Чай из утренней росы. Часть 18

– Ты шутишь или рехнулся?! – прорычал я. – Ты что мелишь?! Может нам прокатить Ольгу за этой кобылой прямо перед окнами двадцать третьего отделения милиции, оно здесь рядом, через дорогу, тогда уж сухари точно обеспечены! Я что – то не пойму: то ли ты дурачишься надо мной, то ли цену набиваешь?!

Он хмыкнул и ответил:

– Спокойся, Константина, спокойся. Цену – цену, конечно, цену.

– Ну и сколько вы хотите?! Только не морочьте мне голову татарскими кобылами!

– Нам можно пошушукнуть?

– Можно, только быстрей!

Они довольно быстро пошушукались, и Коля доложил:

– Карашо, Константина. Мы не берём кобыла татарин – дворник, чёрта с нея. Мы берём твоя рискованный плана, но отченно просим: повышать деньги – не пятнадцать тысяча, а во18 лет тысяча. Плюс – кормиться не один колбаса, сыр и селёдка, а молоденький курочка, красный икра, оченно короший водка и ещё не мешай бы нам овощи – фрукты. Вот так – то, Константина.

Я кисло улыбнулся и укорил его:

– Эх, Коля – Коля, ты думаешь, я сразу не понял, к чему ты тянешь резину? Ладно, будь по – вашему. Что – рады? Обобрали человека до нитки и рады?

Они все трое хитро захихикали, и Коля ответил:

– Однако боязно, Константина, поэтому рады. Твой Ольга и твоя папа мы карашо знай, карашо к ним относись, а затра придётся мало – мало на них свой рук применяй. Ты понимай как это трудно по – человечному? Мы рады, что побольше деньги нас успокоит и наша совесть очень хорошо смягчайся.

– Ладно – ладно, по рукам, ну вас... – сказал я и протянул ладони, – так и быть, меняю расценки, меняю обычный закусочный стол на королевский обед, и каждому калмыку – по Мерседесу.

Они все трое громко засмеялись и хлопнули меня по ладоням.

Мне было не до смеха, потому что совсем скоро наступит завтрашний день...

И ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ НАСТУПИЛ...

ЧЕРЕЗ ТЕМНОТУ...

ЧЕРЕЗ РАННЕЕ ХМУРОЕ УТРО...

ЧЕРЕЗ БЕГУЩИЕ С БЕШЕНОЙ СКОРОСТЬЮ ЧЁРНЫЕ ОБЛАКА НА СЕРОМ НЕБЕ...

ЧЕРЕЗ СУМАСШЕДШЕЕ БИЕНИЕ МОЕГО СЕРДЦА, СТУК КОТОРОГО СЛЫШАЛСЯ, КАЗАЛОСЬ, ВО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ...

Моё воспалённое воображение быстро рисовало яркую картинку: чёрный "Lend Rower" подвозит Ольгу к метро, она целует отца, открывает дверцу машины, стройные ножки в красных полусапожках касаются тротуара и топают по лёгкому снежку в сторону нашего дома, который виден совсем близко. "Lend Rower" срывается с места, и отец мчит куда – нибудь скоротать несколько часов, чтобы вскоре вернуться обратно к тому же дому.

Пока я фантазировал на тему их приезда, Ольга действительно шла по двору в тёмно коричневой куртке с большой спортивной сумкой на плече, она завернула к подъезду, стремительно подходя к нему.

Четвёртый калмык – дежурный, взятый мной специально для улицы, опёрся на длинную палку метлы и достал телефон...

Три "китайских стража" в полной готовности сидели на кухне, я был с ними, но без костюма. В моей руке резко зазвонил мобильник, и все насторожились.

– На связи! – ответил я.

Голос дежурного торопливо доложил со двора:

– Ольга вошёл в подъезд!

– Понял! – сказал я и кивнул всем троим. – Вперёд, "китайцы"! Началось!

– Мы сделай всё, как ты велел, Константина! – строго и чётко уверил Коля – калмык.

Нацепив на лица страшные маски с большими красными ушами, с белыми клыками в открытых пастях, широкими синими носами и узкими щелками для глаз, они мгновенно заняли места в прихожей: два спрятались за одежду вешалки, а другой притаился у входной двери.

Подождав несколько секунд и убедившись в полной готовности, я скрылся за дверью своей комнаты.

На краю дивана настороженно сидела Наталья, прикрыв уши ладонями. Она испуганно посмотрела на меня и тихо спросила:

– Идёт?. .

Я кивнул.

– О, Господи, скорей бы, скорей бы, скорей бы... – пролепетала она.

Я прилип к стене и внимательно начал слушать.

И вот: Ольгин ключ наконец – то открыл замок, который звучно лязгнул два раза, входная дверь открылась с тихим скрипом, и шаги ступили в прихожую.

– Эй, Костик! – раздался весёлый Ольгин голос. – Ты где?! Ау – у – у!

Наталья закрыла глаза и ещё сильней обхватила уши.

В прихожей резко щёлкнул включатель, Ольга коротко взвизгнула и тут же замолчала, на несколько секунд зависла бурная суета, потом перешла в чёткие размеренные движения рук и ног, и всё невидимое действие переместилось, по – моему, в отцовскую комнату, как и должно быть по плану.

Я заглянул в щелку своей приоткрытой двери и увидел на полу Ольгины сапоги, куртку, спортивную сумку и скомканные джинсы, потом шагнул к Наталье и потрепал её за плечо.

Она открыла глаза, отпустила уши и с надеждой прошептала:

– Всё?. .

– Пока, думаю, всё, – ответил я. – Сейчас войдёт Коля, и будет продолжение. Ясно?

Она кивнула и снова прижала уши ладонями.

Я отрицательно помотал головой.

Наталья поняла и опустила руки.

– Не бойся, – сказал я, – она уже не сможет ни визжать, ни кричать, будет только мычать, потому что рот заклеен пластырем.

Наталья ужаснулась, сдержалась и тихо произнесла:

– Почему ты так спокойно об этом говоришь, Костик... она ведь моя сестра: какая – никакая, а сестра:

– Потому что я ненавижу её. А тебя что жалость обуяла? Ты же совсем недавно так ревела в машине, глядя на фотографии.

Вошёл Коля – калмык со спущенной маской и шёпотом доложил:

– Ольга готов, можно поставлять на горох.

– Молодец, – похвалил я и показал на Наталью, – она пойдёт с нами ставить Ольгу на горох. Пойдёшь?

Наталья проглотила тяжелую слюну и с огромным трудом ответила:

– Пойду:

Когда мы втроём – я, Наталья и Коля – калмык – вошли в костюмах и масках в отцовскую комнату, Ольга лежала на полу в одних трусах и лёгкой кофте, руки и ноги были завязаны назад, причём кисти и ступни – ловко перехвачены единым узлом. Её рот был заклеен широким пластырем, она нудно и противно мычала, лицо выражало дикий испуг, а слезливые глаза умоляли о пощаде.

Казалось, Ольга узнала меня и Наталью, но: это только казалось, потому что костюмы и маски были абсолютно одинаковы, и ничего заподозрить было невозможно.

Мы все трое чётко и делово подошли к длинному ряду серых бумажных пачек, на которых было написано ГОРОХ, взяли по пачке, открыли и демонстративно стали высыпать в большой продолговатый деревянный жбан, с каждой секундой всё больше и больше устрашая Ольгу. Повторив несколько раз этот процесс, мы с Колей теперь дружно приподняли "несчастную пленницу" и опустили голыми ногами на горох. Высокие края жбана, которые были Ольге почти по плечи, никак не позволяли выбраться из него со связанными руками и ногами, как бы этого ни хотелось.

Ольга молчаливо заплакала, затряслась и поняла всю свою безысходность: твёрдые круглые шарики совсем скоро начнут давить на ноги и мышцы.

Недалеко от неё стоял точно такой же жбан, уготованный для другого пленника.

Мы все трое развернулись, почтительно поклонились Ольге, поднеся к маскам ладошки – лодочки, и вышли:

За кухонным "праздничным" столом я и Наталья ничего не ели и не пили, всю еду и водку поглощали только калмыки, мирно и тихо о чём – то курлыкав на своём языке.

Я крутил пустой стеклянный стакан и напряжённо думал.

Наталья изредка глядела на меня, мазала хлеб красной икрой и заполняла тарелку.

Коля перегнулся через стол и сказал:

– Константина, мне пойти проверяй Ольга, она много – много на горох стоять, кабы чего ни случайся, – и кивнул на часы.

Я поднялся и мрачно ответил:

– Сам проверю, ешь, – и протянул ему мобильник. – Будь на связи, может Саша звонить.

– Я с тобой, – решительно сказала Наталья и вышла из – за стола.

– Пошли.

Мы запахнули костюмы, нацепили маски, я взял большую чашку и налил холодной воды из – под крана...

Войдя в отцовскую комнату, я заметил, что Ольгина голова безжизненно повисла в сторону.

Наталья хотела кинуться к ней, но я остановил её прыть и двинулся один.

Ольгины глаза были закрыты.

Я налил в ладонь воды и плеснул ей в лицо, потом ещё раз и ещё.

Голова мотнулась, веки открылись, Ольга простонала, посмотрела на меня и замычала.

Секунду – другую я глядел на неё, а потом хлёстко ударил по лицу. Она заплакала.

Наталья ахнула из – под маски, но звук был глухим и совсем неразличимым – мужской или женский.

Дверь комнаты вдруг резко распахнулась, и я увидел, как из глубины прихожей меня отчаянно манил Коля – калмык и тыкал пальцем на кухню.

Я выскочил из отцовской комнаты, утащив за собой Наталью, и плотно закрыл дверь.

Когда я влетел на кухню, все калмыки стояли в полной готовности, а Коля поспешно сказал:

– Твоя папа приехал, из машин выходит.

– По местам, "китайцы", быстро, – я скинул костюм с маской и отдал Коле.

– Константина, – впопыхах заметил он, – твоя папа есть не твой Ольга, он шибко здоровый, одним пальчик не скрутить, надо вдарить мало – мало.

– Вдарь, только синяков не надо.

– Я умей так, что синяк не будет.

– Всё, Коля, вперёд.

"Китайцы" заняли места, а мы с Натальей опять скрылись в комнате.

На этот раз она была очень серьёзна, сосредоточена и вовсе не стремилась закрыть уши, стояла рядом со мной и слушала прихожую.

Когда раздался щелчок замка, наши взгляды жёстко перехлестнулись, и до нас долетело, как шумно и весело отец ввалился в прихожую, пропев на всю квартиру:

– "Собрание друзей не видел лучше я!

Мы все в одном ключе!

Мы все в одном созвучии!"

Шекспир.

А потом добавил ещё веселей, должно быть разглядев праздничный стол на кухне:

– Ага! Они уже пируют, голубки мои! Не дождались и пируют! Вы где?!

Больше отец ничего не пропел и ничего не сказал, а только издал короткий неразборчивый возглас и тяжело упал. Возникла суета, которая нарастала с каждой секундой, кто – то упал ещё, затем – шлепки, удары, и всё якобы стихло, а стремительное действие перенеслось в отцовскую комнату, и ясно послышалось, как бьётся дробью сыпучий горох о пустое дно здорового жбана.

– Щас на горох посадят, – прошептала Наталья, – лишь бы устоял, он у тебя такой огромный.

– Устоит. Коля всю ночь возился с этими жбанами, опорами и верёвками, всё рассчитал на совесть.

Из комнаты отца теперь громко и даже зверски раздались крики "китайцев":

– Ху зан ши фу!

– Ху зан ши фу!

– Ху зан ши фу!

– Фай – фай – фай!

– Фай – фай – фай!

– Фай – фай – фай!

– Зачем так долго? – я покачал головой. – В роль вошли, что ли?

– Нормально, – проговорила Наталья, – чем дольше, тем страшней. Сам же вчера просил на репетиции: "Кричите злее, будто хотите сожрать!".

– Злее, но не долго – разница есть?

В прихожей, наконец, послышались шаги, и к нам в комнату вошли все три "китайца", они скинули маски и тяжело отдышались, а Коля протянул мне отцовские брюки как доказательство серьёзной работы.

Я взял, брезгливо швырнул их на пол, но всё же сказал:

– Спасибо за честную работу, молодцы.

– Кирдык, однако, – ответил Коля и стал поспешно снимать костюм, подав сигнал своим друзьям.

Я быстро попросил Наталью:

– Пожалуйста, сходи на кухню, уложи в пакеты еду и водку для ребят, убери со стола и помой посуду.

Наталья кивнула и вышла.

Калмыки аккуратно положили костюмы на диван и замерли в ожидании.

Я вынул с книжной полки "Агату Кристи", достал из середины тома бумажный конверт и протянул Коле:

– Пересчитай.

Он цепко взял его, вытряхнул деньги и довольно лихо пересчитал – по уголкам и двумя пальцами.

– Карашо, всё порядка, – кивнул Коля. – Ладна, наша уходить прочь, а ты, Константина, будь здеся осторожна: держать нога долго на горох оченно есть больно и бывать оченно опасно.

– Я разберусь...

: Отцовская комната превратилась в камеру пыток. "Несчастные пленники" были крепко привязаны толстыми верёвками каждый к своему жбану и сидели голыми согнутыми ногами на горохе, а центр тяжести попадал на колени и лодыжки ступней. Они смотрели друг на друга бессмысленными взглядами и тупо мычали заклеенными ртами. Когда Ольга теряла последние силы, валилась от усталости на боковые крепления и закрывала глаза, отец начинал мычать ещё громче, как бы подбадривая её. Она на секунду оживала и снова резко "исчезала".

Дверь комнаты открылась и вошла Наталья в китайском костюме и маске, она держала в заскорузлых раскрашенных перчатках три бокала для шампанского. Следом за ней в комнату шагнул и я, но без китайского костюма и маски, во всём своём цивильном и привычном одеянии, в руке я держал закрытую бутылку шампанского. Шоу продолжалось.

Увидав меня, отец и Ольга замычали с такой силой, завертели головами с такой проснувшейся энергией, что мне действительно после этого только и оставалось развязать их, поцеловать и попросить извинение за свой спектакль.

Я саркастически улыбнулся и показал обоим две фиги:

– Накось, выкуси! Спешу и падаю к вашим ножкам!

Наталья быстро поставила бокал перед жбаном отца, другой – перед жбаном Ольги, третий – на журнальный стол, около которого стоял я, и где лежали питерские фотографии со свёрнутым рисунком обнажённой Ольги.

Завершив свой "китайский" ритуал трёхкратным хлопком перчаток, Наталья исчезла из комнаты, предоставив мне полную свободу действий согласно моему плану.

И я сразу начал – радостно, широко, с издёвкой, иронией и прочая, прочая, прочая:

– Ну – у – у! Что приуныли, что замолчали, будто рты завязаны, а?! Вот мы и здесь, мои дорогие, под крышей, так сказать, дома своего! Я вам скажу откровенно, что пригласил вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет ревиз... э – э – э – э... простите я – молодой писатель, начитался подряд всех классиков, учусь уму – разуму и иной раз говорю прямо цитатами то Гоголя, то Достоевского. Вот, к примеру, замечательная цитата Фёдора Михалыча: "раньше были Образы, а теперь – образины", прекрасно, не правда ли?! Ни к вам ли это относится?!. . Так бишь о чём я?! А, да – да! Я пригласил вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: я остался в дураках! И по этому поводу хочу по – свойски предложить вам вмазать холодненького шампанского!

Я ловко открыл бутылку шампанского и дал громыхнуть брызгами салюта, стрельнув пробкой в потолок.

Когда я плескал игристое вино в бокалы отца и Ольги, они глядели на меня такими очумелыми глазами, что прямо мороз по коже продрал.

– Ну – ка, отец, махни! И ты, Оленька... отсоси: глоточек! – потом я налил себе, пригубил и продолжил. – А – а, понимаю, вам не пьётся: у вас ни рук, ни ног, ни ртов! А что ты, Оленька, так испугалась и так взблЯднула?! Всё страшное ещё впереди, вот оно – на журнальном столе лежит! Там, отец, и про тебя есть, много про тебя есть! Одним словом, не будем терять времени и перейдём к доказательству моего дурацкого положения!

Я подошёл к журнальному столу, поставил бокал, взял свёрнутый лист ватмана с рисунком обнажённой Ольги и разложил его на полу перед глазами моих "несчастных", придавив концы ватмана пакетами оставшегося гороха.

Отец неистово замычал, а за ним и Ольга, только очень тоненько и плаксиво.

– И так, пробежав лёгким взглядом по шедевру великого мастера глины, пластилина, кисти и карандаша, я как д у р а к узнаю в этой обнажённой девице знакомое мне... блядское существо, которое до сей поры таким мне совсем не казалось! Вот ведь парадокс нашей жизни!

Ольга замотала головой и заплакала.

Отец что – то мычал в её сторону и видно призывал к спокойствию, хотя сам начинал откровенно нервничать, дёргаясь в своём жбане.

– Оказывается: чёрт побери: я был не просто дураком, а насквозь дураком: если с меня снять дурацкий пиджак, то под ним окажется дурацкая рубаха и дурацкие брюки; если с меня снять дурацкую рубаху и дурацкие брюки, то под ними окажутся дурацкие трусы и дурацкое тело; если с меня снять дурацкие трусы, то под ними окажется дурацкий член, очень униженный и оскорблённый другим не дурацким членом, а членом моего родного отца! Вот ведь парадокс нашей жизни!

Ольга молчаливо плакала, а отец мычал, дёргался и что – то явно хотел мне сказать.

– Что – что?! – прислушался я к нему. – Вы хотите ещё доказательств?! Они есть у меня, – и я ехидно улыбнулся. – Только держите себя в руках, в завязанных руках, когда увидите это! Хорошо?! Вы даёте мне слово, что не будете шалить, падать в обморок, грызть свои кадушки и писаться на горох?!

Отец так характерно промычал, что мне отчётливо почудилась его басистая брань: "Да пошёл ты!".

– Хорошо – хорошо, я пошёл за другими вещдоками!

Подойдя к журнальному столу, я схватил несколько фотографий и вернулся обратно, разложив их на полу:

– Прошу внимания! Фанфары! Дробь!