Высшие и низшие миры. Часть 2

Сижу на стуле, отдуваясь, будто пробежал стометровку, а напротив сидит Пятница и гоняет во рту то, чем радостно поделился с нею мой елдак. Дегустирует, стало быть... Чудная дама, ничего не скажешь. Я же заправляю в штаны хозяйство и застегиваю молнию на джинсах.

— Тебе не пора куда-нибудь?.. — робко спрашиваю я, в надежде сплавить новую знакомую поскорее, пока она не начала интересоваться обещанной мною длиной члена в полтора метра. А то ведь задавит, как щенка, когда поймет масштаб обмана... А я еще жить хочу. Жить-то, можно сказать, только начинаю. Погибать сейчас никак нельзя... Рано еще. — К мужу, к детям не пора ли тебе?..

Женщина наконец глотает вязкую субстанцию, облизывается и отвечает как-то слишком отвлеченно, задумчиво:

— У Пятницы нет мужа. И детей нет.

Сочувственно цокаю языком и говорю участливо:

— Ну так будет еще... Какие твои годы! Не грусти! Лучше иди домой... Дома-то и стены помогают...

Пятница лукаво смотрит на меня и опять подмигивает правым глазом.

— Нет, — говорит она. — Пятница и здесь себя вольготно чувствует!

Епсель-мопсель, да что же это такое?! Все, надоело! Пора обращаться в компетентные органы! Хорош! Ей, быть может, уже в дурдоме прогулы ставят... Санитары, быть может, ее ищут, с ног сбиваясь... Поэтому мне, как ответственному гражданину нашего прогрессивного общества, необходимо просигнализировать в компетентные инстанции. Она же опасна для окружающих! По башке-то зарядила так, что до сих пор перед глазами все плывет. Мне, может, даже премию дадут! А почему нет? За поимку особо опасной фурии — вполне возможно!

Поелозил по карманам, но телефона не нашел. Посмотрел на пол, надеясь, что он выпал в пылу борьбы, но тоже пусто. И где он, бляха-муха?! В кармане был, когда домой пришел!

— Что ищешь? — осведомляется Пятница, облокачиваясь на стол.

— Да так... Не обращай внимания, — отвечаю запальчиво, вскакиваю с места и бегу в коридор, с намерением продолжить поиски, но вдруг теряю равновесие и вхожу в крутое пике прямо как известный пассажирский самолет «Бройлер-747», терпящий крушение над водами Атлантического океана: лечу снова мордой в пол, понимая, что коварная ведьма поставила мне подлую подножку.

«Вот сучара!» — думаю я про Пятницу, пока мой фейс, гонимый телом, которое, в свою очередь, гонимо инерцией от падения, собирает все занозы, какие есть на полу коридора. Это в кухне у меня линолеум, а в коридорчике-то, куда я и рухнул — доски... Хотел ведь застелить чем-нибудь, да теперь уж поздно — рожа оцарапана, как у Ван Дамма в каком-нибудь «Кровавом спорте».

Распластавшись, плачу горькими слезами. Что же за день-то сегодня? Сплошные побои и моральные страдания. Горе мне, горе!.. За что такие мучения выпали на мое истерзанное тело? Отчего судьба меня не любит? Ведь не сделал я ничего плохого почти никому! Хозяин «мерина» не в счет. И еще пара-тройка десятков человек, которые натерпелись от меня по мелочи — тоже не в счет. Быльем уж все поросло... В общем, лежу и страдаю, но вдруг слышу рядом с собой шевеление, и догадываюсь, что оно не к добру.

И точно: подхватывает меня Пятница подмышку и молча тащит по направлению к спальне. Ноги мои болтаются, как веревки, волочась по полу, потому что я устал сопротивляться. Что толку-то в этом сопротивлении? Сил нет, башка разбита, а теперь и нос в занозах... Да и горилла эта всяко сильнее меня. Открутит она мне головенку и не поморщится. Посему — подчинюсь-ка судьбе, хоть она меня и не любит. Устал я... Тишины хочу.

Пятница швыряет меня на койку и повелевает:

— Являй еладчок!

— Ага, щас... Разбежался! — отвечаю злобно, решив уйти в оппозицию. Вроде и нет сил к сопротивлению, но душа мужская, боевая, не позволяет окончательно сдать позиции. Истинный воин никогда не ссытся перед лицом опасности!

— Являй по-хорошему! — хмурит брови Пятница и разминает широкие плечи, заодно играя мышцами пресса. Для устрашения.

Мужская душа боевая скукоживается до размеров атома при виде стальных мускулов под кожей Пятницы, вследствие чего руки истинного воина сами расстегивают ремень, а вялый елдачок стремится на волю.

Стерва смотрит на орган, облизывается хищно и спрашивает:

— Что Пятница должна сделать, чтобы елдачок превратился в елдак? И не ври про полтора метра, Пятница не дура... В рот взять?

— Делай, что хочешь, — выдыхаю я и раскидываю руки в стороны.

Что ни говори, а настойчивости этой дурынде не занимать: опускает она голову в район моего паха, берет елдачок в рот, и он, подлец, стремительно приобретает размеры. Молодость берет свое — хрен встает даже в минуты смертельной опасности, особенно по мановению языка.

Пятница занята отсосом, а я, с трудом ворочая извилиной, размышляю о том, как мне избавиться от нежданной напасти в виде голой и не вполне приветливой бабы. Но вскоре мысли начинают путаться уже не столько от боли в голове, сколько от удовольствия — мадам настроена решительно; она, хоть и не профессионально, но довольно сносно, полирует член почти без остановок на «продохнуть». Спустя пару минут «перековки меча на орал», Пятница уже не кажется мне нежеланной гостьей в спальне. А что? Пускай работает! Вполне себе... — ох, мля!.. — вполне себе неплохо... Очень даже хорошо!

Однако женщина отрывается от приятного занятия и лезет на меня сверху. «Ой-ей-ей! — паникую я. — Раздавит ведь!..»

Забралась и просовывает руку под себя, хватаясь за причиндал с явным намерением меня изнасиловать без спросу. Я в принципе-то не против, но все равно сучу ногами: вступать с Пятницей в половую связь без защиты — все равно, что совать ногу в реку, кишащую крокодилами! Кто ее знает, с кем она жахалась до меня? Да и вообще, обычно я сам являюсь зачинщиком траха, а сейчас моего мнения никто не спрашивает, что как-то непривычно, и, я бы даже сказал, оскорбительно...

Но не успеваю я моргнуть, как уже оказываюсь внутри Пятницы. Она опускается на меня мощным крупом, вжимая страдающее тельце в кровать, и замирает. Видимо, привыкает к новым ощущениям... Мне тяжело, но я терплю. Проходит пять секунд, десять — а она все сидит, не двигаясь. Зато секунд через пятнадцать происходит то, отчего я чуть не наваливаю кирпичей прямо под себя: Пятница вдруг резко выгибает спину и орет благим матом:

— О-уо-уо!!! О-уо-уо!!! О-уо-уо!!!

У меня от этих звуков, больше всего похожих на вопли раненного Кинг-Конга, кровь стынет в жилах!

— Мама! — кричу я, пребывая в диком ужасе, и пытаюсь спихнуть с себя бабищу-бодибилдера, но у меня ничего не получается. Ее, по ходу, хоть топором по башке лупи — даже не заметит. Да на кой хрен я домой поперся сегодня?! Лучше б на работе остался! Лучше б на помойке заночевал! Гребанный ты помидор! Ну, честное слово... Ну, угораздило же... Да хули мне так не везет-то в жизни?!

Однако тем временем процесс соития сдвигается с мертвой точки: Пятница заткнулась и начинает медленно раскачиваться, сидя на мне. Голова ее запрокинута к потолку, глаза, судя по всему, закрыты, руками она крепко держит меня за запястья, а титьки трясутся, как при езде на коняшке.

— Ом-м-м! — мычит она глухо, мерно раскачиваясь. — Ом-м-м!

«Может, сектантка? — мелькают у меня в голове беспокойные мысли. — По любому ведь Сатану вызывает, свинья! Или кого похуже... Хотя, кто может быть хуже Сатаны?!»

Никогда не верил ни в бога, ни в черта, но глядя на происходящую хренотень — уже готов поверить хоть в кого. Честно.

— Ом-м-м! — продолжает бабища свое грязное безобразие, но убыстряется. Чаще дергает бедрами и чаще «омкает». Причем, чем быстрее она разгоняется, тем все меньше перерывы между странными звуками, испускаемыми луженой глоткой.

Проходит пара минут, и она уже скачет на мне, словно вождь апачей Виннету на диком мустанге. Былой «Ом-м-м» давно заглох и превратился в протяжный стон, и наша с ней трахомундия стала более-менее походить на человеческий перепихон. А когда Пятница отпустила мои запястья и уперлась руками в постель, из груди ушел и ужас. На смену ему пришло подобие удовольствия, потому как извергиня, видать, не соврала: вряд ли она видела на своем веку много писюнов — влагалище ее плотное, скользкое и узкое. Даже уже, чем у Светки — моей соседки снизу, полноватой, бездетной, сорокалетней разведенки, которая те писюны видит реже, чем кастрированный кот — свои яйца.

В общем, дело пошло! Но только оно набрало обороты, как Пятница кончила: орет опять, будто ей в духовку сунули, дергается всем телом, и так сильно сжимает мою голову в руках, что она чуть не трескается пополам. После чего падает Пятница на меня всей тушей, наглухо впечатывая в кровать.

Но я-то не кончил, поэтому не согласен с таким положением вещей, и начинаю барахтаться под нечаянной любовницей, как букашка, перевернутая на спину. Безостановочно кручу руками и ногами, стремясь вырваться из тисков любви, а так как терпение и труд перетирают все на свете, мне удается-таки выбраться из-под неподвижного тела посланницы хрен пойми откуда. Но откуда бы ни была послана эта милая женщина, сейчас она будет послана лично мною. А пошлю я ее еще разок на тот орган, коего она от меня полвечера домогалась. То бишь трахнута будет мною Пятница самым жесточайшим на свете образом, будь она хоть Субботой, хоть Воскресеньем, хоть Средой! Надо только поторопиться, пока в себя не пришла... А то сумасшедшая затея может обернуться полным фиаско, даже не начавшись.

Ведьма лежит на пузе, блаженствует, и в ус не дует. Я, набравшись смелости в глубинах души истинного воина, давлю из тюбика крем на свое беспокойно торчащее хозяйство. Тюбик этот остался от Маринки, моей бывшей пассии, которая заглядывала раньше на палку чая, пока мы с ней не разошлись, как расходится ветхий шов на видавших виды трусах. Она этим кремом физиономию мазала поутру, когда чаепитие незапланированно растягивалось... Не суть, в общем! Маринка — дело прошлое! Плюнул, растер и забыл, как страшный сон.

Сейчас на прицеле широкий зад еще не пришедшей в себя Пятницы! Отомщу этой гадине за испорченный вечер! Откидываю сомнения, размазываю Маринкин крем и готовлюсь к нападению на незащищенные тылы противника. За все поплатишься, шаболда! За все переживания мои, за все нервные клетки, которые сегодня приказали долго жить! За башку мою разбитую тоже поплатишься!

— Э-ге-ге-гей!!! — ору я, хватаюсь за поршень и бросаюсь в атаку, как абориген-маори на матроса Рутерфорда.