Кукловод. Спасти военврача Петрову. часть 2

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы...

(К.Симонов)

Всегда с содроганием вспомниают многие оставшиеся в живых фронтовики 22 июня. Ох и денёк был! Солнечный, яркий, а небо темное от армад "Юнкерсов" - а сбивать их -нельзя. Некоторые наши лётчики сбивали, а как сели, тут же особисты их лупят и расстреливают! Командующие округами и армиями звонят в Генштаб, а генерал Жуков орёт вовсю одно и то же: "Не поддаваться на провокации!" Не знаю, предатель он или идиот, но Красная армия и не поддавалась. Из-за такой "игры в поддавки" немцы через неделю Минск заняли! И тогда Хозяин прислал Мехлиса - тот и постарался! Всех кто под руку попался! До анекдота! Зав.лабораторией, командира дисциплинарного батальона, начальника военторга - тот конечно прянками и одеколоном торговал просто невероятно вредительски! Всех их сразу и расстреляли! Генералов тоже! И пришлось полковнику Сандалову армией командовать! Жуткие дни были! А сейчас такой чудесный день...

Воскресное солнце единолично царило на голубом небосводе, ветер угодливо разогнал пушистые, причудливой формы облачка, а сами жгучие полуденные лучи заставили попрятаться все живое с земли. Улица опустела. Превозмогая нестерпимый зной, я двигался от госпиталя к небольшой речке, притоку Москвы-реки. Жара и в 1942 году была сильная, многие небольшие речки и даже болота пересохли и немецкие танки прорывались в местах, ранее для танков непроходимых. И вот опять наши отступают и раненых везут очень много. Врача Петровой в госпитале пока нет и я пока решил хоть помыться в речке.

В поисках укромного места, где можно было и помыться, и отдохнуть, я отошел от зданий госпиталя довольно далеко. То меня берег не устраивал, то дорога слишком близко. Наверное, я просто хотел уйти от увиденного. На войне самое ценное – покой и тишина. Есть возможность – пользуйся, а крови и грязи и так хватает, их искать не надо. По дороге сюда много чего было...

Разделся я до трусов среди густого кустарника и подошёл к речушке. Стою на берегу. Лёгкие с такой жадностью этот великолепный, сладостный, точно как морской воздух, заглатывают, что даже грудь на вдохе побаливает. Серая прозрачная волна почти к носкам сапог, одетых на босу ногу подкатывает. Злится, что сил маловато, что она дотянуться не может, шипит так разочарованно и откатывается назад. О, а тут котел в кустах стоит на подставке. Налил я в него пару вёдер и костер под котлом хорошо так горит. Так хочется горячей водой помыться, от пота всё бельё колом стоит.

Постирал нижнее бельё, повесил на кустах - высохнет быстро. Какой-то шорох и лёгкие шаги, вот плеск воды. Поднялся... Вдруг я просто остолбенел. Прямо передо мной в воде на мелководье стояла... моя Ниночка! Такая, какой я ее запомнил! Богиня!

Присмотревшись, я понял, конечно – не она. Шатенка лет двадцати. Но волосы, спина, изгиб бедра – всё бывшей жены. Да и женщин я уже давно вот так близко не видел, чтобы вот так – в первозданной красоте... Так это Нина Петрова! Точно! Ну и фигура у неё - словно молодая богиня стоит по колено в воде... Её кожа просто светится... А какая у него потрясающая фигура! Джина Лолобриджида нервно курит в стороне!

Она, наверное, почувствовала мой взгляд, или я вздохнул слишком шумно, но повернулась ко мне. И даже не пыталась закрыться или показать свое смущение:

— Посмотрел, военный? — спросила женщина, только сейчас медленно прикрывая руками высокую грудь с крупными красными сосками. — А теперь иди, не мешай мне.

— Извините, пожалуйста, — смутился я. — Просто... как наваждение какое-то... Я такой Вас и представлял... Но тогда Вы в форме военврача были, а сейчас...

— Ага, вот прямо задница – один в один, да? — засмеялась она. — Ты бы хоть отвернулся, красный командир, приличия ради. Или сиськи мои не дают твоим глазам оторваться? Хороша, как ты считешь?

Отвернулся, конечно. Чувствовал себя как пацан пятнадцатилетний, которого поймали возле бани, где бабы моются. Но как же она похожа на Ниночку! Не лицом, нет, чем-то внутри, что ли. Даже смех такой же, хрипловатый немного. И глаза зеленые. Коварная! И так ехидно мне говорит, улыбаясь и ловко демонстрируя свою великолепную фигуру:

— Давай, я такие песни очень люблю. Наверное, она далеко, ты ее любишь и прямо сейчас в память о ней и в честь скорых подвигов на поле боя жаждешь осчастливить меня чем-нибудь? Или что-то новое придумаешь? Что же за военврач такая, что покоя тебе не дает, а бравый командир Красной Армии?

— Военврач Петрова, тогда она возле санпоезда была вся в саже, но красивая какая... просто бесподобно. Ногу чуть вывихнула и меня ругала, что я немцев достреливал. Оттащил её к вагонам и сидор вручил с едой, а она: "Найди меня, майор..."

Очень она меня тут удивила. вылетела из воды, подбежала ко мне и прямо вот так, совсем голой, обняла меня и стала лихорадочно целовать, повторяя: "Нашёл меня, нашёл..." Потом чуть успокоилась, закинула свои горячие руки мне на шею и так лукаво:

— А ты ещё предлагал мне фамилию на свою сменить, забыл? Или передумал?

— Не забыл и не передумал, купил платье белое и кольца в ювелирном. Но сейчас давай я тебя помою, раз уж ты голая совсем.

Вода в котле уже согрелась и я, повернув Нину спиной к себе, стал поливать её и намылил отличным мылом, нашел в ранце одного упокоенного мной немецкого офицера. Французское мыло, понимать надо! Чудесно пахнущее мыло, создавая классную пену, так волнующе скользит по изгибам аппетитного тела Нины, а её пухлая упругая попка так ласкает мои нахальные пальцы. Обалдеть как приятно, так что хорошо, что мои трусы затянуты, а то мой "старый друг" уже шевелился вовсю, явно мечтая побывать в чудесных недрах тела этой возбудительной красавицы. Ах, какая у неё грудь! Я даже слегка помял и с удовольствием погладил её шикарную грудь, конечно одновременно намыливая, Нина стояла тихо, изредка вздрагивая, но руки держала по швам. Затем смыл мыло с неё горячей водой, Нина так сладостно охнула, явно ей было приятно после всех скитаний ощутить свежесть своего чистого сейчас тела.

Потом повернул и лицо к себе, а она запунцовела, ушки её просто как стоп-сигналы светились, но разрешила вымыть. Вытер я её полотенцем и попросил наклониться немного. Она так попку отклячила, упёрлась руками в колени и смотрит на меня через плечо, улыбаясь... А я просто голову ей помыл, а девушка точно ждала секса...

Затем я и сам помылся, а тут и она подошла ко мне, уже одетая в приталенную гимнастерку со шпалой военврача третьего ранга в петлицах и юбку до колен, сворачивая на ходу свои каштановые волосы в пучок.

И вдруг крепко обняла меня, совсем голого и, сладко поцеловав, вдруг спросила:

— Скажи, а тебе страшно было? Вас было человек двадцать, а немцы вовсю перли на мотоциклах, я видела, а вы стрелали и пулемёты трещали так... Мне было страшно...

— Это было, как бы выразиться точнее, привычно страшно. Боевой опыт какой-никакой уже был и от страха не цепенел, в ступор не впадал. А вообще, на мой взгляд, страх на войне, вернее укрощение в себе страха, это дело привычки.

— Знаешь, что меня удивило? Когда ты меня на руки взял возле вагона, чтобы занести внутрь, мне вдруг стало так чудесно, так спокойно, я чувствовала себя такой защищённой в твоих руках, - она вдруг вслипнула и поцеловала меня. И продолжила:

— А когда мы уже в себя пришли, поезд мчался вовсю, прошло наверно пару часов и нам вдруг так есть захотелось, а ничего нет. Наш главврач зашёл к нам в купе и извинился, мол еда только раненым, а я вспомнила про твой "сидор". Открыла, а там две буханки, колбаса, сало, сыр и бутылка подсолнечного масла и девочкам рассказала про тебя. Мы резали хлеб, поливали чуть маслом, сверху кусок колбасы и сыра - ничего вкуснее не ели. Ну а наш главврач, мол ты настоящий мужчина. И немцев лупил вовсю и меня до вагона донёс на плече. А как он тебя на руках держал, вставила Катя, мол мы все тебе обзавидовались! Ну и даже еду не забыл. А я ещё выдала, что ты сказал, мол фамилию мою постараешься сменить на свою, буду военврач Соколова, все заахали!

— Ой. у тебя такая сильная эрекция. Сейчас я тебе помогу... - и она вдруг опустилась на колени, а я очутился в раю. Но вот я пришёл в себя, а Нина поднялась, вытерла свои пухлые губки и спросила - буду я её теперь считать распутной или нет? А я ей ответил, что буду считать её самой сладкой и самой вкусной. И сегодня идём в ЗАГС, ясно?

— Слушаюсь, товарищ майор! - Нина встала по стойке смирно и её высокая грудь натянула гимнастёрку в местах, уставом не предусмотренных. А я ей стихи:

В этом мире неосторожном,

Что так любит металлом тела наши рвать,

Признавайтесь в Любви...

Пока это возможно...

Те, кого мы любим, должны это знать...

Нина всплакнула, вновь крепко меня поцеловала и сказала, что через час она ждёт. Я подошёл, вручил ей платье и туфельки, наудачу брал, но вроде подошло. Заведующая не хотела нас расписывать, мол закрывает ЗАГС, но... пачка денег из моего заветного чемоданчика и золотой кружок царского червонца и она сразу подобрела. С нами свидетелм была подруга Нины - военфельдшер Смирнова Катя. Аппетитная, красивая, розовощёкая, с толстой косой - она смотрелась прекрасно. Да на полной груди её почти горизонтально лежала медаль "За боевые заслуги". Значит, не трусиха!

Нина в белом платье была обворожительна. Главвач дал ей и Кате увольнительную до утра. Так что мы зашли в коммерческий магазин и, основательно скупившись, отправилсь в мой дом. А что, многие из Москвы уезжали и я совсем не задорого купил неплохой дом. Теперь в случае чего у Нины будет именно свой дом. И немцы этот район не бмбили и не обстреливали!

Вскоре забежали буквально на несколько минут главврач, медсестры, поздравили нас, выпили по пару рюмок и обратно - раненые ждут, главврач полуторку выпросил на пару часов. А мы втроём продолжили наш чудесный вечер!

Но вскоре я не выдержал и, подхватив на руки Нину, она только успела пискнуть, унёс её в спальню. И вот блаженная волна накрыла её, она застонала громко, а потом и заорала в голос, содрогаясь в пароксизмах оргазма, такого потрясающе сладостного после долгого отсутствия секса и крепко зажав меня. И вот и я кончаю! Это была сказка!

Вернулись мы в зал, Катя, чуть грустная, стоит, упираясь своей классной попкой на край стола и держит в руках бокал с вином. А я решил поюморить:

— Так, красавицы, сейчас снимаю ремень. Поймаю, сниму трусы и обоих выдеру: первую за то, что дома не ночевала, а вторую - за то, что на стол задницей уселась!

— Ах-ах, как мы с Катей испугались, - поддержала мою шутку Нина и, схватив за руку Катю, убежала. И обе девушки, радостно завизжав, стали бегать вокруг стола, пока я их не поймал. И мы втроём стали целоваться.

А что - война идёт, а нам хочется хоть немного радости и простого человеческого счастья. И вскоре Нина вновь сладострастно стонала в спальне. Но и сильно удивила меня, сладко поцеловав и прошептав на ухо:

— Дорогой, иди к Кате. Иди-иди, я её лучше знаю. Не волнуйся, ревновать не буду. У нас в деревне жених имел право и "дружку" поиметь. Иди и пусть и она будет довольна... Иди, мой милый... Я так счастлива, что встретила тебя...

Взяв из рук Кати бокал с вином, я поставил его на стол и, ловко подхватив её на руки, унёс в другую комнату. Она нежно укусила меня за ухо и прошептала: "Я тяжёлая..."

Ах, как тяжела эта великолепно сложённая молодая женщина. И как она хочет ласки и страсти. И вот, после долгих ласк, я наконец вошёл в неё - Катя так сладостно охнула и крепко обняла меня, также крепко, до боли, целуя меня. И вот и она бьётся и дрожит вся, бурно кончая! Это был апеофоз нашей страсти!

Но вот мы полуголыми сидим за столом. Отличная в этом доме печь, так теплом веет от неё. Интимная такая полутьма, горят две свечи, напротив меня две потрясающе красивые молодые медички, у обеих просто счастливые лица.

И вот наступает момент истины! Ради чего я тут!