Время бередит раны. Часть 5

– Я думаю, в некотором роде, я всегда думала, когда дела пошли плохо, что это был Божий способ наказать меня. Я уничтожила мальчика, чьим единственным грехом было влюбиться в меня. Это как в старой поговорке: «Время бередит все раны».

Кинкейд посмотрел на нее со странным выражением на лице.

– Это не смертный грех, Джесси. Может, ты и разбила ему сердце, но такое случается со многими парнями. Обычно они выживают.

Она грустно улыбнулась ему.

– Я часто хожу в церковь. Ты, наверное, знаешь это. Я слышала много проповедей и много думала о том, что я сделала. Я была виновна в великом грехе, что привел к падению Люцифера с Небес.

При этих словах она увидела, как на его лице появилась улыбка.

– Разве ты не помещаешь себя в экстраординарную компанию? Ты – в лиге Люцифера, восставшего против Бога?

– Я вижу, ты не очень хорошо изучал Библию, мистер Кинкейд. Великим грехом Люцифера был грех гордыни. Он не мог признать, что Бог – его Учитель, что есть некто более великий, чем он.

– И как это относится к тебе?

– Моя гордость была оскорблена тем, что этот невысокий, занудный парень осмелился бросить на меня взгляд, мечтать, что он может быть достоин моей любви и привязанности. Он должен был понять, что для него я слишком хороша, но он этого не сделал. Поэтому я наказала его за попытку подняться выше своего положения. Вот почему я так разозлилась на него в тот день. Он действительно думал, что сможет меня завоевать.

– Пытался подняться выше своего положения? Не думаю, что когда-либо слышал, чтобы кто-нибудь... по крайней мере, в этой стране... использовал это выражение.

– Не заставляй меня чувствовать себя еще большим дерьмом, чем я уже чувствую. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что произошло и почему я сделала это вместе с Джонни и другими, кроме того что я была заносчивой красоткой-подростком, у которой не было мозгов в голове.

Она опять посмотрела на реку и небо над ней, где облака сдвинулись, чтобы показать звезды в темноте.

– Вот почему, когда я консультирую этих молодых подростков, у которых голова – в заднице, я не становлюсь лицемерной. Я была там же, где они, и делала еще худшие вещи, чем они. Они все могут измениться.

– Как и ты.

– Мне нравится так думать. Мне нравится думать, что если я когда-нибудь снова столкнусь с Кенни, то смогу извиниться, и он примет мои извинения.

– Ты так и не смогла его найти?

– Он ушел из школы до ее официального окончания. В конце года он сдал все экзамены, так что, ему не требовалось возвращаться. Я еще раз приходила к его матери, но она больше так со мной и не поговорила. На следующий год она тоже уехала, и больше никто о ней ничего не слышал. Некоторые его друзья говорили, что не знают, куда он уехал. Возможно, они и лгали, но никогда бы не заговорили со мной. Все знали, что я сделала.

– Значит, ты сдалась?

Она покачала головой.

– Нет, не совсем. Я сдержала слово, что хотела бы поговорить с ним, если кто-нибудь когда-нибудь услышит о нем. Но большего сделать не смогла. Дошло до того, что... Джонни потом стало не по себе. Но он никогда не признавал, что мы были неправы. До самой смерти он настаивал, что Кенни сам виноват в том, что был таким глупым, и что любой мужчина остался бы и боролся за меня, если бы был так сильно в меня влюблен.

– Так что, через некоторое время мне даже показалось, что я предаю Джонни. Что, разыскивая Кенни, я как бы говорю Джонни, что он был мудаком, что на самом деле это все – его вина, потому что именно он все начал. Я правда, любила его, Джонни изменился. Я была предвзятой, потому что любила его, но знаю, что он стал лучше. Он просто так и не смог признаться, что чувствует себя виноватым в том, что произошло. Джонни был здесь, в моей жизни, а Кенни исчез.

Она протянула руку и накрыла его руку, лежавшую на сиденье между ними, своей.

– Хуже всего то, что я ничего не знала. Он мог пойти и покончить с собой, хотя я сомневалась в этом, потому что кто-нибудь да сказал бы мне об этом. Или он мог пойти в армию и погибнуть. Или мог переехать в Калифорнию, жениться, вырастить шестерых детей и разбогатеть. Кто знает?

Она включила внутреннее освещение фургона.

– Мне всегда было интересно, куда он делся, куда исчез и почему так и не вернулся.

Она пристально, как лазер, посмотрела на темноволосого мужчину, сидевшего напротив нее.

– Куда ты убежал, Кенни? И почему так и не вернулся?

Он улыбнулся.

– Когда ты поняла?

– Всего несколько секунд назад, но странное чувство в отношении тебя было у меня весь день. Ты заставил меня чувствовать себя... неуютно. Я не знала, что это было. Но чем дольше ты был рядом и я видела тебя с людьми, тем больше понимала, что откуда-то знаю тебя. Но мне никак не приходило в голову, кто ты на самом деле.

– На самом деле, Джесси, я – Роберт Кинкейд, репортер «Таймс Юнион», разведенный муж. Бывший мальчик из Палатки.

– Каким образом это можешь быть ты? У тебя другое имя. Ты выглядишь по-другому. Ты выше. Ты уже не тот. Ты ведешь себя по-другому. Когда появился Джимми и мог избить бедного Хьюби до полусмерти, или когда я вышла поговорить с Джимми, ты мог убежать, но стоял на своем. Кенни не сделал бы этого... он так не поступал.

Он взял руку, которую она положила поверх его, поднес к лицу и провел ею по лицу, как слепая женщина, «видящая», лицо другого.

– Меня зовут Кеннет Роберт Кинкейд, в прошлом Кеннет Роберт Бишоп. Я переехал в Сакраменто, чтобы жить со своим дядей, братом моей матери Дэйвом. На следующий год туда переехала мама, а через пару лет, когда я учился в колледже, она познакомилась с Лоуренсом Кинкейдом и вышла за него замуж. Он был на самом деле хорошим парнем, и он мне нравился. Поэтому, когда несколько лет спустя он умирал от рака и попросил меня взять его имя, чтобы оно не исчезло с лица земли, я стал Кеннетом Робертом Кинкейдом, но теперь меня зовут Роберт.

Улыбка превратилась в ухмылку.

– Я никогда не был таким уж маленьким, Джесси. У тебя метр шестьдесят восемь, я был метр семьдесят. Просто я выглядел невысоким по сравнению с Джонни. Когда учился в колледже, я подрос еще на тринадцать сантиметров. Итого – метр восемьдесят три, а что насчет лица?.. Оно выглядело довольно плохо, но ты будешь удивлена, что могут делать сегодня с прыщами дерматологи. Мне пришлось заплатить за небольшую операцию, но ко мне вернулось нормальное лицо. И я ношу контактные линзы. У меня все еще есть очки для чтения, но находясь на публике, я пользуюсь контактными линзами.

Она убрала руку с его лица и прикусила нижнюю губу.

– Ты, должно быть, истерически хохотал внутри себя весь этот день. Гадкий утенок, превратившийся в лебедя, возвращается, чтобы насладиться личной маленькой шуткой над вчерашней Золотой Девушкой. Я уже не такая золотая, правда? Когда ты собирался обрушить это на меня? Ты собирался подождать, чтобы сказать мне, пока не соберешься уезжать сегодня вечером? Или просто хотел снова молча уйти? Оставить меня в неведении и позволить прожить остаток жизни, так и не узнав правды, позволить жить всю оставшуюся жизнь с чувством вины?

– Никакого генерального плана не было, Джесси. Я не знал, кто ты такая. Я ничего не знал о твоей жизни, с тех пор как уехал. По правде говоря, я никогда и не хотел знать. Я забыл тебя, но воспоминания все еще жгут. То, что мы вообще встретились, было диким совпадением. Я совсем не должен был делать историю о Леди в инвалидной коляске. На это был назначен парень по имени Гарри Басс, действительно хороший, но немного странный репортер из старого времени. Но другой репортер, наш главный полицейский репортер, Карл Камерон, около недели назад решил жениться на женщине, которую любил. Она – помощник прокурора штата в Джаксе, и они были вместе больше года, а потом расстались, потому что Карл и его дама были невероятно глупы. Но, в конце концов, они поумнели и связали себя узами брака.

– Он был готов отказаться от медового месяца, но сказал начальству, что на эти выходные берет отпуск, чтобы побыть со своей новой невестой, а если им это не нравится, то его могут уволить. Я знаю, что ты видела его имя. Он – чертовски хороший полицейский репортер, но он – и лучший писатель. Некоторые из его историй стали всемирно известными. Его не собирались увольнять за выходные, а Гарри всегда был полицейским репортером номер два, поэтому его заставили взять на выходные работу Карла. А я застрял с заданием Гарри.

Роберт/Кеннет протянул руку и провел большим пальцем по линии ее подбородка.

– Вот почему я понял, что это судьба, что так и должно быть, когда вышел из церкви, а ты повернулась на своем стуле. Я ничего о тебе не знал. Я не знал, что Джонни умер. Когда услышал это имя, то подумал, что ты все еще замужем и, вероятно, вокруг тебя бегает куча детей... теперь уже подростков... Я остался ради истории и потому, что мне было любопытно.

– Почему ты просто не плюнул мне в глаза, не развернулся, не вернулся назад и не сказал своим боссам, что эту историю должен сделать кто-то другой?

Он слегка покачал головой.

– Потому что репортеры... хорошие репортеры... так не поступают. Ты берешь любую историю, которую тебе дают, и заканчиваешь ее. Ты никогда ее не бросаешь. И... потому что... я не ненавижу тебя, Джесси.

– А почему?

Он протянул к ней руку ладонью вверх, сжал ее в кулак, а затем поднял большой палец вверх.

– Во-первых, потому что это был не конец света, Джесси. Это был подлый поступок, но с тех пор как я покинул Палатку, я видел вещи и похуже. Мне было больно... очень больно... когда я покидал Палатку, но к тому времени, когда мне исполнилось девятнадцать, и я уехал в Сакраменто, я вырос почти на восемь сантиметров и обзавелся контактными линзами, а многие прыщи исчезли. Что еще более важно, у меня был секс.

Он поднял указательный палец.

– Во-вторых. Прошло ДВАДЦАТЬ ЛЕТ. Как бы мне ни было больно, никто не может оставаться злым в течение двадцати лет. Если он только не психопат.

– В-третьих, потому что и я не был святым. После того как уехал из Флориды, пошел в школу в Калифорнии и научился разговаривать с девушками, я спал с женщинами, которых не хотел потом больше видеть, а затем исчезал, не отвечал на их звонки, избегал их, пока они не сдавались. Я не собираюсь извиняться за то, что делал. Я был просто возбужденным молодым ублюдком, которым руководил его член.

– В-четвертых, потому что ты должна это знать. Ты – все еще красивая женщина, но если бы ты была той сукой, какой я тебя когда-то считал, я бы написал свою историю, а не повел бы тебя есть, и ушел бы от тебя, не сказав ничего. Но ты – уже не та девушка, которой была. Как будто я – не тот же самый парень. Ты сказала, что «время бередит все раны». Это правда, но верно и обратное. Время лечит все раны. И наконец, Джессика Лонгмайр, я у тебя в долгу.

– Ты... в долгу у МЕНЯ? Не понимаю.

– Кенни Бишоп, вероятно, не стал бы противостоять Джимми в церкви. Кенни думал бы об этом до тех пор, пока не стало бы слишком поздно что-либо предпринять. Или ушел бы и сказал себе, что это – не его битва. То, как я сказал себе в тот день, что не было смысла даже разговаривать с тобой, потому что у тебя был Джонни, и ты бы никогда не посмотрела на меня второй раз. Я сдался, даже не сделав попытки.

– Мой дядя Дэйв в конце шестидесятых годов дважды воевал во Вьетнаме. Он потерял руку в Кхе Сане в 1968 году. Он был морским пехотинцем. Примерно через два месяца после того как я приехал в Сакраменто, он повел меня в бар, и мы познакомились там с симпатичной девушкой. Там были два больших парня, которые положили на нее глаз, а когда в их действия начал вмешиваться мой дядя, они очень разозлились. Они предупредили его, чтобы он убирался, а он сказал им, чтобы они трахали друг друга. Я почти ничего не сделал, кроме того, что мне отбило голову пивной бутылкой, а моему дяде сломали несколько ребер, и он почти год не мог нормально ходить. Позже я узнал, что девушка была подружкой одного из парней и просто использовала нас, чтобы заставить его приревновать.

– Я спросил его, когда мы выходили из палаты скорой помощи в четыре часа утра, почему он чуть не погиб, сражаясь за женщину, к которой у него не было никаких чувств. Он сел на один из тех неудобных пластиковых стульев, что стоят в залах ожидания, и сказал мне то, чего я никогда не забуду. «Ты никогда не должен убегать, Кенни», – сказал он. – «Сталкиваешься ли ты с тысячей завсегдатаев Северного Вьетнама или с двумя большими засранцами в баре, ты никогда не должен убегать, неважно, морской ли ты пехотинец или простой мужчина. Ты должен стоять и сражаться». – «А что, если ты проиграешь или тебя убьют?» – спросил я. «Тогда ты проиграешь или умрешь. Но есть вещи и похуже смерти. Хуже, чем проигрыш. Не пытаться, не бороться, когда знаешь, что должен бороться, – это еще хуже. Потому что, если ты выживешь, то будешь знать, что поступил правильно. А если умрешь, тебе не о чем беспокоиться. Но если ты сбежишь, тебе придется жить с этим всю оставшуюся жизнь».

– Так он и прожил свою жизнь. Пару лет спустя его убили, когда он пытался прийти на помощь пожилой даме, которая боролась с грабителем из-за кошелька с двадцатью четырьмя долларами. Грабитель вытащил нож и вонзил его моему дяде в сердце. Он был мертв еще до того, как упал на землю. Грабителя так и не нашли, но я знаю, что если бы мой дядя когда-нибудь вернулся, он бы сказал мне, что не возражает против того, как все обернулось.

– С тех пор я ни от чего не убегаю. Парни, женщины или неприятности. Я встречаю их лицом к лицу. И знаю, что я такой потому, что сбежал от тебя в Сакраменто и встретил дядю Дейва. Если бы не ты, я не знаю, кем и где бы я сегодня был.

Роберт Кинкейд выпрямился в фургоне.

– Это было двадцать лет назад, Джесси. Мы были разными людьми. Я рад, что все сложилось так, что сегодня мы встретились. Я думал о тебе, несколько раз на протяжении многих лет. Ничего не мог с собой поделать. Не могу сказать, что у тебя была на самом деле хорошая жизнь, но ты прожила ее хорошо. Ты – более хороший человек, чем я когда-либо думал. Я знал, что ты – самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, но не знал, что – ты хороший человек изнутри.

– Спасибо, Ке... Кинкейд. Я имею в виду, на самом деле спасибо. Ты не знаешь, что это значит для меня. Ты никогда не узнаешь, сколько часов я провела, сожалея о том, что сделала. Теперь, зная, что я... я не разрушила твою жизнь... это – лучший подарок, который мне когда-либо делали.

– Не за что.

Они сидели в тишине, прерываемой тихими стонами, внезапными криками и восклицаниями.

– Итак, я думаю, что это – тот самый момент, когда мы заканчиваем интервью и разговор, и ты возвращаешься в Джексонвилл, чтобы делать все, что делаешь в воскресенье, и готовиться к публикации истории обо мне, а я завтра иду на церковную службу и возвращаюсь к своей жизни.

– Ты хочешь именно этого, Джесси?

– Чего я хочу, так это встать на колени на завтрашней службе и поблагодарить Бога за его милость и извиниться за то, что усомнилась в его мудрости и славе. Я провела все эти годы, чувствуя вину и тяжесть на сердце и спрашивая Бога, как он мог позволить мне уничтожить тебя. Я забыла, что у Бога есть свои собственные планы и цели, и мы никогда не сможем по-настоящему их увидеть. То, что произошло много лет назад, привело нас к этому вечеру. Я знаю, что ты, возможно, не религиозен и не веруешь, но для меня это не может быть ничем иным, кроме как исполнением Божьего плана. Как еще объяснить цепочку событий, приведших к твоему приезду сюда сегодня, к моему открытию положения с Мартой, к тому, что рухнул мой потолок в тот вечер, когда ты был рядом, чтобы спасти меня?

– Совпадение. Такое случается. Люди женятся, и их цели меняются. Люди умирают. Потолки падают. Но, – сказал он, – я не спрашивал, что ты собираешься делать завтра.

Она с любопытством посмотрела на него.

– Я имею в виду, – сказал Кинкейд, поднимая ее руку с сиденья и сжимая ее в своей, – что ты на самом деле хочешь сделать СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ?

Она посмотрела ему в глаза, а затем выключила внутреннее освещение. С ним было легче разговаривать в темноте.

– Ты говоришь о том, о чем я думаю?

– Разве ты не говорила, что должна мне?

Она молча смотрела на его знакомые, незнакомые черты, очерченные в призрачном свете луны.

– Я... я не могу поверить...

– Я сказал, что изменился, Джесси. Я – не тот испуганный маленький мальчик, что сбежал от тебя двадцать лет назад, поджав хвост.

Она облизнула внезапно пересохшие губы.

– Я знаю, что ты уже не тот. Но...

Он подсел к ней ближе, и она почувствовала запах его пота. Он не принимал душ. Но он пользовался дезодорантом. Запах был неплохим. Это был мужской запах. И в этот момент все между ними изменилось.

– Если ты и впрямь думаешь, что ничего мне не должна, если то что ты сделала, все эти годы не давило на твою совесть, тогда отвези меня обратно к моей машине, и мы разойдемся в разные стороны.

Он был достаточно близок, чтобы она могла ощущать запах его дыхания, а лук и гамбургер должны были быть неприятными, но на мгновение ей захотелось схватить его рот и погрузиться в него. Она не была так возбуждена, с тех пор как была подростком. Ее соски были твердыми и зудящими, центр ее покалывало достаточно, чтобы напомнить, что, хотя она и потеряла чувствительность ниже талии, ее влагалище все еще было полно ощущений.

И все же ей хотелось отвернуться от него и выскочить из фургона. Если бы у нее все еще была сила бежать, она бы убежала от него. Она была невероятно возбуждена и в то же время невероятно опечалена.

Ей хотелось сказать: «Почему ты не мог весь день оставаться тем, кем был сегодня? Минута за минутой я влюблялась в тебя. Тебе не нужно было этого делать. Я бы отдалась тебе, если бы не знала того, кто ты. Тебе не нужно было меня шантажировать. Кроме того, мальчик, которым был Кенни, никогда бы этого не сделал. Я не могу в это поверить, но он был более хорошим человеком, чем ты».

Но то, что она сказала вслух мужчине, который был Кенни Бишопом, было похоже на капитуляцию и прощание.

– Если ты этого хочешь, Кинкейд, то ты прав. Я – твой должник. Сейчас я отвезу тебя к себе домой.

Он скользнул обратно на свою сторону сиденья и сказал:

– Сначала нам нужно сделать одну остановку. Если я помню Палатку так хорошо как мне кажется.

Когда она выехала со стоянки, вместо того чтобы повернуть назад, чтобы въехать в Палатку, он сказал ей: «Поверни направо», и она пересекла мост в Восточную Палатку. Она понятия не имела, что он делает, и ей не хотелось с ним разговаривать. Может быть, речь шла о выпивке. Может, о презервативах. Кто знает.

Выезжая на улицу, они миновали закрытый Фермерский рынок и все еще открытую, но почти пустынную Дорожную патрульную станцию, патрулировавшую эту часть Северо-восточной Флориды. Затем, когда они приблизились к мигающим огням двухэтажной гостиницы «Капля росы», он сказал:

– Заезжай сюда.

Там было многолюдно, потому что «Капля Росы» всегда была забита по пятницам и субботам. В задней комнате стояла пара бильярдных столов, всегда играли в карты и другие азартные игры, но копы на втором этаже не обращали на них внимания, бутерброды подавались до рассвета, и была танцплощадка, на которой пары встречались задолго до того, как был изобретен термин «секс».

– Зачем мы здесь?

– Просто входи и придержи вопросы, Джесси. Как ты и сказала, ты у меня в долгу.

Она удивлялась, как могла так ошибиться.

Она подкатилась к нему сзади, и, хотя ему приходилось похлопывать по плечам и маневрировать, как только первая пара людей увидела ее в кресле, толпа растаяла, и появилась дорожка к столику у края танцпола.

Волна привела официантку, которую отговорили от аборта маленького мальчика, чье имя теперь было вытатуировано на ее левой руке. Мисс Джесси убедила ее сделать решительный шаг в неизвестность и оставить ребенка, когда она понятия не имела, как будет заботиться о нем. Дианна встала перед мисс Джесси и незнакомцем в своем почти несуществующем костюме и сказала:

– Вас давно здесь не было, мисс Джесси. Что я могу принести вам и вашему другу?

– Принесите мне «Кровавую Мэри», а для мисс Джесси – чистый ром и колу, – сказал Кинкейд.

– Вас это устраивает, мисс Джесси?

Когда она получила кивок, а Кинкейд потянулся за своим бумажником, она лишь покачала головой и сказала:

– Для мисс Джесси и ее друзей бесплатно.

После того как официантка ушла, Кинкейд перегнулся к ней, чтобы его слова донеслись сквозь фонотечную музыку и болтовню:

– Не убегай ни с кем, пока я не вернусь. У меня есть дело, надо сбегать.

И он исчез.

На мгновение она подумала о том, чтобы развернуться, выехать на улицу и вернуться домой. Пусть Кинкейд сам найдет дорогу домой. Пусть злится. Пусть он выставит ее в самом плохом свете. Чувствовать себя хуже чем сейчас она не могла. И не то чтобы он просил ее сделать что-то, чего она не делала много раз раньше. И он был привлекательным мужчиной. И она заранее чувствовала прилив желания.

Но он разрушал видение того, кем, как она думала, он стал.

Она потягивала кока-колу с четырьмя вишенками, когда он вернулся к столу и сел. Гул становился все громче, по мере того как на сцену возвращалась живая группа.

– Я не знаю, что мы здесь делаем, Кинкейд. Если хочешь насладиться какой-то фантазией о свидании со мной, зачем беспокоиться? Ты получишь настоящее через несколько минут. Зачем беспокоиться об этом. Давай просто покончим с этим.

– Почему бы тебе не насладиться выпивкой и несколькими минутами музыки? А потом мы уйдем.

Группа «Рыцарские тени» состояла из шести человек с двумя гитарами, клавишником, барабанщиком и высокой блондинкой-певицей, которая уже вызывала ссоры между парнями и их дамами.

Через несколько минут толпа начала успокаиваться, и певец по имени Белая Молния наклонился к своему микрофону и сказал:

– Все хорошо провели время? Все девушки, что сегодня вечером хотят пойти домой вместе с группой, поднимите руки.

Поднялись десятки рук и раздались добродушные свистки.

– Я просто шучу, ребята, Все мы здесь женаты. Вроде как... иногда. В любом случае, мы собирались начать с чего-нибудь классического от Линьярда Скайньярда. Но сегодня у нас имеется особенная просьба, и я надеюсь, что вы позволите нам сыграть эту пару песен, прежде чем мы вернемся к нашим обычным вещам.

Он повернулся к своей группе и сказал:

– Итак, ребята. Начали.

Когда группа перешла к первой песне, Джесси могла сказать, что многие молодые люди понятия не имели, что это такое, но старшие знали и начали двигаться на своих стульях, когда началась «Возьми меня».

Кинкейд встал и протянул руку.

– Можно мне пригласить тебя на танец?

– Что?

– Я договорился, чтобы группа сыграла несколько песен из нашего времени. Могу ли я пригласить тебя на этот танец?

Она перевела взгляд с него на группу и на гостей, сидевших или стоявших рядом со своими стульями, но не двигались на танцпол.

– Что?.. Я не могу...

– Ты сказала, что должна мне, Джесси. Двадцать лет назад у нас с тобой не было ни единого танца.

– Нет.

– Я думал, ты – женщина слова. Один танец сегодня вечером, может быть, два, и твой долг будет выплачен.

– Я не могу, только не так.

Она указала на кресло, на котором сидела.

– Оно не мешало тебе делать все, что ты хотела. Ты можешь это сделать. Кроме того, люди ждут, когда ты выйдешь на танцпол.

Все глаза были прикованы к ней. Официантка, которую она уговорила оставить себе сына, уставилась на нее со слезами на глазах и жестом приглашала на танцпол.

Она катилась по танцполу, а Кенни/Роберт Кинкейд легко держал ее, положив руки ей на плечи, и казалось, что они покачиваются по полу без помощи кресла между ними. Было так легко, что все казалось всего лишь сном.

Они танцевали под «Я только что умер в твоих объятиях сегодня вечером» и «Можешь ли ты сказать мне, что такое любовь?», а также полдюжины других старых песен, в которых молодые и старые пары находили достаточную причину, чтобы держать друг друга на полу.

Наконец, музыка смолкла, и Белая Молния сказал:

– Спасибо, мисс Джесси. Многие люди, которых вы не знаете, ценят все, что вы делали в течение стольких лет. Я рад, что ваш друг привел вас сюда сегодня вечером.

Роберт Кинкейд наклонился и поймал ее губы. Краем глаза Джесси заметила, что официантка Дианна плачет.

***

– Я подумала...

– И ты что подумала, Джесси?

Они сидели на ее подъездной дорожке, дверь гаража все еще была опущена.

– Ты знаешь, о чем я подумала, ублюдок. Мог бы мне и сказать.

– С моей стороны это было мелочным. Знаю. Но я – всего лишь человек. Я хотел сделать тебе больно, совсем чуть-чуть. И ничего не могу поделать, если у тебя были... грязные мысли.

– Я уже говорила тебе, что ты – ублюдок?

– На самом деле, за сегодняшний день несколько раз.

– Знаешь, ты бы мог поцеловать меня еще раз.

– Знаю.

– Тогда почему?

– Тот танец ты была мне должна, Казалось, что это было то, что нам обоим нужно. Если случится что-то еще, я не хочу, чтобы это было между Джессикой Лонгмайр и Кенни Бишопом. Я хочу, чтобы это было между мисс Джесси, Леди в инвалидной коляске, и Робертом Кинкейдом. Я хотел дать тебе время подумать о том, чего ты хочешь, а не нападать на тебя, когда ты эмоционально сбита с ног и все еще в шоке.

– Так что, в конце концов, вы с Кенни не такие уж разные. Ни один из вас не протянет руку, чтобы схватить то, чего вы на самом деле хотите.

Он без улыбки посмотрел на нее, но его слова были мягкими.

– Я еще не решил, хочу ли я этого, Джесси. Прошло много времени, и мы оба сильно изменились. Иногда есть то, что необходимо оставить в покое. Я... просто дай мне подумать. Со мной сегодня тоже много чего случилось. Ты – не единственная, чей мир пошатнулся.

Она молча смотрела на него.

– Ты прав, Кинкейд. Может быть, нам обоим требуется немного времени. Теперь ты можешь уйти. Я смогу попасть внутрь самостоятельно.

– Я пойду с тобой.

Она заперла за собой гараж, и он последовал за ней на кухню, где поставил новую упаковку из шести банок «Бад Лайтс», которую купил в магазине Севен-Елевен, объяснив, почему должен это сделать. Джесси показалось, что Роберт Кинкейд поступил бы именно так. Затем он последовал за ней в кабинет и стоял, пока она нажимала кнопку на брелке, входная дверь щелкнула и распахнулась.

– Спасибо, Кинкейд. Это был день, который я никогда не забуду.

Он наклонился и поцеловал ее. Она поймала себя на том, что целует его в ответ. И это был не дружеский поцелуй.

– В следующую пятницу или субботу я тебе позвоню. Я не знаю своего расписания. Но надеюсь, что ты выделишь мне немного времени в своем. Я хочу пригласить тебя на настоящее свидание. На ужин... в каком-нибудь месте, где подают нечто большее, нежели гамбургеры, и на танцы в хорошем месте. Это будет свидание Роберта Кинкейда и Джесси Миллер. Таймс Юнион тут ни при чем. Надеюсь, ты согласишься пойти со мной на свидание.

– Я думала, тебе нужно время, чтобы решить, хочешь ли ты этого.

– Я уже потратил столько времени, сколько мне было нужно. Во второй раз я от тебя не уйду.

– Позвони мне, и посмотрим.

– Играешь в труднодоступную?

– Я снова начинаю чувствовать себя семнадцатилетней.

***

Когда огни его Субару исчезли на подъездной дорожке, она с минуту смотрела им вслед.

Потом глубоко вздохнула. Что за день? Живешь себе годами, и все продолжается и продолжается, а затем в один прекрасный день твой мир переворачивается. Она развернулась и посмотрела на сцену перед собой.

Неужели этот дом всегда был таким убогим? Таким старым? Это... одиночество? Возможно. Она просто перестала замечать его, потому что оно не имело значения. Это было просто место, где она иногда спала и готовила еду.

Она оглянулась на подъездную дорожку. Теперь та была пуста. Роберт Кинкейд/Кенни Бишоп. Спустя двадцать лет. Она мечтала, что когда-нибудь это произойдет, но теперь, когда это стало реальностью, все было совсем не так, как она себе представляла. Реальность была... иной.

Она закрыла дверь, заперла ее на ключ и включила сигнализацию. Она повернулась и подвела стул к своей спальне.

Позвонит ли он ей? Скорее всего, нет. Люди не были такими уж святыми. Что бы он ни говорил, в тот день она видела в его глазах боль. Мог ли кто-нибудь подняться над желанием нанести ответный удар, поднять настроение одинокой женщине средних лет, а затем просто проигнорировать ее. Пусть она почувствует то же отторжение, что и он. Как она и говорила, «время бередит все раны».

Проходя через дверной проем и увидев ванную, где он обнимал ее, и кровать, где она лежала перед ним почти голая, она подумала, что он, вероятно, просто вышвырнет ее.

И она этого заслуживает. Если он решил возродить ее надежды, а затем разрушить их, это было лишь то, чего она ожидала. А может быть, может быть, это будет иметь большое значение для баланса бухгалтерских книг. И, возможно, она сможет простить себя и забыть Роберта Кинкейда.

Она развернула стул и с привычной легкостью скользнула на кровать. Лежа в темноте, после того как выключила свет, она подумала: а что, если он не лжет? Что, если он ее простил? Что, если он на самом деле хочет увидеться с ней снова? Что, если это он был на другом конце провода, когда зазвонил телефон?

Она не могла заставить себя в это поверить. Но что, если? Она улыбнулась в темноту. Следующая неделя обещала быть... интересной.