Чай из утренней росы. Часть 4

– Да! – с гордостью ответила мама. – Хотя папа давно живёт в другой семье, но до сих пор очень хорошо нам помогает, очень!

– А у нас дворники сплошные калмыки! – сказал отец. – Я их, правда, не кормлю, но однажды сдуру доверился и попросил помыть машину! Помыли так, что весь багажник поцарапали!

– Надо же! – всплеснула руками Тамара Петровна. – Это всё потому, что не кормите! Я вам точно говорю!

– Позвольте, но вы – то кормите, а ложку с вилкой киргизка всё равно упёрла!

– Есть предположение, Юрий Семёныч, – ответила мама, – что муж не давал своей жене мои изумительные салаты, всё сам ел, она и обозлилась!

– Что вы говорите?! Какой нахал!

Поражаясь отцовской манере и ещё больше – памяти Оленькиной мамы, я улыбнулся, перестал слушать их разговор и посмотрел на младшую дочь Тамары Петровны.

Наталья, сидевшая рядом с ней, являла собой абсолютно противоположный образец, нежели старшая сестра – образец дурнушки, словно их изваяли разные отцы.

Глаза Натальи были похожи на маленькие блестящие бусинки. Широкий и чуть вытянутый нос имел небольшую горбинку. Тонкие, длинные губы открывали во время еды некрасивые мелкие зубы. Пышные и чёрные как смоль волосы были накручены "наивными барашками", спадали ниже плеч и почти прятали смуглое от природы лицо. Под белой рубахой, вышитой южным красным солнцем и разлапистыми пальмами, торчали два бугорка созревшей девичьей груди – недавней выпускницы одиннадцатого класса.

Наталья поймала мой любопытный взгляд и вопросительно уставилась на меня.

Я взял и подмигнул, чем вызвал, как мне показалось, лёгкое смятение непорочной юной девы, в чём тут же усомнился.

Нежно прикусив круглую головку большого маслянистого грибка и подчёркивая двусмысленность этого момента, она пронзительно стрельнула глазами – бусинками, то ли действительно желая чего – то, то ли мелко и шутливо озорничая.

– Всё! Хватит! – долетел голос Тамары Петровны, и бурная волна эмоций захлестнула её. – Хватит про киргизов и калмыков! Я, конечно, всех очень люблю, мы раньше жили огромной единой страной!

– Калмыки и сейчас в составе России... прошу прощенья... субъект Российской федерации, – вставил отец.

– Ну и что?! Этот субъект всё равно далеко! Сейчас этим людям безумно трудно: все деньги они отсылают детям, жёнам, матерям, у них не хватает порой на еду, а ещё платить за жильё каждый месяц по десять с лишним тысяч! Вот и получается – Горбачёв преступник!

– Мамочка! – взмолилась Оленька.

– Ну что "мамочка"?! Я же не об этом хочу сказать, это так, к слову! Хватит, оставили киргизов и калмыков!

– Действительно... пора... – аккуратно одобрил отец.

– Юрий Семёныч, – приказала Тамара Петровна, – я требую шампанского в каждый бокал! Я хочу продолжить свой прошлый тост! Вы не представляете, какая мечта овладела мной! Она не даёт мне покоя уже несколько дней! Шампанского!

– Да – да! Готово! Прошу! – заспешил отец, разливая шампанское.

Тамара Петровна взяла бокал за длинную ножку и неожиданно встала.

Мы все разом поднялись как по команде.

Она радостно посмотрела на меня, потом на свою старшую дочь, а затем сказала так, как может сказать только любящая мать, окрылённая великим счастьем нашего брачного союза:

– Я хочу стать бабушкой как можно быстрей! Я хочу внуков! У вас скоро свадьба, а зачать ребёнка можно и сейчас! Девять месяцев пролетят со свистом, и я – Боже мой – уже бабушка!

Оленька поперхнулась и не на шутку закашляла. Я быстро помог несчастной и несколько раз нежно похлопал по спине.

Тамара Петровна почти взахлёб говорила:

– Теперь, когда вы, наконец, обрели официальный статус мужа и жены после двухлетнего гражданского проживания...

– Обретут... в декабре... прошу прощения... – всё так же аккуратно вставил отец.

– Я не поняла, Юрий Семёныч, – удивилась она, – у вас есть сомненье, что полтора месяца изменят положение дел?!

– Ни – ни, – помотал он головой, – у меня никаких... Я так, чисто формально, протокольно что ли...

– Все "формальные протоколы", Юрий Семёныч, уже подписаны два дня назад, теперь у них начинается ЖИЗНЬ! И я вправе иметь внуков да поскорей!

– Действительно... пора...

– Тогда пьём! – прокричала Тамара Петровна. – Пьём! Пьём! До дна!

– Ура – а – а! – добавил отец не то в шутку, не то всерьёз. – Ура – а – а!

Все выпили и сели кроме Оленьки, которая не стала делать ни того, ни другого – она откровенно, как говорится, приземлила свою маму на землю:

– Мамочка, какие сейчас внуки, какое там "скорей", о чём ты говоришь, родная? Мы с Костиком очень любим и хотим детей, но: но не в ближайшее время:

Я дёрнул Оленьку за руку в надежде, что она сядет за стол, но не тут – то было.

– А как же спорт, гимнастика? Ты об этом забыла? У меня же всё расписано на несколько лет вперёд: 2010 – ый, 2011 – ый, соревнования, поездки, заграница, планов громадьё. И мне что... отказаться? Запереться дома как курица – наседка и нести яйца? Мамочка...

Я снова дёрнул Оленьку, и на сей раз она села на стул.

– Ты прекрасно сказала: "курица – наседка"! – восторженно оценила Тамара Петровна. – Это так здорово, по – нашему, по – женски! Курица – наседка, а вокруг много жёлтых цыплят, и рядом – старая пеструшка со старым петухом! Что ещё надо человеку?!

– Позвольте, – усмехнулся отец, проглотив селёдку "под шубой", – старый петух должно быть я?

– Ну конечно! – с радостным откровением ответила она. – Кто же ещё!

– Спасибо...

– Нет, Юрий Семёныч, "спасибо" вы скажете не мне, а нашим молодым, когда они родят вам внуков!

– Да ничего мы не родим в ближайшую пятилетку, мамочка. Мы заняты по горло.

– А вот это уже не по – нашему, не по – домашнему, не по – женски! И если бы сейчас был с нами твой папа, он бы тоже не одобрил! – осудила Тамара Петровна. – Ваши дела можно временно отложить ради детей и внуков! Вон, Алсу второго ребёнка родила и снова вернулась на сцену, и ничего!

– Ты не путай, дорогая мамочка, певицу со спортсменкой по художественной гимнастике.

– Интересная новость, – заметил отец, – с каких это пор Алсу стала певицей?

– Да какая разница, Юрий Семёныч, я говорю вообще... – ответила Оленька. – Певица может петь и при таком весе, как Монсерат Кобалье, к примеру. А спортсменка рухнет при первом прыжке, если ещё умудрится сделать его.

Тамара Петровна настойчиво продолжала:

– А почему ты думаешь, что после родов располнеешь как Монсерат?! Ничего подобного, ты к этому не расположена!

– Вот именно, – поддержал отец, – до Монсерат Кобалье ещё далеко.

– Это в каком смысле... далеко?. . – не поняла Оленька и развернулась к нему всем телом.

– Да нет... я... я в смысле полноты... толщины...

Молчаливая Наталья снова иронично хмыкнула, но гораздо громче.

Оленька кисло улыбнулась, и взгляд её был настолько пронзающим, что отец не выдержал и быстро перекинул весь удар на меня:

– Костик, а чего ты молчишь, сын мой? Твоя жена старается, надрывается, а ты молчишь, хоть бы мяукнул.

– Мяу! – сказал я. – Нет, если серьёзно, то мы действительно заняты по горло и даже выше, по уши. У нас у каждого только началась раскрутка наших дел: у Оленьки в спорте, у меня в творчестве. Мне, например, скоро сдавать роман, потом – как всегда – дадут поправки, надо сидеть переделывать, а затем – ещё четыре вещи в перспективе. Надо писать пока редакция даёт возможность, у меня договор с ними на три года. Вот так, Тамара Петровна. Мы не против детей, но дайте поработать, успеем ещё.

– Вы – то успеете... а я, может, не успею поглядеть на внуков...

– Мамочка, ну зачем так трагично, дорогая?

И тут Тамару Петровну пробил сильнейший накал эмоций:

– Эх, вы – ы – ы! Величайший Достоевский, глыба творческой мысли, колосс психологической драмы имел кучу детей и писал при этом, писал и писал, оставаясь иногда совершенно нищим!

– Мамочка, – осторожно сказала Оленька, – поэтому Костик и я не хотим быть нищими родителями, повторяя пример величайшего Достоевского.

– Я говорю о высшей материи, доченька! О предназначении человека, который, прежде всего, заботится о продолжении своего рода!

Проявив огромную жалость, а может быть актёрские способности, отец успокоил Тамару Петровну:

– Наша дорогая МАМА, прошу не нервничать, вам обязательно будут внуки в ближайшее время! Это дело я беру на себя! И только на себя! – и стукнул своим тапком по моей ноге.

Я понял отца, и по цепочке наступил Оленьке на ногу.

Она хмыкнула и прикрыла лицо рукой.

Молчаливая Наталья теперь издала громкий ироничный звук:

– Хе – хе!

А Тамара Петровна, ошарашено глядя на моего отца, спросила, запинаясь:

– Как это... как это, Юрий Семёныч: это как вы берёте на себя?. . Позвольте: я что – то:

– Это – аллегория, Тамара Петровна, иносказание! Имелось в виду, что я чаще вижу наших молодых и могу ускорить этот процесс своим словом, напутствием, пожеланием!

– А – а – а – а, теперь поняла, Юрий Семёныч! – она улыбнулась. – О, Господи, наконец – то поняла! Вы всегда вовремя во всех вопросах и порой так неожиданно!

Отец поднялся, поклонился почти до самого стола и торжественно произнёс:

– За вас – нашу несравненную МАМУ и Тамару Петровну! Сын мой, всем шампанского! У меня – тост!

Я раз

лил по бокалам шампанское, и все замерли.

– Друзья мои! – загадочно начал отец и сделал театральную паузу, потом внимательно поглядел на Тамару Петровну и продолжил. – Хочу признаться, что сидя за этим столом, меня как – то странно клонит на правый бок! Представляете, сяду прямо, а натура так и тянет свалиться вправо! А кто справа? А справа – притягательная женщина! Так выпьем за магнит нашей души – Тамару Петровну!

– Браво! – оценила она. – Браво! Так коротко и так образно!

Все бокалы звякнули и были выпиты до дна.

Отец тут же спросил:

– А как дела, Тамара Петровна, у вашей младшей дочери, нашей молчаливой Натальи? Что по жизни? Какие мечты, какие планы, ведь школа уже позади?

– А пусть эта молчаливая Наталья сама и ответит, – кивнула мама на младшую дочь, – скажи – скажи, что ты придумала по жизни! Это – ужас!

– Я не придумала, мамочка, а надумала, пойду в Юридический институт, – тонким, но совсем не робким голосом ответила Наталья.

– Вы представляете, Юрий Семёныч?! – Тамара Петровна даже содрогнулась. – В Юридический, на следственно – криминалистический факультет! Она только об этом и мечтает! Какой ужас! Будет с бандитами общаться!

– Почему "общаться"? – возмущённо сказала Наталья и добавила так искренне и убеждённо, что сразу захотелось поверить в её мечту. – Бороться с преступностью, мама! Бороться!

– Боже! Вы слышали?! Это она – то будет бороться с преступностью!

Меня, откровенно говоря, до того поразили Натальины слова, что тот маслянистый грибок, который она эротично кусала, был напрочь мной забыт, и я увидел сейчас очень серьёзно настроенного человека.

– Прекрасно сказано: "бороться с преступностью"! – произнёс я. – Человек стремится к благородному делу! Молодец!

– Костик, – возразила Тамара Петровна, – что же в этом прекрасного и благородного?! Ничего себе "благородство" : каждый день глядеть на эти убийственные рожи! Страх господний!

– Да подождите, Тамара Петровна! Ей, по – моему, и страх ни по чём!

– Да какой там страх, – сказала Оленька. – Она в детстве каждый день на крышу высоченного дома лазила. Заберётся, сядет и смотрит вниз на девчонок, рисующих на асфальте зайчиков да цветочки. Однажды поспорила с мальчишками и перелезла по пятому этажу с одного балкона на соседний, и две шоколадки выиграла.

Мама прикоснулась рукой к сердцу и воскликнула:

– Боже мой, Оля! Ты когда об этом вспоминаешь, мне аж дурно становится!

Глядя на юную героиню, отец задумчиво протянул:

– Ага – А – А, вот мы оказывается какие... а лицо у тебя смиреной пассии... очень интересный типаж, достойный кисти художника...

– Какая там пассия, господи! – ахнула Тамара Петровна. – Криминалист!

– А почему бы и нет, мама? По – твоему криминалист не может быть пассией? – с достоинством ответила Наталья.

– Ах, молодец! – одобрил я. – Вот молодчина! Извините, Тамара Петровна...

– А знаешь что, Наталья... – сказал отец, приглядываясь к ней, – я давно хочу написать тебя... эти завитушки волос... этот тёмный цвет кожи... эти непохожие ни на чьи глаза с острым блеском маленьких бриллиантов... Ты как относишься к моему предложению?

Оленька опередила сестру и не очень довольная помотала головой:

– Та – а – к, художники воспарили...

– Не знаю, – ответила Наталья и опустила лицо, – меня никто никогда не рисовал.

– Вот и попробуем! Тут главное терпеливо сидеть и позировать! Вытерпишь?

– Да всё она вытерпит, Юрий Семёныч! – решительно сказала Тамара Петровна. – Когда захотите, тогда забирайте и рисуйте! Это даже очень хорошо, может к искусству приобщится и забудет своих бандитов!. .

Юй Цзе быстро убрала взгляд, не в силах больше смотреть на то возбуждённое место голого императора, что находилось ниже живота.

– Глупышка, – сказал он, – ты просто ещё не представляешь, до чего приятно лежать со мной. Привыкай – привыкай. Ты же знаешь, что ни одна из моих наложниц, кроме тебя, не удостоена чести родить мне наследника. Ложись, Юй Цзе, смелее, – и взял её за руку.

Панический страх охватил девушку, и она отскочила назад.

– Прошу вас, император, только не сейчас! Прошу! Я не готова! Давайте вечером, умоляю! – она подняла трясущиеся ладошки и прикрыла лицо. – Умоляю!

– Ну – ну – ну! – успокоил он. – Что ты? Что ты? Нельзя же так нервничать и превращать самый сладкий момент жизни в пытку! Перестань!

Глаза Юй Цзе увлажнились, и по щекам покатились слёзы.

– Ну – у, во – о – т, – расстроился император, – мы заплакали. Подойди ко мне, я вытру.

Она подошла, и он ладонью промокнул слёзы – заботливо и нежно.

– Больше так никогда не делай, не плач в таких моментах. Хорошо?

– Хорошо... – дрогнувшим голосом ответила она.

– Умница. Ладно, успокойся, тебе нельзя волноваться, сейчас просто одень меня, и ты свободна до вечера, – он присел на край постели и вытянул ноги.

Юй Цзе быстро схватила штаны, засуетилась, желая быстрей закончить процедуру и удалиться.

– До чего же ты глупышка, – засмеялся он. – Совершенная глупышка. Ребёнок ты мой.

Юй Цзе натянула штаны на ноги императора, он встал с постели, и девушка подняла их выше, наконец – то спрятав возбуждённое императорское достоинство. Надев халат и завязав его широким атласным поясом, она вздохнула и замерла.

– Вот и всё, молодец. Дай мне свои губки, я поцелую тебя, и можешь идти.

Юй Цзе покорно подставила губы – это было проще в данной ситуации, император ровно три раза мягко поцеловал её и кивнул на дверь.

Она подняла ладошки маленькой лодочкой, поклонилась и ринулась прочь.

– Погоди, – остановил он, – забыл спросить: мой слуга Ван Ши Нан не слишком назойлив по отношению к тебе?

– Нет, – сказала она, уже держась за ручку двери, – он только дарит подарки.

– Какие?

– Сладости.

– А беседы ведёт с тобой?

– Иногда.

– Какие?

– Рассказывает сказки.

– О чём?

– О любви.

– Ступай и позови Ван Ши Нана.

Юй Цзе стремительно вышла.

Император потрепал за ухо спящую на подушке собачонку, и посмотрел на дверь, где уже смирно стоял слуга Ван Ши Нан.

– Ты как всегда очень скор, словно слышишь за дверью мои слова, – не совсем довольным тоном проговорил император.

Слуга промолчал и поклонился.

– Подойди к окну и посмотри во двор.

Ван Ши Нан засеменил к окну, отдёрнул штору и стал смотреть.

– И что ты видишь?

– Котлы с водой, – спокойно ответил слуга.

– Ещё.

– Колесо для ломки костей.

– Ещё.

– Беседку с пиалой для яда.

– И что бы ты выбрал?

– Ничего.

– Как "ничего"? А если бы я приказал тебе? – в голосе императора прозвучали повелительные нотки.

– Не вижу причины, – смело ответил Ван Ши Нан и повернулся к нему, – я служу вам честно и преданно.

Император хмыкнул и ответил:

– А мне кажется... что честность и преданность ты слегка омрачил...

– Чем же?

Император теперь буквально выкрикнул:

– Своим чрезмерным вниманием к моей любимой наложнице Юй Цзе!

– Я верен вам как старый пёс, готовый не пить и не есть ради вашего здоровья и процветанья, император. Не стоит слушать глупую девочку.

– У меня, Ван Ши Нан, для моих ушей есть источники посерьёзней, чем глупая девочка!

– Придворные Мандарины?

– Ты слишком дерзок, чтобы я отвечал тебе!

– Моя д е р з о с т ь не выходит за пределы того, что каждый день я снимаю пробы с вашей пищи, ваших напитков и ваших мазей, чтобы не допустить отравления императора хитромудрыми Мандаринами. И вы прекрасно знаете об этой моей... д е р з о с т и... – слуга поклонился.

Император помолчал и покрутил головой, разминая шею, а потом сказал уже несколько щадящим тоном:

– И всё же, Ван Ши Нан, чтобы ты выбрал из этих трёх вариантов, коснись вопрос твоего наказания: быть сваренным заживо в котле? быть заживо раздавленным колесом? или войти в беседку и выпить пиалу с ядом?

Слуга молчал и глядел себе под ноги.

– Я же не тащу тебя во двор, Ван Ши Нан, я просто требую простого ответа.

– Вошёл бы в беседку... – через силу ответил слуга.

– Так вот, я не желаю тебе даже этого, поэтому очень прошу: утихомирь свой жаркий пыл старого жеребца к моей юной наложнице Юй Цзе, – и тут же спросил совсем о другом. – Как там утренний чай? Готов?

– Готов.

– Идём же.

Ван Ши Нан развернулся и первый пошёл к двери.

Открыв дверь, он шагнул в сторону, учтиво пропуская вперёд императора...

Соседняя комната была большой и просторной.

На полу лежал пёстрый дорогой ковёр.

С потолка свисали голубые и лёгкие драпировки, напоминая застывшие морские волны.

Все стены были украшены мечами, кинжалами и круглыми щитами, с блестящих поверхностей которых глазели барельефы тигров, львов, леопардов и драконов.

У каждой из трёх дверей комнаты находилось по два стражника с тонкими и длинными пиками. Как только вошёл император – стражи порядка, словно заведённые механические болванчики, одинаково потоптались на месте в знак приветствия, подняли пики и снова замерли.

По обе стороны открытого окна красовались в шёлковых платьях особо приближенные Мандарины – человек десять. Они поклонились и застыли в подобострастных позах.