Петербург для двоих. Сонечка. Ч. 12

Уже в дверях, она обернулась и спросила:

– А ты меня встретишь сегодня после конференции?

– Могла бы и не спрашивать! Я обязательно приду тебя послушать и посмотреть презентацию! Мне хочется понаблюдать за залом, подслушать, что о тебе говорят? Я буду твоим тайным, да что скрывать, явным агентом.

– А куда мы после этого пойдем?

– Ну, предлагать после научной конференции забуриться в Эрмитаж, это себя не уважать!

– А почему? Я вычитала, что на третьем этаже есть экспозиция экспрессионистов. Матисс, Гоген, Ван Гог...

Она не успела договорить как я её прервал.

– Твоя информация очень устарела. Ты, наверное изучала путеводитель по Эрмитажу, который я подарил Славке на его день рождения?

– Точно, ты угадал. Блин, там же ещё дарственная надпись: «Славке, в день двадцатилетия».

–Вот видишь, это было давным давно. А сейчас французы «переехали».

– Далеко? Надеюсь не в Париж и не в провинцию Шампань?

– Нет, не далеко! В здание Главного Штаба, слева от Арки. Всего лишь на сто метров южнее. Оттуда тоже виден Александрийский столп.

– Вознесся выше я главою непокорной, Александрийского столпа, – подхватила знакомые всем русским людям строки Соня. Кстати, это правда, что он, этот «столп» или колонна, держится только на силе тяжести и никак не закреплен.

– Ну, я не знаю, – я впервые задумался над тем, что «впаривали мне в течении жизни разные экскурсоводы, – версия правдоподобна, но так это или нет, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Во всяком случае, она стоит, и даже не пострадала во время воин и наводнений. Тридцати метровая, кажется, колонна, плюс шестиметровая статуя ангела на верху, да и постамент. Стоит, зараза, уже почти двести лет, и даже крена никакого не обнаруживают ученые.

– Ну и что ты скажешь про мой доклад?

– Сонечка, ты была потрясающе красива, уверена в себе. А этот твой строгий деловой костюм...

– А ты хотел бы, чтобы я была в короткой юбочке и в маечке с глубоким декольте?

– Ну что ты, я просто слышал, как двое молодых парней обсуждали твой костюм и пытались тебя раздеть. Один даже заметил, что ты без лифчика. Но, какой-то серьезный ученый попросил их разговаривать тише, внимательно слушал твой доклад и делал записи в блокноте. Да и вообще, аудитория была внимательна. И ещё одна старая дева фыркнула, когда по окончании ведущий подал тебе руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам с кафедры, повернула ко мне лицо и презрительно сказала:

– Слов нет, превратили серьезное заведение в подиум.

– Выходит, я провалилась?

– Да нет же, уверяю тебя, после тебя, как раз, один из молодых людей поднялся на кафедру и так заикался, краснел, мыкал, что его никто не слышал.

Мы сидели с Сонечкой в кафе в новых залах Эрмитажа «под Аркой Главного штаба», пили кофе, отдыхали и лениво переговаривались:

– Что-то я устала, дядя Саша, ходить по этим полупустым галереям.

– Мне тоже, Соня, непривычно. В Зимнем дворце в каждом зале картина на картине, а здесь «просторно». Честно признаться, я здесь впервые, и для меня это как-то непривычно. Не найти всё, сразу. Где Матисс, где Ван-Гог или Писсарро? Привык за пятьдесят, пожалуй, лет, что французы всегда на третьем этаже. Сядешь на кушетку у окна в зале Матисса, за спиной Дворцовая и «столп» на фоне арки, перед тобой кружат в бешеном танце обнаженные фигуры.

И в очередной раз Сонечка меня удивила.

– У Матисса три чистых краски всего: зеленая, синяя и красная, а какая гармония, как передана динамика, экспрессия?

– Ну, ты Сонечка, в очередной раз меня поражаешь, – смутился я, – откуда у тебя такие глубокие познания в теории живописи?

– Да, какие там познания, – смутилась она, – так, нахваталась верхушек. Читала много, готовилась к встрече, если честно, хотела тебя поразить знаниями. Я же провинциалка, и комплекс у меня соответствующий. А, в общем, я довольна сегодняшним днем. Больше всего хотела в живую увидеть Ван-Гога. Как я обожаю его краски, особенно желтый цвет. Охру его не спутаешь ни с чем. Летний зной на его картинах чувствуешь кожей. Все, почему-то думают, что у нас в Сибири морозы круглый год. А, на самом деле летом у нас жара, как в Африке. И, такие же краски, когда пшеница колосится, и зной, точно, как на картинах Ван Гога.

А еще я люблю его «ночные» картины. Залитый желтизной электрический свет террас уличных кафе, отраженые в воде дорожки фонарей. Темно-синяя вода реки и дорожка, убегающая вдаль, переливающийся желтый свет в водной ряби. У нас, на Обском море точно такие же огни, и такие же дорожки по воде, только у Ван Гога это Франция.

– Сонька, ну хватит комплексовать. Красота она же не зависит от места. Вот, мы сейчас с тобой не в Париже, а, глянь за окно. Солнце садится, его отблески отражаются в стеклах домов. И эта красота ласкает наши с тобой души, и отражается в них! А, в Париже сейчас, может быть, дождь, и люди спешат по бульварам, спасаясь от него с помощью зонтов и плевать им в этот момент на красоты Елисейского дворца и Триумфальной арки.

– Нет, ты глянь на эти подсолнухи? Охра просто зашкаливает. Я даже чувствую эту жару. А вот ночные картины Ван Гога построены на контрасте. Желтый цвет электрического тепла и синий – ночной прохлады. А на подсолнухах он просто тренировался дома в жару. Ведь писать красками на жаре тяжело.

– Оттого у него и психоз обострился, когда он жил с Гогеном в Арле.

– Какой психоз? – Соня вскинула на меня свои глазки, – впервые слышу!

– Ну, ты даешь! А про то, что он себе ухо бритвой отрезал тоже не слышала? Нормальный человек может отрезать себе хоть что-нибудь? Нет, он сделает это только в приступе душевной болезни.

– Дядя Сашулька, ну какой ты иногда занудный бываешь! Пусть ты сто раз прав, но никакой болезнью не объяснишь его умение вызывать такие эмоции. Смотришь на его картины, и такое спокойствие они вызывают в душе. У него звезды как фейерверки, пшениые поля – постель, на которой хочется поваляться. Хихи!

– Почему ты хихикаешь?

– Просто представила, что мы сейчас вернемся в твою квартиру и поваляемся. Впереди два выходных дня, никуда не нужно спешить.

– А как же экскурсия?

– Ну—это не в счет! Это же не работа, а удовольствие. Сидишь в кресле с любимым человеком, теле гид говорит:

– А сейчас справа вы видите здание Михайловского замка. Павел Первый построил его специально для того, чтобы защититься от возможного заговора.

– Тоже знания, почерпнутые из Славкиного путеводителя?

– Да нет, фильм смотрела «Бедный бедный Павел. Не видел чёли? Сухоруков, Янковский!

– Янковский, наверное, играл Павла? Представляю! Задумчивый взгляд, умный вид, спокойствие и рассудительность? А Павел был взрывной, взбалмошный, импульсивный!

– Дядя Шурка, – Сонечка набросилась на меня и стала бить своими маленькими кулачками оп спине, – я тебя сейчас изобью.

– За что? – удивился я.

– Янковский мой идеал!

– И что? Это же не значит ничего. Я про него вообще и слова не промолвил. Его режиссер заставил играть Павла так, как он описан в сценарии. Соня, сдаюсь.

– На тебя дядя Сашунька невозможно сердится.