Джекпот. Главы 12—13

12

Мириам не выдержала и отвернулась первая. Вернее она просто закрыла глаза, потому что волна удовольствия накрыла её с головой. Когда мы снова встретились, два огромных чёрных янтаря, сытых, покорных, загадочно мерцали в темноте, отражая происходящее на экране.

Она выудила из коробки воздушное облачко — горячая глазурь полностью обволакивала его, создавая причудливую смесь шоколада и сливок — и медленно положила в рот. На мгновение её веки томно прикрылись, она рассасывала его, а не жевала. Потом нашла ещё одно, такое же облачко, и робко спросила:

— Хочешь?

Перламутровый барашек переливался отблесками света, льющегося с экрана. Я снова уловил в её голосе страх быть отвергнутой.

Я мог отказаться, проявить брезгливость, оставив её в одиночестве доедать саму себя, мог пристыдить её, дать ей повод думать, что я считаю себя чистюлей в отличии от неё, чистюлей, который не разделяет её извращённых вкусов в еде, мог заставить её думать, что я забавляюсь с ней, как с игрушкой, что пока она испытывает нежные чувства ко мне, я отношусь к ней, как к редкой дорогой путане, которая, пускай, так уж и быть, развлекает себя, как умеет.

Но всё это было неправда. С момента нашей первой встречи я не переставал думать о ней. Её шоколадные формы будоражили мою фантазию по ночам. Я тысячу раз представлял себе, как облизываю её попу, груди. Я старался не думать о члене. Сама мысль сосать член казалась мне ужасно гомосексуальной. Но если отбросить предрассудки и оставить только факты: Мириам кайфует от прикосновения к члену, самая сексуальная женщина испытывает мужской оргазм, чёткий, мощный, который невозможно скрыть, симулировать, который, как лавина, скатывается с горы и накрывает её с головой, то разве можно отказать этой женщине в удовольствии? Лишить её возможности испытывать те же яркие чувства, о которых я знаю не понаслышке, которые взрывают мозг, вырывают из реальности, унося в другое измерение, в котором нет времени и пространства? Разве можно вызывать у неё чувство стыда за её природу, которая и так обошлась с ней слишком жестоко?

«Мириам, моя шоколадка с горячей молочно-кремовой начинкой, — повторял я про себя. — Только что я выдавил из тебя часть твоего лакомства, и теперь я готов вкусить его».

Мои губы неуверенно нащупали липкого барашка в её пальчиках. Это был солоноватый вкус сырого яичного белка. Странно, но я не испытал рвотного рефлекса, которого так боялся.

Мириам оживилась. Глаза вспыхнули азартом, ротик возбуждённо приоткрылся. Я делал всё точно так же, как она: смаковал губами барашка, перемалывал его, рассасывал глазурь, прежде чем проглотить. Мой взгляд был по-прежнему прикован к двум чёрным янтарям, мерцавшим в темноте. От всех этих действий и осознания своей порочности у меня кружилась голова.

Она достала ещё одного — самого сочного из всех, его как будто специально обмакнули в соусе. Потом зажала его передними зубами и, прильнув ко мне, слилась в поцелуе.

Наверное, если любишь кого-то очень сильно, то не испытываешь таких чувств, как отвращение или брезгливость.

«Ведь это частичка Мириам, её вкус, — думал я. — Она хочет, чтобы я принял её такой, какая она есть».

Её нежные губы виноградной улиткой приникли к моим. Она протолкнула барашка внутрь и начала страстно обсасывать мой рот по частям, вызывая на поединок язык. Втянула его так, что мне стало больно и я испугался, что она вырвет его с корнем. Всё это время вязкий нектар Мириам мешался с нашей слюной, становясь постепенно сладким из-за шоколадного барашка, лежащего у меня за щекой.

Мириам как с цепи сорвалась. Если до поцелуя я ещё сомневался, что мы в ближайшее время займёмся сексом, то после я начал бояться, что не смогу удовлетворить её так же качественно, как трах-машина.

Мой член стоял, как каменный. Джинсы не давали ему подняться, и он палкой упёрся в ширинку, выгибаясь до боли у основания и в головке.

***

После кино морозный воздух охладил страсти, бушевавшие между нами. Я взялся проводить Мириам, и пока мы шли, разговаривая, как ни в чём не бывало обо всём на свете, кроме нас двоих, я незаметно скатился к убеждению, что она получила от меня то, что хотела, и теперь идёт спокойно спать, оставляя мечтательного юношу терзаться в муках любви.

Родион снимал для Мириам квартиру на последнем этаже двенадцатиэтажного дома. Дом находился за Троицким предместьем, совсем недалеко от центра.

Мы как раз подходили к её подъезду, когда неожиданно из-за угла дома нам на встречу, пошатываясь, выкатился здоровый бугай в тёмном пальто. Я едва узнал в нём Родиона. В темноте его хориные глазки светились особенно зловеще. Чёрная борода, как у Бармалея, делала его похожим скорее на чечена с кинжалом за пазухой, чем на загулявшего сисадмина.

— А я звоню-звоню, — притворно дружелюбным тоном начал он. — Теперь понятно, кому надо звонить. Здароў, Вицёк! Как жизнь молодая? — у него заплетался язык.

— Привет, Родион. Вот, доставил в целости и сохранности.

— Да... Наш пострел везде поспел, — он дыхнул на нас перегаром.

— Ну ладно, Мириам. Я пойду? — я незаметно пожал ей руку. — Всем доброй ночи! — я попятился назад.

— Пока-пока, — Родни провожал меня ухмылкой.

Я забежал за угол дома и сбавил ход.

«Откуда он только взялся?» — думал я.

Я даже представить себе не мог, как плотно он опекает Мириам. Снова вспомнилась наша первая встреча в метро, как влюблённо он смотрел на Аню тогда. Как Аня светилась от счастья. Знать, что он изменяет ей с Мириам, и не говорить. Встречаться с Аней, смотреть ей в глаза, смеяться с глупых шуток Родни, знать и продолжать обманывать, становясь соучастником.

«Какой же я трус, — думал я. — Убеждаю себя, что боюсь причинить ей боль, боюсь сделать её несчастной и поэтому молчу. Хотя кого я обманываю? Ведь я боюсь совсем другого. Боюсь потерять работу, боюсь мести Родни, боюсь, что он унизит меня при Мириам или при Ане. Трус! Трус! Трус!»

В глубине души у меня ещё теплилась надежда, что Родни продолжает любить Аню, а Мириам — это временное увлечение.

До метро оставалось метров двести, и я уже шёл мимо остановки, когда неожиданно зазвонил телефон. Это была Мириам.

— Витя, я жду тебя возле подъезда через пять минут, — шёпотом сказала она и сразу повесила трубку.

И я побежал назад: через мост, вдоль улицы, во дворы, вниз по лестнице, опять дворами. Возле дома я замедлил шаг, отдышался и аккуратно выглянул из-за угла. У подъезда никого не было. Прижимаясь боком к дому, я подошёл к козырьку и стал у двери, ведущей к мусоропроводу. То ли от волнения, то ли от быстрого бега сердце громко стучало, отдаваясь эхом в ушах. Оно никак не хотело успокаиваться.

Мириам спустилась через минуту. Я услышал, как открывается дверь с домофоном, и выглянул. Мириам помахала мне рукой.

«Что она ещё задумала?» — думал я, неуверенно поднимаясь по лестнице. У меня не было ни малейшего желания снова встречаться с Родионом.

Она взяла меня за руку и потащила к лифтам. Я неохотно следовал за ней. Мы поднялись на третий этаж, вышли на общий балкон. Здесь было не так холодно, как на улице, но так же сыро и темно. Во дворе гулял ветер, редкий свет горел в окнах соседних многоэтажек. Люди спали.

Мириам сразу прижимается ко мне и присасывается губами, её жадный язык коброй проникает мне в рот. Я следую её примеру и тут же попадаю в ловушку. Мириам засасывает меня, как вакуумная помпа, и не отпускает, пока я не начинаю мычать. Её рука скользит у меня в паху, крюком поддевает яички.

Я не возбуждаюсь, скорее наоборот: мне больно. Мириам сдавливает яички, вырывает язык, действует агрессивно. Этот балкон, темнота, сырость, спешка — совсем не то, как я себе представлял секс с Мириам.

Оторвавшись на секунду, она испытующе смотрит на меня широко открытыми глазами.

— У нас мало времени, — шепчет она.

От долгого поцелуя её дыхание сбилось, она напряжена до предела. Родни, наверное, задремал перед телевизором, вот-вот проснётся и тогда уж точно возьмёт плеть, ружьё и отправится на поиски сбежавшей лошадки и конокрада.

Мириам неловко опускается передо мной на коленки, долго копается длинными ногтями в ширинке, на ощупь находит резинку трусов, наконец, вытягивает мой вялый член и яички и тут же полностью погружает их в горячий рот. Резинка трусов поджимает яички снизу, выдавливая их наружу.

Похоже, у нас действительно мало времени. Таких скоростных минетов у меня ещё не было. Я, как назло, утром подрочил, и вся эта спешка вызывает у меня лишь одну дурацкую мысль: нужно поскорее кончить, пока Родни не нашёл нас. Я медленно возбуждаюсь, Мириам довольно урчит, чувствуя слабую эрекцию. Она втягивает член, как до этого втягивала язык. Не могу сказать, что мне не нравится.

«Если оторвёт член, придётся переквалифицироваться в девочку», — на моём лице застывает глупая улыбка.

Мириам погружает член в рот до конца так, что тот упирается ей в заднее нёбо. Её нос трётся о лобок, нижняя губа облизывает мошонку.

Зубы неожиданно смыкаются на основании члена, и я вздрагиваю, дёргаюсь, как червяк на крючке. Глупая улыбка на моём лице сменяется испугом. Голова Мириам трясётся от смеха, она крепко вцепилась в меня, как пиранья. Мой член по-прежнему гнётся, извивается, как сосиска, у неё во рту, но он уже вытянулся во всю длину. Головка втыкается в узкое отверстие горла, её язык щекочет меня снизу. Мириам замирает секунд на пять, прежде чем вырваться и, задрав голову, возбуждённо спросить:

— Поможешь мне?

Она берёт меня за руки, кладёт их себе на затылок. Потом давит на руки, показывая, как я должен притягивать её голову. Ускоряет темп, шлёпает меня по ягодицам, чтобы не сачковал, давая понять, что я должен работать ещё и бёдрами.

Я трахаю её в рот, или она трахает меня ртом — совсем запутался. Головка втыкается в узкую щель, Мириам всё дальше проталкивает её внутрь.

Неожиданно двери лифта открываются, и кто-то выходит на нашем этаже. Я в ужасе замираю, быстро заправляю член в штаны. Мириам подскакивает, вытирая рот рукавом.

Двери лифта закрываются, человек топчется в темноте перед лифтами, покашливает. Это тянется бесконечно долго. Непохоже на Родиона, тот всегда в движении. Наконец, человек идёт к квартирам.

Мы облегчённо вздыхаем, смеёмся и возвращаемся к поцелуям.

«Всё-таки ты у меня кончишь сегодня», — наверное, думает Мириам, натирая задом мой пах через джинсы. Она в первый раз вышла специально для .оrg из конюшни и гарцует перед наездником, демонстрируя таланты.

Я сдаюсь, стягиваю с неё джинсы, сдвигаю набок белую ажурный треугольник стрингов и тут же вгоняю в шоколадку восемнадцать сантиметров пульсирующего кнута. Он проскальзывает внутрь, как раскалённый нож в масло. Её попа горит, обжигает изнутри, как кипящее масло. Действую на автомате: быстро, слаженно, в темноте на ощупь у меня получается гораздо лучше, чем у Мириам.

Она удивлённо фыркает, замирает, привыкая к новому хозяину, выгибает спину и, повиливая задом, ждёт моих указаний. Шикарная чёрная грива волнами скользит по спине. Я выбираю аллюр. Медленный шаг, постепенно переходящий в рысцу. У Мириам тату на копчике в виде крыльев бабочки. Хоботок болтается где-то снизу, иногда я чувствую, как он стукается о мошонку.

«Бабочка просит кушать, бабочка проголодалась».

Мои яйца распухли от бесконечных эрекций. Они — как два огромных подшипниковых шара, только что не стучат так же громко.

Я хорошо вцепился в седло, удовольствие от езды ничем не испортишь: холод, грязь, темнота — мне всё нипочём. Пришпориваю Мириам, мою гнедую лошадку-шоколадку. Шлепки по попе звенят на весь подъезд. Мириам чутко прислушивается к командам наездника, ведёт ухом и сразу переходит на галоп. Сбавляю темп, поглаживая её по ляжкам, опять рысца. Бабочка сидит на кончике члена и вот-вот готова присосаться к заветному л

акомству. Её хоботок втыкается в головку, проникает в отверстие уретры, входит глубоко внутрь. Пришпориваю, отправляя Мириам в сумасшедший галоп. Теперь она скачет, высоко забрасывая круп, не давая мне расслабиться. Бабочка расправляет крылья. Мириам забывает о всякой опасности и громко стонет.

Я хватаю её за гриву, собираю хвост, оттягиваю назад и, вгоняя конус для подачи начинки глубоко в зад, тяну за поводья. Мириам хрипит, приседает назад, встаёт на дыбы. Я в этот момент закачиваю в неё молочно-кремовую начинку. Бабочка довольно подрагивает крылышками.

Когда всё закончилось, Мириам, повиливая задом и тихо фыркая, отправилась назад в конюшню, а я, опустошённый, поплёлся домой готовить новую порцию лакомства для бабочки.

13

На следующий день Мириам заболела, и шоу пришлось отменить. Родион, скрипя зубами, предложил зрителям деньги за билет или сто токенов, если они готовы подождать. Почти все выбрали токены. Ажиотаж вокруг Мириам только набирал обороты.

В среду она как всегда пришла на разогрев, и Родни снова разминал ей вымя за закрытыми дверями.

После эфира, не переодеваясь, она зашла ко мне в операторскую в чёрном открытом платье-сарафане, босоножках на шпильке. Какой-то козёл запретил ей мастурбировать, и она целый час сидела с анальной пробкой, сетуя на жизнь, призывая зрителей к милосердию, напоминая им, что у неё не было оргазма почти две недели.

С этой пробкой она и пришла ко мне на заплетающихся ногах.

— Поможешь достать? — Мириам поворачивается попой, закидывает платье и длинным ногтем сдвигает в сторону тонкую полоску чёрных стрингов.

Прозрачная ручка похожа на блюдечко, которым Мириам прихлопнули сзади, как огромной канцелярской кнопкой. Внутри пятнадцать сантиметров конуса с диаметром, доходящим до семи с половиной. Все эти подробности мне известны, потому что я сидел рядом, когда Родни заказывал игрушки.

Неуклюже направляю настольную лампу на попу, прищуриваюсь, как хирург, которому предстоит вытащить занозу. Передо мной зияет внутренний мир Мириам: слизистая оболочка, испещрённая алыми кровеносными сосудами, синими венками. Ярко-красный мешок, предварительно залитый смазкой, натянут до предела, как кожа на барабане. Он скользит по конусу, обсасывает его, как леденец.

— Расслабься, — кладу ладони на половинки Мириам и пускаю волну.

— Да, мой Господин, — наигранно воркует она, раздвигая ноги и слегка приседая.

Ягодицы, как два желатиновых тортика, трясутся из стороны в сторону, шпильки воткнулись в пол, заземляя вибрации тела.

Широко открываю рот, хватаюсь зубами за ручку, тяну её, одновременно массируя тортики. Мириам кряхтит, выталкивая конус наружу. Края сфинктера быстро расширяются перед моими глазами. Огромная дыра, в которую свободно войдёт детская головка, хлюпнув смазкой, резко смыкается.

Я сижу офигевший, с конусом в зубах, дрожащими от возбуждения руками, чётким стояком в джинсах.

Мириам, улыбаясь, забирает конус и, наклонившись, целует меня в губы. Потом пристально смотрит мне в глаза дурманящим чёрным бархатом больших сверкающих зрачков, облизывая сухие губы, и говорит всё так же театрально:

— Мой Господин, только Вы даёте мне удовольствие. Только Вы решаете, когда я кончаю.

— Вот как?

— Да. Вот как.

— Я — Господин? — подыгрываю, как умею.

— Да. Ты — Господин, я делаю, что ты говоришь, — ей нравится отвечать на простые вопросы. Мы могли бы играть в вопрос-ответ бесконечно.

— Зачем тебе это? — смущённо спрашиваю её.

Её глаза грустнеют, театральная маска опадает. Мириам поджимает губки, возвращаясь в реальный мир.

— Ладно, извини, — в её голосе слышатся едва уловимые нотки стыдливости, и вся её игривость тут же улетучивается. Мириам вздыхает, разворачивается и идёт к двери.

Чувствую, что

теряю её. Сейчас она выйдет, накрутится, в следующий раз её уже не выведешь на откровенный разговор. Ну почему, почему я совсем не чувствую себя Господином? Почему я всё время боюсь потерять её? Нет, это я — Раб, исполняющий желания и прихоти капризной Хозяйки.

Какое-то отчаяние охватывает меня.

— Мириам, постой. Что я должен делать?

Она неуверенно задерживается в дверях. Включаю нежность:

— Научи меня, пожалуйста.

Она разворачивается, бредёт назад, понурив голову. Садится, скупо объясняет правила игры, как по учебнику. От необходимости таких отношений у меня, честно говоря, голова идёт кругом.

— Ну почему всё так сложно? — спрашиваю её. Во мне борются возмущение и жалость. Я хочу здоровые отношения, а не этот бред.

Мы говорим по душам не меньше получаса, я по-прежнему не могу смириться с отсутствием выбора. Я должен, видите ли, делать ей больно и унижать её, потому что она чувствует себя виноватой. Психотерапевты и антидепрессанты уже не помогают. Одиночество и чувство неполноценности задавили её так, что она каждый день думает о самоубийстве. И только боль, которую она научилась причинять сама себе, помогает ей на время забыть о фальши и лжи, которые стали частью её жизни. И вот я — единственный человек, с которым она нашла общий язык, кто по-настоящему верит в её женскую сущность, — отказываюсь ей помочь.

Я тяжело перевариваю информацию о тайном желании Мириам свести счёты с жизнью. Я боюсь, я готов на всё, лишь бы этого не случилось. Где-то в глубине души я догадываюсь, что Мириам может шантажировать меня таким образом, но отступать смысла нет.

— Ну хорошо. Давай попробуем, — решаю про себя, что буду действовать аккуратно. — С чего начнём?

В руке у неё появляется ключик размером с ноготь. Она задирает платье, отводит в сторону ажурный треугольник стрингов, обнажая вымя, спрятанное в плетёном пластиковом чехле, похожем на корзинку. Сквозь дырочки я вижу, как мошонка и член свободно лежат внутри. Мириам вставляет ключик в отверстие у основания сбоку и размыкает чехол. Внутри он весь покрыт сотнями иголок и похож на ежа, вывернутого наизнанку. Иголки готовы впиться в малейшую эрекцию. Они хитро расположены: сверху и спереди, а не снизу. Направлены в центр и не оставляют шансов.

Неожиданно вымя, почувствовав свободу начинает наливаться кровью. Мириам наспех запихивает его назад, с трудом защёлкивает ежа и поворачивает ключик. Её лицо искажается в гримасе боли. Она жмурится, оголяя жемчужные зубы, сжимает ежа обеими руками, пританцовывая, как будто безумно хочет в туалет.

Но постепенно она успокаивается. Видимо, от боли возбуждение быстро спадает, вымя теряет твёрдость и вяло опадает, в дырочках чехла появляются просветы.

Мириам даёт мне ключик:

— Ты мой Господин.

Мне хочется тут же освободить рабыню из заточения, нельзя, чтобы вымя Мириам пострадало.

— Я твой Господин? — кисло улыбаюсь.

— Да, Господин, — Мириам снова включается в игру. В её голосе слышны печаль и смирение, она опустила взгляд и всем видом выражает покорность.

— И ты будешь кончать, когда я разрешу? — усмехаюсь.

— Да, Господин.

Вставляю ключик в ежа, расстёгиваю его. Беру пластиковый стаканчик из-под кофе, даю ей.

— Кончай. Прямо сейчас, — складываю руки на груди, злорадно улыбаясь.

Она облизывает губы, начинает активно мастурбировать. Вымя стремительно вырастает до гигантских размеров. Она не шутит, дрочит, как ненормальная, пытаясь поскорее кончить в стаканчик. Тяжело дышит, кряхтит. От осознания того факта, что она послушно сливает очередную порцию глазури, которая, возможно, стоит сто тысяч евро, у меня отваливается челюсть. Я останавливаю её, когда она переходит к заключительной стадии.

— Хватит, — рявкаю на неё и тащу за руку в ванную. Включаю ледяную воду и душиком поливаю раскалённое вымя над раковиной. Оно постепенно опадает.

— В следующий раз кончишь в воскресенье во время шоу, как обычно. Поняла? — меньше всего мне хочется, чтобы мы лишились работы из-за дурацких игр.

— Да, Господин.

Мы возвращаемся в прихожую.

— Сейчас переоденься и отдыхай до пятницы, — на самом деле мне не обязательно наказывать её сегодня. Достаточно проявить властность.

Она вопросительно смотрит на меня. Спрашиваю:

— Что ещё?

— Вы меня не хотите, Господин? — обиженно шепчет она. Снова тот страх быть отвергнутой. Я совсем запутался: когда началась игра, когда игра стала реальностью, когда закончится, если вообще закончится? И кто тут Господин?

— Хочу, но боюсь, что ты можешь случайно кончить. Тогда нам обоим крышка.

Она достаёт вывернутого ежа с ключиком, торчащим сбоку.

Я киваю:

— Надевай, — чёрт с ней, пускай страдает, если хочет.

Через минуту она стоит передо мной в полной амуниции, готовая к безопасной эксплуатации.

— На колени.

Послушно опускается вниз. Я скидываю джинсы, трусы — мой член торчит уже в сотый раз за сегодняшний день.

Мириам начинает сосать, смотрит на меня, не отрываясь, вверх. Её лицо искажается в знакомой гримасе боли, ёж в паху заполняется плотью и начинает подрагивать. Он акульей хваткой вцепился в вымя и сжимает челюсти всё сильнее. Она стонет, жмурится, оголяя зубы.

— Нежнее. Не кусать.

Обхватываю её голову сзади, начинаю работать бёдрами, как она учила. Она пялится мне в глаза, приглашая поиграть в «гляделки». Давится, продолжая сосать, из глаз у неё сыплются слёзы. Я представить себе не мог, что она выкрутит ситуацию в такое садо-мазо. Она рыдает, всхлипывает и продолжает сосать. Мне жалко её, но я не знаю, что с этим делать. Она сама хочет страдать. Она придумала эту игру, сама предложила использовать ежа во время секса. А теперь ещё упрямо таращится на меня, зарёваная, но непокорная. Я трахаю её, как мне нравится.

Постепенно она привыкает, она выплакалась, напряжение в еже спадает. Она сосёт расслабленно, веки опустила. Это странное приятное ощущение власти: знать, что ей нельзя возбуждаться, делая мне минет. Только я получаю удовольствие, только я решаю, когда ей можно возбудиться, только я пользуюсь её ротиком по своему усмотрению. Только я могу освободить её из заточения и приказать кончить.

Неожиданно чёртик в моей голове шепчет: «Заставь её страдать! Ты ведь можешь и это!»

Ставлю её к стене, задираю платье и легко вхожу сзади, как в масло. Начинаю трахать, ускоряя темп. Хватаю за груди, нежно кручу соски. Её анус вдруг просыпается и начинает жадно сосать меня, почти как ротик, но сильнее. Гораздо сильнее. Выхожу из неё, разворачиваю и целую так страстно, как только могу.

«Уж это точно должно её завести!»

И действительно: во время поцелуя она неожиданно стискивает плотно зубы, выпячивает глаза, таращится, жмурится — она готова лопнуть от боли. Я присасываюсь губами к соскам. Ёж дёргается в экстазе, вгрызаясь в плоть. Мириам опять ревёт, покрываясь слезами.

Но постепенно и эта эрогенная зона теряет чувствительность, приученная к наказанию за возбуждение. В таком состоянии поворачиваю её к стенке и вгоняю член в каменное заляпанное смазкой кольцо сфинктера. Она по-прежнему сильно сдавливает меня, пританцовывая на шпильках. Я трахаю её что есть мочи, рычу, вгоняя член в зажатый анус, который совсем недавно принял бы полено, который теперь не принял бы и мизинец. Моё возбуждение передаётся ей. Сильнее тру соски, от которых у неё железный стояк. Соски не помнят боли в сочетании с анусом и радостно наливаются кровью. Она орёт, как ненормальная, сжимаясь ещё больше. Как будто боксёр схватил мой член в кулак и пытается выжать его, как лимон. Я уже не смогу вырвать из неё член, даже если сильно захочу. Просто дёргаюсь внутри, как кобель, прилипший к сучке. Головка внутри разбухла, как гайка на болте и застряла внутри. С трудом взрываюсь, продавливая внутрь узкие болезненно-острые струи спермы.

Торчу в ней ещё минут пять, прежде чем ёж расслабляет челюсти и её анус начинает проявлять признаки жизни. Кровь с трудом отливает от члена, и я, наконец, выхожу из неё.