказался ты. Теперь я – в ее мире. Я хочу победить. Я хочу, чтобы ты выбрал меня, а не ее.

Я притянул ее к себе, еще раз поцеловал, а потом сказал:

– Ты бы не знала, что со мной делать, если бы выиграла, Алина. Бросила бы ты ради меня Филиппа? Не отвечай. Я уже знаю ответ. Какой смысл вести бой, который не можешь позволить себе выиграть?

ГЛАВА 3: ДВЕ НЕДЕЛИ – ЭТО ВЕЧНОСТЬ

Меня зовут Уильям Мейтленд. Полгода назад я был женат. Сегодня я одинок.

Полгода назад я был влюблен в женщину, которая, как мне казалось, любила меня. Сегодня я знаю, что она меня не любит. Сегодня у меня есть чувства к француженке, которая любит другого мужчину. Хотя, может быть, она и меня любит немного.

Не знаю, считать ли это прогрессом в моей личной жизни.

Полгода назад я был главным или управляющим прокурором прокуратуры штата Джексонвилл. Люди в здании суда знали меня и, думаю, относились ко мне хорошо в профессиональном плане.

Сегодня, после почти душевного срыва по ряду причин, в которые мне не нужно вдаваться, меня окрестили Ангелом Смерти и, благодаря Интернету и интернет-сайтам, я, по-видимому, стал известной фигурой.

После того как я осудил с высокими ставками Бабушку-убийцу по обвинению в убийстве первой степени, я стал еще более известным и, по-видимому, заставляю неопытных адвокатов защиты мочиться в штаны, когда смотрю на них.

Конечно, все это – чушь собачья. Если в цивилизованном мире и есть кто-то менее склонный к использованию публичности для карьеры, чем я, то я не знаю, кто бы это мог быть.

Я не хочу лезть вверх или баллотироваться на более высокий пост и начинать вторую карьеру в Голливуде. Я просто хочу делать то, что делаю, то, что у меня хорошо получается, пока я здесь, а именно: сажать негодяев за решетку и не давать им причинять зло невинным.

А поскольку я не хочу ничего большего, чем то, что у меня было в профессиональном плане, я не уверен, что это считается прогрессом в моей профессиональной жизни.

Шесть месяцев назад у меня была семнадцатилетняя красивая дочь, смотревшая на меня с озадачивающей смесью дочерней привязанности и презрения, в то время как мой четырнадцатилетний сын старался много не думать обо мне, но в основном, смотрел на меня как на пустое место, омрачающее его личную жизнь.

Сегодня узы восстановлены не полностью, но они знают, что я люблю их, все еще люблю после многих лет пренебрежения ими ради своей работы.

Полгода назад я иногда спал с моей великолепной блондинкой женой Дебби. Но я не мог винить ее за то, что она не тащила меня в свою постель так уж часто.

Я был дряблым, толстым, лысеющим, и позволял ей так обращаться со мной в течение многих лет. Из своей профессиональной жизни я знаю, что люди относятся к тебе так, как ты им позволяешь, и в своей профессиональной жизни я никогда не позволял никому относиться ко мне так, как Дебби относилась ко мне в нашей личной жизни или в спальне.

Но я любил ее и знал, что я – причина разочарования, что никогда не смогу быть для нее достаточно хорош в постели, и был благодарен ей за те крохи, что она бросала мне, потому что даже крохи лучше, чем ничего.

Сегодня я трахнул маленькую милашку с ямочками на щеках, которая раньше работала у меня в офисе окружного прокурора, выеб до усрачки горячую бабушку полицейского из полиции нравов – не где-нибудь, а в пустой прокуратуре штата – и имел безумный, страстный горячий секс/любовь с красивой француженкой, которая замужем за человеком, бывшим моим другом.

В сексуальном плане за шесть месяцев я прошел долгий путь, но пока два дня назад ко мне не вернулась моя француженка Алина, я бы не сказал, что моя сексуальная жизнь улучшалась не по дням, а по часам.

Потому что я понял с острой болью в том месте, где раньше было мое сердце, что даже крошки от Дебби значили больше, чем горячий секс с Ямочками на щеках или горячей бабушкой-полицейской.

Но Алина была другой. Я думал, что потерял женщину, которой никогда по-настоящему и не имел, и пытался смириться с двумя поражениями в сфере романтики, пока из ниоткуда в моем кабинете не появилась ОНА.

Сейчас же… Я никогда не чувствовал себя настолько потерянным. Она пришла ко мне. Но она – все еще замужем за хорошим человеком... И я не знаю, как бы я мог делить ее с ним... даже если бы захотел. А я не хочу.

***

СРЕДА, 31 АВГУСТА 2005 ГОДА – 9.30 ВЕЧЕРА.

Мы шли вдоль берега с туфлями и носками в руках. Через плечо было перекинуто легкое одеяло, взятое мною из машины.

Даже в конце августа призрачная пена, несомая набегающими волнами, адски холодила мою плоть. Я дрожал. Алина только посмеялась надо мной. Я знал, что французские пляжные купальщики – крутые парни, бросающиеся в воду так, что у американцев остановилось бы сердце. Мы держались за руки как подростки.

– Я не делала этого с тех пор как была подростком, – сказала она мне.

– Ты что, издеваешься? Все эти острова и тропические райские места, что вы посещаете, а ты никогда не прогуливалась по прибою?

– Я ходила купаться, но ходить вот так... рука об руку... это то, что делаешь со своим парнем... или мужем...

– В этом есть что-то очень печальное, Алина. Ты путешествуешь по миру к самым романтичным островам и городам, и тебе не с кем поделиться. Филипп никогда с тобой не путешествовал?

– В первые годы он приезжал на несколько дней, иногда на неделю. Но по мере того как продвигался в своей карьере, требования становились слишком высокими, и свободного времени больше не оставалось. Даже когда я дома, нам приходится работать вместе, и обычно это происходит вокруг Андре.

– Что-то в этом есть знакомое, очень знакомое. Но... Теперь я понимаю, почему ты в него влюбилась. Он был... очень динамичным парнем. Кроме всего этого высокого роста, приятной внешности, того, что на поверхности. Думаю, для женщины он был очень привлекательным парнем.

Она прижалась ко мне, и я удерживал равновесие, когда большая волна окатила нас по колено. Я слышал вдалеке крики морских птиц и других птиц со стороны берега... На другой стороне бухты, на дальней стороне моста А1А, разделявшего бухту пополам, находился охраняемый государством птичий заповедник, где многие мигрирующие виды птиц имели защищенные гнезда.

– Он был... есть такой... ты с ним работал. Ты видел, как на него реагируют женщины. Ему не нужно над этим работать. Они просто... отдаются ему. И я, наверное, тоже. Но не поэтому я влюбилась в него с первого взгляда. Ты знаешь, как банально это звучит, а мы, француженки, не придаем этому особого значения. Несмотря на стереотипы, мы относимся к отношениям гораздо более трезво, чем вы, американцы. Но по-другому это не описать. И... это случилось опять, когда я увидела тебя.

– Я тоже не хотел, чтобы это случилось.

Она повернулась ко мне, и я остановился и обнял ее, чтобы волны вокруг наших колен не сбросили нас в прибой. Она взяла мою руку и положила ее на свою правую грудь, и я почувствовал, как затвердел сосок.

– Не было бы никаких проблем, мон шери, если бы мы были просто, как говорите вы, американцы, приятелями в постели... друзьями с привилегией... Я могла бы остаться здесь на две недели, поиграть с твоим прекрасным твердым членом, пососать его и отдать себя тебе, а через две недели взять себя в руки и вернуться домой к Филиппу. Я уже говорила, что у меня и раньше на Бон Шанс были любовники, и меня не сильно беспокоило, что после этого я возвращалась домой к Филиппу.

– Но мы же и есть приятели по траху, – сказал я, крепко сжимая сосок между пальцами и заставляя ее тихонько стонать.

Она схватила меня правой рукой за подбородок и пристально посмотрела мне в глаза.

– Никогда так не говори, Билл. Никогда! Я не знаю, кто мы есть... и меня это пугает... но я знаю, кем мы не являемся... мы не приятели по траху... не друзья с привилегиями.

Она растворилась во мне, и я вспомнил старые фильмы о любовниках на пляжах. Это было похоже на что-то из трагического романа. Не хватало лишь музыкального сопровождения, слышались только звуки птиц в ночных гнездах и несколько далеких машин, доносящихся против ветра, дующего с океана.

– Мы – любовники, – сказала она, наконец.

– Знаю. И именно поэтому ты собираешься еще раз вырвать мое сердце, когда уйдешь. А ты уйдешь. Что бы ты ни говорила, как бы мы ни старались не думать об этом, ты вернешься домой. А я останусь здесь.

Она уткнулась лицом мне в шею.

– Не говори так.

– Больше я так не скажу, Алина. Больше нет. Но я хочу, чтобы ты знала, что я сделал это добровольно. Я мог бы отослать тебя еще вчера. И знаю, что должен был. Но я этого не сделал. Это – моя вина. И вся боль, что останется, когда ты уйдешь, тоже будет на мне.

Я обнимал ее так крепко, что чувствовал, как бьется ее сердце.

– Когда ты будешь улетать домой к Филиппу, я не хочу, чтобы ты оглядывалась назад или сожалела о том, что мы были вместе. Я делаю это, потому что понял, что ты – особенная. Я чувствую себя старым и измученным, и моя жизнь в значительной степени закончена, но знаю, что будут и другие женщины. Не знаю, женюсь ли когда-нибудь снова, но если и женюсь, то лишь ради удобства. Но ты – нечто совершенно иное. Я не фаталист, и чертовски уверен, что на самом деле не хочу верить в Бога, отрывающего крылья мухам, устраивающего крушения самолетов и посылающего цунами, чтобы уничтожать города, но то, что свело нас вместе, не могло быть случайностью. Почему-то мне кажется, что нам суждено быть вместе. Это глупо, но я почему-то думаю, что если бы я не встретил Дебби в том году в Университете и если бы мы не встретились с тобой, я бы не нашел никого, кого смог бы любить так же сильно. А если бы я поехал во Францию и встретил тебя РАНЬШЕ Филиппа, думаю, мы были бы вместе.

Ее глаза наполнили слезы.

– Даже не мечтай об этом...

Я закрыл ей рот рукой, чтобы она замолчала.

– Вместо жизни с тобой мне придется довольствоваться двумя неделями. Но, если все сделать правильно, иногда и две недели могут быть вечностью.

Она покусывала мое ухо, в то время как поглаживала и дергала мой член и шептала:

– Я хочу, чтобы ты был внутри меня, Билл. Боже, я так сильно хочу тебя в себе. Отвези меня куда-нибудь и долби до тех пор, пока я не перестану соображать.

Мне пришлось накрыть ее руку своей и остановить.

– Продолжай в том же духе, и через минуту я начну брызгать в свои трусы, а я думаю, что ты предпочла бы, чтобы я брызнул где-нибудь в другом месте. И в моем возрасте, я не знаю, как быстро смог бы поднять его снова.

Она улыбнулась.

– Хочешь поспорить, что я смогу сделать твою могучую дубину твердой как камень за шестьдесят секунд, мистер Мейтленд?

– Я бы никогда не поставил против тебя, но давай не будем проверять это. Пошли.

Я повел ее с пляжа в дюны. Время от времени мимо нас на расстоянии около десяти метров проезжали машины, но в холмистых дюнах, увенчанных высокими зарослями морского овса, мы были невидимы.

Я бросил легкое одеяло на песок и толкнул ее на него. Я расстегнул ремень, и мои брюки соскользнули вниз по лодыжкам. Прежде чем я успел опуститься рядом с ней, она протянула руку, стянула мои плавки вниз и засадила эти сочные губы вокруг моего уже почти каменного твердого члена. Еще несколько секунд – и я с легкостью мог забивать им гвозди.

– Вот дерьмо! Алина...

Обычно я бы с удовольствием опустошил себя в этот красивый рот, но сегодня вечером мне хотелось настоящего, поэтому я оттолкнул ее голову, и она снова упала на одеяло.

– Ну вот, все испортил!

– Скажи мне это через тридцать секунд, – сказал я, подтягивая ее платье к бедрам и тем же движением стягивая прозрачные черные трусики с ее киски. Потом я нырнул вниз. Из нее текло, и через тридцать секунд мое лицо было мокрым.

– О, Боже, Боже, Боже... это так приятно. Оближи ее, оближи, дорогой... засунь свой язык внутрь... вот так... вот так... О... я скучала по этому... каждый день... каждый день... ооохх...

Затем она схватила меня за голову и с нечеловеческой силой оттолкнула мой язык от того места, где он хотел быть, заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:

– Ты скучал по мне так, Билл? Была ли я все время в твоем уме...?

– Я скучал по тебе каждый день, Алина. И... почти... каждую минуту..

Я невольно улыбнулся ей, вспомнив Ямочки на щеках и сексуальную бабушку Хизер, и она это поняла. Она шлепнула меня по голове и отпустила.

– Ты – ублюдок... Я достаточно хорошо знаю мужчин, чтобы понять, что ты по мне не скучал... Полагаю, ты страдал по Дебби... Я очень зла на тебя.

Когда я нырнул обратно в ее мокрую киску, она ахнула, приподнялась навстречу мне и сказала:

– Но я прощу тебя, если ты продолжишь делать это... вот ТАК!

Она обхватила коленями мою голову и сжала ее, содрогаясь, и я вспомнил, что у нее очень сильные ноги, Когда ее сотрясла сила первого оргазма, я оторвал свой рот и сказал:

– Извини, но сегодня больше никакого языка, юная леди.

Ее рот открылся от удивления, когда я поднял обеими руками ее попу, положил обе эти сочные ноги себе на плечи и, широко открыв ее киску, вонзил в нее свой член так глубоко, жестко и быстро, как только мог.

– Ммм... эээ... ооо... боже, черт возьми... Билл... он вот-вот... вот-вот... черт возьми, не могу ясно думать... вот-вот вылезет из... оох... моего горла...

А потом у нее перехватило дыхание и пропало желание говорить, в то время как я боролся с ней языком, позволяя ей попробовать вкус себя на моем языке, в то время как сам брал ее в миссионерской позе. Есть много, что можно сказать о других позах, но я думаю, что и там я консервативен.

Миссионерская поза – это все еще самый простой способ заниматься сексом, способ, позволяющий смотреть в глаза женщине, в которой вы находитесь. Старые поэты правы: глаза могут говорить.

Слишком скоро, не прошло и двух-трех минут, я почувствовал, что готов излиться в нее, и дал ей шанс меня остановить.

– Алина... я приближаюсь... могу вынуть... сделать подольше...

Она нежно прикусила мой язык.

– Тебе лучше дать мне то, чего я ждала неделями... сейчас же...

И, будучи джентльменом, я, естественно, так и поступил. Один, два, три, четыре и пять сильных выстрелов, а она стонала с каждым из них и пыталась целиком поглотить мой член своей горячей киской.

Наконец, я остановился и позволил ее ногам соскользнуть на землю, а сам навис над ней, опираясь на локти.

– Ух, ты.

– А как насчет манифик?

– Ты определенно была великолепна!

– Для старика ты был не так уж плох.

– Ты говоришь это лишь потому, что знаешь, что обезоружила меня, и сегодня я больше не смогу тебя наказать.

Она наклонилась, крепко схватила мое увядающее мужское достоинство и сказала:

– Ты помнишь наше пари?

– Да, детка, но прямо сейчас я в самом деле чувствую, что мне нужна капельница. Я отдал тебе все, что у меня было, а потом еще немного...

– Почему бы тебе не позволить мне самой судить об этом?

Но оказалось, что она ошиблась. Она не смогла снова получить мою великолепную дубину за шестьдесят секунд. Это заняло у нее целых пять минут, включая засунутый тонкий палец мне в задницу, в то время как она сосала мой усталый член. Но она все-таки его подняла. И на этот раз мы продержались так двадцать пять минут, делая это по-собачьи, в какой-то позе из Камасутры, с которой она меня познакомила, в ковбойском стиле и, наконец, в ее задницу.

Когда она лежала в моих объятиях после этой тренировки, мы слушали все более редкие машины, проезжающие мимо нас по дороге примерно в полутора метрах выше долины между дюнами, в которой мы отдыхали. Лягушки, сверчки или кто они там еще, черт возьми, оживляли дюны звуками своей музыки.

– Ты правда думал обо мне каждый день?

Я положил руку на ее лицо и посмотрел в эти темные глаза, державшие меня в плену, с того момента как я впервые увидел ее на Бон Шанс, даже прежде чем я даже узнал, кто она такая. И я знал, что моя интуиция была верна. Она опасна, как опасен лишь тот, кто может тебя уничтожить.

– Каждый день.

– А ты бы мог меня забыть? Ты – мужчина, и я знаю, что у тебя был секс, с тех пор как мы увидели друг друга, кобель. Стала бы я, в конце концов, просто еще одним из твоих старых завоеваний?

– Так вот кем я стану для тебя, когда ты вернешься к Андре и Филиппу, к Бон Шанс и к своей жизни в Париже?

Она грустно посмотрела на меня.

– Ты всегда будешь темной тайной в моем сердце, стоящей между мной и Филиппом. Той, о которой я молю Бога, чтобы Филипп никогда не узнал.

– А ты всегда будешь Той, Кто Ушла.

***

ЧЕТВЕРГ, 1 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Я, вероятно, немного шатался, когда, наконец, вошел в свой офис, но это из-за того, что занимался сексом до двух часов ночи, пока мой бедный измученный мужской орган не был доведен до полного изнеможения киской, попой, ртом и руками француженки. Уверен, что она использовала бы и пальцы ног, если бы мы могли придумать способ сделать это, и если бы у меня была какая-либо склонность в этом направлении.

Я встал в шесть утра, буквально затащил себя в спортзал и проделал все движения тренировки. Мои ноги чувствовали себя так, будто я иду по резиновым лентам. Они просто устали, и я чувствовал каждый из своих почти сорока двух лет.

Но я заставил себя. Если я позволю какому-либо искушению удерживать меня подальше от спортзала, то через несколько месяцев, я знал это, буду таким же старым дряблым неудачником, каким был годами. Этого не должно было случиться.

Войдя, я помахал рукой Сьюзи и обнаружил, что Шерил все еще не оправилась от болячки, свалившей ее два дня назад.

Я не был рад, что Шерил заболела, но, оглядываясь назад, был чертовски рад, что ее не было рядом, когда появилась Алина. Каким-то образом я знал, что она бы узнала, кто такая Алина, и каким-то образом это известие дошло бы до Дебби.

У меня не было причин бояться конфронтации. Между нами все было кончено, и Дебби ничего не могла сделать, чтобы все испортить, и, честно говоря, я бы с удовольствием ткнул Дебби носом в тот факт, что все еще могу привлечь в свою постель такую женщину как Алина.

Но это все усложнит. Пока что в нашем маленьком пузыре были только мы с Алиной, и я изо всех сил старался сжать наш мир до двух человек в течение следующих двух недель. Я знал, что это невозможно, но хотел удерживать Алину подальше от моей обычной жизни.

Открыв свой кабинет и включив ноутбук, я зевнул и стер усталость с глаз, но тут зазвонил телефон.

– У вас звонок, – сказала Сьюзи. – Она себя не назвала.

– Я отвечу. И кто же это?

– Нас кто-нибудь слушает?

– Нет.

– Хорошо. Я просто хотела, чтобы ты знал, что я делаю, мистер Мейтленд. Можешь ли ты догадаться?

– Наверное, читаешь хорошую книгу или собираешься взять такси, чтобы осмотреть Джексонвилл?

– Поверишь ли, у меня пальцы в определенном месте, и я делаю нечто, от чего мне очень, очень хорошо.

– Не представляю, о чем ты говоришь.

– А я воображаю, что это какая-то часть тебя, входящая глубоко внутрь меня, что заставляет меня чувствовать себя чудесно. Я скучаю по тебе. Я знаю, что у тебя работа. Но я скучаю по тебе и хочу, чтобы ты был здесь.

– Через минуту мне придется повесить трубку, мисс. Боюсь, что наш разговор пойдет в том направлении, что приведет к тому, что я сегодня буду очень непродуктивен, а у меня есть дела, о которых необходимо позаботиться.

– Очень хорошо, мистер Мейтленд. Я позволю тебе вернуться к делам, но хочу, чтобы ты знал, что я делаю и о чем думаю, и помнил, что у тебя есть очень, очень важное дело, которое нужно уладить сегодня вечером.

– Поверь, я не забуду.

После того как повесил трубку, я почувствовал легкий укол в той части моей анатомии, которая, я был уверен, будет неработоспособна, по крайней мере, до сегодняшнего вечера. Господи, эта женщина была похожа на ходячую виагру. Но я заставил себя вернуться к делам.

Первым в списке дел было спланировать появиться в суде на следующей неделе и попросить суд дать Джуди Йохансен – Бабушке-убийце – серьезный тюремный срок. Несколько дней назад мне удалось обвинить ее в убийстве первой степени, но еще предстояло пройти долгий путь, чтобы заставить судью вынести решение, которое будет означать нечто большее, чем просто погрозить пальцем, когда речь пойдет об условно-досрочном освобождении и освобождении за хорошее поведение.

Убийство мужа должно повлечь за собой какое-то серьезное наказание. Помимо потери тридцати или сорока миллионов долларов, которые она в противном случае унаследовала бы из его состояния. Что само по себе было довольно суровым наказанием. Но этого недостаточно.

На этапе выбора наказания Лью Уолтерс делал все возможное, используя семью, друзей, рыдающую подсудимую, чтобы убедить судью, что шестидесятисемилетнюю бабушку не следует пристегивать к тюремной каталке, чтобы в ее вены ввели яд, останавливающий сердце. Все зависело от судьи, и я, честно говоря, несмотря на свое прозвище Ангел Смерти, не испытывал особого желания видеть ее казненной.

Прожить остаток жизни в тюремном комбинезоне, видеться с семьей в тюремной комнате для свиданий в окружении охранников, использовать личные или семейные средства для покупки сигарет или других предметов в тюремной столовой вместо отдыха на пляже на Бали было бы достаточным наказанием.

Я запланировал в следующую среду находиться в зале суда, чтобы убедиться, что все пойдет так, как я хотел. После этого я начну работать над другими делами.

Одним из тех, кто беспокоил меня больше всего, был парень по имени Уильям Саттон. Я был практически уверен, что он забил монтировкой до смерти свою беременную будущую бывшую жену и еще не родившегося сына. Но существовала слишком большая вероятность, что в результате своего жестокого преступления он уйдет богатым и свободным человеком.

Саттон был тридцатисемилетним биржевым консультантом в финансовой консалтинговой фирме, базирующейся в Понте-Ведре, с клиентами по всему Восточному побережью. Фирма была довольно успешной, как и сам Саттон, но он не был богачом, и все, что у него было, – это доход среднего класса.

Однако ему посчастливилось жениться на хорошенькой дипломированной медсестре по имени Шейла Конрой, и они оба думали, что она – такая же представительница среднего класса как и он. Она была симпатичной блондинкой с заразительной улыбкой и красивой фигурой, включая, судя по фотографиям, задницу мирового класса.

Очевидно, они любили друг друга. По крайней мере, судя по улыбкам на фотографиях, сделанных в первые годы их брака.

И Саттон не был неприятной наружности. Метр восемьдесят восемь, каштановые волосы, довольно хорошо сложен. Но просматривая дело, я видел фотографии, и что-то в его глазах с первого взгляда привлекло мое внимание. А то, что мы узнали о нем в ходе наших расследований, подтвердило это впечатление.

Уильям Саттон был, если говорить кратко, мудаком. Он был из тех парней, что во всех своих потерях винят кого-то другого, а во всех своих победах видят свои ошеломляющие способности. Он был из тех парней, что ставят своей целью выставлять своих коллег в плохом свете и наслаждаются тем, что наебывает конкурента.

Он был из тех парней, что никогда не забывают ни малейшего оскорбления или обиды. Он был достаточно умен, чтобы вести себя хорошо, пока не окажется в положении, когда можно нанести удар в спину, и никогда не упускал такой возможности. Но он делал это таким образом, чтобы к нему не вел след. Коварный, мстительный, решительный... таков был Уильям Саттон.

А еще он был из тех парней, что, как мы выяснили из многочисленных допросов, любят женщин... очень многих... до и после женитьбы. Он был симпатичным и складным, и у него совсем не было совести, поэтому он спал со многими из них.

И вполне естественно, что при этом он стал безумно ревновать свою хорошенькую и, насколько мы могли судить, верную жену, и превратил ее жизнь в сущий ад, следя за ней, проверяя ее телефонные СМС и допрашивая о каждом ее шаге в течение двух лет.

Пока она, наконец, не сломалась, когда они жестоко поссорились, и она оказалась в больнице, а он был обвинен в нападении. Овдовевшая мать Саттона вложила деньги в приличного адвоката, и тот замутил воду настолько, что дело было переклассифицировано до мелкого проступка.

Они расстались, и именно тогда оба внезапно узнали, что бывший отец Шейлы, бросивший ее и ее семью, когда ей был год, стал очень богатым человеком. У него не было собственной семьи, когда в возрасте пятидесяти пяти лет его настиг инсульт, и он оставил Шейле и двум ее братьям и сестрам состояние в пятнадцать миллионов долларов, которое будет разделено поровну.

Таким образом, Саттон столкнулся с разводом и потерей по меньшей мере половины из пяти миллионов долларов. Что отнюдь его не обрадовало. Он был человеком с горячим нравом и множеством недостатков характера, и думаю, что на самом деле верил, что его хорошенькая жена гуляла за его спиной.

Они с Шейлой расстались, и он несколько месяцев жил в квартире на Саутсайде, прежде чем вернуться к матери в ее дом в районе Окала, знаменитом сообществе по разведению скаковых лошадей примерно в ста милях к югу от Джексонвилла, недалеко от шоссе I-75.

И вот однажды вечером в начале февраля Шейла закончила смену в больнице Святого Винсента в центре Джексонвилла, сказав подругам, что ей позвонил Уильям Саттон и попросил дать ему последний шанс встретиться и поговорить. А Саттон, как говорили все, кто его знал, был очаровательным сукиным сыном.

Она сказала, что не уверена, что встретится с ним, но после пяти лет брака и вынашивания его сына считает, что он заслуживает последнего шанса на разговор.

Она должна была вернуться только через два дня в свою следующую смену, и хотя некоторые из ее подруг на следующий день пытались позвонить ей, они не слишком встревожились, когда не смогли с ней связаться. Могло случиться все что угодно, а последняя интрижка бывших жен с бывшими мужьями не была самой необычной вещью в мире.

Они встревожились, когда она не пришла на смену и не появилась в своей квартире. Они не смогли ее найти, и полиция Джексонвилла связалась с полицией Окалы.

Они нашли Саттона, играющим в гольф на местном поле, и им сказали, что уже неделю он не выезжал из Окалы. Мать подтвердила его алиби. Несколько соседей сообщили, что видели его машину, когда ложились спать в тот вечер, и все еще стоявшую перед его домом, когда проснулись в шесть утра на следующее утро.

Через две недели после ее исчезновения, в дюнах у Ридженси в Джексонвилле нашли тело, по направлению к пляжам. Она была так сильно избита, и животные уже нанесли достаточно повреждений, что только по картам стоматолога и одному пальцу, оставшемуся на теле, можно было опознать Шейлу с ее нерожденным ребенком.

Трудно было точно сказать, что именно было использовано, но криминалисты сказали, что кто-то использовал твердый предмет типа монтировки, разбив ей голову, сломав ребра, руки и ноги, и выглядело так, будто у нее были выбиты все зубы, вероятно, еще до того, как она умерла. От зародыша почти ничего не осталось, но выглядело так, словно нападавший использовал монтировку и на нем.

Мы дюжину раз вызывали на допрос Саттона. Мы опросили его соседей, друзей и коллег Шейлы, мать Саттона и разных его подружек.

И все, что у нас осталось, – это уверенность в том, что он уехал из своего дома в Окале поздно вечером, после того как его, в основном пожилые, соседи легли спать, встретился со своей будущей бывшей, нейтрализовал ее, отвез в пустынные дюны и забил ее и своего нерожденного сына до смерти.

Но мы не смогли этого доказать. Вещественных доказательств не было. Никто не видел их вместе. Никто не мог поклясться, что он даже покидал дом своей матери.

Он мог добраться до Джексонвилла за пару часов по автостраде, убить ее и вернуться максимум через пять-шесть часов. Но у нас не было доказательств, что он это сделал.

А его мать стояла как скала, очень правдоподобно клялась, что всю ночь, когда убили Шейлу, у нее было расстройство желудка. И она разговаривала с сыном и видела его спящим в своей постели четыре или пять раз за ночь. Она сказала, что он не мог покинуть ее дом.

Почти семь месяцев мы вели расследование, опрашивали, брали анализы, допрашивали Саттона с полдюжины раз, но так и не смогли найти ни единой трещинки в его истории. Это сводило меня с ума.

Я поднял телефонную трубку, чтобы позвонить Неду Колману, детективу отдела по расследованию убийств из офиса шерифа округа Марион, чтобы поговорить с ним, когда мне позвонила Шерил.

– Мистер Мейтленд, на линии детектив Колман из округа Марион.

– Колман, ты прямо угадал мои мысли. Я поднял трубку, чтобы позвонить тебе и узнать, нет ли там чего-нибудь нового.

– Ты сидишь?

– О, черт, только не говори мне...

– Билли-бой может оказаться в в очень дерьмовой ситуации.

– Давай.

– Есть старик по имени Уилбур Белл, живущий примерно в двухстах метрах по грунтовой дороге от матери Саттона. В этом тупике всего пять домов, а ты знаешь, что остальные три жильца полуживые от старости, и в ту ночь никто не спал. Мы не могли дозвониться до Уилбура, потому что он имеет привычку неделями или месяцами отлучаться в гости к родственникам или просто кататься по стране.

– Два дня назад он вернулся в город и сегодня утром позвонил нам. Я зашел поговорить с ним и думаю, что этот сукин сын в наших руках. Уилбур уехал из города через неделю после убийства Шейлы и ничего об этом не слышал, пока не вернулся. Он ненавидит мать Саттона из-за какого-то пограничного спора, длящегося годами. И ненавидит Саттона. Но все ясно, как божий день. В ту ночь, когда убили Шейлу, он встал в полночь. Он очень отчетливо помнит, как по дороге с выключенными ФАРАМИ медленно ехала машина МАТЕРИ Саттона. Он подумал, что это очень странно. Старуха никогда никуда не ездила по ночам.

– В шесть часов утра на следующее утро солнце только поднималось, но еще не было полного света. Он встал, чтобы успеть на утренние новости, когда выглянул в окно и увидел, что машина старухи съезжает с дороги и въезжает на подъездную дорожку. Свет был выключен, и она двигалась медленно и тихо. Он говорит, что смотрел на машину, когда увидел, как из нее вышел Саттон, подошел к бочке для сжигания отходов на заднем дворе и бросил в нее что-то, что могло быть одеждой. Затем вошел в дом своей матери. Уилбуру это показалось странным, но он не придал этому особого значения. На следующей неделе он уехал в турне по Канадским Скалистым горам и ничего не знал, пока не вернулся и не услышал все новости. Он позвонил мне через пять минут, и у меня есть все его показания.

– Черт. Ты ему веришь? Это не просто какой-то недовольный сердитый сосед, пытающийся отомстить старухе?

– Может, он и лжет, но я в этом сомневаюсь. Эта история звучит правдиво. И он говорит, что пройдет тест на детекторе лжи. Он мог оказаться там, где сказал, и увидеть то, что видел. Я очень ясно дал ему понять, что если мы продолжим его историю и предъявим обвинение Саттону на основании его показаний, а потом узнаем, что он лжет, мы прижмем его задницу за лжесвидетельство, и он никогда больше не будет участвовать в каких-либо увеселительных поездках.

Несколько минут я просто сидел молча.

– Хорошо, ты должен получить его показания. Видеозапись. Мне нужна четкая цепочка доказательств, если он завтра упадет замертво. Нечто, что мы все еще сможем представить. Пусть он пройдет тест на детекторе лжи. Кроме того, я хочу, чтобы ты убедил его съехать из дома и связаться с нами, чтобы мы смогли поселить его где-нибудь в Джексонвилле за наш счет, где он сможет отдохнуть. Здесь я назначу для него охрану. Если он откажется, скажи ему, что я его арестую, задержу как важного свидетеля, и он сможет провести следующие несколько месяцев в удобной тюремной камере, а не в каком-нибудь кондоминиуме.

– И еще я хочу, чтобы твой шериф назначил кого-нибудь на постоянной основе присматривать за Саттоном. Я не хочу, чтобы он уехал из города без нашего ведома. И где он будет находиться. Скажи ему, что мы поможем с финансированием, если тебе понадобятся сверхурочные.

– Ты думаешь, он придет за Беллом?

– А ты думаешь, парень, что забил до смерти собственную жену и сына, не решится убить или устроить несчастный случай старику, пытающемуся отправить его в камеру смертников? В любом случае, приведи его сюда, чтобы я мог его допросить. Если это сработает, мы должны решить, стоит ли идти вперед сейчас, пока старик жив и здоров. Кстати, как он?

– Он жив. Ему семьдесят девять. У него больное сердце, диабет, кардиостимулятор. Я бы не стал ставить на то, что он будет рядом, если Саттон не предстанет перед судом еще год или около того.

После того как еще раз поблагодарила Колмана, я попытался решить, стоит ли бросать кости. У нас все еще не было веских доказательств. После обыска в доме Саттона не было обнаружено ни окровавленной одежды, ни других следов убийства, ни орудия убийства. Ни его, ни машину матери в Джексонвилле не видели.

Теперь у нас был, вероятно, сильный свидетель, который мог бы свидетельствовать против него, но у него была мать, чтобы свидетельствовать за него. Кому поверят присяжные? Это была гораздо большая игра в кости, чем Бабушка-убийца.

И я никогда не забуду, что нам достанется только один кусочек яблока. Если я приведу его к суду, а он ускользнет, и мы нароем улики против него позже, он навсегда останется на свободе. Мы никогда не сможем еще раз судить его за убийство. А судить за нарушение ее гражданских прав могли только федералы.

Но мы должны были хотя бы подготовиться. В течение следующих трех часов я разговаривал по телефону, и было два часа дня, когда я вышел на воздух и понял, что голоден. Я собирался попросить Сьюзи позвонить и заказать чего-нибудь, но передумал и решил, что хочу выйти и размять ноги.

Я перешел через улицу в маленькую закусочную, где, как ни странно, подавали довольно хорошие салаты, и заказал один с жареной курицей. Было время, когда мой желудок взбунтовался бы при одной мысли о жареной курице, но я изменился. Я изменился.

Я сидел за стойкой, идущей вдоль зеркального окна в передней части, когда почувствовал, что позади меня кто-то стоит.

Я повернулся и посмотрел в глаза чернокожему полицейскому, стоявшему рядом, положив руку на кобуру.

– Офицер Смит. Что я могу для вас сделать?

Он был ростом около метра семидесяти восьми, худощавый, но мускулистый. Он был одним из тех черных парней, настолько черных, что его кожа была почти синей. Симпатичный. Волосы коротко подстрижены и плотно прилегают к черепу. У него был типичный взгляд полицейского. Он смотрел прямо на меня, но его глаза почти постоянно перемещались, так что, он был в курсе всего, что происходит вокруг нас.

– Можно тебя на минутку, Мейтленд?

– Думаю, ваш шериф сказал бы, мистер Мейтленд.

– Никто не умер и не назначил тебя Богом. Это Эдвардс – мистер, ты же – всего лишь помощник.

– Никто никогда не читал вам лекцию о том, как заводить друзей и влиять на людей? Как вести себя с прокурорами

– Я прекрасно с ними справляюсь, за исключением тех случаев, когда они меня обманывают.

– Я вижу, вы снова в форме. Какие у вас проблемы?

– Я снова в форме, но у меня над головой все еще висит возможное обвинение в убийстве. Ты так и не пришел к выводам по моему делу, просто сказал шерифу, что резолюция все еще ждет окончательного решения. Ты вернул мне мою работу на улице, но над моей головой все еще висит облако. Семья этих деревенщин подала против меня иск на миллион долларов, а я не могу его закрыть, пока ты держишь уголовное дело открытым.

Он подошел ближе и понизил голос, чтобы его мог слышать только я:

– Меня бросила Мелани. Она не смогла справиться с давлением из-за того, что так и не узнала, будут ли мне предъявлены обвинения. А ее семья сказала, что она была любительницей негров, поскольку мутила с человеком, убившим ее мужа и двух его братьев.

– Она не могла защитить меня, не могла сказать, что я защищался, потому что твоя контора не хочет расследовать это дело. И однажды она просто сказала мне, что не может выдержать давления и взглядов, и ушла от меня.

Он наклонился ближе и презрительно посмотрел на меня.

– Так что получается, Мейтленд? Ты не смог удержать эту твою шлюху своим крошечным членом, и поэтому получаешь удовольствие от того, чтобы лишить меня моей женщины?

Я откинулся назад и посмотрел на его спокойное, напряженное лицо.

– Я бы никогда не обвинил одного из лучших джексонвилльцев в глупости, но неужели вы действительно подумали, что придете сюда, оскорбите меня, заставите на вас замахнуться или еще что-нибудь такое же глупое, что заставит отстранить меня от вашего дела? Вы полагали, что другой прокурор уступит давлению и просто даст вам разрешение на стрельбу с тремя смертями?

– Моей женщине не требовалось уходить и сосать член другого мужчины, чтобы получать удовольствие. Ей нравилось то, что было у меня, гораздо больше, чем у ее мужа-карандаша.

Я только пожал плечами.

– Мне жаль, что ваша женщина бросила вас. Мне жаль, что погибли три человека, которые не должны были умереть. Мне жаль, что ваша карьера больше полугода находилась в подвешенном состоянии. Мне жаль, что вы можете оказаться перед большим жюри. Мне жаль, что у вас самого довольно хорошая карьера в правоохранительных органах может закончиться за решеткой. Но это уже не в моей власти. Если я отправлю это на суд присяжных, то, как сложится ваша жизнь, будет зависеть от кучки незнакомых людей.

– Но, – сказал я, выпрямляясь и глядя ему в глаза, – все из-за вас, Шон. Это вы вытащили свой Глок и убили двоих. Один из них был мужем вашей подружки. Конечно, они вломились в ваш дом, но, судя по тому, что я слышал, они были тупицами. Вы же – ветеран полиции. Вы бывали в инцидентах со стрельбой. Вы получили несколько наград за героизм и государственную службу. Вы не запаниковали. Большинство мужчин бы запаниковали, но, думаю, только не ты. Вы могли бы застрелить одного или двух из них, а оставшегося отпустить, и, скорее всего, это бы прокатило.

– Я не думаю, что вы запаниковали, но с поддержкой офиса шерифа и Nааср (Национальной ассоциацией по улучшению положения цветных) я не думаю, что мог бы получить какую-либо поддержку. Через пару недель или месяц состоялось бы слушание, вас бы оправдали. У вас бы осталась ваша карьера и ваша женщина. Но вы же не могли отпустить последнего, правда? У них хватило наглости войти в ваш дом, попытаться избить вас, они схватили вашу женщину и, зная, что они были деревенщинами, я уверен, что они назвали вас ниггером.

– Они разозлили вас, и вы совершили ошибку, решив, что, будучи полицейским, можете безнаказанно нарушать закон. Вы убили мужа и брата, а другой брат сломался и сбежал. Но вы не смогли позволить ему уйти безнаказанным. Вы выстрелили ему в спину, а когда огляделись и не обнаружили на них никакого оружия, подбросили третьему брату пистолет, который невозможно было идентифицировать.

– Вы были слишком умны, Шон. Мы проверили, у них не было оружия. Они не пользовались оружием. Если бы они пришли за вами с дубинками, это было бы правдоподобно. Но не с огнестрелом. К тому же, с огнестелом, который невозможно отследить! Мы не можем найти прежнего владельца. Никаких цифр. Каким-то образом у них оказалось идеальное оружие, которое невозможно отследить.

– Это воняет. Воняет до небес. Все ваши офицеры знают это. Шериф это знает. Мой босс это знает. Даже Nааср знает это. И единственная причина, по которой мы не накинулись на вас, это то, что вы – заслуженный полицейский, и вы – черный. Но этого недостаточно, Шон. Сейчас я занят, но через пару недель сообщу шерифу и своему боссу, что передаю дело большому жюри. Я оставлю им решать, что с вами делать. Но вы пойдете в большое жюри, и ничто не помешает это сделать для вас.

Его рука опустилась на рукоятку Глока, и я на мгновение задумался, может ли он быть настолько глуп, чтобы сделать что-то перед целой комнатой свидетелей, включая нескольких полицейских детективов в штатском.

– Если ты это сделаешь, это будет самой большой ошибкой в твоей жизни, Мейтленд. Ты не настолько велик, чтобы тебя не раздавили люди, находящиеся на моей стороне, и шериф. Эдвардс – политик. Когда на него окажут достаточное давление, он перешагнет через тебя. И что бы ни случилось, сукин ты сын, я этого не забуду. Я буду следить за тобой, и когда-нибудь настанет моя очередь. Поживем-увидим.

Он ушел, а я доел салат и повернулся, чтобы посмотреть на детективов, сидящих в задней части закусочной. Они нашли что-то непреодолимо интересное, чтобы смотреть туда, где меня не было. Меня это не удивило. Копы заступаются друг за друга. Даже эти ублюдки-убийцы.

Едва я вернулся в свой кабинет, как зазвонил телефон.

– Привет, папа.

Что случилось?

– Послушай, папа, я знаю, ты сказал, что не хочешь ничего делать на свой день рождения, но мы с Келли и мамой поговорили. Мы бы очень хотели пригласить тебя в субботу вечером на твой день рождения. Просто тихий ужин в ресторане. Пару часов. Как насчет этого?

– Би-Джей, спасибо тебе и твоей сестре... и твоей матери... но сейчас я занимаюсь двумя очень важными делами. Ты же знаешь, как это бывает, когда у меня горячо. У меня нет времени ни с кем видеться или разговаривать. Обещаю, что через две недели – скажем, в середине сентября – я все устрою, и мы сделаем что-нибудь эдакое.

– Но ты собираешься работать до субботнего вечера?

– Возможно, а если нет, то буду спать в своей квартире. Бегать так, как сейчас, – это действительно выбивает меня из колеи. Я, наверное, просто очень рано лягу спать. Я буду плохой компанией. Да ладно, через пару недель, когда я выйду подышать свежим воздухом, день рождения будет оценен по достоинству. Пожалуйста, сделай это для меня, хорошо?

– Хорошо, я передам это Келли и маме. Но обещай, что через две недели, не позже, мы соберемся на твой день рождения. Верно?

– Обещаю.

Было уже больше половины шестого, и у меня было сразу три звонка, когда позвонила Сьюзи, и я поставил остальных на удержание.

– Эта дама опять на телефоне.

– О... я приму звонок... Алина, мне очень жаль. Я только что понял, что уже почти шесть вечера, я никогда не имел в виду... но черт. Я сказал, что не собираюсь повторять эти слова еще раз. Дай мне пятнадцать минут на то, чтобы все закончить, и я отсюда уйду. Встретимся в кондоминиуме.

– Все в порядке, Билл. Я знаю, как это бывает. Ты думаешь, я впервые слышу эти слова? Я уже в квартире. Сегодня я выходила осмотреться. Этого мне хватит принять душ и раздеться для тебя.

Я пытался. Я честно пытался. Но выйти за дверь мне удалось только в семь вечера. И было почти полвосьмого, когда я вошел в дверь. Я мог бы позвонить ей по телефону, но хотелось смотреть ей в глаза, когда буду извиняться. Никто не может быть настолько глупым на постоянной основе.

Когда я вошел, она на самом деле была обнажена, симфония розового, красного и черного. Через пять минут я уже был внутри нее. Пятнадцать минут спустя я лежал рядом с ней, когда мы обсуждали, куда выйдем поесть. Через полчаса я открыл глаза и понял, что лежу в постели, а ее голова покоится у меня в паху, и мне там очень хорошо.

– О, Боже, Алина, я – такой говнюк. Я заснул на тебе. Мне и впрямь сто лет. Но ты не должна...

– Заткнись, – и она снова принялась сосать и лизать. Я не думал, что во мне что-то осталось, но примерно через пять минут уже толкался бедрами вверх, в то время как она пыталась на мне усидеть. И ей это удалось. Я лежал на спине и думал, не вставить ли мне между веками авторучку, чтобы держать глаза открытыми.

Потом она лежала, положив голову мне на плечо.

– Ты заслуживаешь гораздо лучшего, нежели я.

– Ты – не юнец, – с легким смешком сказала она. – Старику нужен отдых. А вчера ты поздно лег, и я тебя очень задержала.

Я притянул ее губы к своим и легонько поцеловал.

– Надеюсь, не такой уж и старый. Ты не хочешь выйти прямо сейчас? Мы еще сможем перекусить. Может, посетим клуб. А потом вернемся за...

Уткнувшись в меня лицом, она прошептала:

– Ты – не старик. Но ты – человек. Я не давала тебе спать почти всю ночь, усердно работая над тем, чтобы заставить себя кончать, снова и снова. А потом ты встал и пошел на тренировку. И насколько я тебя знаю, ты был занят каждую минуту этого дня тем, что для многих людей является жизнью и смертью. И ты можешь выполнять эти обязательства и при этом быть настоящим любовником для женщины, что без предупреждения появляется у тебя на пороге. Ты – очень сильный мужчина. И ты только что трахнул меня – как вы, американцы, кажется, говорите, – до косоглазия, а потом я заставила тебя кончить мне в рот еще раз.

Она буквально взбиралась на меня, пока мы снова не оказались лицом к лицу.

– Я лучше буду лежать здесь, рядом с тобой, слушать твое дыхание, чем есть в любом ресторане и танцевать в любом клубе. Ты не обязан меня развлекать. Я пришла сюда, чтобы быть с тобой, а не развлекаться. Понимаешь.

– Понимаю. Слушаюсь, мэм.

– А теперь давай спать. Тебе необходимо отдохнуть. И думаю, что в субботу надо отпраздновать твой день рождения. Мне нужно, чтобы ты отдохнул, потому что я собираюсь поздравлять тебя в день рождения до потери пульса.

Больше я ничего не помню. До четырех утра по будильнику, когда я очнулся и перекатился на ее обнаженное тело. Каким-то образом я был тверд, а когда скользнул между ее ног, она уже была влажной и приветливой. Она медленно просыпалась, в то время как я скользил внутри ее теплого, увлажненного центра. Я ощущал, обонял и пробовал на вкус женственность ее тела и кожи, затем держал в руках ее ягодицы, погружаясь в нее все глубже и глубже.

Думаю, что она кончила, содрогаясь напротив меня, а я без особых усилий кончил внутри нее. Потом я лег рядом с ней, и мы оба снова погрузились в сон. И помню, что подумал: «это именно то, чего я хотел».

То был супружеский секс. Легкий, скучноватый секс. Никаких ужинов, танцев и спаивания женщины, перед тем как войти в эту киску и таранить ее изо всех сил, в то время как женщина под тобой кричит. Не было завоевания.

Просто два обнаженных тела, уютно лежащих рядом, погружающихся в сон и выходящих из него. Насколько же это может быть скучным и немолодым. Но я понял, что это – именно то, что нужно мне. То, чего я хотел. До того как все стало плохо, именно это было у меня с Дебби. И до этого момента я не понимал, как сильно по нему скучаю.

А потом снова заснул.