Затворная летопись инокини Проклы. Глава девятая.

Глава девятая.

Махая Кузьме Лукьяновичу с берега, Поликарпий что-то прокричал. Втолкнув поручика Мартенеса в лодку, где уже находился пятидесятник, Лилиенгрейн, взошел на нее сам и велел матросам отчаливать.

Руководимая Поликарпием лодка, отошла от острова и стала подниматься по Иртышу.

— Куда они?.. — удивленно, спросил он Карташева.

— В Жилизинскую... Ты чего, Кузьма Лукьянович? Не выспался? Поликарпий же тебе кричал, что они до коменданта направляются, а шлюпу, Лилиенгрейном велено: оную крепость обойти и незамедлительно следовать заданным курсом, во избежание потери времени. Сами они догонят нас на лодке.

— Призадумался я, малость, Смаилка, — огладив замок фальконета широкой ладонью, ответил Кузьма и приказал: — Вахтенный, сушить якорь. Команде на весла...

Поручик Лилиенгрейн догнал шлюп к вечеру. Кроме Поликарпия и четырех драгун Олонецкого полка, с ним был и казачий пятидесятник Вершинин.

— Ну-ка погляди, Кузьма Лукьянович, — проговорил поручик, расположив на перевернутой пустой бочке лист пожелтевшей от времени бумаги. — Оно, или нет?

Кузьма глянул.

На листе в два столбца были распложены цифры, а над ними начертано: «Крив» и «Прав».

— Поликарпий, дай-ка мне карту генерал-майора Лихарева, — уже более внимательно рассматривая лист, пробормотал он. — И принеси масленую лампу.

— Ну... Оно, или нет?.. — в нетерпении повторил Лилиенгрейн.

— Погодь, Гаврила Андреевич, не поспешай, — ответил Кузьма. — Поликарпий, где карта!

— Карта вот... Лампа куда-то запропастилась.

— К черту... Карту давай!

Разложив на бочке чертеж промеров Иртыша, Вторушин сверил их с листом и, выпрямляя спину, откинулся с довольным выражением лица.

— Есть промеры, Гаврила Андреевич! Смотри: Крепость Железинская в листе циферкой «53» и снежинкой намечена. Сие может только одно обозначать: пятьдесят третий градус Северной широты. Поскольку Ямышевская намечена циферкой «51» со снежинкой и так далее.

— Широта и на карте Лихарева есть! Нам то, от этого идти не легче, Кузьма Лукьянович.

— Широты. А меж широтами, то есть крепостями, столбцы стоят. «Крив» да «Прав». На том, что кривдой назван, циферки в точности промеры на карте, А под столбцом правды цифры другие. И там где у Лихарева глубина, здесь мель обозначена, на которую мы вчера чуть не взобрались.

— Выходит, на листе верные промеры русла Иртыша!

— Они, Гаврила Андреевич.

— Ну, спасибо тебе Степан, удружил!

Лилиенгрейн обнял казака и расцеловал. Пытаясь избежать столь бурной благодарности со стороны офицера, пятидесятник проговорил:

— Мы ничего... Еще дед бумагу составил, и моему отцу наказал беречь. Так она у нас, за иконкой Николая Угодника, около сорока годков и хоронится. Только и с ней вам Быки труднехонько проходить будет.

— А ты на что, Степан Елисеевич, — похлопал его по широкому плечу Лилиенгрейн. — Проведешь.

— Проведу. Почему же не провесть.

У Ямышевского городка, в вотчине барона Диринга, шлюп потерял целых два дня. В канцелярии пограничных дел решили пересчитать весь отправляемый китайскому богдыхану пушной товар поштучно, и поименовано занести в реестр трат на межгосударственные отношения.

Сколько бы поручик не добивался ускорить процесс описи, поскольку уже подходил сентябрь, чиновники от таможни остались глухи его взываниям ко времени и упованиям быть благоразумными. Когда опись даров Сыну Неба в должном порядке была окончена, Лилиенгрейну объявили, что с ними поедет губернский секретарь Родион Петрович Шумейцев и после останется в Омской крепости.

Лилиенгрейн пожертвовал еще тремя драгоценными часами, но попытка навязать на шлюп надсмотрщика таможенникам так и не удалась. Шумейцева поручик обещал забрать на обратном пути. Крепость Семипалатную шлюп-баркас «Малый» прошел ночью. Лилиенгрейн высадился на берег, но, узнав, что комендант фортеции отправился в Ямышевский городок на именины барона Диринга, ту же вернулся и велел отплывать.

Фортецию Усть-Каменогорскую, они прошли без каких-либо помех. Комендант крепости майор Поливанов встретил шлюп еще на подходе. Услышав, что воспользоваться его гостеприимством, у моряков нет времени, он поначалу расстроился, но потом велел доставить из комендантского дома приготовленное для встречи съестное и хмельное прямо на корабль. Пображничав с Лилиенгрейном, Карташевым и пятидесятником сутки напролет, он, как ни в чем небывало, сел в лодку и, пожелав шлюпу семь футов под килем, вернулся крепость.

Дальше был самый опасный и трудный участок пути. Окруженный горами Иртыш бурно тек навстречу шлюпу. На протяжении около ста верст его русло проходило в ущелье и ему то и дело преграждали путь скальные утесы — Быки. Пятидесятник оказался прав, карта генерал-майора Лихарева, даже с правильными промерами глубин вряд ли могла помочь шкиперу.

Чтобы пройти этот участок до ночи, не было времени мерить лотом каменистое дно и сверять с картой. Местами скрежеща, шлюп шел, полностью уповая на пятидесятника, на знание им фарватера вольной реки. Когда семь Братьев и остальные Быки благополучно прошли вдоль борта, весело загребая веслами воду, «Малый», устремился на простор.

Бухтарминская крепость была последней российской фортецией, дальше начиналась бывшая джунгарская земля, пару лет назад перешедшая под власть Цинов. Перед озером Нор-Зайсан, шлюпу встретился китайский караул. Поручика Лилиенгрейна подробно опросили о цели визита в Поднебесную и дали сопровождающего офицера, на халате которого был изображен носорог. Как потом Вторушину объяснил Смаил, китайская Табель о рангах делилась не на четырнадцать российских, а на девять классов. Носорог на халате воинский знак последнего девятого ранга и примерно ровняется нашему капралу или вахмистру. Но вел себя оный капрал, словно полковник и пока шлюп дошел до мыса Песчаного, удобной гавани озера Нор-Зайсан, нервы Лилиенгрейна и шкипера от общения с улыбчивым, но требовательным мандарином были на приделе.

На берегу их уже встречали. Представитель Лифаньюаня в Чугучаке, чиновник императорского двора шестого ранга, молодой и тоже улыбчивый маньчжур, наконец-то отогнал капрала от русских моряков. Увидев халат с изображением дикой кошки, тот перестал клянчить у Смаила должное за труды вознаграждение и растворился, словно облачко табака, которым провонял Вторушину весь шлюп. Поприветствовав гостей Поднебесной от имени Сына Неба, Будды наших дней и Господина Десять тысяч лет императора Цаньлуна, офицер, через перевод Смаила предложил Лилиенгрейну в дар: одну свинью, пять овец и пару лошадей. А так же, сладкое печенье и чай.

Карташев перевел поручику слова маньчжура и кратко, скороговоркой пояснил:

— Дары придется взять, Гаврила Андреевич. В Китае не приняты взятки в том понимании, как это мыслим мы. Но есть древний обычай: на подарок нужно отвечать тем же, при этом сумма ответного подношения должна превышать оный, минимум вдвое. Офицер уже знает, что мы везем богдыхану меха и хочет заполучить свою долю.

— Ответь, что я принимаю дары и приглашаю его на шлюп для презента, согласно здешним обычаям.

Смаил перевел. Улыбчивое лицо маньчжура стала еще более улыбчивым. Увешанный соболиными и куньими мехами, он заверил Лилиенгрейна, что разгрузка шлюпа не займет много времени, а посланник российский Смаил Карташев, со столь богатыми дарами к императору Поднебесной и письмами в Лифаньюань от Сибирского генерал-губернатора Соймонова, прибудет в Пекин не позднее конца осени, в целости и сохранности.

Шлюп-баркас «Малый» маленькие, юркие китайцы выпотрошили буквально за полчаса. Посчитали, перепис

али и, упаковав в тюки, водрузили на осликов. Погоняемая ими кавалькада неприхотливых, выносливых животных потянулась с мыса Песчаный в сторону Чугучака. У поручика со шкипером даже не оказалось времени, чтобы толком проститься со Смаилом. По русскому обычаю посидеть перед дальней дорогой.

— Китайцы! Бестии, да и только... — чертыхнулся Вторушин. — Вот, если муравьи где сахар прознают, тропку к нему проведут, и давай таскать. Все вытаскают. Кусковой!.. А растворят, и вытаскают. Так и китайцы... Дай только малое время.

В воздухе пахнуло табаком.

— Вроде провожатый наш объявился? — произнес с усмешкой Лилиенгрейн.

— Упаси господи, Гаврила Андреевич!

Но Господи моряков шлюпа не упас. Офицер Поднебесной в халате с изображением носорога, расхаживая по берегу и, в ожидании приглашения на борт, курил длинную китайскую трубку...

Обратно шли спехом. Сентябрь уже перевалил за середину когда шлюп «Малый» подошел к Ямышевскому городку. Как и обещал Лилиенгрейн, для доставки в Омскую фортецию из пограничной таможни он забрал губернского секретаря Шумейцева и подробно, в посменном виде отчитался о встречи с офицером Лифаньюаня. В Железинской шлюп-баркас высадил казачьего пятидесятника Вершинина и пошел дальше.

Как Вторушин не подгонял гребцов последние мили до Омской крепости, одолели с огромным трудом. Уже выпал снег и шлюп пробирался по шуге. Дно шлюпа обледенело, вода стала темной, тяжелой. Ломая весла, шлюп «Малый» подошел к пристани Омской фортеции во второй декаде октября. Той же ночью ударил мороз, и река встала в одночасье. Расколов лед вокруг корабля, матросы общими усилиями вытащили его на берег.

Подготовив судно к зимовке, и убедившись, что до весны «Малому» ничего не угрожает, Вторушин еще долго не мог решиться на встречу Таисией. Только к Рождеству он отправился ее искать на Ильинском форштадте Омской крепости.

Найти дом, где проживала зеленоглазая красавица с названой сестрой Нилицей, не составило большого труда. Народу в фортеции было мало не больше полутора тысяч и все друг друга знали. Изба, на которую моряку указали, по сибирским меркам и домом назвать было нельзя. Прилаженная к хоромам какого-то купца, бывшая баня, стояла на отшибе. Топилась она по-черному. Кузьма открыл тяжелую дубовую дверь, дым, с примесью запаха стираного белья, ударил ему в лицо.

— Хозяйка!.. — позвал он. — Гостей принимаете?

Ему никто не ответил.

Вторушин вошел и огляделся. На лавке сидела Нилица. Она стала старше, стан ее немного расширился, кость укрепилась, но лицо осталось юным. Широко раскрыв очи, девушка смотрела на него и молчала.

— Здравствуй, Нилица, — проговорил он, пытаясь вывести девушку из ступора.

— Здравствуй, Кузьма Лукьянович, — медленно обтерев мокрые руки об край широкой бабьей рубахи, ответила она.

— Гостей, говорю, принимаете?

— Кому принимать-то. Одна я, Кузьма Лукьянович. Таисия в Барабинские степи подалась, Княжича своего искать. А я вот осталась.

— А ты разве не хозяйка?

— Хозяйка... Так, Кузьма Лукьянович! То, вы ко мне пришли?.. Не к Таисии?..

— В гости я пришел, Нилица. В гости...

— Господи!.. Чего ж я расселась!.. — она соскочила с лавки, нервно пытаясь прибрать пышный волос под отсутствующий на голове платок. — Ой, простоволосая я! Проходите, Кузьма Лукьянович. Присаживайтесь, где хотите. Я за занавесочку... Скоренько буду.

Кузьма сел на лавку. Нилица шмыгнула за занавес в углу, на ходу стягивая с себя мокрую рубаху. Он увидел ее стройные ножки, крепкие ягодицы, спину и еще раз отметил, как расширился ее стан. Нилица стала бабой, по-прежнему прибывая в девах. Она особо от него не скрывалась, даже не задернула занавесь. Полностью обнажившись, стояла к нему всей своей красотой. Огладила пальчиками волосы меж ног, другой рукой приподняла пышную грудь и с вызовом смотрела ему в глаза.

Кузьма отвел свой взор.

Вышла она к нему в нарядном сарафане, заплетенный в косу волос был украшен красной шелковой лентой.

Посмотрев на него, Нилица покраснела, потупилась и проговорила:

— Думаете, стара я уже, для того наряда?

— Наряд хорош, и ты хороша! За шторой вся мне показалась, не стеснялась. Радельная рубаха-то где?

— Не ношу более...

— Жаль... Я бы поглядел, как ты ласкаешь себя, в сем парусе.

Нилица подняла глаза с вопросом. В первый раз Кузьма увидел в них не почтение с уважением, а озорство. Они немного плутовски сузились, и девушка выдала:

— Чего ж раньше не смотрел?

— Так ведь, при всех старухах...

— Под одним парусом, с милым ходить не только себя ласкать надо. Согласен?

— С дальнего похода по реке я. Тебя голой увидел, сам чуть не приплыл в истоме.

— Я сейчас...Быстренько. Потерпи еще чуток...

Нилица снова юркнула за шторку, и вернулась обряженная в радельную рубаху-парус.

За десять пролетевших лет, рубаха девы оказалась ей немного узка в бедрах и от этого прорезь на боку стала заметной. Томно опустив в нее руку, Нилица стала исполнять перед Кузьмой незабываемый танец Одиночного Радения. Рот ее приоткрылся, лицо покрыл румянец.

Кузьме стало жарко. Огнь Рагиты Сурьи постепенно заполнял его сознание и тело изнутри. Кузьму поглотило желание, готовое в любой момент безудержно выплеснуться наружу.

— Сними...— проговорил он пересохшим горлом.

— Зачем? — игриво, совсем не по-девичьи спросила она, завораживая его своими глазами.

— Хочу видеть тебя всю!

— Только видеть?

Кузьма, молча, стал раздеваться. Теперь замереть, настала очередь Нилицы. Подрагивающими пальцами она потянула с себя Радельную рубаху, когда он уже голый стоял перед ней в полной мужской готовности. Его член был настолько напряжен, что до выброса Огня и без ее участия, оставалось очень мало времени.

Это еще больше привело Нилицу в ступор, она всей душой хотела до него дотронуться, обласкать губами, но боялась, что он не выдержит и все очень быстро закончиться.

— Не торопись, Кузя! — проговорила она ласково, назвав его просто по имени, как его называла мать. Зашла со спины и обняла, прижалась к нему все своим телом и прошептала ему в ухо: — Хочу чтобы ты меня взял, хочу стать бабой, хочу от тебя ребенка!

Он поймал ее губы своими, развернулся, обнял. Его член ударил ей прямо в лоно, чиркнув по крупной ягодке. От неожиданности, усладой у Нилицы ослабли ноги. Отдышавшись на его плече, она чуть присела, впуская Кузьму в себя, чувствуя боль и наслаждение одновременно.

Кузьма входил и на половину выходил из нее стоя, их глаза были напортив друг друга, почти в упор. Нилица ощутила как горячая строя его Огня залила ее лоно. Она улыбнулась, принимая его благодарный поцелуй, садясь попой на мужские ладони, и обхватывая его стан ногами.

— Теперь я женщина! Разгрузил свою баржу, штурман? Или еще осталось, чем сегодня меня ублажить?

— Осталось....

Она счастливо покрыла его лицо поцелуями...

— Ты пока восстанавливай силы, а я обмоюсь от девственной крови. В чане для стирки солдатского белья вода как раз поспела, — сказала она, опуская на пол ноги, с размазанной на ляжках кровью.

— И я с тобой!

— Не побрезгуешь?

— Что я крови не видел?

Они оба уселись в чан, Нилица омывала теплой водой свои чресла, отчего к Кузьме возвращалось желание. Заметив, она рассмеялась.

— Какой он быстрый!

Она села на него, словно жеребца оседлала. Захватила член своим омытым водой, чистым лоном, и поскакала. Кузьма в неге закрыл глаза, Нилица, была прекрасна и обжигающе горяча...