Не хочу возвращаться. Часть 14

Первое оружие – наши наряды, "прикид", как говорили девочки в Институте. Выпросила у тетушки крашеной холстины и сшила себе сарафан по местному образцу. Под него надеваю короткую вышитую рубашку. От длинной нижней рубахи вятичей отказалась, использую ее как ночнушку. Сарафан очень удобное, с точки зрения мужиков, одеяние. Узкую поневу трудно задрать до попы. А широкий сарафан будто сам стремиться быть поднятым до подмышек и заголить хозяйку: вот они белые ляжки, вот виляющая под руками попа, вот торчащие титички. Все так и просится предстать на обозрение, попасть в мужские руки. Никита посмотрел на мое новое одеяние и промолвил: "А что, не плохо". Не подействовало...

Второе оружие – еда. Это оружие массового поражения. Сопротивление ему бесполезно. Оно без промаха бьет по самому уязвимому месту мужчины – по его желудку. Я готовлю вкусности, пеку подовые пироги с мясом, с вареным яйцом, с рыбой, с кашей. Пошли в дело кулинарные рецепты, которые повара откроют только лет через пятьсот. От запаха моей похлебки дух захватывает. Никита и тетушка едят и хвалят меня. Я скромно опускаю глаза и отвечаю:

– Спаси, Христос.

Всего и результатов, что тетушке стала добра ко мне. Но не перестает предлагать Никите новых и новых невест. Правда он каждый раз отказывается.

Нет, не действует...

Третье оружие – прелести женского тела. Но здесь не заведено ходить в баню вместе мужчинам и женщинам. Как показать себя? Решилась на крайние меры. Я сплю на полатях и там же переодеваюсь на ночь из сарафана в ночную рубаху. Но сегодня я, готовясь ко сну, сняла сарафан посередине избы и, вроде бы, собираюсь надеть ночнушку. Но не спешу. Никита уже лежит на лавке и созерцает мой "задний фасад" : узкую спинку, гибкую талию, круглую попу, которой я немного виляю. Хорошо, что плетки Айдара не оставили рубцов на моих ягодицах. Вот сейчас Никита встанет, схватит, повалит и воткнет! Но... ничего не происходит. Надеваю рубаху и с молчаливым скрежетом зубовным лезу на полати. В последний момент обернулась: Никита пристально глядит на меня, в глазах явный интерес.

Действует, но слабо...

Четвертое оружие – удивить необычным поступком. Это мы умеем. Я растопила печь и испекла новую порцию пирогов, предлагаю пирожок Никите, который принес со двора охапку дров.

– Попробуй пирожка, Никита Олексич.

Он ест с удовольствием, молча берет еще один. Делаю робкие глаза:

– Если, что не так, постегайте меня розгами, коли не угодила. Вы только скажите, сама розги принесу, подам с поклоном и заголюсь. Секите меня в свое удовольствие, а потом я спасибо скажу и руку поцелую. У меня и прутья ивовые заготовлены на тот случай, тонкие, жгучие.

Удивленно уставился на меня: чудная девка сама на порку напрашивается. Я готова об заклад биться, в этот момент Никита представляет меня голой, лежащей на широкой лавке. Улыбнулся и похлопал меня по ягодицам:

– А и настегаю, коли виновата будешь.

Нет, слабо, слабо...

И решилась я на штурм, благо тетушки несколько дней дома не будет. Позвали ее вместе с другими повитухами к невестке воеводы. Та первого ребенка мертвым родила и теперь вокруг нее собирают целый "консилиум" повивальных бабок. Так что, три дня мои.

Пришел Никита из клети, где сапоги на заказ шил, а я ему выставила на ужин жаркое с перцем и изобилием чеснока, чтобы его мужская сила не задремала. Перед ужином меда ставленого налила, а после ужина пенной браги. Захмелел Никита, сидит и смотрит на меня телячьими глазами. Я животом к его плечу прислонилась, глажу по волосам:

– Какой ты хороший, Никита.

По хмельному делу отпустили у него тормоза, погладил мне попу, задержалась рука на ягодичке, мнет ее тихонько.

Действует мое оружие...

Вторую его руку я сама положила на грудь.

– Потрогай, Никита Олексич, какая хорошая титичка.

Видать разгорелось его сердце, посадил к себе на колени... И такое сладкое тепло меня охватило, такая блаженная и покорная слабость, какой я ни разу прежде не знала. Сейчас поцелует, как никто прежде. Я редко целовалась в своем старом мире, да и с Жданом просто баловалась. Никита поцеловал меня, и тот поцелуй я до гроба помнить буду. Потом поднял осторожно и понес на лавку. Не дала себя положить, сдернула сарафан и предстала перед своим любимым в чем мать родила.

– Ты ложись, Никитушка, я сейчас.

Пока он ложился, схватила длинную ночную рубаху и расстелила на том месте, где мне лежать. Правильно постелила, чтобы пятно девичьей крови на заду рубахи осталось, как и положено у честной девушки. Сама думаю: "вдруг у меня де

вичье устройство широкое и никакой крови не будет? Но отступать некуда, впереди мужчина". И легла... Никита плохо соображал, но когда я колени широко развела, сразу на меня навалился. Тяжелый какой! Тычется членом в мою щелку, но все по месту не попадает. "Неужели сейчас – подумала я в смятении – сейчас случится?. .. Вот ТАК оно и бывает"?

Я его член рукой немного направила, чтобы он спьяну не тыкался долго, и он ВОТКНУЛ.

Не широким, а наоборот очень узким оказалось мое девичье устройство. Больно было девушке Анне Николаевне, она же Богдана, в крещении Ольга. Громко кричала эта девушка, становясь бабой. Но сама того хотела, сама под мужика легла, терпи и не дергайся. Пыхтит Никита, движется во мне его богатырь, а девушке не до эротики, ей просто больно. Потому лежу под ним покорно, расслаблено и никаких движений не делаю. Спустил в меня Никита целое море спермы, свалился набок и заснул.

Утром с похмелья никак не мог сообразить: почему рядом с ним лежит голая девица Ольга и мягкой частью в его, Никиты живот упирается? Почему его рука на Ольгиной титьке покоится?

– Ты чего ко мне под бок залезла! – столкнул меня с лавки, уставился пятно крови на рубахе. – Так ты что, девушкой была?

Я стою голая и поникшая около лавки, кривлю губы, а в глазах слезы – хорошо играю...

– Да... мне тебя жалко стало... – Сама думаю: только бы не переиграть.

Но Никита полон гнева. Он не хотел, эта хитрая девка его провела!

– Неси розги!

Вот, опять мою попу требуют на расправу.

– Сейчас, Никитушка!

Мечусь по избе, мелькаю перед ним белым задом и лобком с короткими, еще не отросшими волосиками. Выскочила в сени, босыми ногами по ледяному полу, достала в потаенном месте пучок ивовых прутьев. Бегом в избу, положила прутья в долбленое корытце. Они промерзшие, сломаются от первого удара, потому достаю из печи ведерный горшок с горячей водой. Когда поднимаю тяжелый горшок ухватом, мои ягодицы перекатываются от напряжения. Смотри, любуйся, Никитушка! В печи всю ночь тлели угли и вода горячая. Заливаю ей прутья. Теперь к лавке, убрать с нее лишнее и застелить чистой рядниной.

И вот я лежу бесстыже голая или невинно нагая, положив на свою попку запаренные прутья... Никита взял розги, коснулся ягодиц кончиком прута... Замираю от ожидания. Я не смею даже шевельнуться, хотя сладкой заныло у меня в низу живота. Мне хочется немножко (ну совсем чуть – чуть!) раздвинуть плотно сжатые ляжки...

– М – м – м... – Это я шепчу про себя, совсем про себя, а вовсе не в ответ на короткий свист розги, стегнувшей попу.

– М – м – м, о – о – о... – Шепчу чуть громче, ощущая "на холмах моего голого зада" новый укус тонкой лозинки.

Только с третьей розги, когда прутик хлестко прочертил на бедрах красную полоску, я длинно выдохнула и позволила себе высоко поднять откровенно зовущую попку.

– О – о – о!. ..

Мокрый прут взлетал и падал со свистом, ягодицы и бедра принимают его поцелуи коротким рывком. Пальцы рук сплелись, напряженно сжались ноги. Это больно и так приятно! Еще бы, ведь меня сечет не кто – нибудь, а Никита.

– О – о – о!. .. Секи меня, любимый!

Моя попа и бедра живут своей жизнью, сжимаются, вскидываются, увиливают в сторону и тут же возвращаются на место. Играет мое тело под розгами.

– О – о – о!. ..

На сбившейся ряднине все откровеннее и призывнее мечется молодое красивое тело. Белое тело на серой ряднине, постеленной на широкую лавку. Я сжимаю губы и до каменной твердости стискиваю свои нижние полушария, чтобы снова и снова встретить розгу и не дать, непослушным ляжкам раздвинуться и раньше времени показать, как я ХОЧУ ЕГО!

– О – о – о!. ..

При каждом укусе вскидываю голову, подпрыгивает попа, из самой души стон "О – о"! Непослушные мне ноги сами раздвигаются в стороны... шире... еще шире...

Никита отбросил прутья и перевернул меня на спину. Я зажмурила глаза и приоткрыла губы. Губы слились с его губами, а ЕГО руки, раздвигают мои бедра. Дрожь ожидания. И сладкая судорога, когда его твердый богатырь прошелся по складочке между больших губок, остановился и... вошел в мою мокрую глубину. Расслабленно лежу под ним, покорная толчкам его богатыря в моем лоне, в моей женской глубине. Переживаю накатившееся счастье. А он, не вынимая из меня члена, целует и шепчет:

– Лада моя, ладушка милая!

Так и не могу вспомнить, сколько раз Никита поимел меня в этот день. Мы очнулись от сексуального угара только к обеду. Поели остатки вчерашнего ужина, и Никита сказал:

– Идем в церковь, греховодница.