Ксаверий де Монтэль II

Ксаверий де Монтэль всаживал в служанку могучий член, и с каждым ударом молодая худощавая женщина вскрикивала от вспышки удовольствия. Их одежды валялись тут же на балконе, а обнаженные, пульсирующие в неистовстве бешеного совокупления, фигуры были доступны заходящему солнцу, легкому ветру и взглядам любопытных, коих было в избытке. Были среди наблюдавших за ежевечерним сношением на балконе и два внимательных голубых глаза, принадлежавших статной монахине средних лет, чья фигура была скрыта черным одеянием. Она считала про себя рывки молодого графа и, когда их число перевалило за пятую сотню, подумала: «Он действительно неутомим!». И исчезла в придорожных кустах.

Граф почувствовал приближение оргазма, выхватил свой инструмент похоти из тесного влагалища молодой служанки и развернул его в сторону прислуги, толпившейся недалеко от балкона. От неосторожного движения острое наслаждение наступило немного раньше, чем хотел де Монтель, и он выстрелил струей спермы в прохладный вечерний воздух. А затем еще и еще. Снизу раздались крики: «Браво, хозяин! Так ее, эту сучку!», и аплодисменты. Граф церемонно раскланялся и, придерживая рукой еще капающий ствол рукой, удалился в свои покои, а служанка, собрав одежды в разноцветную кучу и, развалившись в плетеном кресле, принялась тереть ребром ладони неудовлетворенные половые органы и вскоре тоже насладилась оргазмом, сильным и продолжительным под одобрительные крики толпы.

Монахиня, обойдя дом Ксаверия с другой стороны, робко постучалась. Дверь распахнулась, и на пороге возник нагло улыбающийся слуга.

— Что Вам угодно?

— Доложите господину, что его хочет видеть мать Андрэ по важному делу.

Слуга исчез, а через минуту вернулся.

— Идите за мной!

Слуга провел Андрэ полутемным коридором, и вскоре она предстала перед графом.

Граф устало выпрямился.

— Прошу Вас, мадам, присаживайтесь. Вино, фрукты?

Андрэ с удовольствием уселась на мягкий золоченый стул.

— Спасибо, нет. Я – по делу!

— Я – весь внимание!

Монахиня сразу перешла к делу.

— Наслышана о Ваших подвигах в монастыре святой Женевьевы...

— Ах, вот Вы о чем? Вы пришли меня шантажировать?

Андрэ вспыхнула.

— Нет, что Вы!

— Тогда зачем?

— Мне нужна похожая услуга.

— Пишите королю, это его идея, пишите кардиналу. Если они одобрят ваши планы, то пришлют полк солдат, и, будьте уверены, через год население Вашего монастыря удвоится.

— В том-то и дело, что нет! – вскричала Андрэ. – По старинной вольности, дарованной нашему монастырю, орден святой Жанны не платит десятину и не подчиняется королю.

— Чем тогда я могу помочь?

— Я хочу забеременеть!

Ксаверий хмыкнул.

— Ну, это – не проблема, найдите в порту матроса...

— И заразиться дурной болезнью? Нет уж, увольте! Ах, граф, я еще не стара! – воскликнула Андрэ, вскакивая и забираясь на стул. – Это постылый монастырь с его тюремной жизнью и каторжной работой делает из детей старух. Взгляните на меня! Разве я так уж плоха?

С этими словами она сбросила свои одеяния к ногам графа. Конечно, недоедание и тяжелый труд на благо настоятельницы добавили ей годов, на лице, когда-то округлом и привлекательном, появились морщины, но телом... Телом матушка Андрэ была хороша! Округлые груди, как диковинные плоды, так и просились в руки, маленький круглый зад жаждал ласк, а светлые кудрявые волосы лобка не скрывали вожделенной щели. Граф встал и медленно спустил короткие, до колен, панталоны.

— Я-то хочу, но захочет ли он? – с усмешкой сказал граф, кивнув на вялый безжизненно висевший член. – Он сегодня немного устал.

— Ах, это поправимо!

С этими словами она спрыгнула со стула и ее груди тяжело всколыхнулись.

— Граф, ложитесь на тахту, я сделаю все сама! За Вами останется лишь заключительный аккорд.

Ксаверий повиновался и удобно улегся на тахту, подложив под голову расшитую золотой нитью подушку. Андрэ взяла другую подушку, меньшего размера и подсунула ее под мускулистый зад графа. «Уже интересно! – подумал де Монтель. От этого зад графа приподнялся, а лобок выпятился. Затем монахиня ухватила маленькой рукой увесистую мошонку графа, поросшую редкими жесткими волосами, и покатала пальцами крупные яйца. Вслед за этим она достала из кармана рясы тонкий шнурок и туго перевязала член у основания. Ей показалось, что член графа немного окреп, но это была иллюзия. Тогда матушка Андрэ принялась массировать член обеими руками, огрубевшими от тяжелой работы в монастыре, а де Монтелю представилось, что его членом занимается плотник или пахарь. Но отменное здоровье графа брало свое, и скоро монахине удалось поставить темно-красную «пику» графа, вертикально, а еще через короткое время сильные мышцы живота задвигались, и лицо графа исказилось от нарастающего удовольствия.

— Вервие, вервие! Развяжи...те! – только и вымолвил тот.

Андре ухватилась за один из концов шнурка, потянула, а остальное сделал мощный член графа. Он надулся и шнурок соскользнул на пол. Монахине показалось, что она слышала звук, с которым пахучая сперма покидала член. Исторгнув семя, член графа не опал, а продолжал стоять, покачиваясь в такт пульсу. Граф, дернув лицом, сделал еще усилие, и сперма снова забила пульсирующим фонтаном. Монахиня стала считать толчки члена, но после тридцати сбилась и только наблюдала, как член, исторгавший «молочко», опадал, слабел и ложился на крупную мошонку де Монтеля. Соски ее грудей напряглись до боли, а между ног горело острое желание ощутить этот «ствол ясеня» внутри себя. Андрэ испугалась, что не сможет устоять, и тем нарушит свою девственность и устав монастыря. Поэтому она овладела собой, подхватила одежду и с поклоном удалилась...

После того, как матушка Андрэ, монахиня, так внимательно наблюдавшая за сношением де Монтеля и испробовавшая его силу, погоняла наемный экипаж криками: «Скорей, да скорей же!» и неистово теребила восставший клитор, бесстыдно задрав подолы своих одеяний к белоснежной шее. В этой позе ее обнаружил кучер, который, приоткрыв дверцу кареты, наблюдал за ее телодвижениями, и он же, прервав ее сладостное рукоблудие, объявил:

— Прибыли! Ваш монастырь, матушка!

Монахиня бросила на кучера затуманенный похотью взгляд и, неохотно одернув подолы, неуверенной походкой выбралась из кареты. Экипаж действительно стоял возле ворот монастыря святой Жанны. Дав монету привратнице, отвратительной карге Фелиции, монахиня проникла внутрь ограды через маленькую дверцу в воротах.

В ее келье удобно расположились сестры Мари и Марион, неутомимо занимавшиеся лесбийской любовью. На этот раз «две М» придумали следующее развлечение.

Сестра Мари была связана крепкими ремнями под грудью, по талии и возле колен и практически обездвижена, а ее визави Марион, вооружившись мягкими перьями, щекотала ее соски и клитор, стараясь довести ее до оргазма как можно быстрее, а Мари должна была не кончать как можно дольше. «Две М» являли из себе полную противоположность друг другу. Жгучая брюнетка Мари обладала единственным достоинством – большой тяжелой грудью. Ее губы, обе пары, были тонки, бедра узки, кожа темна, как у жительницы юга, а волосы на лобке густы и жестки, как собачья шерсть. А характером Мари была гневлива и вспыльчива. Марион же, рыжая и широкобедрая, была практически безгрудой с маленькими розовыми сосками. У Мари был большой и чувствительный клитор размером с желудь, торчавший вперед, а у Марион найти похотник мог бы только врач, если бы он был в монастыре святой Жанны. Андре, их подруга по лесбийским утехам, была блондинкой с голубыми глазами и среднего (во всем) телосложения. Именно она сегодня выбралась за стены монастыря, подкупив сестру-привратницу серебряной монетой. И именно она решила забеременеть и выбраться в мир. А он был велик и очень привлекателен!

— Сестры, я нашла осеменителя! Получить ребенка от него будет несложно! Он могуч, как Геркулес, и неутомим, как сатир! – вскричала она. – И мы сможем покинуть, наконец, эти постылые стены!

По уставу монастыря святой Жанны находиться в нем в звании монахинь могли лишь девственницы, и за этим внимательно следила настоятельница и ее две помощницы, трио по прозванию Мойры, или «три Ж» (Жаккот, Жаннэ и Жоржет), утраивавшие внимательные осмотры сестер каждую неделю. Нарушительницы плевы наказывались тяжелой работой и скудным питанием, а на ночь запирались в холодной пещере под монастырем. Нахождение в монастыре было пожизненным для сестер, принявших постриг, и лишь забеременевшие сестры изгонялись с позором. Впрочем, сделать это без мужчины было почти невозможно, как и зачать без повреждения гимена. Разве что с помощью святого духа.

На крик Андрэ обе М повернули головы в монашеских чепцах. И обе покачали головами. Связанная Мари сказала:

— Ты помнишь, что они сделали с сестрой Жаклин, которая, подмываясь слишком усердно, прорвала свою девственность пальцем? Они проткнули ей клитор крючком, подвесили к нему груз и водили ее по двору, связанную по рукам, пока клитор не оторвался. Бедняжка чуть не скончалась от стыда, боли и похоти! Они прижгли обрубок раскаленным железом и отправили ее чистить сортиры! Ты этого хочешь?

— Нет.

— И я не хочу, тем более у меня есть что протыкать! И если наша затея не удастся, я попросту сбегу отсюда. Перелезу через стену и сбегу!

— И будешь поймана и посажена влагалищем на кол,

как сестра Клотильда!

А Марион, молча, помахивала гусиными перьями, словно хотела улететь из монастыря на все четыре стороны.

Андрэ продолжала убеждать подруг:

— Когда мы забеременеем, то уйдем из монастыря к де Монтелю, там переждем, а потом в монастырь к Матильде Краузе в монастырь святой Женевьевы, где сестры будут заботиться о нас.

Сестра Марион наконец подала голос:

— Но как забеременеть, не потеряв девственности. Мое отверстие так мало, что даже месячные проходят с трудом.

Лежащая связанной Мари ответила ей:

— Если только вдуть сперму через трубочку, не нарушив плевы? Твой, Андре, граф сможет подъехать к монастырю?

— Наверное, но мне придется снова его навестить, если у вас найдется серебро. Уродина Фелиция не выпустит без денег.

— У меня только медь, – разочарованно ответила Марион.

— И у меня, – добавила связанная Мари и вдруг вспыхнула, как сухая береста:

— Надо поднять бунт! Убить «Трех Ж» и подать петицию королю о невыносимой жизни в монастыре!

— И будешь повешена на городской площади, как бунтовщица! – ответила ей рассудительная Мари. – Король не примет петиции от бунтовщиков и чего доброго велит расстрелять монастырь из пушек. Если только написать кардиналу. Он, я слышала, великодушен.

Андрэ с интересом прислушивалась к разговору сестер:

— Но сначала мне надо выбраться наружу и снова посетить графа. А для этого нужны деньги. Остается их украсть у Мойр.

В этот момент с колокольни послышались мерные удары колокола, а со двора послышался голос аббатисы Жаккот:

— Король умер. Да здравствует король! Всем собраться в молельном зале!

После заупокойной молитвы настоятельница объявила:

— Старый король Эдуард скончался. На троне теперь его сын Эдуард Второй. После погребальной церемонии он по традиции будет объезжать королевство и непременно заглянет к нам. С ним будут все высшие сановники, дворянство и кардинал. Поэтому, сестры, после обеда, я приказываю всем оставить на время сельский труд и заняться уборкой монастыря, а вам, Андре, Мари и Марион, как самым грамотным, - разобраться с документами.

После скудного обеда «Две М» и Андрэ разбирали бумаги в большой келье настоятельницы, а по коридорам и двору бегали святые сестры с лопатами, кирками, ведрами и швабрами. Присматривавшая за ними дряхлая сестра Жаннэ отлучилась в сортир, а грамотные сестры продолжали работать, разбирая старинные пергаменты и прочие бумаги.

— Когда-то один поэт сказал: «Учись, мой сын! Ученье облегчает нам трудности быстротекущей жизни!», – сказала Андрэ.

— Кто это написал? – спросила Марион.

— Кажется, Шекспир.

— И если бы мы не знали грамоты. – сказала с усмешкой Мари. - Сейчас бы красили заборы или черпали дерьмо с червями.

— А вот интересный пергамент! – шепотом сказала Андрэ. – Он на старофранцузском, и мы разберем его вечером.

С этими словами она спрятала документ под рясу. И вовремя, потому что в келью вошла изрядно облегчившаяся Жаннэ.

— Скажите, сестра, – обратилась к ней Андре. – Почему все так уверены, что король со свитой обязательно посетит наш монастырь?

Жаннэ потрясла дряблыми щеками.

— Конечно, новая метла по новому метет. Но по сложившейся традиции, Его Величество, являясь прихожанином храма Святой Жанны, посещает одноименный монастырь обязательно!

Между тем на столе настоятельницы выросли две аккуратные стопки документов, разложенных по времени: в одной – старые пергаменты, а в другой – написанные на бумаге.

— И вот что еще, – подумав, сказала Жаннэ. – Настоятельница помолится за всех, так что продолжайте работать. Если надо, до утра.

Она ушла, шаркая башмаками.

— Сейчас Мойры будут ужинать! – мечтательно сказала Мари. – А потом будут ласкать свои старые тела.

— Мы тоже будем ужинать! – воскликнула Марион, вытаскивая из стола настоятельницы большой кусок сыра.

— А потом мы тоже будем ласкать друг друга! – обрадовалась Мари.

— Это действо пока придется отложить. – охладила ее пыл Андрэ. – По окончанию работы просто разойдемся по кельям. А что будет, увидим. Один мудрец сказал: «Делай, что должен, и будь, что будет!».

— А это кто сказал? – спросила любопытная Мари.

— Кажется, Марк Аврелий, римский император.

Утром Андрэ перед молитвой нашла подруг и сообщила им:

— Я все-таки разобрала старый пергамент. Это оказался первый устав нашего монастыря, в нем есть много интересного. Это, например, свободный выход в город по воскресеньям, ограничение работ для больных и улучшенное питание по праздникам.

— Вот как! – воскликнула Марион. – Надо будет его спрятать подальше.

— Не спрятать, а обнародовать, чтобы сестры о нем знали! – заспорила с ней Мари.

— Мы пока не будем делать ни того, ни другого, – рассудила подруг Андрэ. – И обнародуем, когда придет время.

Три дня пошли в трудах и молитвах. Сестры и послушницы разделились, одни хотели, чтобы король и свита проехали мимо, а другие, чтобы молодой король увидел их нищенское существование и принял меры.

На четвертый день во время утренней молитвы все услышали быстрый, беспокойный, набатный звон колокола. Настоятельница Жаккот обмерла:

— Это король! Все разойдитесь по кельям и займитесь чем-нибудь, рукоделием или...

— Или рукоблудием, – прошептала Андрэ. – А мы не пойдем. Мы спрячемся в саду и посмотрим на короля и свиту!

Они так и сделали. И вскоре в широкие настежь открытые ворота въехала блестящая процессия. Ее возглавляли королевские стрелки с арбалетами на плечах, бодро топавшие по булыжной монастырской мостовой. За ними на конях, закованных в железо, въехали вассалы-рыцари с разноцветными флажками на пиках. Посредине них, на великолепном белом коне ехал сам король, а возле него на горячей рыжей кобыле более скромно одетый по сравнению с королем гарцевал всадник, который показался Андрэ знакомым. Она присмотрелась и поняла, что это был Ксаверий де Монтэль! Она горячо зашептала подругам в уши:

— Это он, он! Молодой граф де Монтель! Красавец и неутомимый мужчина!

За королем Эдуардом Вторым и графом ехали еще какие-то всадники, а замыкала процессию красная карета кардинала Робера Коффи, окруженная монашеской стражей с копьями и в черных рясах, скрывавших высокие сапоги и длинные мечи в металлических серебрёных ножнах.

Тем временем навстречу королевской процессии вышли Мойры и пали на колени перед Его Величеством. Вслед за ними высыпали монахини помоложе, которые не усидели за пяльцами и ткацкими станками. Шутка ли, годами не видеть ничего, кроме пыльного двора и чахлых деревьев, а тут блестящая кавалькада почти в тысячу человек и настоящий молодой красавец-король на белом коне! Две М и примкнувшая к ним Андрэ смешались с монахинями, и таким образом их непослушание осталось незамеченным. Правда, Мойрам сейчас было не до них. Они смиренно ползли на коленях навстречу процессии, а вздыбленная сапогами арбалетчиков пыль закрывала их серым облаком, заставляя Трех Ж отчаянно чихать.

— Это что за простуженные старухи? – спросил у де Монтеля король Эдуард.

— Это, вероятно, местная власть, – пояснил граф. – Настоятельница монастыря и иже с ней.

— Экие дуры! – сказал король, широко улыбнувшись. – Ну, пусть стоят, если нравится!

Громыхая колесами по булыжнику, подъехала карета кардинала и из нее вышел дородный Робер Коффи в красной сутане до земли и маленькой шапочке. Три монахини подползли к нему и по очереди облобызали кардинальский перстень с почти оргастичеким удовольствием.

Граф де Монтель соскочил с лошади первым и, опережая королевского конюшего, принял поводья королевского коня, когда Эдуард спешился тоже.

— Какая здесь, наверное, скука! – сказал король де Монтелю, обозревая серые каменные здания. – Может, мы устроим здесь бал?

— Ваше Величество! – тихо сказал кардинал. – Вы должны соблюдать траур по отцу еще много месяцев. Так что бал, да еще в монастыре неуместен, мягко говоря.

— Тогда давайте обедать! – сказал король. – Верховая езда всегда будит во мне дьявольский аппетит!

В монастырской трапезной места не хватило, и столы накрыли и в молельной. Кардинал осветил трапезу, и гости приступили к еде, не брезгуя и вином, взятым в обширных монастырских погребах. Во главе стола сидел Эдуард Второй, по правую руку от него он усадил де Монтеля, с которым они сблизился по время поездки, а слева разместился первый министр и мудрец Максимильен де Бетюн, герцог де Сюлли, бородатый и лысый, как колено. Король настаивал, чтобы и монахини пировали вместе с его придворными. Больших трудов стоило уговорить его усадить монахинь в другом зале, молельном, во главе с кардиналом. Мойры категорически отказались обедать и удалились в кельи в полном негодовании. Зато молодые монахини восприняли приглашение самого короля с полным восторгом. Еще бы, король молод, красив, его фаворит не хуже, и почти любая, забыв о своем статусе, представляла себя женой или, хотя бы, возлюбленной одного из этих двух красавцев.

Пиво, старые вина, коньяки и арманьяки делали свое дело, и скоро застолье, поначалу пристойное, превратилось в шумное застолье. Под конец празднества один рыцарь встал, качаясь, и выкрикнул:

— Господа, говорят, что тут все монахини – девственницы! Проверим?

(Окончание следует)