Время бередит раны. Часть 1

Timе Wоunds аll Hееls от Dаniеl Quеntin Stееlе

****************************

(с ) Дэниел Квентин Стил 2012

Прошло уже некоторое время, но приятно вернуться на ЛИТ. Этот рассказ – отход от всего, что я делал на этом сайте. Я надеюсь, что читателям он понравится. Это отдельная история, хотя и часть первой серии «Побережья», которую я рассказывал в течение последних двух с половиной лет. Есть несколько связей с другой хорошо известной серией, если вы их отслеживаете. Но, как вы, возможно, уже знаете, я считаю, что мы все взаимосвязаны, все являемся частью одного и того же мира, как в литературе, так и в реальности.

ДКС. И, наконец, как всегда, я хотел бы поблагодарить сuriоuss за его постоянное и ценное редактирование моей черновой работы.

***

Грунтовая дорога поворачивала налево, и, миновав изгиб из деревьев, он увидел побитое непогодой белое деревянное строение, больше всего похожее на сельскую деревенскую церковь, вероятно, баптистскую. Увидев вывеску, он понял, что это именно то, что нужно.

– «Баптистская церковь восхваления господа», – было на одной белой вывеске, а другая рядом гласила: «Благотворительная столовая округа Патнэм».

На поле, окружавшем церковь, было припарковано две дюжины легковых и грузовых автомобилей. Пикапы двадцатилетней давности; старые модели «Фордов», «Шевроле», «Понтиаков» девяностых годов; универсалов, знававших лучшие времена. В грузовиках по большей части стояли кровати, заполненные всякой всячиной и инструментами. Автомобили выглядели так, словно первоначальные слои краски были преобразованы пылью и грязью в какие-то промежуточные оттенки.

Исключением был синий «Додж Гранд Караван» последней модели, припаркованный почти вне поля зрения за церковью. Его поливали из шланга два мальчика, а две девочки помладше наносили тряпками пену. Он нашел место для парковки и, прежде чем запереть машину, достал камеру, магнитофон и блокнот. Возможно, в этом не было необходимости, но такова была привычка.

Он направился к передней части здания, привлекая любопытные взгляды мужчин и женщин, в основном женщин, стоящих в очереди перед дверью. Там было много маленьких детей. Некоторые из них были подростками, но большинство были достаточно молоды, чтобы быть в подгузниках, или были малышами, которых держали на руках матери.

Некоторые из женщин были неплохими, да, измотанными, слишком молодыми для него, но неплохими. Большинство же были старше, тяжелее и выглядели усталыми. Имея дело с толпами малышей, как правило, так и бывает. Он повесил камеру на ремень через плечо и положил в карман мини-диктофон.

– Привет, – сказал он пожилому мужчине, опиравшемуся на трость. – Могу я здесь найти миссис Миллер?

Старик непонимающе посмотрел на него.

– Прости?

Молодой мальчик, который, казалось, был на пороге превращения из ребенка в полноценного подростка, потому что его руки и ноги переросли все остальное, услышал и сказал:

– О, вы имеете в виду Леди в инвалидной коляске?

– Томми, – сказала пожилая женщина, бросив на него тяжелый взгляд. – Да, сэр, мисс Миллер внутри. Она все здесь организует.

Затем, придвинувшись немного ближе, пожилая леди тихо сказала:

– Не обращайте внимания на мальчика. Все называют ее «Леди в инвалидной коляске» или мисс Джесси. Она не возражает.

Он толкнул сетчатую дверь и вошел внутрь. Церковь оказалась больше, чем он думал. Она тянулась назад, в длинную прямоугольную комнату. Сегодня это была не церковь – там не было скамей. Вместо этого деревянные столы были расставлены вплотную друг к другу, и около дюжины мужчин и женщин суетились спереди и сзади столов. Столы были завалены буханками хлеба, выпечкой, консервами и какой-то зеленью, похожей на салат или листовую капусту.

Перед столами выстроились мужчины и женщины, опять же, как правило, женщины, держащие бумажные пакеты, которые рабочие за столами загружали хлебом, консервами и некоторой зеленью. Дети выпрашивали себе пирожные или пироги, в то время как их матери пытались их увести.

К нему подошел сутулый пожилой мужчина, взглянув на камеру, висевшую у него на плече.

– Могу я вам помочь?

Он протянул руку и пожал руку мужчины, сказав:

– Да. Я – Роберт Кинкейд. Работаю в «Таймс Юнион», и мы связались с миссис Миллеро том, чтобы приехать и сделать несколько фотографий. Я делаю репортаж для нашего субботнего флоридского отдела о ней, о ее работе.

– Хьюберт, Хьюберт Моссман, мистер Кинкейд. Она говорила некоторым из нас, что кто-то приедет. Но думала, что это будет какой-то парень по имени Басс, Гарри Басс. Какое-то необычное имя. Его нетрудно запомнить.

Кинкейд улыбнулся:

– Да, сэр, у Гарри и впрямь запоминающееся имя, но он занят на другом задании, а я его замещаю.

– Рад видеть вас здесь, мистер Кинкейд. Джесси... миссис Миллер... хорошая женщина, и она заслуживает немного внимания за все то, что делает.

– Ну, для этого я и здесь.

– Конечно, тогда входите. Она – в задней части.

Войдя через заднюю дверь, он обнаружил комнату поменьше с открытой дверью на заднее крыльцо. Сзади стоял грузовик «Уинн-Дикси» с открытым задним бортом, за которым были видны коробки с консервами и контейнеры с хлебом. С полдюжины молодых людей выносили коробки и контейнеры на заднее крыльцо.

Действиями команды, опустошавшей грузовик, как дирижер оркестром руководила женщина с высоко уложенными золотистыми волосами, затянутыми в сетку для волос. Она сидела в сверкающем инвалидном кресле, которое поднимало ее голову примерно на высоту его груди.

К ней сзади подошел Моссман и похлопал по плечу.

– Что тебе нужно, Хьюби? Нам необходимо вывезти все это, потому что только что позвонил Рэй из WD, и грузовик им нужен через сорок япть минут.

– Здесь парень из Таймс Юнион, Джесси.

– Этот парень – Басс? Как там его звали?

– Нет, он не смог приехать. Послали другого репортера.

– Ну, ладно, отправь его обратно. Прямо сейчас я не могу остановиться.

– Он уже здесь.

Она коснулась подлокотника кресла, и оно плавно развернулось. У нее были голубые глаза, самые ясные голубые глаза, какие Кинкейд когда-либо видел, за исключением, может быть, одного раза. И это было давно, так что, он не мог быть уверен. На ней не было ни косметики, ни помады. Она была одета в простую блузку и брюки, скрывавшие ее ноги. И она все еще была красивой женщиной.

Она снова дотронулась до подлокотника кресла, и то, плавно двигаясь, оказалось менее чем в полуметре от него. Ей пришлось поднять голову, чтобы встретиться с ним взглядом, но с поднятым стулом, не слишком далеко. Она протянула тонкую руку.

– Привет, я – Джесси Миллер, а вы...?

– Роберт Кинкейд, Таймс Юнион. Вы выглядите очень занятой. Вы уверены, что я не причиню вам никаких проблем, не буду мешать?

Она накрыла его руку своей, и он почувствовал в ней силу. Рука не была грубой, это была женская рука, гладкая, но сильная. Она не носила ни колец, ни лака для ногтей. Эта леди была сама деловитость.

– У вас – работа, мистер Кинкейд, а нам нужна реклама. Я знаю, что ваша история будет посвящена мне... женщине в инвалидном кресле, что катается по округу Патнэм, совершая добрые дела, но это не имеет значения. Если я получу известность, то известность получит и та работа, что мы делаем, а нам всегда нужно больше помощи, больше денег, больше добровольцев.

– Надеюсь, что это принесет вам и этому месту много пользы, но я довольно хорош в том, что делаю.

– Тогда просто держитесь в стороне, не попадайтесь под колеса, и можете говорить с кем хотите и делать любые фотографии, какие захотите. Я поговорю с вами, когда у меня появится время, и все замедлится, но обычно замедления нет до полудня. В этом округе много людей, которым нужна помощь.

– Справедливо. Делайте то, что делаете. Я сделаю фотографии и поговорю с некоторыми людьми.

Она отвернулась от него, как будто он перестал существовать и вернулся к своему делу – тасканию еды внутрь, нахождению места для ее хранения, ответам на вопросы и решению проблем, которые регулярно приходили к ней. Он обошел вокруг и сфотографировал мужчин, перетаскивавших тяжелые ящики с товарами на крыльцо, а затем загружавших их в меньшие ящики, чтобы занести внутрь.

Пока они работали, сзади подъехал старый фургон. Грузная женщина, тяжело опираясь на две трости, с помощью двух молодых мужчин, прихрамывая, подошла к ступенькам, чтобы не мешать рабочим, и позвала Джесси Миллер.

– Джесс, у меня тут имеется лук, спаржа и куча помидоров. Я подумывала о том, чтобы отвезти их на фермерский рынок, но Господь положил мне на сердце привезти их сюда. Они тебе нужны?

– Что за вопрос, Оливия? Не говори глупостей. Мальчики, принесите сюда стул для мисс Оливии и помогите ее внукам разложить овощи на столах.

Пока рабочие помогали ее внукам выгружать из фургона мешки с помидорами, луком и свежей спаржей, Миллер подкатилась к краю крыльца и наклонилась как можно дальше, протягивая руки к пожилой женщине.

– Обними меня, мисс Оливия. Пастор Беннингс сказал, что ты не была на воскресной службе больше месяца. Все в порядке?

С помощью внуков пожилая женщина доковыляла до края крыльца и почти смогла обнять женщину в инвалидном кресле. В ее глазах заблестели слезы.

– Просто старею, Джесси, и это старое тело меня подводит. Скоро я снова буду с Клитом.

– Прикуси язык, женщина, Клит будет ждать тебя еще несколько лет. В любом случае, ему ничего не требуется делать, кроме как бездельничать на облаках и играть на арфе. Он всегда говорил, что провел всю свою жизнь, ожидая тебя. У тебя здесь двое внуков, которые в тебе нуждаются. У тебя есть столько времени, сколько даст Господь.

Небрежно, как только мог, он поднял камеру и делал снимок за снимком двух женщин рядом, отлавливая в кадре слезы, бегущие по лицу тяжелой женщины. Это были денежные снимки. Эта история вполне может появиться на главной странице столичной Сандей, а не застрять внутри на первой странице флоридского издания.

Джесси Миллер оглянулась и увидела, что он делает, но ничего не сказала. Он мог сказать, что она была практичной женщиной. Она хотела, чтобы историю и фотографии увидели как можно больше людей.

В холле что-то неожиданно возникло и, быстро попрощавшись, Миллер одним движением пальца развернула инвалидное кресло и исчезла. Кинкейд подумал, не спрятан ли где-нибудь в ней двигатель V-8. Оливия уставилась на него, и он спустился по ступенькам крыльца, где был проем. Он подошел к ней и протянул руку. Она приняла ее.

– Мисс Оливия, меня зовут Роберт Кинкейд. Я – репортер из Таймс Юнион. Газета послала меня написать статью и сфотографировать мисс Миллер и ее работу. Вы двое, очевидно, знаете друг друга. Не могли бы вы минутку поговорить со мной?

– Хорошо, позвольте мне вернуться в это кресло. Я больше не могу долго стоять.

Когда она села, он присел рядом с ней на корточки и достал микро-диктофон. В таком положении это было проще, чем делать заметки.

– Вы не возражаете, если я это запишу?

– Нет, с чего бы, я ничего не могу сказать о Джесси Миллер, чего бы не хотела, чтобы кто-нибудь услышал.

– Скажите это на диктофон. «Меня зовут...» и «я готова позволить вам меня записать». Так требует закон, и я обязан это сделать. Мне также понадобится устное согласие, и у меня есть бланк, который вы должны подписать, чтобы я смог воспользоваться фотографиями, что только что сделал.

– Понимаю. В наши дни люди подают в суд по самым разным причинам. Я стара, но еще не совсем потеряла связь с окружающим.

После того как она записала заявление в диктофон, он оглянулся на холл, где исчезла Миллер, и сказал:

– Вы, очевидно, близки с мисс Миллер. Откуда вы ее знаете?

– Когда росла, я не знала, что она здесь. Она была городской девушкой, выросла в Палатке. Я же всегда жила в Уэст-Патнеме, но... после несчастного случая с ней... и инвалидной коляски... она начала работать с церквями, благотворительными продовольственными фондами и тому подобным. Когда Клит – мой муж – умер восемь лет назад...

Она замолчала и посмотрела на Кинкейда.

– Вы женаты? Вы когда-нибудь кого-нибудь теряли?

– Нет, мэм, не женат, и единственными людьми, которых я потерял, были мой дядя и отчим. Но этого хватило. Я бы не хотел повторения.

– Понимаю. Терять людей тяжело. Я теряла, начиная с давних пор... потеряла папу, когда была еще маленькой девочкой, но совсем иное дело, когда теряешь мужа или жену. Теряешь родителя своих детей. Теряешь человека, с которым раньше разговаривал по вечерам. Это более одиноко, чем можно себе представить. Ну, это было плохое время. Я уже потеряла своего сына, Кэлвина, и мы растили двух его сыновей после того как эта б... жалкое подобие его жены... увлеклась наркотиками, а затем просто исчезла. А потом вдруг остались только я и два мальчика-подростка. Я и так уже изрядно растолстела и расплылась.

Она уставилась в утреннее небо. Там плыли бледно-белые облака, подгоняемые осенним бризом.

– Самоубийство – это грех. Мы, баптисты и католики, не во многом согласны, но в этом мы едины. Ты отрезаешь себя от Божьей Благодати и осуждаешь себя и людей, которых любишь, но должна признаться, я размышляла об этом. Потом начала заходить Джесси, просто чтобы поговорить. Она приносила нам кофе, чтобы мы могли вместе выпить, пока разговаривали, а также пирожные и пироги, не то чтобы я так уж в них нуждалась, но я почти перестала что-либо делать, а мальчикам это нравилось, и они ее любили. Вы, наверное, уже заметили, что она – очень красивая женщина, а они были подростками. Тем не менее, она обращалась с ними правильно, не обижала их чувства, а им действительно нужна была материнская забота.

Она снова на мгновение замолчала.

– Потом, несколько лет назад, Клей связался с плохой компанией и попал в неприятности в Джексонвилле. Если бы он попал в тюрьму, меня бы это убило, но Джесси пошла и договорилась с каким-то адвокатом... прокурором или кем-то еще... о том, чтобы Клея поместили в досудебное между-что-то, и его отправили сюда. Он сделал то, что должен был сделать, и теперь с ним все в порядке.

Она покачала головой.

– Я знаю, что никто из людей не совершенен, и мы, баптисты, не верим в святых. Я знаю, что у нее есть... должны быть... свои недостатки. Я знаю, что ей просто не везет с мужчинами. Я никогда не понимала почему, но могу сказать, что она – хорошая женщина, и в этом округе имеются сотни людей, которые жили бы намного хуже, если бы ее не было рядом.

***

Следующие несколько часов Кинкейд провел, бродя внутри и снаружи церкви. Он сделал несколько хороших снимков детей и позаботился о том, чтобы всем им прислать копии. Никто не возражал, как только узнавали, что он делает это ради статьи о Леди в инвалидной коляске.

Хьюберт Моссман, мужчина, которого он встретил, войдя в церковь, стоял снаружи, делая перекур, в то время как очередь спереди не прекращала двигаться. Кинкейд заметил, что люди могли ждать от получаса до сорока пяти минут, но никто не уходил.

– Я понятия не имел, что в округе Патнэм так много нуждающихся, очень бедных людей. Я знаю, что это – не самый богатый округ в округе, но...?

– Сегодня еще неплохой день. Бывают субботы, когда в очереди в три раза больше людей. Это случается нечасто, но бывали дни, когда мы заканчивали работу, а люди все ждали. Такие дни убивают мисс Джесси. Я думаю, это ранит ее сильнее, чем людей, от которых мы отворачиваемся.

Он сделал еще одну затяжку, прежде чем бросить сигарету на землю и растереть ее ботинком.

– У вас ведь высшее образование, верно? А работа? А квартира? И страховка, наверное? Вы никогда не догадаетесь, сколько людей не имеют ничего из этого, но у них есть дети, или больничные счета, или родители, которых они пытаются сохранить в живых. Так вот, есть несколько бесполезных ленивых кусков дерьма, которые пользуются социалкой, но большинство людей просто пытаются выжить. Достаточно одного инсульта, одного сердечного приступа, одного несчастного случая, больничного счета на миллион долларов, сокращения или увольнения с целлюлозно-бумажной фабрики, на которой работают почти все в этом округе, чтобы превратить вашу жизнь в кошмар. Я – один из счастливчиков: проработал на фабрике тридцать восемь лет, скопил несколько долларов и живу нормально на социальное обеспечение и свои сбережения, но каждый раз, когда прихожу сюда добровольцем, я опускаюсь на колени ночью и благодарю Бога за свою удачу.

Кинкейд оглянулся на церковь и сказал:

– Как вы думаете, почему она это делает? Она работает здесь, навещает людей, делает бог знает что еще. Что она делает, когда не работает?

Моссман улыбнулся репортеру.

– Вы тоже заметили, да? Она ничего с собой не делает, но все равно привлекательна. Я видел ее фотографии в юности, и она была красивой женщиной. Но... она почти ничего не делает, кроме работы, посещения людей и хождения в церковь по воскресеньям. У нее действительно не так много времени на что-то еще, и я думаю, что так она счастливее.

– Почему? Она не такая уж старая.

– Я – не старый сплетник, так что, давайте просто скажем, что ее удача с мужчинами отвратительна. Она четыре раза была замужем. Потеряла одного из мужей в аварии, из-за которой оказалась в этом кресле. Застрелила второго. Он выжил, но это отчасти испортило их брак. Пробовала еще дважды, но безуспешно. Я думаю, она просто бросала мужчин. Кроме того, есть много мужчин, которые никогда не смогут стерпеться с инвалидной коляской.

– Жаль.

– Судя по тому, как смотрим на это мы с вами! Мы – мужчины. Это действительно кажется пустой тратой времени, но с ее точки зрения... Я имею в виду, что она искалечена ниже пояса. Что она от этого получит?

На стоянку въехал пикап «Шевроле» последней модели, и дверь открылась и закрылась еще до того, как заглох двигатель. Высокий темноволосый мужчина с коротко подстриженными волосами, одетый в джинсы и рубашку на пуговицах, шел через стоянку к входу в церковь. Лицо Моссмана потемнело, и он сказал одному из подростков, стоявших у двери:

– Скажи мисс Джесси.

Моссман вышел навстречу молодому человеку, широкоплечему, с тонкой талией, на добрых сантиметров пятнадцать выше старика.

– Остановись, Джимми, повернись. Убирайся отсюда, пока не начались неприятности.

– Неприятности уже случились, старина. Убирайся с моего пути, пока я не оторвал тебе голову.

– Не глупи, Джимми. Вызовут полицию, и на этот раз она выдаст ордер на твой арест, и ты сядешь. Ты никогда не увидишь своего сына.

– Никто не сможет удержать меня вдали от нее или моего сына.

– Я попытаюсь.

– Я не хочу причинять тебе боль, но сделаю это.

Это было глупо, и он знал, что позже пожалеет об этом, но Кинкейд встал между высоким молодым человеком и невысоким пожилым мужчиной.

– Я больше твоего размера, друг. Почему бы тебе не уйти?

– Я ссажу тебя на землю, ты, назойливый засранец. Кто ты вообще такой?

– Просто парень, но к тому времени как ты меня ссадишь, здесь будет куча других мужчин, а со всеми ими ты не справишься. Если у тебя есть проблема, то есть и другие способы справиться с ней.

– Уходи, Джимми. Еще не поздно остановиться, пока все не стало ужасным.

Джесси Миллер сидела на крыльце позади Кинкейда, окруженная четырьмя более крупными и молодыми мужчинами, которые работали сзади нее.

– Ты, сука, это ты вбила ей в голову эти гребаные идеи. Она бы никогда не бросила меня, если бы не ты.

– Я бы все равно ушла от тебя, Джимми. Мисс Джесси не подталкивала меня к этому. Она просто помогла мне понять, что именно я должна сделать.

Мужчины на крыльце отступили назад, и вперед, к краю крыльца шагнула темноволосая, на последнем сроке беременности молодая женщина. На ней были шорты и свободная блузка, которая, тем не менее, до предела натягивала пуговицы. Она была босиком, и Кинкейд подумал бы, что ей тринадцать лет, если бы она не была явно старше. Интересно, когда он успел так состариться?

Джимми двинулся, было, вперед, но остановился.

– Я не пью уже три недели, детка. Даже когда умирал от этого, я был сухим. Я прошу прощения. Я знаю, что вел себя глупо. Я бы никогда не прикоснулся к тебе, если бы не пил. Но я больше никогда этого не сделаю. Обещаю тебе. Я никогда больше не прикоснусь к тебе, если ты этого не захочешь.

Она покачала головой.

– Ты уже обещал мне это. Я больше не могу тебе доверять. Одно дело, когда были только ты и я. Я могла бы смириться с тем, что ты так безумно ревнуешь и распускаешь на меня руки, когда пьешь. Но ты мог убить нашего ребенка, Джимми. Ты мог убить своего сына. А после мог бы провести остаток своей жизни, извиняясь, но это уже не имело бы никакого значения.

Джимми посмотрел на свои ботинки. Не было слышно ни звука.

– Я люблю тебя, Алисса, всегда любил. И всегда буду. Я не могу без тебя жить, без моего сына. Если ты сделаешь это, я умру. Пожалуйста, дай мне еще один шанс.

Последовало долгое молчание.

– Прости, Джимми.

Он посмотрел вниз, а когда поднял на нее глаза, Кинкейд увидел, что они полны слез. Что-то изменилось, и Кинкейд почувствовал зуд. Это был взгляд поражения, когда все заканчивается, и когда человек показывает это, он либо уходит, либо возвращается, стреляя.

Джимми повернулся и направился к своему пикапу. Кинкейд почувствовал что-то позади себя и, обернувшись, увидел, как четверо мужчин поднимают инвалидное кресло и спускаются по ступенькам. Мгновение спустя она уже катилась мимо него к удаляющейся фигуре.

Других мужчин за ней не было, но Кинкейд оказался позади нее. Может, она и святая, но Джимми был человеком, который только что потерял надежду, а такие люди опасны.

Кинкейд уже добрался до пикапа, когда она приблизилась на расстояние полуметра.

– Джимми. Постой секунду.

Он открыл дверцу пикапа и скользнул внутрь, не глядя на нее.

Она встала в кресле, подталкивая себя руками, и сумела дотронуться до его руки. Кинкейд оказался рядом с ней, не зная, что сможет сделать, но двигаясь позади нее.

– Джимми. Послушай меня.

– Зачем? Ты разрушила мою жизнь своим проклятым вмешательством. Все думают, что ты какая-то святая. Ты же просто проклятая старая озлобленная женщина. В твоей жизни не может быть мужчины, поэтому ты вмешиваешься в жизнь других.

Но Кинкейд заметил, что он не стряхнул ее руку.

– Джимми, я была замужем за таким человеком как ты. Он думал, что сможет бросить пить. И он сделал это, покончив с собой и оставив меня парализованной на всю жизнь. Я знаю, как трудно остановиться. Но это сделать можно. Люди делают это каждый день.

Наконец он повернулся и посмотрел на нее.

– Какая разница? Ты слышала ее, мы закончили. Она не вернется ко мне, и будет держать меня вдали от моего сына.

– Это не то же, что слышала я, Джимми. Это не то, что говорила она. Она просто тебе не доверяет. Она не верит, что ты достаточно сильно хочешь остановиться, и она не доверяет тебе находиться рядом с твоим ребенком, если ты продолжишь пить. Я ее не виню. Я бы не стала доверять тебе быть рядом с ребенком. Такому, какой ты сейчас.

– Что же мне делать? Как мне заставить ее снова доверять мне?

– Докажи ей, что она неправа. Ты пытаешься сделать это в одиночку. Присоединяйся к АА. Найди спонсора. Найди людей, которые тебе помогут, и проведи три месяца без выпивки, или шесть месяцев, или год. Вот и все что нужно.

– Я буду скучать по жизни моего сына.

– Я знаю, что она позволит тебе присутствовать при родах. Она уже говорила о том, чтобы позволить тебе навестить его вместе с твоей матерью. Это будет под присмотром, но ты увидишь его, а если беспокоишься об этом, она больше ни с кем не будет встречаться. Девушка тебя любит. После того что ты сделал, мне трудно это понять, но она тебя любит. Теперь все зависит от тебя. Ты можешь пойти напиться или позвонить Биллу Сорреллсу из округа. Он чист в течение десяти лет, и ты не сделал ничего такого, чего не сделал он еще хуже. Иди, поговори с ним.

Он сидел, положив руки на руль.

– Ты действительно думаешь, что она будет меня ждать?

– Думаю, что да, Джимми, но даже если она этого не сделает, на самом деле ты сделаешь это не ради нее... ты сделаешь это ради своего сына и ради себя. Что бы ни случилось сейчас, это пройдет, но тебе придется долго жить с самим собой.

Она тяжело опустилась в кресло, и оно загудело назад. Мгновение спустя Джимми и его пикап выехали с парковки, не разворачиваясь.

Не оглядываясь на него, она сказала:

– Я ценю вашу поддержку, мистер Кинкейд. Вы всегда бросаетесь на защиту девушек? Или только калек?

– Просто инстинкт. Я здесь не потому, что беспокоился о вас. С моей точки зрения, у вас больше яиц, чем у любого парня в округе, и я здесь не потому, что вы – в инвалидном кресле. Я ничего не мог с собой поделать. Меня так воспитали.

– Что ж, спасибо. На самом деле я не беспокоилась о Джимми. Он – хороший мальчик. Я знаю его с пеленок.

– Он вырос.

– Знаю. К сожалению, они не остаются в подгузниках, но я думаю, что с ним все будет хорошо. Он хочет стать трезвым ради Алиссы, и Соррелл станет хорошим наставником. А теперь мне нужно вернуться, потому что нам требуется накормить еще много людей. Вам больше не нужно оставаться, если не хотите. Я знаю, что у вас есть фотографии и что вы разговаривали с людьми. Мы можем сделать остальное по телефону, не так ли?

– Могли бы, но сегодня суббота, и у меня нет определенного места, где мне необходимо быть. Я не против побыть здесь, пока вы не освободитесь.

– Я могу и не освободиться.

– Я рискну.

– Вы – питбуль. Вы хороший репортер, не так ли?

– Неплохой.

Он последовал за ней обратно в церковь и наблюдал, как трое мужчин подняли ее обратно на крыльцо. Она опять принялась за дело, и проходили часы, в то время как она поддерживала поток еды и разговаривала с людьми.

Несмотря на октябрь, было жарко, и он обнаружил, что вспотел.

Через некоторое время было вполне естественным отложить камеру и блокнот и занять место за столами, раздавая еду, в то время как бесконечная очередь продолжалась. Она встала в самом конце и смогла помочь детям раздавать торты и пирожные. Она взглянула на него и улыбнулась. Даже с забранными в сетку волосами, раскрасневшимся от жары лицом и струящимся по щекам потом, она была прекрасна.