Учительница. Три доцента

Первого сентября миллионы советских людей занялись, наконец, делом. Дети пошли в школы, юноши и девушки – в ПТУ и техникумы. Молодежь направилась в вузы.

Пошли на занятия Вера Никонова и Катя Чайкова. Если у Кати первый день напоминал школьный, то у Веры – скорее вузовский, сдвоенные часы и раздельные лекции с лабораторными и практическими занятиями. А еще Вера испытала легкое огорчение от того, что парней на ее потоке было всего процентов десять, да и те были какие-то замухрышистые. И Вера переключила свое внимание на преподавателей. В поле зрения ее радаров попали математик Эдуард Михайлович Картузов, физик Игорь Петрович Корнеев и историк Иван Яковлевич Калмыков. С математикой у Веры были нелады, физик по слухам был бывший ядерщик и импотент, а она еще не встречала импотентов, а Калмыков не просто симпатичен. Вера не могла запомнить точные даты, и она начала с Калмыкова.

Вера сидела в первом ряду, пристально смотрела на Ивана Яковлевича и искала в нем положительные стороны. Да, очень выразительный профиль. Горбатый нос только добавляет ему мужественности. И лицо красное, как у американского индейца наверное, не от водки, а от загара, а что немолод, так, значит, при деньгах, доцент, все-таки. Оставалось найти повод для сближения. И повод не заставил себя ждать.

Независимо от погоды Иван Яковлевич Калмыков всегда носил портфель, плащ и длинный зонт-трость с изогнутой ручкой. Портфель был из желтой кожи, сильно потертый и очень старый, плащ из синей ткани, а зонт, похоже, он никогда не раскрывал, потому что в дождь на лекции Калмыков приходил мокрый. Вера несколько дней ходила за ним по пятам и дождалась своего часа.

У портфеля оторвалась ручка. Сначала с одной стороны, а потом с другой. Портфель захотел купаться и упал в лужу. Калмыков растерянно посмотрел на купальщика, затем на то, что осталось у него в руке, потом опять на портфель. Тут же подбежала Вера и спасла, как оказалось, докторскую диссертацию растерянного Калмыкова, который то и дело повторял:

— Как же так, я не далее, как вчера перевязал ручку синей изоляцией!

Вера немедленно предложила свои услуги в роли портфеленосца Веры Пансо, то есть носить портфель за доцентом Калмыковым под мышкой или у груди в охапке. Тот, конечно, такой жертвы от нее не принял, но попросил поясок от ее платья. И у нее появился тот самый шанс, который она уже не могла упустить. Она собралась к нему домой, чтобы забрать поясок, который доцент привязал к портфельным ушкам вместо ручки.

Так они и шли по старому тротуару, рядом, Калмыков рассказывал о словесной битве между Ульяновым и Плехановым, а Вера старательно обтягивала старое платье руками, словно ей сильно не хватало пояска. Иван Яковлевич все чаще шел боком, смотря на Верину высокую грудь и румяное лицо. Будь на его месте не доцент кремневого образца, а какой-нибудь старшеклассник, тот давно бы обспускался, потому что Верина грудь вздрагивала при каждом шаге. Но и у кремня бывают осечки.

— Вот мы и пришли, – глухим голосом сказал Калмыков. – Зайдите, я отдам Вам пояс и напою чаем.

— А там не.... – неуверенно спросила Никонова. – Там кто-то есть?

— Жена на работе, – пояснил Иван Яковлевич. – Она, кстати, как и Вы – учительница.

— Я еще не... – возразила Вера. – Мне еще долго!

— Время бежит быстро, детка. Надо все успеть.

Они поднялись на третий этаж, и Калмыков попытался нашарить в кармане ключ, а держать в одной руке плащ, зонт и портфель и одновременно искать ключ у него получалось плохо.

— Давайте я подержу что-нибудь! – взмолилась Вера. – А то мы так до вечера стоять будем!

— Ладно, держите! – сказал Калмыков. – Каждый раз так мучаюсь. Рук не хватает.

Вера отобрала у доцента портфель, зонт и плащ, и он, наконец, открыл английский замок. В прихожей он отобрал обратно свои вещи: зонт и плащ повесил на вешалку, а портфель поставил на полку под вешалкой.

— Ой, Вы испачкались! – сказал вдруг Калмыков, тыкая узловатым пальцем в левую Верину грудь. – Это грязь из лужи, несомненно. Надо застирать, пока не присохло. Снимайте платье. Давайте, я Вам помогу.

Вера повернулась к Калмыкову спиной, и он ловко расстегнул десять пуговиц от воротника до талии, словно на баяне сыграл, а Вера спустила платье на пол.

— И рубашку!

Комбинация, словно живая, соскользнула с Вериного тела и улеглась рядом с платьем.

— И лифчик!

— Там крючки, – пожаловалась Вера.

— Ничего, справимся! – обнадежил Иван Яковлевич. – И не такое снимали.

Тяжелые Верины груди, словно неведомые спелые плоды на толстых ветках, выпали из самодельного бюстгальтера и освобожденно закачались.

— О, какая роскошь! – застонал Калмыков, торопливо расстегивая ширинку. – У кого-то и половины нет!

— Иван Яковлевич! – остановила его Никонова.

— Что? Я что-то сделал не так?

— Трусики...

Иван Яковлевич Калмыков был по-стариковски сутул, ребраст, а живот выпирал, словно он проглотил арбуз целиком. На груди и лобке бушевала чаща седых волос, мошонка болталась почти до цыплячьих колен, но член длинен, красен и жилист.

Вскоре Калмыков кончил, выдавив несколько мутных капель, и устало плюхнулся тощим задом на пушистый ковер.

— Вы только никому не говорите! – простонал доцент. – Ведь из партии вышибут, жена на развод подаст на старости лет! Не скажете?

— С датами у меня беда, – расслабленно ответила студентка техникума. – Никак не могу запомнить. И, вообще, учебники такие толстые...

Про Игоря Петровича Корнеева, физика, говорили, что он занимался ядерной физикой, облучился и перешел на преподавательскую работу. Он был ее более сутул, хотя вдвое моложе, чем Калмыков, лысоват и носил очки в роговой оправе, свитеры и широкие брюки. Хуже физики Вере давалась только математика, но и физику – всяких там демонов Максвелла, Вера не понимала до отчаяния. И она решила действовать.

Иногда, Корнеев уходил куда-то прямо во время лекции. Читал он из рук вон плохо, но, говорят, принимал хорошо: за все время своего лекторства поставил только две двойки да и то за списывание. «Бог троицу любит!», – думала Никонова. – «У меня третья будет!». Глядя на то, как Корнеев мучается у доски, она страстно хотела ему помочь, но не знала, как.

Рядом с аудиторией была лаборантская, где хранились разные приборы: большие стрелочные гальванометры, генераторы, трансформаторы, электрофорная машина и другие учебные пособия. Там-то и исчез за полчаса до окончания лекции по атмосферному электричеству бывший ядерщик Корнеев. Староста потока сказал сидеть, и сидели, потому что студенты техникума – это не школьники. Те бы давно разбежались, куда глаза глядят, а студенты – сами завтрашние педагоги, поэтому они куда более дисциплинированы. Но и узнать, чем там Корнеев занимается вместо лекции, было интересно даже старосте, и он несколько раз засылал «разведчиков». Вера сидела сразу за старостой, и она слышала, что те говорили по возвращении. А говорили они, делая страшные глаза, только три слова: «Дрочит!». И добавляли:

— И плачет!

Вера была неприятно удивлена. Даже поражена. Мальчики дрочат, юноши дрочат, даже молодые неженатые мужчины тоже дрочат. Но чтобы такой дядька да еще ученый дрочил на работе, даже на рабочем месте? Такого она еще не слышала. В конце концов, для этого должна быть веская причина!

Учебное время истекло, и студенты разошлись. В аудитории осталась лишь одна Вера, и где-то в глубине помещения – дрочер Игорь Петрович. Никонова взяла свою сумку и пошла искать Корнеева.

Лаборантских оказалось две – одна ближняя, другая дальняя, там за какими-то стендами сидел Корнеев и кривился от боли, надрачивая вялый член. Вера не знала, как к нему подойти, что сказать, а потому она тихо кашлянула в кулак.

— О, черт! – подпрыгнул Игорь Петрович. – Вы тут зачем?

Он попытался как-то прикрыться, спрятать член в брюки, но он не слушался своего хозяина. И по красному лицу Корнеева покатились крупные мужские слезы. Вера до этого не видела, как плачут мужчины, и ей стало страшно. Игорь Петрович, большой и некогда сильный человек, сидел и не стесняясь, вытирал слезы рукавом свитера.

— Самое страшное, девочка, это беспомощность, – говорил, всхлипывая, Корнеев. – Когда я лежал под капельницами после пересадки костного мозга, я думал, что все, выйду из клиники и буду прыгать, как козлик. И действительно, поначалу прыгал. Врачи на самом деле вернули меня к жизни. Я им, конечно, благодарен. И первое время после выписки было хорошо. И с женой все было хорошо...

Он вдруг замолчал

— Не знаю, нужна ли Вам моя исповедь.

— Нужна, нужна. Мне сказали, что я умею слушать.

— Хорошо.

Корнеев посмотрел на часы.

— Пойдемте отсюда, все равно все без толку.

— Простите за бестактность, у Вас и на жену не стоит?

— У меня теперь нет жены. Я ее отпустил. Зачем ей калека...

Вере стало жаль добрейшего Игоря Петровича, она хотела ему как-то помочь, но не знала, как. Хотя...

— У меня есть одна знакомая врач-андролог, доктор наук, между прочим, хотите, я ей позвоню?

— Позвоните, – равнодушно ответил Корнев, еще больше сутулясь. – Только все без толку. Меня и академики осматривали, седые, в шапочках, читали анализы, качали головами, цокали языками. А один сказал: «Ну, что Вы, дружище, так расстраиваетесь. Монахи всю свою сознательную жизнь живут, и ничего». А мне всего-то тридцать девять...

— Я все-таки позвоню андрологу, – настойчиво сказала Вера. – Вдруг она волшебное слово знает.

— Звоните...

Так за разговором, они дошли до общежития и попрощались до завтра.

Игорь так и сказал: «Если надо будет что-нибудь от меня или от матери, звони в районе десяти. Ни я, ни мама раньше не освобождаемся». Вера едва дождалась вечера, и без пяти десять она уже стояла возле телефона-автомата в фойе общежития.

— Да-да! –важно ответил Игорь, словно он уже был академиком. – Вера? Какая Вера? Ты куда пропала?

— Учусь. Игорь, маму позови!

— Ты что, беременна?

— Нет, не бойся, я по другому вопросу.

Подошла Игорева мать. Вера говорила, живописуя проблемы Игоря Петровича, а сама смотрела на большие часы на стене напротив. Ведь аремя разговора – не более трех минут. Наконец, мама Игоря сказала: «Приезжайте». И повесила трубку.

Вера ликовала. «Если бы все было так безнадежно, она бы отказала», – думала Вера, засыпая с чувством исполненного долга.

Утром следующего дня она прибежала в техникум, когда уборщицы еще не закончили наводить чистоту, и сразу заняла наблюдательную позицию напротив двери кафедры физики. Когда возле нее появился высокий мужчина в сером пальто и велюровой шляпе, она сразу кинулась к нему. «Игорь Петрович!», – закричала она. – «Сегодня идем на прием к андрологу. И не ныть!».

— А, это опять Вы!

Игорь Петрович ей не обрадовался, но Вера уже не могла отступить. Она была настроена решительно.

— Сегодня вечером я за Вами заеду.

— У Вас машина?

— У меня будет такси! К андрологу мы поедем на такси. Не такие уж это большие деньги. Дайте только адрес.

Корнеев покачал головой, но адрес написал – на маленьком листке, вырванном из блокнота корявыми буквами.

— Врач – мужчина? – спросил физик, отдавая Вере листок с адресом.

— Женщина.

— Женщина? Как-то неловко...

— Врачи, они бесполые!

— Ну разве что...

Он все еще сомневался. Вера, глядя на него, тоже начала сомневаться. Хотя в Игореву мамашу она верила.

После занятий Вера немного посидела в сквере. Погода испортилась, прошел дождь, сначала сильный, а потом началась заунывная морось, и она немного продрогла. Она подняла воротник плаща, еще немного посидела на видавшей виды скамье и пошла в кафетерий. Денег у Веры было немного, она приберечь на такси, и взяла только кофе в бумажном стаканчике и булочку с марципанами. Кофе был очень горячий, и Вера решила подождать, пока остынет немного. Она стояла за высоким столиком и смотрела в окно, за которым была осень. И еще там были Мишка и Гришка. Вера их увидела и замахала руками. Они ей тоже замахали и вошли, распахнув тяжелую дверь на пружине. И, как всегда, ни здравствуй, ни прощай.

— Сегодня Картузов озверел! – сказал Гришка, встав за ее столик. – Меня к доске вызвал прямо на лекции, а я ни бум-бум!

— Вот-вот! – сказал Мишка, возвращаясь к столику с бутербродами и кофе. – Он не имеет права выставлять нас дураками перед потоком.

— Все он имеет, – тихо сказала Вера. – Мы – игрушки в его руках. Хочет, до экзаменов не допустит, хочет, с кашей съест вместе с гарниром.

— Надо что-то придумать, – сказал Мишка.

— Надо, – сказал Гришка. – Мы что-нибудь придумаем.

— Мы сделаем такую штуку, после которой он не отмоется. Надо только про Картузова побольше узнать – где живет, с кем живет, чем увлекается.

— Чем увлекается, мы знаем, – сказал Гришка. – Он в волейбол играет.

— Уже хорошо! – похвалила Вера. – Очки ему не мешают?

— Так это же волейбол, Вер, а не баскетбол. Играть в волейбол очки не мешают. Главное, чтобы не упали.

— У него и команда есть, – сказал Мишка. – Мы запишемся и все выведаем.

Парни допили кофе и съели почти все бутерброды, кроме одного, с одесской колбасой. Оставили Вере. Она с удовольствием его съела и запила остывшим кофе. Затем посмотрела на часы.

Ох, еще четыре часа! Если вернуться в общежитие и поговорить с Катей? Что-то она в последнее время похожа на влюбленную.

Вера специально шла медленно, чтобы убить время. Дождь кончился, и выглянуло низкое осеннее солнце, сверкая в холодных лужах. А подкузьмить Картузова надо, ох, как надо!

Катя опять сидела на кровати и читала.

— Опять Тургенев?

— Ага. «Дворянское гнездо».

Катя отложила книгу и мечтательно уставилась в потолок.

Вера с удовольствием рухнула на кровать, не снимая пальто.

— А ну, Катюха, колись быстро! – сказала Никонова. – Влюблена?

— Даже не знаю, – медленно ответила Катя. – Есть у нас на потоке один мальчик. Имя у него необычное – Владлен. Тоже книжки любит.

— Ты смотри, Кэт, ему не давай, иначе вместо школы пойдешь в роддом или в абортарий. Будешь одиночкой или, если какую заразу подхватишь, вовсе бесплодной.

— Я не даю, – так же мечтательно сказала Катя. – Мы два раза в кино ходили.

— Что смотрели?

— Не помню. Мы целовались.

Кате из дома прислали посылку, и она решила поделиться с Верой, хотя от посылки осталась половина. Они эту половину еще разделили, и четвертинки съели с чаем: домашние булочки и мед. Потом смотрел в темнеющее окно.

— Я, Катирина, сегодня поздно буду, – сказала Вера. – Ты ложись спать, не жди.

— На свидание?

— Вроде того. К врачу.

— Ты заболела?

— Не я. Один хороший человек.

— А у вас в Воткинске снег бывает? – спросила Вера, чтобы сменить тему.

— Завались! Мы на лыжах катались, на санках. Весело было!

— Выпадет снег, покатаемся и мы. Пойду я...

Вере повезло. Такси она поймала сразу и приехала в дому физика быстро. Тот встречал ее у подъезда.

— Я в окно видел, как Вы подъехали. Еще подумал, Вы это или не Вы?

У Веры часов не было, и она то и дело смотрела на часы на приборной панели. Корнеев сидел сзади и молчал.

Если ехать на машине, то Москва не такая уж большая. За полчаса, ну, за сорок минут можно проехать насквозь. А если на метро или на трамвае, то огромная. Улицы были пустынны, и до дома Игоря они доехали быстро. Вера расплатилась сама, а Игорь Петрович даже не заметил. Он задремал на заднем сидении.

— А? Что? Уже? – всполошился Корнеев, когда Вера легонько потрясла его за плечо. Потом вспомнил. – О, черт!

Дверь им открыла сама Игорева мать, величественная, как кучевое облако, и сразу провела его в кабинет. Вера осталась одна. Она не знала, сколько Корнеева будут лечить, и потому сняла пальто и берет. Вера не осталась одна в огромной квартире, ей был рад Игорь Васильев. Он вышел, и затащил ее в свою комнату.

— Старуха, что ты за дядьку притащила?

— Доцент наш. Облученный он.

— Так мама не радиолог. Она – андролог!

В самый раз. Игорю Петровичу делали пересадку костного мозга и с тех пор у него не стоит.

Тем временем Юлия Владимировна переоделась в белый халат и приказала Игорю Петровичу снять все. А что делать, назвался груздем, полезай в кузов. Голый доцент Корнеев выглядел еще более несчастным, чем одетый. Если Васильева в белом халате походила на яйцо, то Игорь Петрович – на скорлупу от этого яйца. Ей так и не удалось поставить член физика в надлежащее состояние, и тогда она открыла боковую створку своего огромного письменного стола.

— Теперь вся надежда на достижения современной фармакологии. – сказала Юлия Владимировна, потрясая тубой с таблетками. – Мы приводим доклинические испытания одного средства по лечению эректильной дисфункции. Присоединяйтесь, предварительные результаты великолепны, почти сто процентов.

Конечно, Игорь Петрович Корнеев согласился. Он сидел, голый, за письменным столом и подписывал такую кучу бумаг, которой не видывал со времени защиты кандидатской диссертации. В конце концов он рассвирепел и ожесточенно царапал дорогим вечным пером тонкую бумагу многочисленных копий. Но главное было не в этом. Главное было в том, что андролог Юлия Владимировна Васильева напустила в высокий стакан воды из сифона и дала одну таблетку из стеклянной тубы. Он торопливо кинул ее в рот и дрожащими руками взял со стола стакан.

Врач уложила Корнеева на кушетку, накрыла его мощи простыней и велела ждать.

— Долго?

— От пяти до двадцати минут.

Она вышла, а Игорь Петрович то и дело смотрел на наручные часы «Полет».

Юлия Владимировна была уверена, что молодежь опять «исследует» друг друга и потому поспешила им на помощь. Но нет, они смирно сидели и рассматривали какой-то научный журнал, а в нем – обширную статью по квантовой физике. Вера не понимала ничего, а потому первой подняла голову.

— Как он там? – озабоченно спросила Никонова.

— Ждем.

— Долго?

— Максимум минут двадцать.

— Долго, – выдохнула Вера.

Надо будет купить часики, подумала Вера, или у кого-то попросить на время и не отдать.

Но оказалось, что ждать пришлось не очень долго. Из кабинета Юлии Владимировны раздался вопль, но не отчаяния, а огромной радости. Доктор, ее сын и Вера выскочили в широченный коридор, а им навстречу из кабинета андролога – Игорь Петрович со стоячим членом.

Назад они снова ехали на такси, сидели рядом на заднем сидении, он то и дело трогал неопадающий бугор на брюках и тихо радовался забытым ощущениям. Машина подъехала еще быстрее, и возле своего дома Корнеев начал прощаться. «Это еще не все», – сказала Вера. – «Надо еще кое-что проверить». Они поднялись к нему в квартиру и принялись проверять. Проверили три раза, и член его успокоился.

Корнеев был совершенно счастлив, и Вера была счастлива, но она немного не поняла, почему во время соитий Игорь Петрович назвал ее Наташей. То ли оговорился, то ли Наташей звали его бывшую жену. До грядущего ли экзамена по физике было тут? Тем более, что на горизонте грозной глыбой маячил исполняющий обязанности заведующего кафедрой Эдуард Михайлович Картузов.

Больше всего Вера ненавидела в Картузове его фразу:

— В прошлый раз мы договорились до того...

Эдуард Михайлович Картузов был волейболистом, по зову сердца, как говорится. Казалось, что у него для этого есть все: рост, статная фигура и широкие, как теннисные ракетки, ладони. Только слабое зрение и очки в роговой оправе нарушали образ спортсмена. А не надо было читать по ночам под одеялом с фонариком! Иначе играл бы сейчас наравне с Зайцевым и Савиным.

Выпал снег, накрыл пушистым белым одеялом некрасивую черную землю и заставил спортсменов и просто физкультурников мазать лыжи. Миша и Гриша пошли на кафедру физической культуры и записались в волейбольную секцию. Они были спортсменами, и освоить на первом уровне технику подачи и приема смогли легко. Вера тоже туда записалась, только в основном накачивала и подавала мячи, улетевшие в аут. Осталось разработать план по «доставанию» Эдуарда Михайловича, и Миша с Гришей стали слушать.

В раздевалке, как в бане, люди говорят о многом, особенно, если они расслабились. В первый же день Миша и Гриша узнали, что у Картузова под Москвой была дача, и по выходным и свободным дням он туда уезжал. Было решено взять на лыжной базе лыжи и приобщить к катанию Катю. В первое же воскресенье они с лыжами в руках стояли на пригородной платформе Киевского вокзала и ждали электричку. Гриша опекал Веру, а Миша – Катю.

Девушки ехали налегке, а у парней были рюкзаки с бутербродами и термосами. И еще: у них был фотоаппарат «Зоркий» с горячим башмаком и вспышкой. Катю в подробности не посвятили, и она прибывала в счастливом неведении. Она хотела кататься, хотя и не умела.

Компания лыжников вышла на платформе «Переделкино». Вместе с ними вышла еще одна команда – экскурсантов. Переделкино давно превратился в поселок-музей под открытым небом, и экскурсанты шли именно туда.

Накануне, в субботу вечером Вера и гимнасты долго репетировали. Идея, в общем-то была стара, как мир, Вера должна была соблазнить Картузова, а парни – сфотографировать. Вера с Гришей принимала разные позы, чтобы бало лучше видно детали, а Миша бегал кругом парочки и делал вид, что фотографировал, щелкая пустой камерой. В конце концов Гриша и Вера все сделали по-настоящему, а Миша пожалел, что в его камере нет пленки.

Когда экскурсанты сошли с платформы, лыжники надели лыжи и поехали за ними. Катя думала, что если ехать быстро, то не упадешь. Но она ошибалась.

Сразу от платформы начался пологий спуск по заснеженной дороге. Парни катили, почти не отталкиваясь палками, Вера толкалась иногда, но Катя сталась всех обогнать и поэтому старательно толкалась, пока не съехала с дороги. Там ее понесло в овраг, и Катя летела по заснеженному склону, и на ее пути не встало дерево. Больше она ничего не помнила...

Катя очнулась от резкого запаха, открыла глаза и попыталась свести вместе расплывающиеся лица и мебель. Не сразу, но это ей удалось. Возле кровати, на которой она лежала, стоял мужчина в черных очках и совал ей под нос резко пахнущую ватку. Возле него стояли Вера, Гриша и Миша.

— Ну, вот, наконец-то! – сказал мужчина, убирая ватку. – Оригинальный способ тормозить с помощью дерева. Думаю, легкое сотрясение есть, но не более. Сейчас на дачах народа мало, и вам повезло, что я проезжал мимо.

Катя подняла неверную руку ко лбу, что-то ей мешало, но мужчина перехватил ее руку и погрозил Кате пальцем.

— Там марлевая повязка, – сказал мужчина. – Обычная ссадина, но крови было много.

— Она уже розовая! – радостно сказала Вера. – А была бледная. Это хорошо?

— Не знаю, – сказал мужчина в очках. – Мои познания в медицине не распространяются дальше перекиси водорода, йода и раствора аммиака. Надо бы «Скорую» вызвать, да телефон не работает.

— Не надо «Скорую», – жалобно сказала Катя. – Мне уже лучше.

— Эдуард Михайлович! – сказала Вера. – Ей лучше!

— Я рад! – сказал Эдуард Михайлович. – Давайте это отметим.

Кате стало настолько лучше, что она села в кровати, но тут же обнаружила, что она голая. Сначала она подумала, что ей это кажется. Катя потрогала сосочки, и это действие немедленно отозвалось сладостью между ног.

— Раз Вам лучше, – сказал Эдуард Михайлович Кате. – Присоединяйтесь!

Он уже откупорил бутылку с коньяком и ловко нарезал лимоны.

Катя встала и быстро завернулась в одеяло.

— Вся твоя одежа – жареная кожа! – сказал Миша, а Гриша рассмеялся.

— Вам, девушка, с такой фигурой можно третьим номером играть. – заметил Эдуард Михайлович. – Если немного подрасти.

— А можно ей коньяк? – задумчиво спросила Вера, рассматривая свою рюмку на свет.

— А кто ж его знает, – также задумчиво ответил Эдуард Михайлович. – Мне здорово мозги прочищает.

Он взял пустой стакан, выжал туда еще один лимон, кинул ложку сахара и добавил холодной воды.

— Вот, для больных и раненых – лимонад с мякотью! А для остальных – тост. За науку наук – математику!

Все подняли рюмки и стакан, и тут Миша вспомнил про фотоаппарат.

— Подождите, я вас сниму! – закричал Миша, кидаясь к рюкзаку. – На память! Назову: «Спаситель и спасенная»!

Он навел аппарат на Катю с повязкой на голове и Эдуарда Михайловича и попросил их встать максимально близко. Катя внимательно посмотрела на Картузова, Картузов – на Катю, и Миша их сфотографировал.

— Все? – спросил Картузов, Миша ответил утвердительно, и Эдуард Михайлович опрокинул стопку.

Настоящие спортсмены обычно много не пьют, но Картузов был любителем и потому раскупорил вторую бутылку. При этом он чересчур внимательно смотрел на Катю, так внимательно, что Вера решила: «Роли поменялись». И не ошиблась. Вместо Веры главной приманкой становилась не она, а Катя. И Вера, чтобы все выглядело натуральнее, решила Катю не предупреждать.

К концу дня трезвой оставалась только Катя. Вера кое-как держалась на ногах, а Гриша и Миша дремали на столе. Картузов давным-давно отправился спать, и на вопрос: «А что нам делать?», перед тем, как уснуть, ответил:

— А что хотите!

И захрапел.

То, что он заснет, в Верины планы не входило, и она решила опять их изменить и посветить в них Катю.

Девушка с повязкой на голове мирно спала, когда Вера накрыла ей ладонью рот.

— Ты фотографировать умеешь? – спросила Вера, подсунув Кате фотоаппарат под нос.

— Так, немного.

— А в математике как, сечешь, или тоже немного?

Катя сморщилась, словно ей опять предложили лимонад, но без сахара.

— Понятно. Мы тут придумали кое-что, чтобы Картузов нам двоек не понаставил, тебе придется только жать на спуск. Согласна?

— А что снимать?

— Меня и Картузова.

— Ладно.

— Тогда пошли.

Катя опять закуталась в одеяло, Вера сняла почти все и осталась в одной короткой рубашке. Картузов устроил себе гнездышко на втором этаже, дверь туда не запиралась, и Вера распахнула дверь и зажгла свет. Эдуард Михайлович, похоже, затеялся встать и раздеться, но «зеленый змий» оказался сильнее. Брюки он снял, пиджак тоже, с галстуком и рубашкой – наполовину, только распустил узел и расстегнул верхние пуговицы. Но трусы остались на месте, прикрывая узкие спортивные бедра.

— Давай, Катюха, щелкай, да про резкость не забывай, – прошептала Вера, и Катя отсняла первый кадр...

Где-то через неделю Миша и Гриша проявили пленку и напечатали несколько наиболее вызывающих фотографий. Особенно удались две. На одной из них Вера сосала член Картузова, а его рука лежала у нее на затылке, и еще одна, где Эдуард Михайлович, голый, навалился на обнаженную Веру сверху. Вера была довольна, парни – тоже. Даже Катя была довольна, хотя лимиты, дифуры и прочие тройные интегралы по замкнутому контуру начинались у нее только через год.

Наступил день экзамена по математике, к которому Вера Никонова и не думала готовиться. Вместо этого она и Катя пошли на удлиненный сеанс в кино, который назывался «Две повести». Первый фильм назывался «Северная повесть» с Олегом Стриженовым и Евой Мурниеце, а второй с блистательной парой Элиной Быстрицкой и Сергеем Бондарчуком. Первый больше понравился Кате, второй – Вере.

Утром Вера в техникум не торопилась. Она пришла последней, взяла билет, и не читая, сказала:

— Я буду отвечать без подготовки.

— Ну-ну, – сказал Картузов. – Давайте, вместе похохочем.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – парировала Вера, доставая из сумочки отпечатки.

Математики соображают быстро. Картузов, бледный, как полотно, еле выдавил из себя:

— Что Вы хотите за негативы? Денег?

— Деньги – зло! Мне и тем, кто предъявит такие же фотографии, пятерки за экзамены. Только после этого Вы получите по почте негативы.

— И только то? – скривился математик. - Давайте зачетку.