Время бередит раны. Часть 2

В три часа дня очередь, наконец, иссякла, легковые и грузовые автомобили волшебным образом исчезли с поля, окружавшего церковь. Женщины сидели на стульях за столами, а мужчины прислонились к стене. Хьюби снова вышел на улицу покурить, к нему присоединились двое мужчин постарше.

Кинкейд подошел к Джесси.

– Сейчас подходящее время?

– Вы были хорошим парнем, Кинкейд. Позвольте мне все закончить, подготовить ребят, чтобы все вернулось в норму, и вернуть скамьи на завтра. Полчаса, хорошо?

– Конечно.

В этот момент к ней, прихрамывая, подошла чернокожая женщина с белыми волосами и тем, что можно было назвать только бабушкиными очками, и сказала:

– Мисс Джесси, не могу ли я попросить об одолжении?

– Конечно, Этель.

Старая негритянка наклонилась и прошептала ей что-то на ухо.

– Как давно?

– Прошло уже два дня. Сара сказала мне сегодня, что прошло два дня, с тех пор как она получила от нее весточку, и я проверила все вокруг. Больше о ней тоже никто ничего не слышал.

Джесси, казалось, смотрела куда-то вдаль.

– Я съезжу, проведаю ее, Этель, и дам тебе знать. Мистер Кинкейд, мне очень жаль, но случилось кое-что, и может быть уже поздно. Я не могу просить вас оставаться здесь так долго. Обещаю, что перезвоню. Просто оставьте свой номер.

– Еще не так поздно, мисс Миллер. Если у вас есть поручение, я могу подождать здесь или встретиться с вами позже.

– В этом на самом деле нет смысла, мистер Кинкейд. Я не знаю как долго там пробуду, и предполагаю, что вы не планировали оставаться в Палатке на ночь.

– Приношу свои извинения, мисс Миллер, но я бы не стал рассказывать вам, как управлять благотворительным продовольственным фондом или другой работой, которую вы здесь выполняете. Встреча лицом к лицу, особенно для такой истории как эта, всегда лучше чем телефонное интервью. Я просто пытаюсь делать свою работу. Мне и впрямь плевать на время.

Она долго молча смотрела на него. Он не мог прочитать выражение ее лица.

– От вас действительно тяжело избавиться, не так ли?

– Это идет вместе с работой.

– Хорошо, берите свою машину. Я возьму свой фургон. Просто следуйте за мной, и мы сможем пойти куда-нибудь и поговорить... после.

Он ждал на дороге, ведущей от церкви, отъехав достаточно далеко, чтобы она без проблем проехала мимо него в своем фургоне. Было около пяти часов вечера, и в тусклом свете появились тени. Он без труда последовал за ней. Она не устраивала гонок, но ехала в хорошем темпе.

Он последовал за ней туда, где грунтовая дорога переходила в мощеную двухполосную дорогу, а затем, примерно миль через пять, расширялась до четырехполосного шоссе. Дорога петляла по кварталам, окруженным небольшими круглосуточными магазинами, а затем гектарами открытых лесов. Через некоторое время он увидел слева огромное кладбище, которое, казалось, тянулось почти на полмили.

Там был дорожный знак с надписью «Силвер-Лейк-роуд», на который она свернула. В нескольких милях к югу она свернула на двухполосную дорогу с названием, которое он не рассмотрел, затем, еще через две мили, повернула направо на грунтовую дорогу, что привела их в мир все более старых, ветхих деревянных домов. Еще один поворот, и они ехали по грунтовой дороге, которая, чем дальше они ехали, тем становилась все уже и более изрытой колеями. Наконец, она остановила фургон в тридцати метрах от каркасного дома, сто лет назад, возможно, бывшего белым. Теперь он был просто грязным. Он остановился позади нее. Водительская дверь открылась, и волшебное кресло на колесиках развернулось рядом с водительским сиденьем, чтобы она могла сесть. Она скользнула очень красивой попкой с водительского сиденья в кресло.

– Это очень хорошее устройство. Вам округ платит за вашу работу или у вас есть собственные деньги?

Она взглянула на него, и он не смог понять, раздражена она или нет.

– Неужели все репортеры настолько любопытны в отношении личных дел других?

– Именно поэтому нас и называют репортерами.

Кресло опустилось на землю, и она развернула его.

– Я не получаю ни пенни ни из округа, ни из какого-либо правительственного источника. Я – волонтер, но у меня есть свои собственные деньги. Еще вопросы?

– Куча, но они подождут.

Она покатилась вперед, а он последовал за ней, чуть не упав на нее, когда она резко остановилась.

Он обошел ее.

– О, черт.

Он смотрел вместе с ней на смятые доски и упавшие металлические прутья, которые, должно быть, когда-то являлись пандусом для инвалидных колясок. Они служили опорой для пандуса и перилами, за которые можно было держаться, спускаясь по ступенькам. Крыльцо возвышалось почти на двадцать сантиметров над землей. Рядом с тем, что когда-то было пандусом, были четыре ступеньки, каждая высотой всего лишь около семи сантиметров, но он никогда не сможет поднять инвалидное кресло даже на эти семь сантиметров.

– Я же ей говорила... – прошептала она, – я должна была прийти и убедиться.

– Вы не знали?

– Нет, – тихо сказала она, качая головой взад и вперед. – Это – старый дом. Я приказала установить здесь пандус... для нее и для меня... десять лет назад. Было время, когда она в нем не нуждалась, но с возрастом ее ноги стали слабее.

Она подкатилась ближе.

– Месяц назад я думала, что он становится шатким. Я хотела позвонить кому-нибудь и попросить его заменить, но...

Она подкатилась достаточно близко к металлическому пандусу с левой стороны. Но когда надавила на него, он закачался. Он не выдержит никакой нагрузки.

– Я была занята. Всегда было чем заняться. Но даже в этом случае я могла бы приехать на выходные. Я бы увидела, что случилось. Кто-то мог случайно его сбить, или это могли быть дети. Здесь есть несколько злобных маленьких ублюдков. Как бы то ни было, я должна была что-то сделать.

– Его все еще можно исправить, – сказал Кинкейд, поднимаясь на первую ступеньку. – Хотите, я постучу, посмотрю, есть ли здесь кто-нибудь?

– Она там.

Через минуту она сказала:

– Поднимитесь и постучите. Посмотрите, заперта ли дверь.

Он поднялся на крыльцо. Доски под его ногами трещали и скрипели. Он положил руку на дверную ручку и повернул ее. Та повернулась, и когда он толкнул, дверь распахнулась внутрь. Он оглянулся на нее, сидящую в быстро сгущающемся мраке. Ей не нужно было подавать сигнал. Он шагнул внутрь.

Это была старомодная гостиная с тяжелым диваном у стены и кофейным столиком перед ним. В углу стоял старомодный напольный телевизор с большим экраном. Стена была заставлена полками, безделушками и фотографиями в рамках.

– Алло?

Он подождал несколько секунд, а затем снова позвал. Он огляделся, нашел на стене возле входной двери выключатель и повернул его. Вспыхнула висячая лампа.

– Здесь есть кто-нибудь?

Он подошел к отверстию в другом конце комнаты. Здесь было темнее. Он снова нащупал выключатель и нашел его слева. Он немного постоял, пытаясь осознать то, что внутри. Затем подошел к тому, что лежало в центре комнаты, и осторожно сел на старомодную кровать. Он протянул руку в сторону лежащей там фигуры. Кожа была прохладной, почти холодной, сухой и морщинистой, почти как сухой пергамент.

Ее глаза были закрыты, тело облачено в старомодную ночную рубашку. Он огляделся и увидел кувшин, в котором, возможно, была вода. Ее руки лежали по бокам. Одежда свободно висела на ней. Под ним было тело, но было трудно понять, что это женщина, с женскими изгибами, если бы не длинные белые волосы. У корней было достаточно черного, чтобы намекнуть на то, как она выглядела в молодости.

Он встал и оставил мертвую женщину позади себя.

Она ждала его у подножия крыльца. Он покачал головой, и она опустила голову на руки.

– Выглядит так, будто все было мирно. Я не врач, но нет никаких признаков того, что она была в бедственном положении. Она могла просто заснуть.

После долгой паузы она подняла голову и уставилась на разрушенный пандус.

– Жалкий сукин сын. Бог...

Она потерла лоб.

Кинкейд спустился по ступенькам и встал рядом с ней. Он протянул к ней руки.

– Нет.

– Вы хотите ее увидеть. Вам ни за что не доставить туда эту инвалидную коляску. Если Вы не хотите туда вползти, позвольте мне помочь.

Она посмотрела в пол, затем злобно хлопнула по подлокотнику кресла.

– Ты – жалкий, проклятый кусок хлама. Что в тебе хорошего, когда ты мне на самом деле нужен?

Она посмотрела на него и протянула руки.

– Держите крепче. Я тяжелее чем кажусь.

Она поймала его взгляд и огрызнулась:

– Ничего не говорите. Не говорите этого, черт возьми. Не сейчас.

Он невинно улыбнулся.

– Я и не собирался ничего говорить. Обнимите меня за шею.

Когда она обхватила его за шею, он просунул левую руку ей под ноги, а правую – под попу.

– Следите за руками.

– Иначе я не смогу вас поднять. Кроме того, нам требуется хороший широкий...

Она пристально посмотрела на него.

– В любом случае, вверх мы...

– Уфф.

Он чуть не уронил ее, но подставил одну ногу для равновесия и поймал ее, затем выпрямился, поднимая ее вместе с собой.

– Уфф?

– Простите. Вы застали меня врасплох. Тяжелее, чем я...

– Это весь вес, Кинкейд, я не могу вам помочь так, как сделал бы нормальный человек.

– Я просто был не готов.

– Неважно. Давайте.

Он повернулся и тяжело шагнул вперед, затем сделал еще шаг и еще. Когда он почувствовал ее твердый вес на своем боку, то почувствовал что-то более твердое, совсем твердое. Металлическое.

– Вы носите оружие, или просто так рады меня видеть?

– Я – незамужняя женщина, живущая одна. У меня есть разрешение на скрытое ношение.

– Неудивительно, что парни не причиняют вам никакого горя.

– Уже нет.

Они подошли к двери, и он повернулся боком, когда они вошли. Он отнес ее в спальню и остановился, когда она уставилась на женщину на кровати.

– Не могли бы вы просто... посадить меня на кровать рядом с ней?

Он опустился на колени рядом с кроватью и позволил ей скользнуть рядом с мертвой женщиной. Она с минуту посидела молча, затем протянула руку, чтобы погладить старуху по волосам.

– У нее были черные как смоль волосы. Марте было почти шестьдесят, когда я встретила ее. Ее муж, Райли, часто дразнил ее за то, что она красила волосы, говорил, что она пытается выглядеть моложе, чтобы все молодые девушки не бегали за ним. Она сразу же отбрила его, сказав, что есть много молодых черно-белых джентльменов, которые были бы счастливы утешить ее, если бы он погнался за молодой женщиной. Они очень любили друг друга. Он прожил пять лет, после того как я познакомилась с ней, просто однажды упал замертво на работе без предупреждения. Она так и не полюбила другого мужчину.

Она провела пальцем по угольно-черной коже мертвой женщины.

– Она была моей медсестрой в реабилитационном центре, когда я впервые села в кресло. Не такое как это, в простую старую инвалидную коляску, которую мне приходилось передвигать руками. Я не знала, как ходить в ванную, входить и выходить из туалета, как умываться... то, о чем никогда не думаешь, когда у тебя есть две здоровые ноги.

Она не смотрела на него, но Кинкейд заметил, что ее глаза были влажными.

– Что бы ни говорили, никто никогда не готов к креслу. В один день я была молодой и сильной, а в следующий – только наполовину женщиной. Люди говорят, что необходимо взять себя в руки и сосредоточиться на том, что осталось, а не на том, что потеряла. Тупые ублюдки! Невозможно сосредоточиться на том, что у вас осталось. Все, о чем ты можешь думать днем и ночью, – это о том, что потерял. Это заняло время, месяцы, и она была рядом со мной. Я, вероятно, справилась бы и без нее, потому что большинство людей, в конце концов, учатся жить с креслом, но... она была рядом со мной! Мои родители тогда были еще живы, и я любила их, но она была единственным человеком, который изменил ситуацию.

Она наклонилась вперед и закрыла лицо руками.

– Она была рядом со мной. Это была ее работа, но это было больше чем работа, и, когда я решила, что хочу снова жить, она продолжала подталкивать меня к тому, чтобы я что-то сделала со своей жизнью. «Господь спас тебя от этой катастрофы не для того, чтобы ты выбросила его дар, сидя в комнате, глядя в телевизор и толстея».

– Я сказала ей, что ничего не могу сделать, ничего не хочу делать, ничего, в чем я хороша. Нет большого спроса на болельщиц, выполняющих упражнения в инвалидном кресле. Я не собиралась поступать в колледж. Все, чего я когда-либо хотела, – это выйти замуж и вырастить нескольких детей, быть матерью и хорошей женой. Я была бы хорошей, но после аварии никаких детей, никогда! Никакого мужа!

– Но она не сдавалась. Это произошло не в одночасье, но со временем я стала работать волонтером в церквях, в пунктах раздачи питания, работать с беременными девушками, которым нужны были наставницы. Всегда есть потребности, на которые нет денег. Так, понемногу, я обнаружила, что все еще есть то, что я могу сделать.

Она оторвала лицо от рук и посмотрела на Кинкейда.

– Того человека, которым я стала создала она. Она создала Леди в инвалидной коляске. Она была моей подругой и моей совестью. Мы были близки. Это было тогда, когда она еще могла передвигаться, когда был жив ее муж, когда ее сын жил здесь, в Палатке. Потом ее подруги состарились и умерли, а сын уехал из-за работы.

Она потерла губы, и в ее глазах заблестели слезы.

– Она стала старой и хрупкой, невидимой, как многие старики. Она не пошла в дом престарелых – это бы ее убило! Все, чего она хотела, – это чтобы ее помнили несколько человек, таких как я, а я забыла о ней. Я была слишком занята, и она умерла в одиночестве!

– Люди всегда заняты. Она знала, на что похожа ваша жизнь. Она, должно быть, понимала.

Она посмотрела в глаза Кинкейду и сказала:

– Не пытайтесь заставить меня чувствовать себя лучше, Кинкейд. Она умерла в одиночестве.

Она указала на старомодный телефон, стоявший на маленьком столике в конце кровати.

– Дайте мне телефон и позвольте позвонить в похоронное бюро.

– Вы хотите...

– Я не собираюсь бросать ее одну. Я подожду здесь рядом с ней, пока за ней не приедут. Я... эээ... не могли бы вы подождать снаружи. Я хотела бы провести с ней несколько минут наедине.

– Конечно.

Он вышел на улицу и стал ждать в сгущающейся темноте. Он знал, что это не войдет в его историю. Он был репортером и знал правила игры. Вы ничего не должны были субъекту истории, кроме как честно цитировать его, иначе они были бы сырьем для ваших историй. Вы были обязаны своей лояльностью своему работодателю: газете, радио- или телевизионной станции, которая выплачивала вам еженедельную зарплату.

Однако он знал, что этого никогда не было... никто, кроме них двоих, никогда не разделит этого. Были вещи слишком личные, выходящие за рамки его долга перед газетой.

***

Примерно через двадцать минут он увидел приближающиеся в темноте огни. Когда машина подъехала ближе, он увидел, что это – не машина похоронного бюро, а скорая помощь округа. Из машины вышли трое мужчин, двое примерно его возраста толкали каталку, третий был чистеньким парнишкой. На них была форма спасателей округа.

– Вы – с миссис Миллер? – спросил один из двух пожилых мужчин, стоя на ступеньках.

– Она внутри, с леди.

Он вошел следом за ними. Миллер посмотрела на них, когда они вошли в комнату. Ее глаза были ясными, лицо сухим. Она привела себя в порядок.

– Привет, Боб, вы, ребята, приехали довольно быстро.

Пожилой лысый парень, который не толкал каталку, сказал:

– Когда я увидел адрес и имя, то побежал. Мне жаль, что я здесь. Миссис Смит была хорошей женщиной.

Миллер лишь кивнула.

– Как вы сюда попали, мисс Джесси? – спросил молодой человек. – Мы видели вашу инвалидную коляску снаружи.

Она указала на Кинкейда.

– Мистер Кинкейд был достаточно любезен, чтобы поднести меня.

Он пристально посмотрел на Кинкейда.

Боб подошел к кровати.

– Теперь мы возьмем все на себя, Джесси. Тебе не нужно быть здесь ради этого. Тебе не нужно на это смотреть. Я думаю, что даже просто быть здесь было для тебя достаточно тяжело. Почему бы тебе сейчас не уйти? С этого момента мы позаботимся о ней.

Мужчины наблюдали, как она повернулась на кровати и наклонилась, чтобы нежно поцеловать старую женщину в щеку.

– Прощай, Марта. Бог в помощь.

Молодой человек подошел к ней и протянул руки.

– Почему бы вам не позволить мне помочь вам, мисс Джесси? Для меня это большая честь.

Она посмотрела мимо него на Кинкейда.

– Очень мило с твоей стороны, Билли, но меня принес мистер Кинкейд – он может и взять меня с собой. Кроме того, ты нужен Бобу и Рою ради мисс Смит. Я была бы признательна, если бы ты хорошо позаботился о ней... ради меня. Ты сделаешь это?

Билли снова впился взглядом в Кинкейда, и Кинкейду показалось, что каждый мужчина в комнате может читать его мысли, как будто их отпечатали у него на лбу. Молодой человек густо покраснел.

– Да, мэм.

Когда она протянула к нему руки, Кинкейд обошел Билли, нагнулся, чтобы схватить ее, и каким-то образом поднял, не закряхтев от усилий.

Наблюдая, как она садится на водительское сиденье своего фургона, он оглянулся на дом и спросил:

– Он – старый... или молодой... ваш бойфренд? Я наступил кому-то на ногу?

Она бросила на него раздраженный взгляд.

– Ему двадцать пять, он – еще ребенок. Он влюблен в меня. Бог знает почему, я почти гожусь ему в матери, и выгляжу так же.

– В любом случае, если мы когда-нибудь что-нибудь сделаем, он будет ходить за мной по пятам как щенок, в течение следующих шести месяцев, думая, что влюблен в меня. Мне это не нужно.

Она уже собиралась закрыть дверь, когда сказала:

– Я продолжаю говорить это, но все продолжает происходить. Я знаю, вы хотели поговорить с глазу на глаз, но день прошел, и я устала. Почему бы вам просто не позвонить мне завтра или... Воскресенье – плохой день, я обычно связана с церковью. Не могли бы вы позвонить мне в понедельник?

– Когда вы сегодня ели в последний раз?

– Я откусила... съела кусочек хлеба. Торт днем и яичный бисквит от Харди сегодня утром.

– Сейчас без десяти семь субботнего вечера. В Палатке есть рестораны, открытые в такую поздноту. Я знаю, что вы устали, но вы почувствуете себя лучше, когда внутри вас будет еда... я угощаю. Вы стали очень хорошей темой для моего рассказа. Мы собираемся продать здесь кучу газет с вашей фотографией на обложке раздела. Позвольте мне угостить вас ужином.

– Вы не знаете... почему я на вас не злюсь? Вы – питбуль. Вы не сдаетесь.

– Может быть, подобное притягивает подобное. Вы и сами вроде питбуля.

– Во всяком случае, я чую... пусть это воняет! Жарко, и я весь день потела, долгий день. Я не могу выйти в таком виде. Моя одежда прилипла ко мне.

– Насколько я слышал, в Палатке есть душевые.

Она понимающе ему улыбнулась.

– И вы, вероятно, захотите помочь мне с душем, исключительно в интересах вашего рассказа, верно?

– Я стараюсь не смешивать приятное с полезным. Это – бизнес. Если решу, что как мирный житель Роберт Кинкейд хочу пригласить вас на свидание, то попрошу, но не сейчас.

Она бросила на него еще один испытующий взгляд. Что-то, казалось, ее успокоило.

– Хорошо, но если я засну посреди интервью, это будет ваша вина.

– Я бы не прочь уложить вас в постель.

– Держу пари, что это так!

Она помолчала с минуту, изучая его.

– Хорошо, следуйте за мной. Я живу примерно в пяти милях отсюда. Я вас не потеряю.

***

Ее дом стоял в центре глухого переулка, состоящего из оштукатуренных одноэтажных домов. Ее был бледно-голубого цвета с гаражом на одну машину. Она нажала на пульт открывания гаражной двери и въехала внутрь. Он припарковал свою машину на подъездной дорожке позади нее. Гараж был достаточно широк, чтобы она могла припарковаться и все же иметь возможность выдвинуть кресло и подняться по пандусу, ведущему к двери. Набор кода электронного ключа распахнул дверь.

– Входите через гараж. Я закрою его, и вы сможете пройти сюда.

Он смотрел, как она быстро поднялась по пандусу и въехала в дом. Он стоял в гараже, когда дверь гаража закрылась. Он последовал за ней по пандусу в дом. Когда он вошел внутрь, дверь за ним плавно и бесшумно закрылась. Он услышал слабый щелчок и предположил, что дверь запирается автоматически.

– Никто не войдет сюда сзади, сверху, как-нибудь ночью, когда я устану и буду беспечна. Я включила сигнализацию, чтобы позволить вам пройти за мной. Это – хороший район, и Палатка – не такая кровавая баня как Джексонвилл, но и у нас здесь тоже имеются хищники.

Он шел позади, отмечая, что когда она едет впереди него, комнаты автоматически освещаются, а двери, которые были закрыты и заперты, – отпираются и открываются перед ней.

– Фотоэлементы?

– Они... и датчики движения и звука. Они не так уж дороги, когда живешь одна и не устраиваешь слишком много вечеринок или развлечений.

Он подошел к ней сзади, когда она стояла у другой закрытой двери справа от него.

– Здесь моя спальня и ванная.

Закрытая дверь слева от него распахнулась. Он увидел короткий коридор и большую комнату за ним.

– Оттуда можно попасть в кабинет и на кухню. Вы можете посмотреть новости, по крайней мере, новости по кабельному телевидению, или выпить пива на кухне. Я всегда держу несколько бутылок в холодильнике.

Прежде чем открыть дверь в свой личный мир, она обернулась, чтобы посмотреть на него, словно ожидая, что он уйдет. Ладно, она была пугливой... он это понимал.

– Вы и впрямь спланировали свое жилье... не думаю, что оно стоит так уж дешево.

– Почему бы вам просто не спросить меня: откуда я беру деньги, чтобы быть независимой и иметь все игрушки, такие как мое блестящее кресло и все эти электрические штуковины?

– Это может подождать – просто естественное любопытство.

– Когда в той аварии, из-за которой я оказалась в таком состоянии, погиб мой муж Джонни, он был восходящей звездой на бумажной фабрике. Он оставил мне полис страхования жизни на полмиллиона долларов. Затем, год спустя, от сердечного приступа умер мой отец, а моя мать умерла через два года от рака яичников. Их состояние после уплаты налогов составило два миллиона. Они владели бизнесом и были осторожны со своими деньгами. Я тоже, хотя мне и не нужно быть такой. Я потратила много денег, но сохранила их достаточно, чтобы проживать здесь, вот так, до конца своей жизни, не получая зарплаты. Это дало мне свободу наслаждаться своей замечательной жизнью. Это отвечает на ваши вопросы?

– Полностью... идите и делайте свое дело. Я буду здесь.

Он вошел в дверь слева. На кухне стоял новый холодильник. Рядом с раковиной стояло несколько тарелок. Кухня не была грязной, но и не сияла чистотой. Она была старой. Он попытался почувствовать человека, который жил здесь. Он открыл дверцу холодильника. Там были нетронутые шесть упаковок «Бад Лайт», наполовину съеденная упаковка риса Грэнни и Чикен Бэйк для микроволновки, а также два неоткрытых китайских ужина для разогрева в микроволновке.

Содержание холодильника не сильно отличалось от его собственного, за исключением того, что у него было две упаковки «Майклоба» по шесть штук и еще одна несъеденная жареная курица, которую он, в конце концов, выбросил.

Это не была кухня человека, который проводит здесь много времени, много готовит. Это была кухня для проезжих.

В кабинете на одной стене был современный телевизор с плоским экраном, вероятно, сто сантиметров по диагонали. На противоположной стене располагался развлекательный центр. Там были мемориальные доски: «Волонтер года Армии спасения 1995 года», «Премия сердца округа Патнэм 1997 года», «Лидер следующего поколения 2000 года» и фотографии. Пожилая пара с улыбающейся, стоящей, Джесси Миллер между ними. Джесси стояла в свадебном платье рядом с высоким, улыбающимся блондином. Еще фотографии с тем же актерским составом – никаких других мужчин.

Он вернулся и взял «Бад Лайт». Прежде чем они вернутся, он купит ей упаковку из шести. Это была мелочь, но его первый городской редактор так тщательно вбивал ее ему в голову, чтобы он не позволял штатским оплачивать счета в баре или за ужин, что сделать такое было попросту невозможно. Наверное, это было глупо. Никто из молодых репортеров в TU не сделал бы этого, и они бы посмеялись над ним, если бы увидели его, но так его учили.

Он обошел вокруг. Он мог бы включить телевизор, но сегодня – суббота и уже перевалило за семь вечера, а значит, местные новости должны были закончиться. Он прислушивался к звукам снаружи, пытаясь угадать, какой из них что значит. Это был тихий жилой район – никаких гонок подростков на автомобилях, возможно, пары едут на свидание, оставив няню с четырьмя номерами для связи с ними. Пожилые пары будут смотреть что-то взятое напрокат из Блокбастера. Внутри слышалось только ритмичное тиканье дедушкиных часов, на несколько сантиметров выше него, в углу.

Он оглядывался по сторонам и кое-что заметил. Не было никакой явной пыли или беспорядка, несколько женских журналов – на кофейном столике, который не блестел, имея тусклый вид. Его не полировали очень, очень давно. Диванные подушки были толстыми и пухлыми... никто на них не откидывался, не изнашивал давлением тел.

Комната была подметена, протерта и убрана. Кто-то приходит каждую неделю, это было очевидно, но здесь никто не жил.