Четыре ночи и вся жизнь-6. Часть 1

Мое счастье было в том, что Валентина Даниловна уже не могла отложить свой отлет в Токио.

Я сидел в больнице возле Пети с первого дня, целыми днями. Когда Кособокова не могла быть с ребятами, в больницу приезжали мы все четверо – я с детьми. Но в свободное время Вера Дмитриевна готовила что – нибудь для Петра Сергеевича, и я привозил ее еду в больницу на следующий день. Мальчишки сидели на кровати дедушки и на коленках делали уроки, помогали ухаживать за дедушкой и за другими больными – в палате было пять человек. Марина, вызывавшая своей красотой восхищение больных и медперсонала, рисовала, а в свободное время очень старательно кормила дедушку. Она ни разу не заплакала, не раскапризничалась. Спать ее укладывали в кровать к дедушке, к стенке.

Я не мог себе представить, чтобы Петя хотя бы на минуту остался в больнице один. Мы уезжали только на ночь.

Валентине Даниловне все это крайне не нравилось.

– Зачем вы ездите туда каждый божий день? Вы же нервируете медперсонал, Алексей Иванович! Мне лично девочки жаловались на Марину, что она там бегала по палате. В палате тяжелейшие больные! Это же отделение неврологии!

Она стремилась направить нас на путь истинный, и не раз упрекала в том, что мы "нервируем Петрушу" своим присутствием. Ему нужны покой и тишина, а тут мы являемся всем кагалом. Я ей не противоречил. Просто на следующий день мы с детьми или я один опять были в палате и дежурили возле Пети. Утки, памперсы: Кормили его с ложки, я привозил домашнюю еду: Не представляю, как бы мог жить в такой ситуации иначе. Я был готов уволиться с работы – Петю одного я бы не оставил ни за что.

В нашу последнюю встречу теща передала мне паспорт Пети, выписку из истории болезни. Ровно в 8 часов утра послезавтра я должен был приехать на своей машине к больнице, забрать больного и вместе с медсестрой доставить в аэропорт Елизово, откуда его на самолете отправят в какой – то "тихий и чудесный" интернат на побережье.

Я молча взял документы, и через день ровно в 8 утра был у больницы. С помощью санитарки вывели Петю, который едва шел – правая нога волочилась. Дружно опрокинули его на заднее сиденье моей машины, впереди села медсестра, и мы поехали.

Не раздумывая ни одной секунды, я свернул на Синеглазку. Медсестра крикнула:

– Вы куда? На Елизово же, Алексей Иванович, вправо!

Я затормозил возле автобусной остановки, вышел, отворил дверцу с ее стороны, высадил медсестру, сказал:

– Большое вам спасибо за помощь. Мы едем домой.

– Вы чего? – опешила она. – А как же путевка Анны Григорьевны?! Да знаете ли вы, сколько она добивалась этого места, Алексей Иванович?! Райздрав не соглашался! Вместо матери бывшего первого секретаря положили! Валентина Даниловна ей свою аляску даже отдала!. .

Я не слушал всю эту галиматью. Захлопнул дверцу, сел за руль и поехал дальше. Привез Петю в Синеглазку, выгрузили с ребятами, и стали жить – поживать и добра наживать.

*

Моя решимость никому не отдавать Петра была столь сильной и не подлежащей обсуждению, что опускаю некоторые эмоции, которые потом последовали со стороны Валентины Даниловны, когда она доказывала, что "Петр Сергеевич – мой муж, а вы ему – никто!". В своем месте вкратце передам наш разговор на эту замечательную тему. Ее муж однажды стал для меня всем. И пусть бы она в своем Токио сбросилась с небоскреба.

Замечу только, что есть вещи, которые волнуют меня гораздо больше. Например, то, что с тех пор прошло уже почти n лет, – врач – невролог Анна Григорьевна ни разу не проявилась и не спросила, куда делся ее тяжелый больной, которому она с таким трудом добыла путевку в дефицитный интернат для инвалидов? Почему до него не доехал?

Дальнейший ход событий показал, что то, что Петя не стал начальником порта, было моим личным счастьем. Зарипова подстрелили. В городе состоялись пышные похороны.

Волна убийств шла и в Петропавловске, и в Волгограде. То, что мы жили в Синеглазке в своем маленьком домике, я стал воспринимать, как спасение от варварского мира, установившегося в России. Каскад убийств покатился по стране и перешел в волну, которая повторяется с ритмичностью, присущей морским волнам.

"Отстрел директоров. В Волгограде убит уже второй генеральный директор компании "Строймеханизация". "В Волгограде убили гендиректора коммерческой фирмы". "В Волгограде застрелили владельца ювелирной фирмы". "В Волгограде застрелили одного из руководителей областной федерации бокса". "В Волгограде застрелен милиционер". "Убийство вице – губернатора Камчатки". "По факту тройного убийства на Камчатке возбуждено уголовное дело" :

Я привожу только некоторые из заголовков, которые бросились нам в глаза, когда мы все эти годы привычно копались в Интернете. К убийствам привыкли настолько, что пришло время – и ни одно из них уже не производило яркого впечатления. Убийства перестали потрясать.

– Живой: Вот видишь, как хорошо, что ты не стал директором порта. Будь любым: косым, хромым, парализованным – только будь. Со мной...

Эти слова я повторял Петру десятки раз, проводя возле него сладкие бессонные ночи. Я сосал ему с наслаждением, и он всегда кончал с таким напором, что всякий раз его сперма разбрызгивалась по комнате.

Его болезнь дала нам повод устроиться в Синеглазке в одной комнате. Со временем все три комнатушки оказались при деле: в одной были Петя и Паша, в другой – Марина, в третьей мы с "дедушкой". Он для меня никогда не был "дедушкой", хотя для конспирации я его иногда так и называл. Инсульт абсолютно не сказался на половой

функции. Член стоял дубиной. Даже скажу больше: лечь с Петей и отдаться ему было приятнее приятного. А трахать его в попочку в то время было для меня наслаждением. Особенно когда он сам меня просил об этом. Я понимал его по глазам. Когда он стал произносить первые звуки, – по выразительному мычанию. Но со временем речь к нему вернулась:

– Сегодня – ты меня.

– А можно?

– Я умоляю, Алешка! Мне нужно!

Что для меня могло быть важнее?! Ему – нужно!

Мы с трудом дожидались, когда Марина днем уснет – мальчишки были в школе до самого вечера, – ложились, и я его наяривал с такой любовью, которая, клянусь, не посещала меня и во Владивостоке. Я входил в его попочку медленно, наслаждаясь каждым сантиметром. Петенька мой оттопыривал попочку мне навстречу. Ему нравилось все, что я делаю: просто ли остановлюсь, воткнувшись по самые яйца, покручусь ли внутри, поелозю ли взад – вперед: Он задыхался от счастья, стонал, мой любимый человек, и я, забыв о себе, старался, чтобы он первым предупредил меня:

– Лешенька, кончу!

И только после того, как мой член сжимала судорога его анала, я позволял себе разогнаться и оттрахать его попочку уже для себя.

Часто он мне говорил:

– Я тебя замучил. Ты меня таскал на себе, кормил с ложки, стирал за мной, я видел, что ты вот – вот упадешь от усталости.

– Я?! Такого со мной никогда не было. Единственно, чего я боялся, так это того, что жене удастся отправить тебя в поселок Рыбацкий или куда – то еще, в тихое и чудесное место. Я бы тогда перевернул всю Камчатку с ее закрытыми зонами, но ты бы там не пробыл и дня. Я бы тебя вынес оттуда на себе.

– Валька хотела как лучше:

– Конечно: Кто бы сомневался:

Вообще в то время, о котором я рассказываю, когда он заболел и попал в мое полное распоряжение, мои контакты с ним поднялись на еще более высокий уровень. Наверное, я правильно выражаюсь. Да, на более высокий. Наши отношения всегда были в высшей степени любовными, но во время болезни мы стали просто одним целым, хотя такое ощущение на протяжении жизни у меня возникало не однажды. Но, понимаете, когда вы помогаете человеку делать все, что он прежде делал сам, то вы становитесь им. Для этого вы должны быть им, чувствовать, как он, чтобы нечаянно не сделать больно.

*

Врачи "утешили" нас тем, что нервные клетки не восстанавливаются. Поэтому, втолковывали нам, паралич Ивановича – постоянный, и улучшения не предвидится. Никогда. Главную свою задачу они видели в том, чтобы не дать параличу распространяться. Свои действия они объясняли мне очень серьезными словами, подробно. Детально описывали устройство человеческого организма, рассказывали, что с Петей случилось: что такое мозг, позвоночник, нервная система...

Но когда совершилось предательство, и они за мелкую взятку курткой – аляской постарались избавиться от тяжелого больного, отправив его в какой – то захудалый интернат для умирающих, то я сказал себе, что обращаться к врачам больше не имеет смысла. Если только чтобы портить себе настроение.

Нервные клетки у человека прекрасно восстанавливаются! Не видел этого под микроскопом, но твердо говорю: из парализованного и мычащего человека мой ненаглядный и любимый Петя опять превратился в почти здорового человека, каким был до удара.

Это произошло не сразу, на это ушло примерно полтора года. Даже меньше.

Началось с того, что только одна крошка Марина понимала, что мычит дедушка. Сидя на горшке (к которому, кстати, ее было очень трудно приучить), она нам переводила дедушкины слова. Почему они так хорошо понимали друг друга, сказать не могу.

Десятидневными массажами я восстановил симметрию лица. Через месяц снова делал массаж дней десять подряд. Лицо "встало на место".

Сначала передвигаться по комнате Петя не мог. Потом – только со стулом, держась за спинку. Потом перешел на палку. Но вскоре и с палкой было покончено – он прекрасно ходит обеими ногами.

Труднее всего пришлось с восстановлением речи: начали с букваря. Он учил Марину читать, и сам учился произносить буквы и звуки. Потом читал слова наоборот. Потом пришло время непреодолимой трудности: связать два слова. Например: "Дай ложку". Отдельно произносит прекрасно: "Дай" и "ложка". А сказать слитно: "Алеша, дай ложку" или: "Петя, дай, пожалуйста, дедушке ложку" – не мог. Но читать стал свободно с листа: читал вслух Марине:

"У лукоморья дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том" :

Она его замучила просьбами:

– Дедушка, почитай! Дедушка, почитай!

Садятся, Марина ляжет локтем на колено дедушке, дедушка держит в руках книжку и читает довольно складно:

"Три девицы под окном

Пряли поздно вечерком" :

– А что такое пряли?

– Делали пряжу... .

– А что такое пряжа?. .

Вот так постепенно у него восстановилась речь.

Примерно через полтора года и весь человек восстановился. Почти со дня приезда мы стали выходить во двор. Летом он следил за Мариной в песочнице. После – гуляли с ним по поселковой улице до водокачки и обратно.

Конечно, до сих пор беспокоят остаточные явления. Он жалуется на сильную боль в правой ноге, когда нужно встать после долгого сидения. Больно вставать утром с кровати – прежде нужно размяться, сделать небольшую гимнастику рук и ног.

А насчет его нервных клеток ничего сказать не могу. Знаю только, что человеку, который перенес инсульт, противопоказаны нервные потрясения. Но на такого рода концерты оказалась очень большая мастерица его жена Валентина Даниловна.