Ступени возмужания. Ступень девятнадцатая.

Ступень девятнадцатая.

Я сбегал в деревянный домик с вырезанным на дверях сердечком. Борясь с возникшей проблемой, пришлось немного постоять. От тетиного: «мы тебя ждем», закрутились разные мысли, «отличие» приподнялось, возбуждение перекрыло канал мочеиспускания, но я справился.

Срочно вспомнил рыженькую запятушечку. Почему-то, ее я видел в школьном темно-синем платье, в белом фартучке и с бантами. В деревянном домике я застрял бы надолго, если знал, что в сентябре Ленка придет в школу в туфельках на каблучках. В колготках со стрелочками, коротенькой юбочке и батнике с погончиками. В расстегнутой до третьей сверху пуговки планке, будет видна ложбинка, буквально за лето, выросшей груди. Она получит от классного руководителя выговор за внешний вид, в том числе и за коротенькую стрижку, тогда мы вообще сбежим в парк, качаться на «лодочках».

Такого, я даже предположить не мог, и Ленка, своим образом прилежной ученицы знающей, как правильно поставить запятую в «казнить нельзя, помиловать», девчонкой с бантами в моем классе, из соседнего ряда, своим образом быстро сняла у меня напряжение, остудила. Мысленно, я даже сказал ей «спасибо» и она, кажется, мне ответила: «не за что». Улыбнувшись, добавила: «я скучаю без тебя Перестукин...». Или это я по ней заскучал!

Вот так вот, вроде и место не романтичное, но ведь посетила Запятушечка. А все же нужно было поставить ее после слова «казнить», поскольку, я тут же забыл про нее и понесся в дом. Наискал в печи теплую воду в кастрюльке и откинул тюль.

Возле кровати, на стуле, уже стояла зажженная керосиновая лампа. Они целовались!

Наташка нагло взгромоздилась на тетю и лежа на ней, прижимаясь всем телом, припала своими губами к губам тети. И тетя позволила себя целовать. Тогда я еще не знал, что между девушками, женщинами возможна не только дружба, но меня не уделило увиденное. Может, потому и не удивило, что не знал. Я подумал, что тетя решила научить Наташку целоваться, но в то же время отметил, как раз целоваться Наташка умеет и довольно хорошо, с языком... Наверное, она солгала, с подругой у нее было не два раза!

Позже, на школьном Осеннем балу, я решил поцеловать Запятушечку, мы забежали в пустой класс и она мне так жарко, с языком, ответила. Наверное, с этим умением, девчонки рождаются, подумал я тогда. Хотя нет, признаюсь, одолели подозрения, особенно после того как я ухватил Ленку за грудь. Она тихо муркнула: «платье помнешь, Перестукин» и отстранилась.

Платье на Ленке было очень красивое, воздушное, в кружевах, а щеки румяные, глаза сузились, и она спросила: «Научился, да?! В деревне?!». Я стал отнекиваться и совершенно забыл возникшие подозрения. И что за мода?! Сразу нападать! Но Запятушечка смилостивилась и потянула меня танцевать, правда, в темный пустой класс мы в тот вечер больше не забегали...

Увидев меня, тетя ласково отстранила Наташку и спросила:

— Принес?

Я угукнул. Тетя села, а Наташка повисла на ее плечах, прижимая нос к шее.

— Иди сюда, — произнесла тетя. — Сейчас мы обмоем...

Я подошел, подал тете кастрюльку, она обмакнула ладонь в воду и стала обтирать меня. Я-то думал... В общем, не важно, что я думал.

Наташка фыркнула:

— Мальчишки никогда не моются после этого! Руки, и то, под кран сунуть не заставишь. Не люблю!..

— Много ты знаешь о нас!.. — отбил я.

У меня не получилось достойного ответа — по интонации. Тетины пальцы ласкали мои яички, и вся грозность осталась где-то там, утяжеляя «отличие» набуханием.

— Наташ, разве так можно?! — произнесла тетя. — Вы же друзья.

— Но, это же, правда, тетя!..

— Нет, не правда. Не все мальчишки грязнули. Наш чистенький. Посмотри, какой розовенький...

Тетя наклонилась и, наплывом, обласкала «отличие» влажными губами. Чмокнула легким поцелуем и отстранилась.

— Вкусненький...

— Ага, сам-то он его не мыл! — бросила Наташка.

— Хочешь попробовать?

— Не хочу! — она снова клюнула носом тетю в шею.

— А так?..

Тетя снова обласкала мое «отличие», на этот раз немного дольше, отстранилась и повернула голову к Наташке, прося от нее поцелуя. Наташка сморщилась, но отказать тете не смогла. Их уста слились, тетя игрой пальцев по головке поддерживала мое отличие в боевой готовности, но оно и так не думало опадать.

— Все равно пахнет мальчишкой, — сморщилась Наташка, но опомнилась и добавила: — совсем немножечко, тетя.

— Иди к нему...

Тетя пропустила Наташку в подмышку, та нырнула под ее руку и лицом оказалась у моего «отличия». Тетя немного поиграла со своим бугорком, ее рука соприкасалась с животом Наташки, отчего та прямо все сжалась от напряжения и плотно легла пупком на ее кисть. Высвободив руку, тетя влажными пальцами обвила мою головку, обмазала своим соком. Наташка поднесла к моему отличию нос и втянула:

— Нравиться? — спросила тетя.

— Да...

Тетя обласкала ее бугорок и тем чем обильно одарила Наташка, тоже нанесла на «отличие». Пальцы поднесла к своему носу...

— Табачок... — произнесла она, закрывая глаза и втягивая носом.

— Как? — переспросила Наташа.

— Табачок. Так моя бабушка называла это запах. Запах девочки и мальчика. Любила она его понюхать и приговаривала: «С мужика, что, одна махорка! А здесь и цветов не надо». Хорошая была, добрая. Как хмурую бабу встретит, то и приговаривает: «табачком, словно ладаном, откреститься надобно» и пошла. Мальчонку ли девочку в селении поймает, руку запустит огладит и к носу. «Полегчало!», бормочет. Старшая она в селении манси была, все ее слушались, мудрая.

Наташка осторожно приблизила нос к моему отличию...

— И правда немного табаком пахнет. Чуть, чуть. Он наверно курит!

— И ничего я не курю! — ответил я.

Наташка лизнула... «отличие» подпрыгнуло. Она осторожно обхватила его губами.

— Ой! Тетя! Он брызнул...

Наташка подскочила, но тетя обхватила и прижалась к ее губам своими. Наташка сразу успокоилась, только я уже не мог остановиться и изливал свое мощное желание на них обеих сразу...

Вот уже пятнадцать лет Наташка, нет, пожалуй, Наталья Владимировна, живет в столице. Старший менеджер крупной строительной фирмы. Мы иногда переписываемся по интернету, вспоминаем проведенные в лесничестве дни. Сейчас она уже старше тети, у нее муж и трое почти взрослых детей — две девочки и самый младший мальчик.

Как-то написала, что случайно увидела его в изучении своего тела, забыл закрыть дверь в спальню. На цыпочках, на цыпочках, хвать туфельки и на улицу. Два часа летала, порхала по городу, — вот и сын вырос! Призналась, что припомнила меня, — как брызнул ей на коленку. Наталья так и не может без женского внимания, у нее есть близкая к телу подруга. Меня она не посвящает в подробности, я только знаю, что подруга есть. Если мы и говорим на интимные темы, то, в основном, это воспоминания.

А совсем недавно, Наталья мне призналась, — в то лето, узнав, что дед в лесхозе, попросила отца отвести ее к тете, в которую была, уже год тайно влюблена, хотела побыть с ней наедине и только с ней. Но тут оказался я. Она сразу поняла, что через меня ей быстрее удастся найти тропинку и к тете. Вот, такой хитроумный план, созрел в ее юной головке, пока Наталья комкала подол коротенького желтенького платья, с красным ободком вокруг шеи и крупными красными пуговицами по спине, наблюдая за моей обнаженностью из «ГАЗика».

Появление тети из леса, со стороны, откуда пришел и я, — в сарафане на голое тело, ее только убедили в правильности дальнейшей тактики. Прижимаясь к тете, через тонкую ткань, Наталья чувствовала набухшие соски и неповторимый запах легкой возбужденности. Призналась мне, с каким наслаждением, она вдыхала его, уронив голову на грудь тети и делая вид, что просто рада встречи.

Осуждаю ли я ее за это? Глупости. Как бы там не было, какие бы причины и желания не свели нас с Натальей вместе в доме тети, эти дни мы пронесли через всю жизнь живыми и теплыми.

И она, и я любили тетю, каждый по-своему и тетя любила нас обоих. Может быть, кому покажется, что эта любовь была за гранью, — возможно и так. Но это была любовь, которая, лично меня, научила видеть в женщине женщину, а не только лишь тело для потребы, кухарку и производительницу моих детей. Научила дружить даже с теми женщинами, которые мужчин в принципе не хотят, не видят в них сексуального партнера. Точнее для любви им нужна женщина, как и мне. Наверное, для мужчины это самая сложная ступень, только шагнув выше предрассудков, мы становимся настоящими мужчинами...

Стоявшая на стуле керосиновая лампа, мигнула, стала гаснуть. Словно черными лапами ее обхватила темнота и окончательно задушила маленький синенький огонек. Пахнуло гарью еще тлевшего фитиля.

— Керосин кончился, — проговорила тетя. — Придется теперь в темноте спать определяться.

— Не хочу спать! — заявил я.

— И я, — не хочу! — подержала меня Наташка.

В этом мы с ней были едины.

— Так! Завтра приезжает дед с твоим отцом, Наташ. С утра надо прибрать в доме, управиться по хозяйству, приготовить обед. Погладить тебе платье и рубашку брюки для него.

— Платье я сама поглажу, тетя, и с обедом помогу, — ответила Наташка.

Честно говоря, глаза у меня просто слипались. После того как мое «отличие» излилось — кстати, довольно скупо, поскольку я даже сбился со счету в который раз за сегодня, — мне ужасно хотелось спать, но, поддерживая ее, я угукнул.

— Брюки ему тоже погладишь? — спросила тетя. — Учти, утюг на углях...

— На углях?! Таким я не умею — погрустнела Наташка, призналась: — Отцу гладила, но стрелки не получились.

— Вот и спать! Марш в мою комнату!

Хоть нас было большинство, двое против одной, но тетя обладала правом «вето», пререкаться стало бесполезно. Наташка обогнула ее, скинула босые ножки с кровати. Прошлепала в большую комнату.

— И ты ложись...

Тетя встала, поправила мне постель. Не представляю, как она это сделала при полной темноте. Хоть ставни и были открыты, но тонкий серп нарождающегося месяца в окно не заглядывал, затерялся где-то на небе. Погода, похоже, портилась, звезд тоже не было видно. Встряхнув одеяло, она меня уложила и хотела присесть на секундочку рядом.

— Ай! — вскричала Наташка.

— Чего ты там? — спросила тетя.

— Об стул ударилась. Не видно ничего!

— Сейчас...

Тетя быстро наклонилась ко мне и поцеловала.

— Спи, Горюшко, спи...

Потом, в одном из писем через интернет, Наталья мне призналась, что ударилась специально, чтобы позвать тетю. На что, я ей ответил: в ту ночь я заснул, как только губы тети прислонились к моим.

Утро выдалось пасмурным. Погода в Сибири меняется быстро, за одну ночь из лета мы окунулись в осень. С реки, пригибая ветви деревьев, дул холодный ветер, а на окно накрапывал мелкий моросящий дождик. Проснулся я с ощущением, что проспал до вечера, так обычно бывает, когда на улице мерзопакостно, — сыро и слякотно. Я даже обрадовался, что из-за плохой погоды дед не приехал.

На спинке стула, на котором вчера стояла лампа, висели отглаженные брюки с накинутой сверху рубашкой и на сидушке лежали новые трусы, носки. Около стула стояли начищенные до блеска туфли.

«Дед еще не приехал, но пока и не вечер. То бы тетя парадный наряд уже прибрала», — грустно вздохнул я.

Пахло чем-то сдобным, и было тепло. Даже жарко от затопленной печи.

В комнату заглянула тетя, раскачивая большой начиненный горячими углями утюг, она проговорила:

— Проснулся? Дуй в туалет — сапоги на крыльце, с раннего утра моросит, развезло. Умывайся и одевайся...

Тетя была в халате мелкими васильками по ситцевой ткани. Праздник обнаженного тела закончился, сменился обычными буднями за одну ночь, как и погода на дворе.

— А Наташка где? — потягиваясь, спросил я.

— Красится. Я ей свою тушь, помаду дала...

Я соскочил и, по привычке, голым, побежал на двор. На крыльце нашел сапоги и заскользил по грязи в деревянный домик с вырезанным сердечком.

Умываться не пришлось. Вернулся я весь мокрый.

— Горе ты мое! — всплеснула руками тетя, — там же плащ-палатка висит! У входа на вешалке!

Тетя уже погладила выходное платье — шелковое, красного цвета, надела, но увидев меня, мокрого, дрожащего, быстро его сняла, чтобы не замочить. В беленьких трусиках без бюстгальтера, она подхватила большое банное полотенце и стала меня обтирать насухо, уделив моему скукожившемуся от холода «отличию» особое внимание. Растерла, разогрела.

— Ладно, хоть не оделся, — присев и вытирая мне ноги, проворчала она. — Вторых брюк-то, глаженных, нет.

«Отличие» дернулось, выросло и поднялось. Тетя посмотрела на него. Пауза. Медленно подняла глаза к моему лицу с вопросом. Ее рука, еще раз огладила «отличие» полотенцем...

— Тетя, а где иголки лежат? Ресницы раздели...— спросила Наташка, но, увидев нас, не договорила.

— В комоде возьми, Наташ, — ответила тетя, не поворачиваясь к ней.

— Пусть сам себе подрочит...— найдя шкатулку в верхнем ящике комода, бросила Наташка, удаляясь обратно в комнату тети.

Видно в данный момент, процесс нанесения макияжа, для Наташки был куда важнее моего возбужденного «отличия» и тетиного взгляда, обращенного ко мне с вопросом. В момент нанесения почти ритуального окраса на глаза, щеки, губы, женщины забывают обо всем на свете, в том числе и о мужчинах. В самом деле, не могут же они думать о нас всегда!

Мы остались с тетей наедине.

— Скоро уже приедут, Горюшко — проговорила она. — Иди в свою комнату и сам. Если что, я тебя прикрою, ты не бойся, не прислушивайся... иди хороший...

Я покачал головой в знак того, что не хочу — сам.

Так ответить, наверное, мне позволила та маленькая капелька, что пробилась влажным пятнышком на тетиных белоснежных трусиках. Женщины не зря называю вульву предательницей. Она беззастенчиво их выдает, так и случилось с тетей. Ее взгляд говорил мне одно, а пятнышко нашептывало совсем другое.

Тетя опустила глаза, проследив, куда же я смотрю, и увидела. Улыбнулась.

— Совсем мужчиной стал. Не скроишь от тебя. Пошли...

Тетя потянула меня в мою комнату, прихватив с собой и платье.

— Вы куда? — выглянула из-за штор в комнату тети Наташка.

Желание побыть наедине — это я погорячился. Вот, Наташка! Неймется ей! Подумал я тогда.

— Мы сейчас, Наташ, — обернувшись, ответила тетя.

— Как будто дел у нас больше нет! — снова фыркнула она.

— Наташ, я обижусь...— ответила тетя. — Это в последний раз...

Наташка присмирела, тетя имела на нее влияние, о котором я и не мечтал. Она как-то помялась и неожиданно произнесла:

— Я здесь посижу, у окна. Если отец ехать будет — крикну. Только вы быстрее.

В ее глазах была ревность, но она ее пересилила, пересилила любовью. Да, многому нам еще нужно учиться у женщин, даже если они девушки и им шестнадцать лет.

Тетя откинула тюль и глазами повелела мне ложиться и подождать. Через проем, я видел, как она подошла к Наташке, обняла и поцеловала в губы.

Наташка помогла ей снять трусики. Это было так возбуждающе. Наташка присела, ее музыкальные пальчики проникли за резинку и, медленно оголяя тетины ягодицы, потянули трусики вниз. Тетя приподняла одну ногу, вторую, и они остались в ее руках.

— Ты не сердишься? — спросила Наташка.

— Что ты, Наташ!..

— Иди...

Тетя вошла в комнату и, огибая меня, закинула ногу на кровать.

Набухшие, влажные половые губы раскрылись и она села ими на мое отличие от девчонок. «Отличие» прижалось к животу, половые губы обхватили головку, и тетя начала водить ими по стволу, словно это была ее ладонь.

Нет, это было куда лучше даже ее ладони! Большими половыми губами, тетя играла с «отличием», от лобка доходя до головки, окунала ее в себя глубже, терлась об нее клитором. Головка выпрыгивала на свободу, и она снова проходила вульвой к лобку, ее набухший бугорок скользил по «отличию». Тетя двигалась ритмично, ее ягодицы были плотно прижаты к моим ногам, спина выгнута, голова закинута вверх. Пальцы играли с набухшими сосками на вскинутой груди.

— Тетя, едут! — услышал я.

Наташка не протяжно заверещала, как Фимка из небезызвестного фильма «Формула любви». Сказала спокойно, даже тихо. В ней уже проснулась женщина, понимающая, что кричать в такой момент не следует.

Тетя посмотрела в мои глаза, ее зрачки расширились, одним движением она впустила меня в себя. От обхватившего меня жара плотного кольца, «отличие» стало изливаться. Неторопливо дождавшись, когда я, пульсируя в сладости, перестану толкать в нее свое желание, она прижалась, ко мне грудью и шепнула:

— Спасибо тебе, Горюшко. За все, все спасибо...

Когда дед с отцом Наташки и моим заходили в дом, скидывали сапоги и брезентовые дождевики. Мы с Наташкой встречали их по обе стороны обнимающей нас тети. На мне были отутюженные брюки, рубашка, застегнутая на все пуговки под самый ворот, начищенные туфли, которые и были нужны тогда в Сибири, только для парада перед гостями. Наташка с желтеньком платье, а тетя в красном — выходном.

— И мой отец приехал? — спросил я тетю...

— Да... Разве я тебе не говорила?..

Она улыбнулась и прижала меня к себе.

*****

Отец приехал немного раньше времени, так получилось, и забрал меня домой. С тетей мы больше не виделись. Вскоре дед умер, и она покинула лесничество. Снова уйдя к родичам матери. Когда я служил в армии, она прислала мне письмо. «Здравствуй, Горюшко...», так оно начиналось, дальше было много, много ласковых добрых слов на восьми страницах. На письме не было обратного адреса. Тетя знала обо мне все, а я о ней ничего. Письмо было последней ступенью моего возмужания, благодаря тете, я преодолел и ее. Стал мужчиной и пошел дальше...