Отмазался. Часть 2

– Да – да! – раздался из – за двери чей – то незнакомый, молодой голос. Я осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. За столом сидел какой – то незнакомый молодой врач (или, может, это был медбрат – я

не знаю).

– Здрасьте. Мне бы: Игоря Николаича, – сказал я.

– Распопов?

– Да.

– Проходи, мы тебя давно ждем.

– Да я не опоздал вроде, – я зашел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Такого "сюрприза" в виде второго медработника я не ожидал. Значит, теперь меня будут "вгонять в краску" уже двое: Из соседней комнаты в кабинет вошел Бахметьев и, предложив мне сесть, уселся напротив меня на край стола.

– Значит так, Распопов, – начал он, глядя мне прямо в глаза, – у нас предложение к тебе. Ты ж в армию не хочешь, правильно?

Я кивнул головой.

– Мы тебе сделаем отсрочку короче, по – любому. Не важно есть там у тебя чего, или: Это я тебе обещаю. А ты нам поможешь за это. Нам начальство фильм поручило снять, научно – популярный, для конференции там какой – то научной в Америке. Так что у нас его не увидит никто. Мы просто снимем, как русские врачи работают, и все. А ты в армию не пойдешь. Согласен?

Я сидел, офигевая, и очень слабо соображал, что происходит. МЕНЯ БУДУТ СНИМАТЬ ЕЩЕ И НА ВИДЕО?! ГОЛОГО? С РАЗДВИНУТОЙ ЖОПОЙ?!!! Я почувствовал, как запылали от стыда мои щеки, и первым моим желанием было – тут же отсюда удрать. Но мысль об отсрочке не давала мне покоя, и я огромным усилием воли сумел сдержать себя.

– А вы: ВСЁ будете снимать? – глухим от волнения голосом спросил я.

– Ну конечно все, не левую ж пятку твою! – Улыбнулся Бахметьев. – Да ты не ссы, я ж тебе говорю, это не будет у нас показываться в России. Или ты в Штаты переезжать собрался?

Оба медика усмехнулись.

– Давай, соглашайся уже. И потом – мы ж ничего плохого не будем делать с тобой:

Не говоря ни слова, с "каменным" лицом я встал, и начал неуверенно стягивать с себя майку.

– Погоди, погоди! – Всплеснул руками Бахметьев. – Ща Андрюха камеру возьмет:

Я медленно разделся перед камерой. Мне казалось, что все это происходит как во сне – даже очертания предметов стали казаться мне нечеткими. Бахметьев, надев идиотскую шапочку и марлевую повязку, неспеша проделал со мной все то же самое, что делал в военкомате. Потом сказал мне лечь на бок на кушетку, подогнул к животу мои ноги, и смазав мне анус, вставил туда резиновую грушу. Сама по себе клизма меня не очень напрягала – тем более что мне постоянно ставили ее дома, и в основном папа – такой же взрослый мужчина. Я лежал и думал только об одном – "Снимают! Снимают!

Снимают!. . " Влив вменя три или четыре клизмы, Бахметьев провел меня к ведру, и предложил прокакаться. К этому моменту я уже решил для себя, что несколько десятков минут позора – по – любому лучше, чем как минимум год издевательств и унижений. И я решил просто тупо повиноваться Бахметьеву. Присев над ведром, я поднатужился, и выпустил в него сначала немного воды, а потом порцию кала. Бахметьев нагнулся и стал мять и массировать мне живот, и из меня вышло еще немного. Он подтер мне задницу и, проводив к стоявшему тут же специальному столу, сказал лечь на него. Я лег. Игорь Николаевич развел мне ноги в стороны, и положил их на подставки (не знаю, как они называются).

– Валь, короче сейчас нам снять надо, как мы от газов пациента освобождаем. Я как скажу – ты попердеть постарайся. А если не получится, или слабо там – мы тебя воздухом накачаем. Понял? Я машинально кивнул головой. Андрей с камерой подошел поближе, и Бахметьев начал надавливать мне одной рукой на живот, а другой в это время залез в анус, пытаясь раздвинуть его двумя пальцами. Но я издал только один жалкий, "неубедительный" пук. И тогда доктор снова взял грушу, и стал закачивать в меня порциями воздух:

Через несколько минут я уже громко пердел при каждом нажатии на живот, а Андрей, держа в одной руке камеру, другой подергивал меня за член и яйца. Наконец, когда весь воздух вышел, Бахметьев поставил меня на локти и колени и, пошуровав у меня в попе пальцем, стал засовывать туда что – то твердое и холодное. Я стоял начетвереньках, зажмурив глаза, и старался думать о чем – нибудь другом, но у меня не получалось. А в попу тем временем все глубже и глубже проникал безжалостный холодный инструмент: Когда "пытка железом" закончилась, доктор перевернул меня на спину, и стал объяснять что – то про то, что меня почему – то надо куда – то привязать. Я плохо понимал его слова – в ушах у меня шумело, член пульсировал и дрожал от напряжения так, как будто его тоже накачали воздухом. Вскоре мои руки и ноги были раздвинуты в разные стороны, и крепко привязаны к держателям.

– Это чтоб ты в туалет не побежал раньше времени, – продолжая снимать, объяснил Андрей, – а то некоторые пацаны не выдерживают – сбегают:

Я уже ничего не соображал, и механически испо

лнял приказы медиков. Привязав, они подложили под мою спину какой – то валик, а под попу – судно. Высоко надо мной была подвешена кружка Эсмарха, и Бахметьев начал промывать меня "по – взрослому" : Не знаю, сколько времени прошло, и сколько воды было в меня влито – но вдруг я как – то сразу, очень сильно захотел в туалет. Я сказал об этом своим мучителям, но они только посмеялись. И тут я понял – они хотят, чтобы я срал прямо здесь, в судно! Я попытался было вырваться, но не тут – то было, мои руки и ноги были крепко привязаны. От напряжения мне захотелось в туалет еще сильнее, и я, не выдержав, со стоном выпустил в судно

первую порцию клизмы. Вторая и третья не заставили себя долго ждать, и я забрызгал мутной жижей не только судно, но и простыню, на которой лежал.

Я не мог поверить в реальность происходящего – Я ОБСИРАЮСЬ ПЕРЕД ВИДЕОКАМЕРОЙ!!! Конечно, такое случалось со мной и раньше, когда родители ставили мне в наказание клизму, и заставляли терпеть, не пуская в туалет. Но это было не при посторонних, дома, и уж конечно без видеокамеры! К тому же, в последний раз это случилось года четыре назад – с тех пор прошло много времени, я вырос, и стал уже "официально" взрослым: Не зная, куда деваться от стыда, я максимально отвернул голову от камеры, и крепко зажмурил глаза:

– Валь! Валентин! – голос Игоря Николаевича доносился до меня какбудто издалека. – Последний аккорд, слышишь? Ты что, притащился что ли?

Бахметьев усмехнулся.

– Ща мы отвяжем и я отшлепаю тебя, по попе. Как будто за то, что ты простыню испачкал, ладно? Ну, так для фильма надо. А отсрочка у тебя уже в кармане, считай.

Я промычал что – то невнятное в ответ. И через пару минут уже лежал на коленях у вспотевшего и сбросившего медицинский "камуфляж" Игоря, содрогаясь под градом шлепков чудовищной силы...

Вот таким образом я, невинный восемнадцатилетний мальчик, подвергся чудовищному и грязному (в прямом и переносном смысле) надругательству, снялся, сам того не понимая, в порнухе, и: остался при этом девственником!

Я до сих пор не понимаю, почему они не сделали со мной тогда ничего "такого" (сексуального в прямом смысле этого слова). Может, они работали исключительно из – за денег, и считали себя "натуралами"? Или "перезанимались" накануне сексом, и у них просто не осталось на меня сил? Я долго не решался потом навестить доктора Бахметьева – просто в силу своей природной закомплексованности. А когда, спустя примерно полтора года, наконец решился – выяснилось, что он уже не работает в нашей поликлинике:

Но, как бы там ни было, Игорь Николаевич не обманул, и сдержал свое обещание. Очень скоро я оказался на обследовании в больнице, с подозрением на какую – то хитрую болезнь, названия которой я уже не помню. Никакой такой болезни у меня на самом деле, конечно же, не было – просто Бахметьев договорился со своим знакомым, заведующим отделения той самой больницы, и меня положили туда практически с уже "поставленным" диагнозом:

* * *

Соседи по палате встретили меня доброжелательно. Мы сразу же познакомились, и они понравились мне чисто по – человечески. Особенно мне понравился красивый светловолосый мальчик, Кирюша, на вид лет пятнадцати, который судя по всему так же, как и я, "косил" (но никому не признавался в этом). Позже он сказал мне, что ему во18 лет – но я поначалу не поверил, думал, он еще школьник, и "косит" как бы заблаговременно, чтобы иметь историю болезни. И только когда он показал мне паспорт, я убедился в том, что он совершеннолетний. Мы не то чтобы подружились, просто сошлись как ровесники. Приставать к нему я, естественно, боялся (хотя и очень хотелось).

Сразу же на второй день после моего поступления в больницу меня вызвали в процедурную. Я надел рубашку и, ничего не подозревая, решительно двинул к выходу. И только тогда заметил ехидные ухмылки на лицах некоторых мужиков.

– Чего вы?

– Да так, ничего:

– Щас ты ОДНИМ ИЗ НАС станешь! – объявил мне лысеющий автослесарь Алёха, и сдержанно загоготал.

– Чё такое – то, я не понял? – уже настороженно переспросил я.

– Иди – иди, – ответил Лёха, – щас сам скоро узнаешь:

Я прошел в процедурную, и как только открыл дверь – сразу же увидел несколько подвешенных на подставках кружек Эсмарха, резиновые груши и грелки. Медсестра спросила у меня фамилию и, внимательно осмотрев меня с ног до головы, решительно приказала раздеваться. Я попытался было отделаться только спусканием штанов, но женщина сказала, чтобы я разделся полностью, тоном, не терпящим возражений. Мне стал понятен смысл Алёхиной шутки – мол, сейчас и меня ТОЖЕ:

Делать было нечего, и я разделся, испытывая при этом сильный стыд. Все – таки традиционно принято считать, что раздеваться перед незнакомыми женщинами гораздо стыднее, чем перед мужчинами. А учитывая мой недавний "печальный" опыт, я боялся вдвойне.