По дороге воспоминаний. Седьмой троллейбусный парк, или вечерняя метель

Доцент Тараскин, парторг, так и сказал: «Если будешь вступать в партию, тебе очень это пригодится». И записал его в «Университет марксизма-ленинизма». Еще он туда записал Игоря Борисовича Цыганкова, метившего в доценты. Макаров хмыкнул: «А сколько раз в неделю ходить?».

— Раз в неделю. По средам.

— Идет!

Через некоторое время Вовка узнал, что занятия в УМЛ начинаются в шесть, а заканчиваются полдесятого вечера, как у студентов-вечерников, только у тех – четыре раза в неделю, а в УМЛ всего-то раз. А окунуться еще раз в студенческую жизнь ему хотелось. Хотя вступать в партию он не собирался.

О том в УМЛ записалась Татьяна Угарова, Макаров узнал в тот же день. Она вбежала и повисла у него на руке, похудевшая, потемневшая, постриженная под мальчика. «Я как узнала, что ты записался в УМЛ, тоже пошла в партком и потребовала меня записать!», – радостно закричала она. – «А еще мой сын начал ходить, и мне теперь не надо возле него сидеть! Я буду с тобой на всех занятиях УМЛ».

— Хорошо, – сказал Макаров. – Значит, я буду иметь тебя во все дыры, и в среду и в субботу.

— Согласна! Тогда, может, и начнем?

Честно говоря, Татьяна нравилась ему, как нравится вождю какого-нибудь племени «тумбо-юмбо» похотливая самка, которая встает «раком» или валится на спину даже не по первому требованию или просьбе, а по намеку. После той памятной субботы, когда Вовка отодрал ее два раза, она действительно изменилась. Ее сын на мотоцикле попал в аварию и еле выжил. Он полгода пролежал в больнице, перенес несколько операций и, наконец, начал ходить. Она по целым дням не выходила на работу, только звонила старому профессору, который ей почему-то благоволил, все время обещая Таньке место в очной аспирантуре. Она постоянно заигрывала и с новым заведующим кафедрой, и с доцентами, и с аспирантами. А про студентов и говорить не стоит.

— Ладно, Танюша, что там на тебе надето?

— Только колготки и трусики.

— Снимай! – властно сказал Вовка Макаров.

Она послушно спустила до колен прозрачные колготки телесного цвета и трусищи, белые в мелкий цветочек. Вовка толкнул ее животом на стол и расстегнул молнию на брюках.

Еще одна новость, которую он узнал, безжалостно пронзая Татьяну «до глубины души», так это то, что она стала брить ноги и волосы на губах, которые отрасли и больно царапали Вовкин член и мошонку, когда он входил в нее на всю длину. У нее была еще одна особенность. Она быстро кончала, при этом кричала и тряслась, как безумная. Так было и в этот раз.

Танька уже кончила один раз и тряслась в втором экстазе, а Макаров только подбирался к вершине. Он мял ее груди, которые стали еще больше, как скульптор мнет послушную глину, и все ускорял темп. И вдруг замер, потому что член забился у нее внутри. Потом он отстранился и смотрел, как из ее широкого входа вытекает его сперма.

Вовка, пока его член «отдыхал», нашел в Танькиных жирных складках крохотный клиторок и начал его ритмично сжимать, как пинцетом, зажав между большим и указательным пальцем. «Какие у тебя сильные руки!», – с восторгом сказала Татьяна Ивановна Угарова и снова затряслась в оргазме.

От Таньки было трудно уйти, но Макаров мужественно встал со стула, не менее мужественно посмотрел на часы и сказал с металлом в голосе:

— Рабочий день закончился. Пора по домам!

— Завтра увидимся! – выдохнула Танька.

Она уже терла свою развалину и нещадно дергала темные соски...

— Тань!

— А!

— Ты, когда соберешься ко мне, колготки не надевай.

— А как же?

— У тебя есть пояс и чулки?

— Нет.

— Купи.

— Куплю, Вовочка, куплю, милый...

Она кончала снова, урча, как мартовская кошка...

Хорошо то что, занятия по линии УМЛ проходили в тех же аудиториях, что в Вовкины студенческие годы – в большущей поточной аудитории и комнатах поменьше неподалеку. Танька от Макарова не отходила. Она действительно купила себе пояс с чулками и на первую лекцию по марксистко-ленинской философии надела белую кофту-лапшу в обтяжку, сквозь которую проступали твердые соски ее больших мягких грудей, не обремененных бюстгальтером. Она вожделела!

Вторая аудитория имела одну особенность – у нее были два входа: первый на уровне второго этажа, а второй – на уровне третьего к пожарной лестнице и женскому туалету. Если прийти пораньше и занять место повыше в амфитеатре, то можно сбежать, пошастать где-либо и вернуться к концу лекции незамеченным. Вовка и не думал записывать лекцию. Он сидел и гладил Танькины трусы, а она пожимала сквозь брюки его член. И вдруг в Вовкину голову пришла идея.

— Давай сбежим? – предложил он Таньке.

— Куда? Буфет закрыт.

— А так. Походим по корпусу, найдем какую-нибудь комнату. Мы еще не делали это лежа!

Танькины глаза сразу заблестели адреналином.

— Пошли!

И они, пригибаясь, как бойцы под огнем, выбрались из душной аудитории на прохладную лестницу.

— Куда теперь? – прошептала Танька. – В туалет? Я встану «раком» и...

— Нет! – прошептал Вовка. – Есть идейка получше!

Теперь можно было не таиться, Макаров ухватил Татьяну за руку и потащил за собой.

— На другой лестнице на четвертом этаже был медкабинет, где сидел физкультурный врач.

— Как же, помню, – сказала Угарова. – Я была у него, когда училась. Он меня щупал и в дырку заглядывал. Молоденький был, наверно практикант. А зачем нам туда?

— У него была банкетка или кушетка. Мы там приткнемся и, наконец, сделаем это лежа.

— Одобряю! – засмеялась Танька. – Идем!

Корпус был пуст. Они прошли мимо вахтерши, читавшей «Огонек», и бегом поднялись по крутой лестнице на четвертый этаж. Под дверью горела узкая светлая полоска. В кабинете кто-то был. Макаров решительно распахнул дверь.

Врач, снимавший белый халат, был все тот же, который когда-то мерил Макарову давление, и определивший его в спецгруппу по физкультуре. Врач за эти годы постарел, поседел, но был бодр и весел. Энергетика молодежи, бившая ключом, бодрила и его. Врач насвистывал «Арлекино».

— Молодые люди, вы ко мне?

— Не совсем. Нам бы...

Вовка показал свободной рукой на низенькую кушетку, обитую дерматином.

— Понимаю. Уединиться хотите? – весело сказал врач. – Сам был молодым. Кабинет только заприте, и ключи на вахту.

Он пристроил халат на вешалку, надел пиджак, на пороге обернулся:

— Пока, пациенты! Только мебель не поломайте.

Татьяна была низенькой, но, несмотря на похудение, широкой. Он бы рядом никак не поместился. Тогда Макаров завел Танькины ноги ей за голову и привязал к ножкам кушетки отрезанным гардинным шнуром, освободив руки, и она тут же принялась крутить соски. «Ой, Вовка, скорей! Я что-то не могу!».

Где-то гремели трамваи, в пыльное окно тускло светил одинокий фонарь, а Макаров ничего этого не слышал и не видел. Он стоял над Татьяной и жадно наблюдал, как из нее медленно вытекает струйка желания. «Зевс и Даная в современном виде», – подумал Вовка и медленно погрузил член в горячее лоно...

На лекцию, к концу, они все-таки успели. Танька все еще текла и потому спрятала трусы в большую черную сумку. «А ты сегодня молодец!», – прошептал Макаров в маленькое ушко, похожее на морскую раковинку. – «Долго продержалась!». Лекция по МЛФ закончилась.

Ее звали Элеонора Михайловна Мильман. Она вела в УМЛ партполитработу. «Испанская» страсть Татьяны Угаровой ему немного надоела, и он жаждал красоты. А Элеонора была похожа на молодую Роми Шнайдер или лапочку Людмилу Целиковскую из журнала «Советский экран».

— Она же еврейка! – тихо сказал Игорь Борисович Цыганков.

— Да! – с восторгом ответил Макаров.

Танька Угарова, которой Вовка временно дал неполную отставку, теперь сидела сзади и время от времени напоминала о себе, постукивая ему в спину согнутым пальцем, как унылая дятлица.

— Ты ее хочешь? – снова сказал Цыганков.

— Да, я хочу ее проводить.

Раздался звонок, и Вовка первым кинулся к Мильман, схватил ее со стола ее пальто и держал, пока все не вышли. В том числе Игорь и Танька.

Элеонора Мильман засмеялась низким грудным контр-альто, и у Макарова на мгновение перехватило дух.

— Надевайте же, скорее, пальто! У Вас есть вопросы по ППР?

Он помог ей надеть пальто с норковым воротником. От нее пахнуло неведомыми духами.

— Вопросов у меня нет. Я хочу Вас проводить. Время позднее, а вдруг хулиганы!

— А я закричу! Милиция, грабят! Прибежит добрый дядя Степа...

— И отнимет остальное.

Элеонора снова засмеялась особенным грудным смехом. Они вышли из корпуса. Во дворе было почти безлюдно, потому что вдали, в засаде, маячила Танька Угарова. Падал пушистый снег.

— Как хорошо! – воскликнула Элеонора. – Хорошо, так и быть, поводите меня. До трамвая номер двадцать шесть или четырнадцать. И дайте руку, у меня сапожки скользкие.

Вовка сунул ей согнутую кренделем руку и стал еще счастливее.

— Элеонора Михайловна, а почему женщины говорят «сапожки, трусики, садик», и не говорят «сапоги, трусы, сад»?

— Потому что женщины – существа нежные, трепетные, а мужчины – грубые и брутальные.

— Есть и нежные мужчины, – задумчиво сказал Макаров, ни к кому не обращаясь.

— Мне такие не попадались, – также ни у кому не обращаясь, сказала Элеонора.

— А Вы где живете?

— Возле метро «Университет». Но езжу на трамвае. На метро толкотня, и пересадок много.

— А я – в Нагатино, и тоже езжу на трамвае.

Пока они дошли до остановки, Элеонора стала Элей, а Владимир Анатольевич – Вовой. Одно плохо, Эля сказала что на «Университете» ее будет встречать муж. Это было как серпом по одному месту. Вовка в расстроенных чувствах сел на свой сорок седьмой и поехал домой в Нагатино.

Снегопад усиливался, поднялся ветер, и началась метель. Зима, грустно подумал Макаров, скоро Новый Год, а Эля замужем. Напиться, что ли?

Недалеко от остановки «Седьмой троллейбусный парк» трамвай встал, и в динамиках загудело. «Все, току нет!», – весело сказал водитель. – «Лучше идти пешком».

— Сам знаю, что лучше! – огрызнулся Макаров и вышел под северный ветер, дувший вдоль Нагатинской улицы. Он согнулся в три погибели, прикрывая лицо от снега, и не заметил, как справа отодвинулась решетка ворот, и оттуда вылетел троллейбус. Водитель в троллейбусе «сидит высоко, глядит далеко», а то, что делается внизу у кабины, он не разглядел.

Троллейбус ударил Вовку по голове, и если бы не меховая шапка «под пыжик», быть настоящей беде. А так, легкий нокаут и шишка.

Когда Макаров пришел в себя, над ним склонилась темная фигура. Она не размахивала сверкающей косой, а давала Вовке нюхать маленькую, дурно пахнущую ватку. «Нашатырь!», – понял Макаров.

— Живой? – спросила фигура.

— Есть немного. – ответил Вовка. – Шапка где?

— Какая шапка?

— Новая. Не везет мне сегодня.

— И мне, – сказала фигура. – Только выехала, а тут ты.

Она исчезла, и тут же появилась вновь.

— Держи свою шапку.

Вовка кое как надел меховое изделие, крашеное «под пыжик», на затылок и пощупал лоб, на котором наливалась солидная шишка.

— Будет мне теперь от диспетчера! – протянула женщина. – Опять в ремонтники переведут.

— Линять надо!

— Надо! – согласилась водительша. – Слиняем! Забирайся в кабину!

В кабине было тепло, даже слишком, тетка закрутила руль и выехала на Нагатинскую улицу. Вовка прижимал к шишке большой гаечный ключ и вдруг встрепенулся.

— Как же мы едем, если проводов нету?

— А у нас дизель. Он крутит генератор, а ток подается в электромотор. Так и едем.

— Сложно как...

— Сложно, только в грузовом троллейбусе по-другому нельзя. Ну, раз такие вещи спрашиваешь, гаечный ключ тебе не нужен. Отдавай в зад.

Макаров протянул тетке ключ.

— Тебе куда?

— На Затонную.

— Поехали! Для бешеной собаки семь верст не крюк.

Дома Макаров начесал на лоб блатной чубчик, да разве маму обманешь!

— Ну и фингал у тебя, Вовка! – всплеснула руками мама. – Где это тебя так?

— Шел, поскользнулся, упал, очнулся – фингал.

— Болит?

— Да так, немного.

— Надо сеточку из йода сделать! – засуетилась мама.

Сыночка сидел, запрокинув голову, а мама усердно мазала шишку йодом.

На следующий день Вовка Макаров явился на работу как комиссар: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Сердобольная Татьяна Угарова прижала его голову к мягкой груди, а Цыганков спросил: «Подрался?».

— Против меня вышли семеро! – сказал Макаров, вырываясь из жарких объятий Угаровой. – Но я их всех раскидал и затоптал. Последний из разбойников, умирая в муках, прошептал: «Наши внуки за нас отомстят!», и нанес мне удар киркой по голове.

После обеда Вовка размотал бинт и заклеил шишку пластырем, а через три дня шишка пропала, словно ее и не было.

Какая там следующая остановка? «Ювелирный завод»? Там был тоже очень интересный случай! Только без членовредительства...