По дороге воспоминаний. Завод имени Карпова, или Татьяны

— Слушай, Вов, дай деньжат, а?

Сосед Сашка топтался возле Вовкиной квартиры и имел вид окончательно опустившегося человека.

— Ну, хоть десяточку, а?

— Санек, а ты когда должок отдашь?

— Пенсию получу, отдам, бля буду! А хочешь, я тебе Таньку на ночь пришлю, а? За должок? Или дочку?

— Дочку пришли через час. Как ее звать-то?

— Майка.

— На вот, десятку. Все, вали!

Макаров знал эту Майку, когда она была еще ребенком. Каждое утро она бежала с портфельчиком на трамвайную остановку и исчезала в толпе. А теперь выросла. Чужие дети растут быстро...

Майка пришла не через час, через полчаса, и поскреблась в дверь словно мышка. Вовка открыл дверь. На пороге стояла стройная, скромно одетая в серое платье с белым воротничком девушка. Длинные волосы забраны в хвост, спереди – челка, а под ней – спокойные темные глаза.

— Меня папка прислал. Я – Майя.

— Здравствуйте, Майя, проходите, садитесь.

Она села на диван, привычным жестом обтянула на бедрах подол.

— Что мы будем делать?

— Вам отец не сказал?

— Нет.

— Для начала просто поговорим. Расскажите о себе.

Вовка с интересом уселся напротив нее на стул и приготовился слушать.

Майя дернула плечиком.

— Да что сказать. Вы, наверное, знаете, что мама меня нагуляла. То есть, после внебрачного соития. Это называется «пьяное зачатие». Но Вы не подумайте, я все равно ее люблю, свою маму Таню. Она и с отчимом познакомилась за столом. Он из Закарпатья, приехал работать на ЗиЛ. А сейчас работы нет, ему даже выпить не на что. Он и у Вас занимал, да?

— Было дело.

— Вы не подумайте, он хороший. Люди все хорошие, только об этом не знают. Наши учителя постоянно об этом говорят.

— А Вы где учитесь?

— В католической школе прихода святой Ольги. Это здесь, неподалеку. Надо сесть на любой трамвай и доехать до остановки «Завод имени Карпова». Вот там. Там раньше таблетки делали, а теперь много всего, и наша школа тоже.

— И чему же Вас там учат?

— У нас та же самая программа, что и в светских школах плюс латынь, греческий язык, и еще язык по выбору: английский, французский или итальянский. И еще риторика, схоластика, закон божий.

— И что же, у вас там и мальчики тоже учатся?

— Нет, только девочки. А Вы где учились?

Вовка усмехнулся.

— Да тут рядом. Сейчас там швейный колледж, а раньше была наша школа. А У вас и биология была?

— А как же, конечно!

— И знаете, откуда дети берутся?

— В общих чертах.

— А в непорочное зачатие веруете?

Майя протестующе подняла узкую ладонь:

— Это не обсуждается!

— Хорошо, не будем.

— И что же, вы причащаетесь и исповедуетесь?

— Раз в неделю. Приходит отец Августин, мы по одной заходим в исповедальню, и он задает нам разные вопросы.

— А был такой случай, что пришлось солгать?

— Ни разу. Умалчивать, да, приходилось.

— А о чем? О чем пришлось умолчать?

Майя подняла на Вовку кроткие глаза.

— Ладно, Вам расскажу. Как-то я отпросилась с урока у сестры Глории поменять прокладку. Зашла в туалет, все сделала, только обратила внимание, что в соседней кабинке кто-то возится. Я отошла немного, заглянула под дверь. На полу ноги в туфлях, только переступают беспокойно, и то носками внутрь, то наружу, а когда она стонать начала, я не выдержала, встала на унитаз и посмотрела. Святые угодники, там учительница латыни сидит на унитазе, колготы и панталоны спущены до колен, ряса и рубашка задраны выше живота, одна рука сжимает грудь, а другая – под животом, в волосах. Лицо красное, губы дрожат, глаза закрыты. Я и не помню, какой был следующий урок, хорошо, меня не вызывали. Потом спросила у девочек, осторожно спросила, наводящими вопросами. Оказалось, что они давно этим занимаются. Тогда-то я поняла, почему некоторые девочки отпрашиваются в туалет по-маленькому, а приходят с красными лицами, как эта учительница. Ну, как-то попробовала сама. Восторг, экстаз, не описать словами! Только кому об этом рассказать? Отчим пьяный, мама ругается, девчонки смеются. Вот Вам рассказала...

— Легче стало?

— Не знаю. А Вы не будете надо мной смеяться?

Она раскраснелась.

— Конечно, не буду, тем более, что этим занимаются практически все, и мальчики, и девочки.

— И мальчики?

— Да, и они тоже. Только к ним желание приходит позже, чем к девочкам. Года на три, а иногда и на пять.

— Хотела бы я посмотреть, как они это делают, – задумчиво сказала Майя.

— Я могу показать, – поспешно казал Макаров.

— Так Вы – не мальчик!

— Тем более! Так показать?

— Да! – ответила Майя и прижала ладони к пылающим щекам, шепча:

— Что я делаю, святые угодники, что я делаю!

Пользуясь моментом, Макаров немного спустил тренировочные брюки и трусы. Член выскочил из узилища и, покачиваясь, любопытно уставился на Майю.

— Ой, какой большой! – восхитилась Майя. – У Сашки-отчима поменьше будет!

— Он Вам сам показывал?

— Нет, что Вы. Он напился пьян, заснул, а я посмотрела. Только у него он...

— Мягкий, да?

— Да. А у Вас...

— Хотите потрогать? Пожалуйста!

Вовка выпятил член вперед. Майя протянула руку и потыкала в член пальцем.

— И, правда, твердый, как каменный! А когда он такой бывает?

— Когда у мужчины появляется желание обладания женщиной. А иногда при просмотре скабрезных картинок или при чтении соответствующей литературы.

— Как это, желание обладания.... Я не понимаю...

— Не удивительно. Вы еще так мало знаете об этом!

— Так расскажите! – попросила Майя, ее щеки пылали, а руки тряслись.

— Расскажу и покажу. Только давайте на обмен. И Вы мне тоже покажете. А чтобы не запачкать одежду предлагаю, э, обнажиться.

— Как, совсем?

— Совсем. Впрочем, это можно сделать постепенно. Что на Вас надето?

— Платье, рубашка, трусики и лифчик.

— А на мне – штаны, трусы, майка и рубашка. Поехали?

— Поехали! – воскликнула Майя.

Макаров снял штаны. Майя немедленно стянула трусы, не задирая подола. Вовка снял клетчатую рубаху. Майя – серое платье. На пол полетела Вовкина майка и Майкина рубашка. Макаров остался при трусах, а девушка в лифчике, прикрываясь ладонями. Тогда Вовка выкинул трусы в угол, а Майя рассталась с бюстгальтером. Они стояли голые напротив друг друга.

— Дальше что? – нетерпеливо спросила Майя. – Так и будем стоять?

— Можно лечь, – предложил Макаров.

Желание обладать Майей, ее юным гибким телом стало почти нестерпимым, но Вовка сделал по-другому. Он уложил Майю, и сам лег валетом. Затем он взял ее руку и положил на раскаленный член, а свою погрузил в ее ласковую шестку...

Макаров кончил чуть раньше, немного забрызгал Майю, а она ощутив на теле капли, затряслась в оргазме немного позже. Вовкин член обмяк, и девушка потеряла к нему интерес. Натянула серое платье и, не надевая остального, тихо ушла.

Но в прихожей снова раздались шаги. Это явилась разгневанная Татьяна, ее мать. Пришла и накинулась на расслабленного после рукоблудия Вовку. Она грозила ему всяческими карами за то, что он якобы изнасиловал ее дочь и т. д. и т. п. А когда Татьяна прооралась и устала, Макаров взял ее за руку и с чувством сказал:

— Таня! Я приличный человек, но если ты сомневаешься, пойди в ментовку и напиши на меня заяву. А заодно напиши про своего муженька-сутенера, который сам прислал ее ко мне и обещал прислать тебя.

К утру Макарову стало казаться, что все Татьяны одинаковы: и Танька Дудина, одноклассница, и Таня Угарова с работы и нетерпеливая Татьяна-соседка. Все они назначали Вовку себе в удовлетворители, ведь «татто» по-гречески и означало «определять и назначать», но выходило немного по-другому. По-другому вышло и в этот раз, когда Макаров собрался в аптеку при заводе имени Карпова за спиртом для технических (а как же иначе) нужд.

Эти фанфурики продавались на каждом шагу, но в один прекрасный день исчезли то ли по мановению волшебной палочки, то ли по приказу мэра, что в общем-то, одно и тоже. И только (по слухам) продавались теперь только возле завода. Туда Вовка и рванул. Видите ли захотелось ему вспомнить молодость и попаять с жидким флюсом.

Эта аптека пользовалась дурной славой, потому что возле нее стояли, сидели и лежали бомжи и всякие другие деклассированные элементы. Не очень-то приятно было стоять в благоухающей толпе. Как сказал сатирик, «в вагон вошел бомж, и все стали пахнуть одинаково». Макаров все-таки купил себе пузырек и собрался, было, уходить, но тут в зал вынесли столик, и за него уселась дородная женщина в белом халате. И ее, судя по бейджику, тоже звали Татьяной. Она громко объявила, что сейчас будет записывать на экскурсию по заводу, и бомжи, было, заинтересовавшиеся столиком и Татьяной, хлынули прочь. Макаров остался один.

— Вы, товарищ, ой, господин, хотите записаться на экскурсию?

— Хочу. А там интересно?

— Обещаю Вам, там будет очень интересно.

Эта Татьяна сразу к себе располагала. Она была немолода, слишком накрашена, но ее длинное англо-саксонское лицо украшала благородной платины седина и, как, ни странно, короткая стрижка «под мальчика». На ее алых губах застыла легкая улыбка, когда она рассматривала коренастую фигуру Макарова сквозь тонкие линзы модных очков.

— Тогда пошли, – сказал Макаров.

— Пошли! – сказала Татьяна.

И они двинулись в глубину аптеки...

Иногда Вовку тянуло к таким женщинам, крупным, изысканно вежливым, и прохладным, как тянет отдохнуть в тени после жаркого июльского дня. И ласковыми они тоже бывали, но их нежность напоминала ласку снежной королевы.

— Я Вам покажу наши новые цеха, лаборатории, оборудование и представлю кое-какие достижения, – пообещала она, снова скупо улыбаясь. – Только надо пройти дезинфекцию и облачиться в специальные костюмы.

— А это не опасно?

— Совсем нет. Я делаю это каждый день.

Они вошли в небольшую комнату, вдоль стен которой стояли шкафы с ячейками, как в бане. «Снимайте всю одежду, положите ее в свободную ячейку, возьмите номерок и наденьте его на шею», – сказала Татьяна и принялась разоблачаться.

Она была сложена очень гармонично. Полновата, но не толста, высока, но не длинна, но на лобке не было ни волосинки, а прорезь была высока, в общем, женщина мечты для немолодого человека в возрасте Макарова. «Вы красивы!», – сказал Вовка. – «Вы это знаете?».

Татьяна встала перед высоким зеркалом, повертелась в разные стороны, погладила полные, но не обвисшие груди, и сказала: «Идите сюда!». Они, оба голые, встали перед зеркалом.

— Мне кажется, что мы созданы друг для друга, – сказала Татьяна, рассматривая Макарова в зеркале.

— Это вряд ли! – уверенно сказал Макаров. – Вы выше меня.

— Я просто забыла снять туфли! – ответила Татьяна.

Она сняла красные туфли на высоких каблуках и удовлетворенно вздохнула: «Теперь мы сравнялись».

— Мы как Адам и Ева, – заметил Вовка. – Вот только райских садов не видно.

— Теперь на дезинфекцию!

Они прошли в другую комнату, узкую и длинную, на полу которой были нарисованы человеческие ступни. «Встаньте на них, как я», – сказала Татьяна. – «Поднимите руки, закройте глаза и задержите дыхание».

Было жалко закрывать глаза, потому что она стояла напротив, обнаженная и прекрасная, с поднятыми руками, словно сдавалась на милость победителя. Но Макаров закрыл и перестал дышать. И очень вовремя, потому что, он почувствовал, что его облили чем-то, а потом обсыпали, и обдали горячим воздухом. «Теперь – самое главное», – сказала Татьяна. Раздался щелчок, в закрытых глазах что-то вспыхнуло, и Вовка снова почувствовал кожей горячий водух. Резко запахло паленой щетиной.

— Это был ультрафиолет, – сказала Татьяна. – На Вашем теле не осталось ни одного волоска.

Она была лыса, как колено, сгорели даже брови.

— Вы такой красавчик! – хихикнула Татьяна. – Прямо доктор Пропер из рекламы.

— Вы тоже ничего. Инопланетянка. Прекрасная и коварная!

— Пошли одеваться, марсианин.

— А, может, так?

— Попробуем так. Только шлепанцы наденьте.

В следующей комнате лежали снежно-белые костюмы, они их надевать не стали, а ограничились простенькими пластиковыми шлепанцами, потому что полы были из нержавеющей полированной стали.

— А Вы правы, – сказала Татьяна. – Мы будем Адамом и Евой, в определенном смысле, конечно.

Из второй раздевалки они перешли комнату с двумя прозрачными цилиндрами наподобие душевых кабин. Татьяна вошла в одну и поманила Вовку.

— Входите, не бойтесь!

А он и не боялся. Макаров вошел и обнял Татьяну, приникнув к ее сильному телу. Он и не слышал, как закрылись дверцы, потому что она взяла его член и вставила в себя. Он начал движения и Таня тоже обняла Вовку.

— Сейчас в камеру начнет поступать жидкость. Ей можно дышать, как воздухом. А Вы продолжайте фрикции.

Они плавали в розовой жидкости, как плоды в околоплодной жидкости, и совокупились бесконечно и извергались бесконечно. Жидкость схлынула, и Макаров, наконец, отлип от Татьяны. Их кабинка опустела, но соседняя, наоборот, заполнилась. В ней плавали, обнявшись, Татьяна и Вовка, а другая пара, настоящая, наблюдала за ними.

— Эти клоны будут давать оплодотворенные яйцеклетки, из которых вырастут рабочие для опасных зон вроде Чернобыльской, морских глубин и космоса, – сказала Татьяна, когда они вышли на улицу. – Вы сегодня хорошо потрудились. Вот подарок.

Она протянула Макарову небольшую белую коробочку.

— Это синтетический афродизиак «Лошадиная сила». Он позволяет осеменить до семидесяти самок, ой, извините, женщин подряд. А это – Ваша зарплата.

Она протянула Вовке конверт из плотной бумаги.

— Здесь сто тысяч рублей в евро. А теперь идите отдыхать. И купите себе что-нибудь из одежды. Вы выгладите, как бомж. Прощайте, вон Ваш трамвай поворачивает.

У Вовкиной квартиры снова топтался сосед Сашка.

— Дай десяточку на опохмел, ?

Макаров отдал ему фанфурик.

— А десяточку не дам! – строго и солидно сказал Макаров. – У меня сегодня нет мелочи. Завтра приходи.

Какая у нас там следующая остановка? О, «Варшавское шоссе, тридцать девять». В высшей степени интересная остановка!