По дороге воспоминаний

По дороге воспоминаний

Если сесть на трамвай номер сорок семь, то можно проехать от круга до круга. С этим трамваем связана практически вся жизнь Вовки Макарова – от школы до пенсии. На каждой остановке что-нибудь происходило, или веселое, или грустное, или поучительное...

Итак, остановка первая – Якорная улица. На этой улице до сих пор стоит Вовкина школа, в которой он учился десять лет. Теперь там швейный колледж, а тогда...

Вовка и Спасская башня

В третьем классе, в октябре-месяце, когда уже изрядно похолодало и включили отопление, в помещении ночью прорвало трубу и затопило и паркет, который пошел волнами и парты, которые тоже повело. Физкультуру отменили, и в физкультурный зал натащили старые-старые сдвоенные парты, которые были сделаны с лавками заодно. В физкультурный зал перевели Вовкин класс, и занятия продолжались. И все бы ничего, если бы Вовку посадили за одну парту с беленькой Наташей Барабановой. Нет, его посадили рядом с Иркой Спасской по прозвищу Спасская башня, которая была больше всех в классе. Кроме геометрических размеров, у нее был еще один существенный недостаток - она все время ела. Ела в столовой, ела на переменах, ела тайно на уроках. И все время предлагала свою еду Вовке. Откусит пирожок, потом вспомнит о Вовке, и предлагает Вовке за компанию. Откусить. Но Вовка объедками не питался принципиально.

Но однажды случилось следующее. Ирка принесла очень толстый бутерброд и решила его попробовать на перемене, но слишком широко раскрыла рот. В нем что-то громко щелкнуло, полуоткушенный кусок выпал у нее изо рта, бутерброд – из рук, заплывшие жиром глазки неопределенного цвета заполнились слезами, и она так и застыла – с открытым ртом. От маленького, но ехидного шпаненка Сашки немедленно поступило предложение вставить в рот Спасской башне башенные часы со стрелками, пока есть возможность, но помешали срочно вызванные педагоги и с ними – медсестра. Спасскую немедленно отвели в медкабинет, но медсестра не знала, как вправляют вывих нижней челюсти, точнее – знала, но не умела. И на летучем педсовете было решено отвести Башню в поликлинику, в травмопункт. Сопровождать Ирку было поручено медсестре, а также Сашке и Вовке, которые жили с Башней в одном доме.

Медсестра шла впереди, за ней – Ирка с открытым ртом и плачущими глазами, а рядом с ней по бокам - падающие от смеха Сашка и Вовка.

— Ой, не могу! – стенал Сашка, сгибаясь пополам от хохота. – Спасская башня часы потеряла!

Новая версия происшедшего вызвала новый приступ гомерического хохота и у Вовки, который смеяться над больными людьми не любил, но мог.

В травмопункте вправлять челюсть тоже не стали, а повели Ирку сразу к хирургу. У хирурга сидела очередь, которая подняла, было, шум, но была успокоена двумя магическими словами: «Экстренный случай!». Башню завели в широко распахнутую дверь, смехачи Сашка и Вовка, естественно, были оставлены снаружи «охранять дверь». После бурного, но короткого обсуждения сразу несколькими голосами наступила короткая пауза, после которой мальчишки явственно услышали громкий «щелк» и сдавленный вопль: «М-м-м-м!!!». После чего медсестры вывели бледную Башню и усадили на банкетку. Сашка опять вознамерился сострить, но был остановлен строгим воплем школьной медсестры: «Она жевать не сможет целый месяц! А у тебя все смешки!». После чего Ирка разревелась всерьез и надолго. Дуэтом медсестер было предложено дать ей настойки пустырника, но это предложение было с негодованием отвергнуто вышедшим на шум врачом-хирургом, приказавшим отвести ее в травмопункт и вколоть успокоительного. После чего вопрос успокоения Спасской башни отпал сам собой. Медсестра и два школьника отвели Ирку домой, Сашку, как прожженого троечника, медсестра решила отвести в школу, а Вовке, как почти отличнику, было предложено остаться у Ирки дома и дождаться ее родителей.

— Во избежание осложнений! – многозначительно произнесла школьная медсестра и ушла, уводя с собой Сашку. Вовка, «скрипя сердцем» и прочими органами, остался. Постояв немного, он решил вернуться в Иркину комнату, но как только Вовка приоткрыл дверь, он увидел, что Башня переодевается, он решил не беспокоить ее в пикантном положении, а дождаться, пока она оденется в домашний сарафанчик и сядет на диван за журнальный столик с большим блокнотом и карандашом в руках. Вовка деликатно постучал и вошел в комнату Башни. Она показала карандашом на диван рядом с собой. Вовка деликатно сел на краешек дивана и, чтобы что-то сказать, спросил: «Может, чаю попьем?». Ирка что-то быстро написала в блокноте и показала Вовке:

— Не могу. Челюсть болит.

— Как же ты будешь есть?

Башня пожала плечами и написала:

— Скоро придут родители с работы их уже вызвали из школы.

Вовка отобрал у нее блокнот и поставил запятую между «работы» и «их». Она с удивлением посмотрела на Вовку поросячьими глазами, но тут в прихожей защелкали замки, затопали и заговорили. Это пришли Иркины родители. Первой в комнату ворвалась женщина очень пышных форм и бросилась к Ирке. Вовка галантно встал с дивана, но дама его, похоже, не заметила. Она бросилась на Ирку и разрыдалась. Вовка решил, что его миссия исполнена и наткнулся в прихожей на крупного дядьку, который, видимо, был Башниным папой. Папа рассеянно сказал: «А, мальчик...», после чего рванул к плачущим дамам. Вовка посчитал свою миссию исполненной, открыл незапертую дверь и вышел на лестничную площадку.

Через месяц Башня пришла в школу, похудевшая, изящная, тонкая, но с двойным запасом бутербродов и, все-таки, накормила ими Вовку Макарова. Родители у нее оказались дипломатами, и вскоре Ирка Спасская пропала со школьного горизонта.

Через много лет шеф Макарова послал его на Смоленскую площадь отвести в Министерство иностранных дел отвезти какой-то запечатанный пакет. Выйдя из метро, Вовка невольно, придерживая шапку, задрал голову. Ну и махина! В раннем зимнем вечере над ним нависала громадина здания со шпилем, вершина которого исчезала в темно-сером небе.

Пока Макаров смотрел в небеса, к нему неслышно подошел хорошо одетый человек средних лет неприметной наружности. Вовка шестым чувством сразу понял, что этот человек «откуда следует», и куда попадать не стоит. Макаров сразу полез в портфель, а человек в расстегнутой куртке сунул правую руку за пазуху. Вовка протянул ему пакет, а тот его взял левой рукой, повертел и нехорошо спросил: «И что?». Вовка сглотнул комок.

— Отдать надо. Куда?

— Кому надо?

— Профессору Савостину, заслуженному деятелю науки и техники Российской федерации.

Человек прищурил один глаз, словно целился в Макарова из Макарова. Наконец сказал, махнув рукой с пакетом:

— Вам туда!

То есть, за угол громадного здания.

— Там бюро пропусков.

— А... – протянул Вовка. – Спасибо, товарищ!

В бюро пропусков было безлюдно. За стойкой было два человека: один сидел, а другой стоял, и оба сверлили Макарова внимательными глазами.

— Мне, вот, передать, – робко сказал Вовка.

— Идите сядьте! – скомандовал стоящий.

Сидевший, молча, взял пакет, и принялся куда-то звонить, а стоявший продолжал сверлить Макарова нехорошим взглядом. Вовка ждал. Сидевший набрал номер, Вовка ждал. Звонивший что-то тихо сказал в трубку и строго посмотрел на Макарова. Затем положил трубку на аппарат и сказал: «Ждите!».

Вовка ждал долго. Даже заснул. А когда проснулся, увидел громадные красные туфли. Из туфель торчали толстые ноги в телесного цвета не то колготках, не то чулках, а выше размещалась их большая хозяйка под стать зданию МИДа, вся в красном и розовом, как на Первомай. Она ела! А точнее, жрала, откусывая сразу от двух бутербродов, одного с красной, а другого с черной икрой. Процесс жратвы было видно плохо, потому что голову жрущей дамы то и дело заслоняли гигантские груди под розовой блузой, никак не желавшие помещаться в лифчике и вылезавшие оттуда, как квашня из кадки возле печки. Дама, наконец, доела свои бутерброды и, сыто рыгнув, сказала: «Пить хочу!» и удалилась в сторону стойки, где ей уже протягивали вместе с пакетом стакан чая. Она отпила сразу половину и, поставив стакан на стойку, недовольно сказала: «Холодный!». Потом махнула Вовке рукой и скомандовала: «Пошли!».

В лифте было тесно. Дама занимала его почти весь, и Вовке, удачно попавшему в ущелье между грудей, приходилось все-таки вжиматься в угол.

У нее в кабинете висел большой плакат, на котором сверху было белыми буквами было написано: «Хинди – руси, пхай, пхай!», а ниже были изображены, предположительно, русская девушка и индийский юноша. Они довольно улыбались, видимо, потому, что юноша только что сделал девушке вышеупомянутый «пхай».

— Ну, что узнал? – грубо спросила дама в красном и розовом.

— Впервые вижу! – кивая на плакат, быстро ответил Макаров, решивший держаться до конца.

— Меня узнал? – грозно спросила «красная королева».

— Впервые вижу! – хотел повторить Вовка, но судя по тому, как дама вытирала широкий рот ладонью, она была похожа, она была, она...

— Ирка Спасская! – выдохнул Макаров и накрыл голову руками.

В, сущности, она мало изменилась, разве что сильно раздалась во все стороны, намазалась разными румянами, белилами и тушью, огрубела голосом и развела на голове какие-то вавилоны.

— Ты совсем не изменилась, разве что голос, – пролепетал Вовка.

— Это от сигар! – добродушным басом пояснила Ирка. – Долго жила на Кубе, вот и привыкла!

— И как там?

— Хорошо! Народ дружный, веселый, танцует самбу и поет «Девушку из Гуантанамо». Помнишь?

Guаntаnаmеrа,

Guаjirа Guаntаnаmеrа,

Guаntаnаmеrа,

Guаjirа Guаntаnаmеrа!

Она напела, а Макаров, хотя и помнил плохо, но добросовестно отстучал ритм по крышке стола.

— А купание как там? Море теплое? – спросил Вовка после того, как Ирка спела «Гуантонамеру» второй раз.

— О, пляжи шикарные, песок, волны! Не зря американцы туда до Фиделя приезжали!

— Американцы туда приезжали ханку жрать да девок портить!

— А и местные тоже. Мальчики созревают рано, трубчатка еле стоит, а он уже к русской тетке подползает и в трусы лезет! В общем, красота, рай на земле!

— А русских там много?

— Полно! На тростнике кубинцы до обеда работают, после обеда русские за них вкалывают, а местные самбу танцуют и песни поют.

— Ага, ешь-потей, работай-мерзни! Черные, наверное, вонючие?

— Ну, почему же? Им Фидель такие бани отгрохал! Я как-то ходила ради интереса. Банщик там был старичок забавный! Тощий, голый, но в набедренной повязке, мыло бесплатно раздавал для гигиены. Только его хозяйство в повязке не очень помещалось. Вот так-то!

— У нас случай был в пионерлагере, – сказал Макаров. – Понагнали из международного интерната детей разных и среди них пятерых кубинцев. Четверо еще маленькие, а пятый, Эрнесто, мужик мужиком, с усами и с елдиной совсем не пионерского размера. Мы померялись с ним, да куда там! И запала мне в голову идея достичь во что бы то ни стало размера елды той кубинской. Словом, догнать и перегнать. Пошел я, значит, ночью на улицу, закутался как следует, да свое достоинство и выставил. Думал, облепят комары, покусают немного, елда распухнет, и превзойду я кубинца Эрнесто. Да уж, покусали немного, но только вожатая помешала. Вышла на улицу по нужде, только присела, меня в простыне увидала, да как заверещит на всю ивановскую: «Привидение с хуем!». Я обратно в палату, а уд чешется, весь в водырях, а почешешь, сразу спускаешь. Так до рассвета и спускал, а после подъема пошел к врачу, хорошо мужик с пониманием отнесся, мази дал. Только смеялся долго! Но кубинца я все же превзошел.

Тут Вовка сделал многозначительную паузу, а Ирка, покачиваясь всей тушей, слушала более чем внимательно и не удержалась от вопроса:

— И как же? Не томи, Вовастик!

— Пчелы! Это не только сладкий мед, но и лечебный яд. Вспомнил я, как в детстве поймал рукой пчелу, и ладонь распухла как доска. Пошел в лопухи, там на цветках этих пчел до хрена было, поймал одну и на головку присадил. Ой, больно было! Но потом пухнуть стало, и стал мой орган, как гриб-боровик. Частичный успех, подумал я, он от идеала далеко. Поймал еще двух, одну посередине, а другую ближе к яйцам приставил. Такая елдовина сделалась! Красная с синевой, стояк вечный, еле в шорты спрятал. Побежал к Эрнесто, он как раз девок щупал, ну и показал ему. А он мне большой палец показал, мол, победил!

Я, полный достоинства, удалился в кустики, а поссать не могу, хотя давно пора. Пришлось снова к врачу идти, он противогистаминного вколол и бужик (это шланг такой) вставил. Только после этого поссать и смог. Три дня в изоляторе пролежал, а потом все в норму вроде пришло, только некоторые остаточные явления сохранились.

Ирка раскраснелась вся:

— Вовик, покажи свои остаточные явления!

А сама попятилась кабинет закрывать. Макаров вывалил свои мудья их зимних фланелевых брюк, а Ирка в полном восторге:

— Больше чем у того деда в бане!

А потом случилась полная котовасия. Одежда разбросана по полу, Ирка мечется, то бледная, то красная, а со стены взирают на все эти безобразия русская девушка и индостанец, и словно кричат с плаката: «Пхай, пхай!».

Какая там следующая остановка трамвая номер сорок семь? Улица Затонная? Что же, с этой остановкой тоже связано много интересного...

(Продолжение следует)