Зло должно быть наказано! (Окончание)

Кирюша был парень простой. Наверное, даже слишком простой. И видимо, поэтому всячески сторонился «антилигентов» обоего пола с их малопонятной речью, манерами, поведением, образом жизни. Для общения за бутылкой и в постели выбирал собеседников и собеседниц попроще – себе под стать. Они не «ломались», не строили из себя хрен знает кого, не нуждались в уговорах и упрашиваниях. Был неразборчив в выборе собутыльников («Какая разница, с кем литруху раздавить?») и не заморачивался по поводу внешности и возраста партнёрш по сексу («Пусть будет рожа овечья – лишь бы п…да человечья!»)…

А вот на тех, гордых, высокомерных, битком набитых всякими неведомыми ему знаниями и умениями, смотрел с затаённой опаской. Горький жизненный опыт подсказывал, что от таких надо держаться подальше. Они говорили и вели себя, как Раиса Васильевна, сердитая директриса детдома, где он прожил-промучился в ежовых воспитательских рукавицах добрый десяток лет. Как взводный, лейтенант Тураев – генеральский сынок со столичным говором и барскими замашками, обращавшийся с солдатами, точно с рекрутами-крепостными, и за малейшую «дерзость и грубость» отправлявший их на гауптвахту. Как следователь Ерёмин, упёкший его на два года в тюрьму за хулиганство. Как Николай Петрович, важный и толстый заведующий продуктовым складом, где он подрабатывал подсобным рабочим, не найдя для себя после зоны лучшего места… Чёрт их знает – может, они и вправду владеют какой-то неведомой ему магической силой!

Вот и сейчас Кирюша невольно задрожал всем телом, когда, очнувшись, увидел перед собой не наивную девчушку, а какую-то пантеру в человеческом облике. Или, скорее, чертовку, выпрыгнувшую из ада.

С распущенными пышными чёрными кудрями, с воинственно подкрашенными глазами, с ярко-золотым кулоном на шее, в чёрной футболке с огненно-оранжевым узором, в чёрных блестящих лосинах и чёрных туфельках-лодочках на высоченных золотистых каблуках, со стеком в руке, она выглядела ослепительно красивой и в то же время невыразимо жуткой…

Попробовал подняться с пола, но сразу же почувствовал, что не в силах этого сделать – руки крепко скручены за спиной ремнём, ноги спутаны толстой верёвкой, а шею сдавливает собачий ошейник с цепью, конец которой пристёгнут к батарее. Да и лежит он уже не на кухне, а в тесной пустой кладовке. Голый по пояс, донельзя перепуганный и совсем беспомощный. А над ним возвышается в кресле его бывшая жертва и будущая мучительница. Грозно хмурит чёрные брови и сверлит его холодно-синими, как воронёная сталь, глазами.

– Ну?! – надменно спрашивает она.

– Чё? – недоумённо спрашивает он. И тут же получает удар в печень носком туфельки. Валится навзничь, корчась от боли. Затем всё же снова поднимается – встаёт на колени. И – новый удар! Стеком по лицу!

Кирюша редко плакал. Был сто раз бит-перебит в уличных драках и давно потерял счёт своим жизненным бедам и обидам. Но сейчас ему стало по-настоящему страшно. По всему телу бежала, не останавливаясь, крупная дрожь, а по щекам – такие же крупные слёзы. Язык отказывался шевелиться, а мозг – воспринимать и понимать происходящее. Это… Это было что-то необыкновенное, неземное по степени ужаса!

– Ты понимаешь, мразь, на кого ты посмел поднять свои поганые лапы?! На кого ты дерзнул разинуть свою гнилую пасть?!!

Снова удар – с ноги в челюсть! И очередное наставление сверху:

– Для тебя, падаль, я – Богиня! А ты – дерьмо! Ты понял?!!

Растерянно закивал в ответ, не в силах выдавить из себя ни звука.

– Кто я?!!

– Богиня… – с трудом пролепетал наказываемый грешник.

– Неубедительно! Где почтительная дрожь в голосе?! Где священный трепет передо мной?! Хочешь, чтобы я сейчас отправила тебя в ад?!

Поспешно замотал головой.

– Моли о пощаде, ублюдок! Ну?!

Запнулся, не зная, что говорить. Казалось, что если сейчас откроет рот, то первое же слово станет последним. И затрясся ещё сильнее.

– Безмозглое, дефективное существо! Вот тебе – для прояснения мыслей! – хлёсткий удар стеком по голой спине. – Повторяй за мной: «Прекраснейшая Госпожа, Повелительница и Богиня!» Ну?!!

– Пре… Прекрасная Госпожа и… и Богиня…

Новый удар стеком! Чем опять не угодил?!

– Дегенерат! Я же приказала повторить слово в слово: «Прекраснейшая Госпожа, Повелительница и Богиня!»

Прошло минут десять и с десяток раз просвистел в воздухе стек, прежде чем наказываемый повторил наизусть требуемую фразу.

– Слушай и запоминай дальше! И не вздумай пропустить хоть полслова! «Я, Ваш ничтожный раб, конченный ублюдок, опущенный педераст и безмозглая тварь, нижайше умоляю пощадить меня!»

Чтобы запомнить такую фразу, новообращённому рабу пришлось потратить минут пятнадцать. И выдержать короткую, но жестокую порку.

– Дальше! «Торжественно клянусь никогда не оскорблять священную особу Владычицы ни действием, ни словом, ни помыслом! Покорнейше благодарю прекраснейшую Госпожу за счастливую возможность пребывать у Неё в рабстве! Почтительно и радостно целую стопы Её божественных ножек!»

Со школьной парты Кирюше не приходилось запоминать столько сложных слов и фраз за такой короткий срок. Думал, что Госпожа вот-вот сломает стек о его спину, уже сплошь покрытую багровыми полосами, прежде чем вобьёт в его примитивный умишко слова торжественной клятвы. Наконец экзекуция закончилась (или прервалась на время?). Повелительница снисходительно протянула рабу ножку в блестящей туфельке – каблучком вперёд:

– Целовать! Лизать! Сосать каблучок! И снова целовать!

Не смея уже даже помыслить о нарушении отданного повеления, несчастный припал разбитыми в кровь непослушными губами к сверкающей чёрной подошве. Тыкался в неё всем лицом, орошал умоляющими слезами. Тщательно вылизывал. Обсасывал золотистый каблучок, как когда-то в детстве сладкий леденец. И опять припадал губами к подошве, уже входя во вкус и находя в этом наказании какое-то непонятное удовольствие, всё активнее работая ртом.

Настя заметила это. И новым пинком в лицо оттолкнула унижаемого, заставив опрокинуться на спину. Занесла над его лицом острый каблук.

– А сейчас я выбью тебе глаз! А затем – второй!

Он снова отчаянно замотал головой и жалобно заскулил.

Девушка презрительно хмыкнула и опустила ножку.

– Твоё счастье, убогое создание, что я уже устала, – надменно-плавным тоном произнесла она. – На колени! Морду пониже к полу! Благодари меня за доброту!

Пододвинула ножку к лицу коленопреклонённого. И он, всё ещё не переставая дрожать, бросился целовать её. Забавлялась так ещё минут десять, по очереди подставляя рабу ножки для поцелуев и пиная его то в челюсть, то в зубы, то в нос… А затем избиваемый дал течь – слезами из глаз, кровавыми соплями из носа, слюной изо рта, спермой из штанов. Лежал перед ней ниц, пьяный от ранее неизведанных чувств и трепетал от страха и от восторга.

Носком туфельки подняла подбородок своей жертвы и озарила её величественной улыбкой.

– Получил удовольствие, Кирюша? – спросила спокой

но и мягко, почти ласково.

– Д-да… Госпожа, – пролепетал он, с трудом и болью двигая разбитыми губами.

– Я хочу, чтобы этот урок хорошего поведения ты запомнил навсегда.

И впредь вёл себя с женщинами повежливее. Ты понял?

– Да… Госпожа…

– Тогда слушай моё новое повеление. Во-первых, забудь сюда дорогу навсегда, если не хочешь повторения сегодняшней экзекуции. Во-вторых, запомни, что к девушкам и женщинам тебе, ничтожество, нужно относиться, как к богиням. В-третьих, больше не смей попадаться мне на глаза! Ясно?!

– Так точно, прекрасная Госпожа! – выпалил он по-солдатски, собравшись с духом и посчитав такой ответ максимально почтительным.

Настя вынула откуда-то острый кухонный нож, и Кирюша обмер, предчувствуя неминуемый конец. Однако нож несколько раз блеснул в стороне от его горла – быстро перерезал верёвки, стягивавшие его тело. Сильные девичьи руки уверенными движениями освободили его натёртую шею от жёсткого собачьего ошейника.

– Встать! Пошёл вон!

Едва-едва справляясь с дрожью во всём теле и почти не веря в своё освобождение, Кирюша осторожно выбрался из кладовой. С трудом вспомнив дорогу к входной двери, выскочил прочь из этой кошмарной квартиры. И бросился бежать без оглядки – от красивой и страшной Госпожи, от Её гнева, от всех только что пережитых ужасов!..

Людмила Андреевна Островская… да чего там – просто Люська (она уже давно не обижается!)... возвращалась домой уже затемно. Была изрядно навеселе и чувствовала себя как нельзя лучше. И неважно, что танцульки в хороводе с разбитными бабёнками изрядно утомили её. Что вечерний ветер безжалостно растрепал причёску. Что изо рта несло перегаром шагов на десять вперёд. Что новенький модный жакет, недавно подаренный мужем, она изодрала в клочья, ковыляя по парку между клумб с розами («Ишь, понасажали тут чёрт-те чего!») и несколько раз свалившись в эти колючие кусты. Что непослушные босые ноги (туфли она растеряла по дороге, споткнувшись трижды или четырежды) то и дело несли её не в ту сторону. Что топать теперь босиком два километра по холодной ночной земле было не очень-то комфортно. Чихать! Позади были весёлые посиделки с подружками (она познакомилась с ними «на хате» у какого-то из своих недавних хахалей-выпивох). А впереди её, несомненно, ждали вкусный ужин, приготовленный Настькой (девка она, конечно, сволочная, гордячка, недотрога, чистоплюйка, но мастерица на все руки!), весёлая болтовня с Кирюхой и его крепкие объятия. И плевать, что она вдвое старше его. Нет, это он вдвое моложе! И пусть подружайки-неудачницы полопаются от зависти, глядя, какого молодого принца она подцепила! Не думала, не могла думать в такие блаженные минуты ни об отсутствующем муже, ни о дочери! Не надо думать про них! Незачем портить себе удовольствие!.. Ой! А если… Если он там сейчас с Настькой зажимается?! Скорей домой!

Шатаясь, забежала в подъезд. Взглянула на длинную лестницу и поняла, что такой трудный путь ей сейчас не одолеть. Поэтому к себе, на второй этаж, ехала в лифте – как барыня! А чего? Имеет право! Разве она не хозяйка в одной из этих комфортабельных квартир?! Чем она хуже соседок – недорезанных буржуек с вечно задранными носами?! Ишь, фифы разряженные! Она ещё им всем тут покажет!

Доплелась до нужной двери и с силой надавила на кнопку звонка.

А потом, не доверяя звонку, забарабанила в дверь кулаком. И заорала:

– Настька!!! Слышь, Настька?!! А ну, открывай!!! Бегом, едрить твою!!! Мама, блядь, пришла!!! Молочка, твою дивизию, принесла!!!

В ответ – тишина. Тяжёлая чёрная дверь на какой-то миг показалась ей живым существом – страшным, зловещим. Вздрогнула и отшатнулась.

А затем испуг, злоба и хмель, смешавшись в кучу, заставили повторить попытку.

– Настька-а-а!!! Бегом, сучка, дверь открыла-а-а!!!

Наконец с той стороны щёлкнул замок, и на пороге появилась дочь. Люська не обратила внимания ни на её суровый чёрный наряд, ни на сердито насупленные брови.

– Ты чё, блядь?!! – загорланила она. – Родную мать не пускать?!! Да?!! Ах ты, сука малолетняя!!! Я теб…

Гневную тираду прервал удар в живот – короткий, точный, сильный. Горе-мамаша рухнула на пол, закатив глаза – то ли от боли, то ли от хмеля, то ли от злобы.

– Ты… – простонала она, едва приходя в себя. – На родную маму… руку... ногу подымать?!! Удавлю, падло!!!

Сильная рука крепко схватила разбушевавшуюся «мамку» за волосы. Синие глаза будто пронзили её насквозь – подобно двум клинкам из воронёной стали. А затем твёрдый девичий голос отчётливо и властно произнёс:

– Моя мама, Людмила Андреевна Островская, скончалась восемнадцать лет назад. Тебя я впервые вижу и больше видеть не хочу. Поэтому сейчас ты исчезнешь отсюда навсегда. И забудешь дорогу к этой двери, к этому дому, к этой улице. Брысь!

Настя подтащила упирающуюся «маму» к лестнице и с силой толкнула вниз. Та кувырком покатилась по ступенькам. Но всё же поднялась и снова испустила истошный крик:

– А-а-а!!! Караул!!! Люди добрые!!! Убива-а-ают!!! Дочка-паскуда родную мать убивает! Спаси-и-ите! А-а-а!!!

Настя неспешным, но твёрдым шагом спустилась к ней. Схватила за грудки, с силой тряхнула и снова пронзила безжалостно острым взглядом. Теперь «мать» поняла всё и мгновенно протрезвела. Бледная от страха, рухнула на колени и испуганно зашептала:

– Настенька! Солнышко! Доченька моя дорогая! Не прогоняй! Не надо! Пропаду ведь! Пожалей меня, шалаву непутёвую! Век благодарить буду! Ножки буду целовать!

И согнувшись потянулась зарёванным лицом к Настиным ногам. Но дочь была неумолима. Легко подняла «маму» с колен и властным жестом указала ей на подъездную дверь.

– Вон!

Не смея больше открывать рот, Люська (бывшая Людмила Андреевна Островская) поковыляла прочь – из родного когда-то дома, со двора, из Настиной жизни…

Из квартиры напротив осторожно выглянула соседка:

– Настенька, что здесь случилось? Кто это кричал?

– Ничего, Наталья Викторовна! Не волнуйтесь! Какая-то алкоголичка спьяну подъезд перепутала.

– Ох! А ведь давно уже собираемся и крепкую дверь поставить, и портье на работу пригласить. Да всё никак не соберёмся. Нет, нужно наконец поднять этот вопрос на ближайшем собрании жильцов!

– Обязательно поднимем. Спокойной ночи вам!

– И вам, Настюша! Спасибо вам большое! Хоть вы у нас порядок поддерживаете!

Девушка облегчённо перевела дух. Вернулась в квартиру и бросилась под душ, будто стараясь смыть с себя все эти гадкие приключения. Облачилась в домашний шёлковый мини-халатик. Скрутила в гульку длинные чёрные кудри. Шлёпая босыми ножками по паркету, прошла на лоджию и вытащила из хозяйственного шкафа швабру, щётку, ведро и пылесос. Уничтожала следы недавних происшествий. Вымывала и вычищала всю грязь, оставленную непутёвой «мамашей» и её горе-кавалером. К приезду отца здесь снова должно быть чисто и уютно. Как раньше. Как в то время, когда они ещё жили вдвоём. И пусть будет так всегда! И да будет наказано любое зло, посмевшее нарушить тишину, спокойствие и уют их домашнего очага!