Ступени возмужания. Ступень восьмая

Ступень восьмая.

Я же мужчина, стало быть, все должен брать на себя. С этой мыслю, я отправился к дому деда. Внушая себе, что мой голый зад — летняя таежная обыденность, я смело подошел к калитке и оторопел...

В «ГАЗике» сидела Наташка. Не мигая, ее глаза смотрели на мое отличие от девчонок — именно на него, сам я ее, видимо, не интересовал. Чувство было двоякое, с одной стороны мне хотелось дать деру, только я не знал — повернуть обратно или все же пройти в дом, с другой, — во мне проснулось что-то доселе неведомое.

Взгляд Наташки на моем «отличии» был совершенно другим, чем у тети. Если тетя смотрела на него ласково, почти по-матерински, то Наташка — дерзко, с вызовом. Ее карие глаза охаживали мое «отличие», словно два бесенка, заставляли его шевелиться, а когда оно сдалось и немного приподнялось, на лице Наташки появилась ехидная улыбка, вырвался смешок...

Неожиданно, во мне проснулся воинственный дух предков, мне захотелось покорять. С тетей у меня таких мыслей не было. С тетей у нас преобладало полное понимание, по крайней мере, с ее стороны. Конечно, после дара себя реке мое «отличие» выглядело совсем не воинственно, оно шевельнулось, вскинулось, но больше ничего не пожелало. Предательски повисло, стыдливо прикрывшись крайней плотью.

Под второй смешок, я нагло направился к машине. Сам не ожидал такого от себя.

Расчет был прост — скрыть нижнюю половину своего обнаженного тела близким расстоянием. Я подходил к машине, а глаза Наташки увеличивались. И от чего? По моим прикидкам, дверь «ГАЗика» с опушенным стеклом, за которой и пряталась ехидная девчонка, меня надежно прикрывала, но чем ближе я подходил, тем ее карие глаза становились больше.

Длинные шелковые ресницы порхнули и она произнесла:

— Ты чего?

— Отец где? — спросил я, уперев локти на дверцу, сложив руки, словно на парте.

— Пошел на пристань, — ответила она, на всякий случай, отодвигаясь к месту водителя и поправляя на коленках короткое платье. — Три часа... Он и подумал, что хозяйка там.

Не знаю почему, но ее жест — попытка спрятать коленки, вселил в меня уверенность и я нагло продолжил свой допрос, пока Наташка не опомнилась:

— А ты чего в машине? В дом не заходишь?

— Собаку боюсь! — бросила она.

Я сразу забыл и про ее ехидцу и про смешок. Наташка сидела, комкая в руках подол, такая беззащитная, что я как-то неожиданно переменил мнение о ее глазах. Они показались мне даже красивыми, особенно бархатные реснички. От моего взора щеки ее вспыхнули маками, и она опустила глаза, спрятала своих карих бесенят.

— Сейчас оденусь и заходи. Не бойся, — ответил я.

Развернувшись к ней спиной, я пошел к калитке, слыша позади:

— Сумасшедший...

Я торжествовал. Важно не слово, а с какой интонацией оно произнесено. Наташка назвала меня сумасшедшим как-то по-особенному. В ней проснулась женщина, которая увидела во мне не голого мальчика, а мужчину — обнаженного и наглого.

С победоносным видом я проследовал до крыльца и, открывая двери в дом, обернулся. Гостья тети вышла из машины и прохаживалась вдоль нее в простеньком коротеньком платьице, украдкой поглядывая через открытую калитку. На секунду наши глаза встретились, и она снова спряталась за шелковые ресницы.

Только зайдя, ступив босыми ногами на полосатую дорожку в комнаты, я вспомнил о тете. Сарафан был там, где она и говорила. Взяв с кухни сумку, я аккуратно сложил его туда и сунул руку под подушки. Пальцы нащупали то, что я и ожидал. Они были хлопчатобумажные, беленькие. По спине пробежала дрожь.

Наверное, даже сама женщина не создает такой ауры интима, какую создают для сильной половины ее трусики. Честно говоря, до сих пор не знаю почему. Наверное, потому, что они их всегда прячут, и даже отдавая мужчине себя, предпочитают отдаваться уже без них. Возможно, просто из экономии. Женские трусики вещь очень хрупкая, растянутые они теряют свою волшебную силу. А так как женщины раздеваются для нас, а одеваются для себя, то доверить их грубой мужской силе, они не решаются. Если только это сила, очень того не требует. Ради нас женщины готовы пойти на любые жертвы.

Впрочем, я несколько отдалился. Ничего подобного в моих мыслях тогда не было. Я держал их в руках и думал: положить в сумку вместе с сарафаном или нет. Дилемма не из легких. С одной стороны я представил, что тетя выходит от реки в сарафане, подходит к отцу Наташки, разговаривает.

Шофер, конечно, не в курсе, но я-то знаю, что на ней нет трусиков. Ревность загрызла где-то под лопаткой. А с другой стороны, мне она эту тайну не открыла. Тетя прятала свои трусики, стало быть, она не хотела, чтобы я их обнаружил.

Пройдя через годы, я часто вспоминал этот момент принятия решения. Решения мужчины — раз и навсегда четкая грань дозволенного. Женщина доверяет тебе ровно настолько насколько доверяет. Даже если ты случайно зашел за установленные правила игры, остановись, сделай вид, что ты еще там — в дозволенном. Женщина сама расширит твои полномочия, если посчитает нужным.

Я сунул трусики обратно под подушки, вышел, подзывая собаку. Повесив на мощные клыки ручки сумки, я произнес «ищи».

Словно от волшебного слова, волкодав, покрутился, оглядываясь, и, пулей, понесся за калитку. Наташка прижалась к машине. Ее глаза испугано вскинулись на меня, но тут же опустились. Смешки уже не раздавались, она покраснела как рак.

Собака пронеслась мимо нее к лесу, а я вспомнил, что до сих пор еще не одет.

Странно, но это меня не смутило, да и гостья тети, как-то уже обвыкла видеть меня голым. Я заметил, Наташка немного нервничала — руки жулькали платье. Я ждал — скажет, но она молчала.

— Заходи... — проговорил я.

— Отца подожду... или тетю, — ответила Наташка, снова бросив на меня взгляд, украдкой.

— Как хочешь...

Я снова зашел в дом отыскал трико и натянул на голый зад.

При словах Наташки «отца подожду», победный дух во мне несколько уменьшился. Отдать должное, мое отличие от девчонок было в полуокрепшем состоянии, и выглядело прилично, но встречаться с ее батей обнаженным мне не хотелось. Мой мир как бы разделился сразу на три составных — я и тетя, я и Наташка, я и остальные.

Вот с остальными, раскрывать себя мне не хотелось.

Еще одна особенность человека. Одежда, в нашей жизни, имеет статус некой брани, мы не готовы обнажаться перед всеми, не потому, что стыдно, а потому, что становимся менее защищенными. И только перед близкими нам людьми мы готовы полностью разоблачиться. Конечно, сам факт тела без одежды, лишь некий карт-бланш, белая пустая карточка, которую нужно еще наполнить эмоция, согреть чувствами, тогда откроется и душа.

Накинув на себя еще и рубашку — застегивать пуговицы не стал, я вышел. Тетя уже обнимала Наташку и спрашивала ее об отце.

Сказав, что он пошел к пристани, гостья почти приложила к уху тети свои губы и что-то нашептала, поглядывая на меня.

Ябеда жаловалась. На что тетя лишь улыбнулась и погрозила мне пальцем. Теперь у Наташки снова было насмешливое выражение лица. Она смотрела на меня, и, мне показалось, глаза ее стали игривыми, руки уж точно перестали комкать платье.

Женщины объединились и теперь, их было двое против меня одного. Но все равно, отца Наташки в помощники мне звать не хотелось. Когда он появился у машины, в моем лагере точно не прибавилось, скорее наоборот...

Отец Наташки — кряжистый мужик невысокого роста, таких — чуть выше полтора метра, обычно брали в танкисты. Как я потом узнал, он и служил в танковых войсках, водителем танка. Увидев тетю, он помахал ей рукой издалека. Она ему приветливо ответила, отчего ее сарафан слегка приподнялся, подол пополз вверх.

Тетя повернулась ко мне спиной, и ветерок ласково обжал ее ниже пояса. Конечно, ничего увидеть, кроме стройной фигурки, немного обозначившихся ягодиц, под тонкой тканью, было не возможно, но сердце мое екнуло. Даже не могу сказать от чего. Возможно, это была ревность, а возможно, взыграла во мне тайна, о которой известно только мне и тете.

Тогда, я еще не был в курсе, всяких там женских хитростей демонстрации себя. Сейча

с бы, я не стал ревновать тетю по очень простой причине — если б она хотела ему показаться, то показалась бы. Тетя же наоборот, поймав ветерок, встала так, что ее легкий сарафан обтянул ее позади, а спереди надулся, скрывая грудь, живот, ноги. При этом, она прижимала к себе Наташку, прикрываясь ею от пытливого мужского взора.

Ощущение трепещущей ткани на голом теле, вызвали у тети румянец, но и его она умело скрывала. Лицо все время было обращено, как бы к Наташке и, в то же время, к ее отцу.

Впоследствии, читая наших классиков, историков: какие наши женщины забитые, сидели в теремах, насилии одежду без декольте, — сравнения с европейской модой разнились, розмыслы доходили, чуть ли, не до паранджи, — а я вспоминал тетю.

Как наши женщины умели использовать природу, они жили с ней в дружбе и взаимопонимании, поворот стана и... Вот тебе грудь, живот, ноги и даже укромное место — смотри и наслаждайся. В этом есть игра, и есть выигрыш. Если декольте, то оно декольте — глазеют на тебя, как с витрины, и ничего не поделать. Хорошо если — молодец кудрявый! А если — пень трухлявый?

Ветерок тоже не промах, любит подшутить, сменить направление. Неожиданно закрутил и обдал тете грудь. Крупный сосок сразу выделился из-под тонкой ткани, она ловко прикрылась головой Наташки, прижав ее ухом к груди. Ловко, но поспешно, по изумленному выражению лица гостьи было видно — догадалась...

Все произошло гораздо быстрей, чем я это описал. Шофер подошел, поздоровался, тетя с ним пошутила ни о чем, спросила про деда. Отец Наташки ответил, что в понедельник привести деда не получится, что сам в Тобольск едет — вернется только во вторник. Для того и приехал. Дочь попросилась погостить.

— Примешь? — спросил он.

— От чего не принять! — тетя еще раз прижала к себе Наташку. — Приму...

— Вот и хорошо. А как, во вторник, я деда привезу, так и ее заберу.

— Конфет «Птичье молоко», из города привези.

— Обязательно...

С этим словами отец Наташки сел в «ГАЗик» и уехал. Она осталась. Хитро так, с издевкой, посматривая на меня под защитой тети. Хорошая новость — час халифа продлился еще на один день, и плохая — Наташка остается. В наш с тетей дикокаменный мир, ставший таким уютным, внедрилась девчонка с ехидной улыбкой и парой карих бесенят.

Мне стало грустно. Теперь снова нужно носить одежду — выходить к завтраку во фраке и бабочке...

Это я, конечно, утрирую, но, действительно, в моем юном воображении нарисовалась картина из жизни джентльменов с берегов Темзы. «Ваша овсянка, сэр!». Глупости уныло отразились на моем лице. Наташка торжествовала.

Волкодав, тоже меня предал. Поймав взгляд тети — «свои», он сменил грозность по отношению к гостье, на приветливость, даже дал себя погладить. Наташка это сделала так, как будто покорила Эверест, наблюдая меня у его подножья.

Воспользовавшись тем, что гостья занята наведением мостов дружбы с собакой, тетя взяла меня за руку и быстро вошла в дом.

— Гребень то надо было положить, Горюшко, — шепнула она, когда мы вошли в ее комнату. — Нечесаной пришлось выходить.

Разумную инициативу по отношению к женщине все же нужно проявлять, — такое заключение сделал я, когда она вынула из-под подушек трусики и, приподняв сарафан, надела.

Мне вспомнилась девочка из далекого прошлого, которая их снимала. Да — это воспоминание было от меня уже так далеко. Тетя одевала их изящнее, глаза ее улыбались. Ей хотелось развеять мое предчувствие того, что все кончилось, сказать этим — ничего не кончилась, а только все начинается. Впереди еще целая жизнь, наполненная подобными и другими, яркими незабываемыми моментами, обозначенными одним словом «впервые».

Мое отличие от девчонок оттопырило трико. Тетя передернула носом и подобрала руки к бокам.

— Горюшко! Сегодня третий раз!

Я не знал, что ответить.

— Ладно, не выходить же тебе таким к Наташке! — проговорила она, подзывая.

Я не сопротивлялся.

— Чтоб не брызнул на трико, — пояснила тетя свои действия и, быстро скинув его до колен, присела. Обхватила «отличие» губами.

Замерев, я отдался теплу ее влажного, горячего рта и ласкового языка.

— Тетя, а вы где? — послышалось за шторой в большой комнате.

Наташка! Наладив отношения с собакой, она отправилась на поиски нас. Ее раздирало любопытство. Надо бы отвечать, но, как раз в этот самый момент, «отличие» подошло к пику наслаждения, и готово было взорваться...

Снова меня посетили совершенно новые ощущения, одновременно, страх быть застигнутым, и неимоверное удовольствие, которого, думаю, не было бы, если б неожиданно не прозвучал девичий голос, с некоторой ехидцей...

Не выпуская моего пульсирующего «отличия» из объятий губами, тетя посмотрела вверх, — на меня. От чего оно дернулось и стало изливаться. Тетя положила мне на грудь ладони и, запуская руки под расстегнутую рубашку, — к спине, призвала не делать резких движений, поскольку, видимо инстинктивно, я хотел все же отстраниться. Доверившись ей, я отпустил себя полностью...

— Вы где? — снова спросила Наташка, откидывая одну из штор в тетину комнату.

— Резинка у парня лопнула, — ответила тетя, выпрямляясь и подтягивая на мне трико до поясницы. — Там, в комоде, булавки, принеси, пожалуйста.

Шторка закрылась.

— Где, тетя? — переспросила Наташка.

— В верхнем ящике, в шкатулке.

— А вот, нашла...

Тетя улыбнулась мне, одновременно развязывая узел на моем трико, — делала она это быстро, через секунду ее пальцы выдернули резинку.

— Не тушуйся, — шепнула она мне и проговорила громче, уже для Наташки. — Не переживай. Сейчас вденем...

— А он и не переживает! — ответила за меня приехавшая ехида, входя в тетину комнату и протягивая ей булавку. — Я же говорила: он вообще голым ходит! Когда вас нет.

— Ябеда! — брякнул я, и сам опустил глаза. Наверное, мужчины так не говорят.

— Между прочим, я старше тебя, вот! — ответила Наташка.

Она была еще в том возрасте, когда девушки не только не скрывают его, но и не преминут напомнить тем, кто младше.

— Мне скоро паспорт выдадут! — ответил я.

Вообще-то, еще не скоро, но я снова пожалел о сказанном, не из-за этого. Ведь я был мужчиной, а отвечал как мальчишка.

— А мне уже выдали! — резко отбила мой выпад Наташка.

Я был сражен. Она уже имела паспорт! Маленькая, как и ее отец, худенькая Наташка казалась моей ровесницей, правда я выглядел старше своих лет, но на нее, я смотрел своими глазами и считал ее ровесницей.

Вот такая чехарда посетила мою голову. Юность всегда хочет быть взрослее или хотя бы выглядеть. У Наташки, видимо, на этой почве был, как сейчас говорят: пунктик, поэтому она и сказала «А мне уже выдали!».

Повернув меня к ней спиной, тетя слушала наш бойцовский диалог, и умело вдевала резинку. Трусов на мне не было, пришлось ей это делать непосредственно на мне.

— Не ссорьтесь! Этого еще не хватало! — оборвала она нас.

Я попытался обернуться и краем глаза увидел, что Наташка прикрыла своих карих бесенят шелком ресниц.

— Не вертись. Штаны спадут! — предупредила меня тетя. — Наташа твой голый зад уже видела.

— Да, видела! Видела! Он еще и подошел!..

— Какое красивое на тебе платье, Наташ, — сменила тему тетя. — Выходное, поди?

— Да, — ответила та, покрываясь румянцем.

Тетя многозначительно посмотрела мне в глаза. Видимо, эти слова должен был произнести я.

Это был мой первый урок по этикету.

Затянув узел на моем трико, тетя повернула меня к гостье.

— Готово... Тебе тоже надо переодеться, — проговорила она, обращаясь уже к ней. — Платье, до ужина, в комод приберем. Договорились?

— Я ничего другого не взяла... — ответила Наташка, вспорхнув ресницами.

— Из моего подберем. А ты, пока, погуляй...

Я вышел во двор, собака обрадовалась моему появлению.

Словно перестоялая брага, во мне забродили мысли: сейчас в комнате тети Наташка переодевается. Но мужчина подглядывать не станет!

Я присел и обнял собаку...