Ступени возмужания. Ступень первая.

Ступень первая.

Случай раннего детства, пожалуй, навсегда остался в моей памяти. Несмотря на то, что было мне всего ничего, я его запомнил.

Мы с матерью пошли мыться в благоустройку к знакомым, поскольку в доме, где жили, не имелось горячей воды. Не знаю, почему, но никого кроме нас в квартире не было. Мама забыла взять мыло и крикнула мне из ванны. Я открыл дверь.

Странно, я почти ничего не помню из того времени, а это в памяти осталось. В ванной стоял пар, окутанная им мать, голая, мокрые волосы — она носила клубок и распущенными они у нее были длинными и пышными. Одна её рука закрывала грудь, а другая промежность, из-под ладони выглядывал темный кудрявый уголок...

Всего несколько секунд... Я положил мыло на раковину и выбежал, но эта картина навсегда осталась со мной.

Сказать, что я вижу сейчас её как женщину, думаю, — нет. Она моя мама! Ею и осталась навсегда. Но все же, я не могу сказать и то, что эта картина меня не возбуждала потом, когда у меня появился интерес к противоположному полу. Иногда в подростковых мечтах она представала перед моим взором и вызывала эрекцию.

Впрочем, в то время эрекцию вызывало буквально все, даже поездка в автобусе.

В школьные годы, мы, с другом одногодком, увидели, за сараями, — рядом с уличным туалетом, не успевшую добежать девочку. Соседка, на год младше нас, писала прямо у дверей. Созрела идея обследовать.

Конечно, никакого сексуального желания, ни я, ни мой друг, тогда не испытывали. Это был очередной мальчишеский эксперимент на познавания всего и вся. Девочку мы заманили конфетами. Друг жил с бабушкой и родители откупались от него коробками конфет — на то время кошмарный дефицит. Привели к нему, — бабушки дома не было. После долгих уговоров и, наверное, двухсот грамм конфет, девочка согласилась раздеться.

Возможно, я бы и не запомнил этот эпизод, поскольку, на даче — у соседей, часто бегала голенькая дочка, ни на много меньше. В общем, чем отличается мальчик от девочки, я уже видел, не так близко, и все же видел. Но, поедающая конфеты, девочка стала снимать не платье, — коротенькое, как тогда ходили все девочки, а трусики и вот это ощущение, что перед тобой она, и ты знаешь: на ней нет трусиков, я запомнил.

Потом было самое тщательное исследование. Пока девочка уничтожала сладости, мы с другом изучили её промежность полностью. Раскрывали половые губы, совали туда пальцы и нос. Друг даже пытался собезьянничать половой акт, — где он его увидел, живя у бабушки?

Промежность девочки, так как она недавно пописила, пахла мочой и, видимо, от нашего рьяного изыскания, она сикнула снова. Все мои пальцы были в моче, и рецепторы носа от этого запаха отходили потом дня два.

Если честно, то мне это не понравилось и, на какое-то время, я совсем потерял интерес к девочкам. Точно так же, как однажды, примерно в том же возрасте, перекурил — три пачки за два часа на троих друзей, и не мог смотреть на сигареты до армии.

После осмотра и последней конфеты из коробки, девочка с нами заигралась в какую-то игру и забыла дома у моего друга трусики, а его бабушка нашла. Девочку после долго не выпускали на улицу, мой друг честно отстоял в углу три часа, а я оказался в стороне — меня не выдали. От этого мне стало еще хуже. Осадок долго точил меня червем и не давал совести покоя.

Исключив девчонок из своего круга общения, я про них забыл, но постепенно природа брала свое... Читал я с великой ленью и предпочитал в книгах картинки. И вот однажды, я увидел в энциклопедии скульптуру Афродиты и затаился желанием ее вылепить, но не просто так, а с открытым влагалищем. Меня потянуло на творчество.

У нас во дворе было повальное увлечение пластилином, мы лепили из него солдатиков, танки, самолеты. Я взял пластилин, положил перед собой книгу и... Конечно, вышло у меня не очень — нечто дикокаменное, без лица и ног. Высотой моя Венера получилась сантиметров десять, но влагалище я вылепил досконально, — взял иглу и разделил промежность на половые губы.

Наверное, потому что промежность соседской девочки меня не очень впечатлила, вспомнив прикрытый ладонью лобок матери, я налепил волосы. Старался как можно тоньше, но они все равно напоминали змеевидные локоны Горгоны.

И это меня не удовлетворило в творчестве! Тогда я взял карандаш и углубил заточенный грифель — нечто вроде возбужденного женского органа. Откуда я это взял? Не помню.

Довольный своим произведением искусства, я стянул с себя трусы и приложил, то, что сотворил, к писюну и, вдруг, он увеличился. Может, это было и не в первый раз — какие-то зачатки эрекции, но этот случай я запомнил.

Я положил свою Афродиту с собой в постель. Хорошо, что когда утром меня в школу разбудила мать — это уже был просто бесформенный кусок пластилина. Получив нагоняя за грязь под одеялом, я отправился в школу, рассказать другу о ночном приключении с греческой богиней любви.

До первого полноценного оргазма было еще целых три года, которые пролетели в краевых сражениях отъявленного хулигана, а вовсе не рыцаря, за честь дамы сердца.

Я всегда уточнял, добавляя, если разговор заходил о моем возрасте. Я вытянулся в долговязого юнца. Близилось лето, и меня готовили к отправке в деревню. Под Тобольском жили мой прадед, то ли троюродный, то ли четвероюродный, — лет под девяносто, и тетка, самая младшая его дочь, которой было тогда около сорока. Вот к ним во владения меня и собирались сослать до сентября.

Жили мои дальние родственники, можно сказать, отшельниками. Дед служил лесником в таежной глубинке на берегах Иртыша, а поскольку было ему тогда под девяносто, то на должности оформлена была его младшая дочь, из коренного населения Манси.

Мать тетки была рождена от заезжего промысловика, в свою очередь, с ней, перед самой войной, и прижил дочь мой дед. Для народа Манси ничего удивительного в том не было, да и, по большому счету, сейчас нет. В общем, город, тобольский интернат, ей пришлись не по душе, и она приехала в тайгу к уже тогда почти семидесятилетнему отцу, как только ей рассказали о нем родичи.

Мировоззрение этой женщины отличалось от общепринятого, и сегодня, изучив обычаи и традиции коренных народов Севера и Сибири, я могу сказать, что, возможно, она была деду не только дочерью, но и женой...

Нет не правильно. Тетка была ему дочерью, но в широких понятиях Манси.

Как и все дети от смешенной крови, в молодости она была красивая, словно куколка, а с возрастом начали проявляться черты Севера, в общем миловидная и приятная. По приезду в первый раз, двумя годами ранее, когда я ее увидел — невысокой, коренастенькой, крепко сбитой, с малой формой груди, она мне сразу понравилась радушием и насмешила некоторой суетливостью.

Степенный дед приложил ее метания крепким словцом, словно придавил. Дальше меж мной и тетей все пошло равномерно без скачков счастливой встречи.

Не знаю, почему у тетки не было детей, но их не было. С дедом они жили вдвоем. Несмотря на глушь, она была умной, начитанной женщиной. В доме деда имелась тщательно подобранная библиотека, как я потом узнал, когда-то он был офицером, служил в пластунском батальоне Его Императорского Высочества и, даже в тайге, без книг не представлял своего бытия. В общем, тетка была такая амазонка двадцатого века, и стреляла метко, и о Ромео и Джульетте могла мне поведать в ролях.

Первый раз я к ним приезжал, точнее меня привез к ним мой отец два года назад. Дом большой, рубленый, с крытым двором, где хозяйничал огромный волкодав — помесь

волка и собаки с зелеными огоньками глаз. Мы быстро подружились. Я его прикормил ватрушками, он их, не жуя, сглатывал налету.

С собакой мы бегали на пляж, — пустынный плес на Иртыше, с дедом собирали грибы, косили сено, а с теткой ходили по ягоды. Правда, всего пару раз, поскольку она сильно ругалась, если я, подобрав одну ягоду, не заметил и потоптал десяток.

Ничего особенного в то первое лето, в плане сексуальности, у меня не было, не считая, что в бане я парился вместе с теткой, но она была в рубахе. Если через мокрую ткань там что-то и проглядывало, — если честно, меня мало это интересовало. Вокруг было столько много интересного, что я, напрочь, забыл о своих экспериментах с пластилином.

После меня, обычно, в баню шел дед, он никогда не мылся со мной, только уже на раскаленную каменку. Однажды, после того как тетка меня безбожно отхлестала березовым веником, выпроводила и осталась в бане с дедом, — его она тоже скребла и хлестала часа два не меньше, я увидел вывешенную во дворе ее мокрую рубаху.

Конечно, у тетки была не одна рубаха, но сейчас, я думаю, что перед дедом она не стеснялась. Да и выдержать тот пар, что тетка нагоняла деду, в рубахе было просто невозможно...

Мое сознание еще было девственным и все же, как человечек сугубо городской культуры, после бани я сразу требовал от тетки плавки из своего чемодана. Она с улыбкой выдавала мне трусы, что привезла для меня из города. Я сначала сопротивлялся, но потом сдался, поскольку дед из бани выходил в длинной рубахе, из-под которой были видны его жилистые старческие ноги. Трусов он летом вообще не носил, надевал лишь сшитые теткой холщевые порты — просторные штаны на завязке, и рубаху.

Так я и ходил во дворе — в трусах, а в плавках бегал с волкодавом на плес. Намеки тетки, что в округе на несколько километром, кроме меня, ее, деда и собаки с домашней живностью, никого нет, я игнорировал.

Ближе к школе меня забрал домой отец, а вот зимой ко мне начали приходить воспоминания на тему: как я провел лето, окрашиваясь в эротические тона.

Часто передо мной рисовалась картина, будто бы тетка прошла мимо моей кровати голой, посмотрела в мою сторону, всколыхнув грудь томным дыханием.

Вставала она рано в пять, а то и раньше, — подоить корову, покормить пернатую живность и т.д. Растопить русскую печь.

Во дворе стояла газ-плита, но архаичный дед ее не признавал, — еду тетка готовила только в печи. До сих пор не могу сказать с полной уверенностью, было ли это на самом деле или виденья тетки в утренних заботах, обнаженной, результат гормональных изменений в моем организме. Выдаваемый за правду сон, причем уже дома, зимой, с ощущениями неудобства в плавках.

К весне мои воспоминания, вперемешку с видениями, настолько стали реальными, что я частенько просыпался с определенными последствиями. Наблюдая при стирке за моими ночными поллюциями, мать начала настаивать на трусах. В то время, в эпоху всеобщего помешательства на нейлоне, для меня это было немыслимо, но, воспоминания о деде и тетке, я согласился. Трусы дали мне больше свободы и поллюции временно прекратились, или почти прекратились.

Летом я мечтал вернуться к деду. Меня тянуло в эту загадочную глушь, где буквально все было по-другому, но родители, оба, получили отпуск летом и мы всей семьей поехали в Киев, где у нас тоже были родственники. Зимой я уже сильно заскучал, по деду, тетке, волкодаву и с весны начал просится к ним.

Мать мне добыла путевку в какой-то престижный пионерский лагерь, но я заявил, что поеду только к деду и в знак протеста снова начал носить нейлоновые плавки, — поскольку в пионерлагере, пацаны старшей группы, в трусах не ходят.

В результате моего демарша, менять мне их пришлось каждое утро. Так как о мастурбации я еще не узнал, то мой повзрослевший организм справлялся с проблемой сам, и довольно активно.

Перевалив за сорок, я могу предположить, что проблема моих юношеских поллюций не могла быть не замеченной матерью, но вот как натолкнуть меня на выход из такого положения, она не знала. И в самом деле, должен же я был как-то сам дойти до мастурбации, но этого почему-то не происходило. Это сегодня мальчишки могут говорить об этом друг с другом или родители могут рассказать, — подсунуть соответствующую информацию через инет, в книге и т.д., а тогда это было великим табу, о котором все знали и, в то же время, молчали. Посоветовавшись с матерью, отец решил отвести меня к деду, — на природе я быстрей найду выход сам...

До дедовских владений, — от конечной рейсового автобуса из Тобольска, было еще километров сто, которые мы со встретившей меня теткой преодолели на уазике местного лесхоза. Отец не поехал с нами, он вернулся в Тобольск — в поезд и домой, поджимали отгулы.

Трясло нас по ухабам добро, а так как я был в плавках еще с поезда, — мы с отцом ехали в плацкарте и трусы я бы не надел даже под страхом смерти, — то, и вытрясло с меня некое-то количество спермы, как через край переполненного сосуда.

По прибытию, как обычно — баня. Пока тетка хлопотала, её растапливая, я немного поиграл с волкодавом и пошел в удобства на улице.

К своему удивлению, когда я отогнул край плавок, то на крайней плоти обнаружил обилие склизкой массы. Какой она была, сквозь пробивающиеся в щели солнечные лучи увидеть было сложно, но то, что масса липкая, тягучая, говорило мне — это совсем не моча! Я автоматически измазал в ней палец и понюхал. Пахло чем-то терпким или пряным.

Совсем незадолго до этого, я с другом баловался импортной зажигалкой. Как-то у меня получилось, — долго горевшая, нагретая зажигалка зацепилась у меня за внешнюю сторону кисти. Обжигаясь, я дернулся и содрал первый слой кожи. Рана, с небольшой неправильный квадрат, быстро наполнилась сукровицей. То, что я обнаружил у себя в плавках, было очень похожим по запаху и имело такую же липкость. Я всерьез подумал, не припалил ли кончик в уазике?

Три вопроса терзали меня: чем? как? и почему не больно? С ними я и побежал в большую комнату рубленой пятистенки. В своей комнате, стянул плавки, чтобы убедится, что мое отличие от девочки еще на месте, а не содралось, словно на руке кожа.

Стоявшего в оторопи, в рубашке на голый зад, меня и нашла тетя.

— Решил переодеться? — спросила она.

— Да, — ответил я, держа в руках мокрые плавки.

— Давай, — протянула она руку, — как попаришься, сразу и постираю, чтобы зазря воду не греть.

Мне ничего не оставалось, как отдать плавки со следами спермы. Слова: сам, постираю, она бы просто не поняла. Мне не хотелось вызвать спор и заострить на этом внимание. Да, если честно, то я вообще не соображал что говорю, делаю. Наверное, нечто подобное испытывает девушка при первых месячных.

Я старался не поворачиваться. Тетя сама подошла и взяла у меня плавки. Краем глаза в зеркало комнаты я увидел ее улыбку. Она была мимолетной.

Тетя вобрала в руку мои плавки, — чувствуя их влагу, и кивнув на стул, положенные к моему приезду трусы, сказала:

— Надевай, Хотела после бани выдать, но ты же в рубашке по двору не пойдешь. Или пойдешь? Помоешься, а там и наденешь чистое.

В баню я пошел в трусах. Мне так было страшно, оказался без них. И не потому, что я стеснялся. Мне было не до того, в мозгу билась мысль: что же у меня там произошло? Пока я дошел до бани, то ли от мыслей, то ли от того, что я так и не вытерся, на них появилось пятнышко.

Тетя увидела и ласково так проворчала:

— Говорила же! Ладно, все равно стирать...