Чай из утренней росы. Часть 24

– Что – о – о?! – Ольгина шея оттянулась вперёд, влажные глаза блеснули, и она переспросила. – Кто – кто я?! Дура?! Безмозглая?!

– Оля... Оленька... – он поднял руки, словно сдаваясь, и стал тихо успокаивать, – извини... вырвалось в сердцах... пойми, не хотел я... как – то случайно вырвалось...

– Дура?! Безмозглая?! – Ольга начала медленно приподниматься из – за стола.

– Оля, Оленька, извини, не сдержался, ну... – и вдруг заорал, бросив свои утешенья. – Это всё потому, что ты не хочешь писать заявление, потому что ни черта не понимаешь суть вопроса, бестолково нянчишься со своим Костиком, который испортил тебе всю перспективу, и при этом на костылях мечтаешь отправиться в Эль – Фуджейру, чтобы опозорить меня?! И кто же ты после этого как ни дура безмозглая?!

– Да пошёл ты со своей Эль – Фуджейрой и со своей новой подругой... знаешь, куда пошёл!?. .

– Догадался!

– Какой догадливый! А я сейчас же напишу заявленье именно так, как хочу и во что бы то ни стало доползу сегодня на костылях к нашему участковому, сегодня! – она ловко сунула под мышки костыли и покинула кухню.

– Оля, прекрати! Я закрою дверь на все замки, отберу у тебя ключи и никуда не пущу! Ты этого хочешь?!

Она развернулась и ответила:

– Хорошо, мне всё равно ему звонить, так я приглашу его сюда, чтобы забрал заявление! Надеюсь, милиции ты откроешь или предупредить, чтобы ломали дверь?!

– Что ты болтаешь?! ! Что ты болтаешь?! ! Да идите вы все к чёрту!!!

Он громко простонал диким зверем и влил себе в чашку одной чёрной заварки...

Я подошёл к подъезду, быстро набрал цифру сто сорок на обшарпанном домофоне, он загудел, и голос Тамары Петровны вскоре спросил:

– Кто там?!

– Костик.

– Да, Костик, жду тебя, заходи!

Раздался щелчок, и моя рука нетерпеливо дёрнула дверь.

Войдя в подъезд, я влетел в распахнутый лифт и нажал кнопку девятого этажа.

Тамара Петровна стояла на пороге своей квартиры и наглядным образом ждала меня: на широкой фигуре было чёрное платье, а на плечах висела наброшенная красная кофта, такой знак откровенного траура мне показался неслучайным.

– Добрый день... – поклонился я.

– Добрый, Костик, добрый, – она шагнула в сторону и пропустила меня.

Я тут же поглядел наверх и серьёзно спросил:

– Ваши камеры снимают?

Она сокрушённо ответила, устремив глаза в потолок:

– Все камеры заглохли! Это ужасно, мне теперь невозможно следить за уборкой своих киргизок!

– Да – а – а, беда. Но в этой технике я, к сожалению, ни "бум – бум", – и саркастически добавил. – А вы не горюйте, ваши киргизки уже давно унесли отсюда всё что могли, – я снял куртку и быстро повесил на вешалку.

– Твой юмор меня ни капли не веселит, наоборот – настораживает, ты какой – то странный!

– Увы, моя странность ещё в том, что я сегодня без цветов и подарков. Прошу прощения, это мой умышленный поступок.

– Да какие цветы и подарки?! – громко вздохнула она. – Мне всё прекрасно понятно!

– А что вам понятно?

Она удивлённо поглядела на меня и сказала:

– А мне можно вопрос на вопрос?!

– Пожалуйста.

– Тебе не кажется, что твой тон несколько вызывающ, будто я виновата во всей вашей истории?!

– Но вы же – Ольгина мама, разве родители не в ответе за поступки своих детей?

– О, Боже! – она всплеснула руками и в отместку мне сказала с лёгкой издёвкой. – Товарищ следователь, давайте не здесь, пройдёмте в "тюрьму"!

Я хмыкнул, зашагал за ней, вошёл в богатую комнату, Тамара Петровна указала на королевское кресло и уже спокойней предложила:

– Прошу.

Я плюхнулся в него и задрал ногу на ногу.

Она же аккуратно опустила своё широкое тело в такое же кресло и начала:

– Костик, мне прекрасно понятно, что для тебя произошло ужасное и самое противное событие для всего твоего разума.

– А для вашего, простите?

– И моего отчасти.

– Почему отчасти?

– Дорогой, не надо перебивать и бежать впереди паровоза.

– Извиняюсь, – ответил я, хотя совсем не извинялся, а продолжал свои надменные выпады.

– Ты думаешь, когда Ольга рассказала об этом – по моей душе разлился бальзам? Да я тут же упала пластом, заболело сердце, поднялось давление, мне так стало плохо, хоть бери да помирай у неё на глазах, ты себе представить не можешь.

– Я не могу себе представить, как вы могли скрыть от меня то, что узнали, почему смолчали и не забили тревогу во все колокола, ведь это касалось нашей с ней жизни и любви.

– И что бы изменилось? – спросила она обречённым тоном. – У них же эта связь ни день, ни два, ни три, а вон с каких пор длится. Я же себе и помыслить не могла, мне Ольга рассказала перед самым отъездом в Петербург.

– Вот именно, в Петербург, а не на сборы в Астрахань, – резонно добавил я и наклонился к ней, напирая на своё. – Почему вы скрыли от меня, когда вам стал известен этот гнусный обман? Вам было наплевать на Костика, да? У вас хотя бы чуть – чуть трепыхнулась совесть по отношению ко мне после того, что совершила ваша дочь?

Она воскликнула, хлопнув ладонями:

– Боже, да я совсем не собираюсь просить у тебя прощенье за свою дочь! Родители, конечно, отвечают за поступки детей, но не за такие, тоже мне "поступок"! Ты сначала в себе разберись!

– Я уже разобрался.

– Вот – вот! – она начинала кричать и ёрзать в кресле. – И хорошенько поразмысли, чем ты занимался все эти годы до вашего похода в ЗАГС, своей писаниной или Ольгой?!

– Прошу до моей писанины не прикасаться.

– Боже, я прикасаюсь до его писанины! Да я бы с радостью прикоснулась до вашего ребёнка, которого ты прошляпил в первую очередь, сиднем просидев у компьютера! Как говорил один чеховский герой – "молодую женщину надо обрюхатить и этим самым привязать к себе"! Грубо, но по жизни верно!

– Спасибо за советы чеховского героя, большое спасибо.

– На здоровье, тебе ещё дать советы великих писателей?!

– Лучше несколько коротких ответов на мои вопросы, и я – ушёл отсюда.

– Хорошо! Я готова слушать, только быстрей и не больше трёх вопросов иначе у меня голова заболит! – и она дотронулась толстыми пальцами до своих висков, сощурив глаза.

– Почему вы всё – таки сразу не сообщили мне?

– Потому что Ольга слёзно просила тебе не говорить! Дальше!

– Ваши первые действия после услышанного.

– Крик!"Это непристойное поведение сродни глупой и легкомысленной девчонки! Какой позор и ужас! Разве это моя дочь?!", именно так я кричала, хватаясь за таблетки и корвалол!

– А что Ольга?

– Она ревела и твердила: "люблю Юру, но ужасно стыдно перед милым Костиком"!

– Ей "стыдно перед милым Костиком", ёлки – палки, как же таким стервам легко живётся.

– Но – но, поосторожней! Она моя дочь!

– И моя законная невеста, в которой я видел свою настоящую жену, глупец.

– Если глупец, так возьми себя в руки и начни жизнь заново без моей Ольги!

– Именно это я и собираюсь сделать.

– Наконец – то! – она всплеснула руками. – Наконец – то я слышу слова не мальчика, а мужа... я имею в виду мужчину! Правильно, Костик, начни новую жизнь и успокойся, ничего страшного не случилось! Ты просто не знаешь, какие бывают роковые влюблённости?! О – о – о, Боже мой! Люди так влюбляются, что бросают свои семьи, а у вас ещё и свадьбы – то не было! Пока ещё не поздно, найди себе другое утешение, Костик!

– Секунду, – перебил я, – как же вы можете такое говорить? Вы же сами благословляли нас на законный брак и были безумно рады нашему заявлению в ЗАГСЕ?

Она помолчала и на удивление мне спокойно ответила:

– Потому что не хочу, чтобы ты мешал Юрию Семёнычу и моей дочери, я поняла, что он предложил ей более интересную и разнообразную перспективу, чем ты, который предлагал смотреть только на свою спину за письменным столом. Когда я несколько дней валялась в постели с таблетками и корвалолом, я о многом мучительно передумала, и мои первые слова о "позорном и непристойном поведении легкомысленной девчонки" мне показались совершенно пустыми, Боже мой, какими же пустыми. Ведь Юрий Семёныч предложил ей ВЕСЬ МИР. Я не собираюсь уточнять подобную аллегорию, умный да поймёт, глупец даже ни одной извилиной не шевельнёт. И потом, Юрий Семёныч не совершил никаких родственных безобразий, он же тебе не отец.

– Благодарю, мне вполне ясна позиция МАМЫ, и я готов бежать отсюда сломя голову, закрыв лицо, глаза и уши. У меня возникло желание глубоко вдохнуть свежего воздуха, у вас тут ужасная духота и затхлость.

– А нет ли желания послушать про Ольгины ноги? – резко остановила Тамара Петровна.

Я уже спешил покинуть комнату, но замер и насторожился.

– Все ноги в бинтах, в руках костыли, – она плаксиво шмыгнула носом. – Да повернись же ты и послушай, Боже мой.

Я медленно повернулся.

– Почему... в бинтах... и костылях?. . – осторожно спросил я.

Она достала платок и промокнула глаза:

– А ты не в курсе?

– Нет...

– Ольга с Юрием Семёнычем попала в автомобильную катастрофу, возвращаясь из Петербурга. Она совсем не сгибает ноги, а Юрий Семёныч охромел так, что ходит дряхлым стариком.

Я внутренне облегчённо выдохнул и хладнокровно ответил:

– Ну что же, скоростная трасса Петербург – Москва очень опасна, остаётся только сожалеть, что наши общие знакомые так неосторожны.

– Радуешься? Небось, думаешь – вот она, Божья кара? Небось, доволен? – и она со злостью посмотрела на меня.

– Доволен. Насчёт Божьей кары – не знаю, а справедливость существует.

– Ну и давай, беги отсюда! – опять крикнула Тамара Петровна, тараща на меня глаза, словно сумасшедшая. – Беги – беги! И пусть тебе твой свежий воздух застрянет в горле осиновым колом, бездушный твердолобый сухарь!

Я до предела возмутился и хотел немедленно ответить, чтобы поставить на место чёртову мамашу, но в этот момент сильно хлопнула входная дверь, на порог комнаты влетела Наталья и беспокойно спросила:

– Что такое?! Что за крик?! Ой, Костик, привет, давно не виделись!

Она чётко соблюдала конспирацию.

Я тоже.

– Привет, Наталь! Всё нормально! Борьба мнений! А ты, гляжу, цветёшь и хорошеешь, девчушка!

– Куда уж там, парнишка! – Наталья улыбнулась. – Как живёшь, Костик?!

– Живём, хлеб жуём! Пока! – и я стрелой полетел к выходу, прихватив куртку с вешалки.

– Боже! – воскликнула мамаша, забыв про меня и протянув руки в сторону младшей дочери. – Это ты, гул

ёна дачная?! Ты что, влюбилась – так долго не едешь?!. .

Я нырнул в машину, стоявшую в глубине двора, откинул голову на спинку сиденья, тяжело выдохнул, и тут же заиграл мобильник.

– Ты где? – спросил я.

– В туалете... – раздался Натальин шёпот, – мама напилась корвалола с таблетками и легла, говори – говори...

– Да чего там говорить, она несла такую чушь, а с другой стороны я безумно рад, что могу поставить жирную точку в этом деле.

– А что за чушь?

– Даже не чушь, а бред сивой кобылы.

– Перестань... не надо обзывать: она же мне мама...

– Извини. Вобщем полоскала меня как грязное бельё, учила мужеству в преодолении любовных неудач и терпеливому ожиданию новых прелестей от природы. Одним словом всё свелось к тому, что я – несчастный писака, влюблённый только в компьютер и глупо упустивший своё сокровище.

– Какая действительно чушь. Ты же так любил "своё сокровище", просто на руках носил. А деньгами как швырял с каждого гонорара? А как одевал, совсем забывая про себя? И все мы прекрасно это видели: и мама, и я, и Юрий Семёныч.

– Стоп, Натаха, давай без продолжений. Ты услышала что хотела?

– Да.

– Умница. Когда приедешь?

– Костик... я немного с мамой пообщаюсь и к вечеру приеду...

– Последней электричкой?

– Нет, пораньше.

– Ладно, до встречи.

– Погоди. А почему ты не спросишь, о чём я буду общаться с мамой?

– Я полагаюсь на твой ум и понимание ситуации.

– Ты – прелесть, я люблю тебя и целую, – и дала отбой.

Я кинул мобильник на соседнее кресло и включил зажиганье...

Звучно шлёпая лёгкими сандалиями, Май Цзе торопилась вверх по лестнице. Влетев на порог длинного коридора императорского этажа, она едва ни столкнулась с животом здоровенного охранника и прокричала запыхавшимся голосом:

– Быстро... немедленно... сию секунду доложи императору: к нему наложница Май Цзе!

– Ступень? – монотонно спросил он.

– Третья ступень ФЭЙ!

– Наложница Май Цзе третьей ступени ФЭЙ уже приходила сегодня к императору! – грозно ответил охранник.

– Я могу быть у него сколько угодно! – нетерпеливо сказала она.

– Для повторного прихода наложница Май Цзе должна взять разрешенье у Главного Министра Чжоу Дуня, с этим разрешеньем пойти к Дворцовому лекарю и получить справку о своём состоянии здоровья на данный час! – непреклонно отчеканил он, соблюдая инструкцию.

– Ещё чего?! А ну – ка, быстро доложи императору! Это касается его жизни и смерти! Ты не поняли?! – и Май Цзе смело кинулась на него с кулаками.

Охранник поймал её за руки, развернул от себя и толкнул в сторону.

– Разрешенье и справку! – громко повторил он.

Май Цзе еле удержалась, скользнув ладонями по полу, мгновенно поднялась и с тем же напором снова подскочила к охраннику, умудрившись стукнуть его по широкой груди.

– Ты – ы – ы, безмозглый бамбук! Доложи скорей! Скорей!

По коридору, где поднялось лёгкое волненье среди остальных молодчиков, уже мчался с дубинкой наперевес Дворцовый Инспектор всей охраны.

Несчастная Май Цзе, угодив опять в крепкие клещи блюстителя порядка, настойчиво кричала и пыталась вырваться:

– Доложи! Это – очень важно, вопрос его жизни и смерти! Скорей!

Охранник хотел закрыть ей рот, но Май Цзе изловчилась и сильно укусила его за ладонь. Он захрипел от боли и рванул из – за пояса толстую дубинку.

– Доложи! Доложи!

И теперь уже двое – подоспевший Инспектор и укушенный охранник были готовы нанести единый беспощадный удар по хрупкому телу наложницы.

– Импе – е – ра – а – то – ор! – она истошно закричала на весь коридор, отскочила к стене, слёзы брызнули из глаз, а на лице отразился неописуемый ужасом. – Импе – е – ра – а – то – ор!

– Не тро – о – га – а – ать! – раздался повелительный голос. – Не трогать её!

Дубинки повисли над головой Май Цзе, и мощные тела бойцов застыли.

Император спешил по коридору, и шаг за шагом уже был совсем близко.

– Император! – и наложница кинулась к его ногам.

– Что за крик, Май Цзе? Что случилось? – беспокойно спросил он и явно не желал прогонять её. – Мы с тобой расстались час назад, ты уверяла, что абсолютно здорова, а сама ползаешь на коленях.

– Император! – взмолилась она. – Я совершенно здорова и всегда была такой! Я и сейчас в полном сознании, а стою на коленях, потому что прошу немедленно выслушать меня! Вам грозит опасность!

Он пристально посмотрел в глаза наложницы и вдруг заметил ничем не замутнённую правду и в этих светлых белках, и в этих карих зрачках.

Не отрывая взгляда от Май Цзе, он махнул рукой, и охрана отошла.

– Встань и говори, нам никто не мешает.

Она поднялась и торопливо сказала, потому что время нещадно уходило:

– Я прошу вас быстрей пойти за мной! Я только что подслушала страшный разговор ваших особо приближенных Мандаринов и вашего слуги! Вы сами всё услышите, если приложите ухо к вытяжной трубе, которая идёт с чердачного коридора прямо вниз на кухню, где они все собрались! Спешите! Вам грозит опасность! Вы поймёте, что я не сумасшедшая!

Император нервно повёл головой и ответил, проглотив слюну:

– Но... но подслушивать разговоры... не есть хорошо...

– Это есть о ч е н ь х о р о ш о, если дело касается вашей жизни и смерти! Скорей! Мы можем опоздать!

– Инспектор! – крикнул император.

Дворцовый Инспектор охраны был тут как тут.

– Возьмите с собой два человека и – за нами! Веди, Май Цзе, я готов!. .

Недолгий путь всех пятерых во главе с наложницей сначала вёл по узкому полутёмному проходу с одним единственным окном, затем – по лестнице в чердачный коридор, где с нижних этажей длинными рукавами поднималось множество труб и уходило на крышу.

– Здесь... – тихо сказала Май Цзе и недоверчиво зыркнула на охрану.

Император понял и велел:

– Инспектор, встаньте внизу лестницы, а двое – в начале прохода.

– Слушаюсь! – ответил Инспектор и увёл остальных.

Только теперь Май Цзе на цыпочках подошла к заветной трубе, совсем бесшумно вынула боковую заглушку и открыла отверстие по размеру чуть больше средней книги, император осторожно шагнул, придвинулся к нему ухом и чутко прислушался – долетел знакомый уверенный голос Чжоу Дуня:

– И так, Ван Ши Нан, прошу тебя повторить всё, что я сказал.

Голос Ван Ши Нана бойко ответил:

– Когда буду пить пробный глоток, наливаю левой рукой, когда даю пить императору, наливаю правой...

В маленькой кухне для прислуги, куда спускалась вытяжная труба и низко свисала широким круглым концом, сидели за столом несколько человек: Чжоу Дунь, Ван Ши Нан и три серьёзных Мандаринов. На столе стоял пузатый заварной чайник, пиала, чашка и лежала бамбуковая плошка, наполненная солью.

Ван Ши Нан продолжал:

– Когда даю пить императору, наливаю правой рукой. Три моих пальца – мизинец, безымянный и средний – с самого начала чаепитья держат в ладони порошок. Протянув руку к чайнику, легко отрываю пальцы от ладони, и струйка порошка мгновенно стекает на дно императорской чашки, куда сразу наливаю чай.

– Теоретически верно, – похвалил Чжоу Дунь. – Но ты забыл одну деталь. Когда левой рукой налил себе пробный глоток, обратно ставишь чайник впереди чашки императора и ближе к ней, это немного скроет движенье пальцев. Смотри, вот здесь – его чашка, а здесь – чайник.

– Я понял, Главный Министр.

– Очень важно н е з а м е т н о дрогнуть тремя пальцами и дать свободу порошку, надо сделать всё так искусно, чтобы сам Шанхайский цирк – будь он завтра на чаепитии – смог бы позавидовать этому фокусу. Теперь покажи нам, как практически работает правая рука. Возьми щепотку соли и зажми тремя пальцами.

Ван Ши Нан взял соль, зажал пальцами в ладони и на глазах у всех превратил теорию в практику, потянувшись рукой к чайнику и наполнив чашку водой.

Чжоу Дунь тут же цапнул чашку и быстро показал трём серьёзным Мандаринам – там благополучно растворялись на дне кристаллики соли.

– Кто – нибудь заметил огрехи? – спросил он.

Мандарины отрицательно покрутили головами, а один из них – самый скуластый – восторженно ответил:

– Хорошо сработано! Я очень сильно напряг зрение, но совсем не увидел, как соль упала в чашку! Молодец, способный человек!

Второй Мандарин – щекастый и красный – сказал:

– Позвольте вопрос. Вам не кажется, что император может запросто заметить игру левой и правой руки? Себе слуга налил левой, а ему налил правой. Почему?

Чжоу Дунь хмыкнул и объяснил:

– Поверьте мне, во время чаепитья император заботится только об одном: как быстрей наполнить своё толстое брюхо целебным напитком из утренней росы, и ему всё равно – нальёт Ван Ши Нан левой рукой или правой: ногой...

Император, стоя у трубы, так резко отдёрнул ухо, будто в него вонзилось остриё иголки.

– Какой же подлец... – прошептал он, посмотрев на Май Цзе.

Она испугалась, поднеся палец к своим губам, и призвала к тишине.

Император покорно кивнул и с большим интересом снова прилип к трубе.

– Тебе, Ван Ши Нан, – долетел голос Чжоу Дуня, – совсем не надо забивать голову: заметит император или нет. Как только твои мысли шевельнутся в эту сторону, правая рука немедленно дрогнет, порошок упадёт не в чашку, а на стол, и на следующий день все сидящие здесь окажутся во Дворе Пыток.

– Зачем же так грубо, Чжоу Дунь?! – раздался голос третьего Мандарина...

Этим третьим был прыщавый и самый худой Дворцовый Мандарин, он сидел на кухне рядом с Чжоу Дунем и действительно весь содрогнулся, повернувшись к нему:

– Зачем же так грубо, Чжоу Дунь?!

Чжоу Дунь объяснил:

– Это – не грубость, а жестокая реальность, и Ван Ши Нан должен понять, как мы все зависим от него. Только безукоризненная точность твоей завтрашней работы сделает, прежде всего, самого тебя Главным Министром императора: то есть, моим Министром...

Стоящий у трубы император пошатнулся, чудом удержался на дрогнувших ногах, прикрыл на секунду глаза и стиснул зубы.

Подоспевшая наложница хотела подставить ему плечо, но он мягко отстранил Май Цзе и опять прильнул ухом к трубе.

– . .. то есть, моим Министром, – продолжал уверенный голос Чжоу Дуня. – Мандарина Чан Буй, как всем известно, сделает военным министром. Мандарина Хуан Ми...

– Я знаю, кем меня сделает Ван Ши Нан в случае его завтрашней удачи: стоит ли повторять?. . – раздражённо оборвал чей – то голос...