Голос в телефонной трубке. Динка

Макаров мчался по узкой асфальтированной дорожке, как на крыльях. Правда, у него хватило ума сунуть в сумку с инструментами старый плащ-болонью, слишком быстро темнело, и с неба исчезали ранние звезды. Встречный теплый ветер развевал полы пиджака, дул в лицо, играя волосами. Где-то вдалеке уже погромыхивало. Гроза или трамвай? А, может, самолет? Город, Москва...

Как-то уже давно Макаров наблюдал, как над холмом с деревней Чуриково собиралась гроза. Он сидел с удочками на речке со смешным названием Лужа и смотрел на облака, пока не начался клев. Рыба лезла чуть ли не на голый крючок, Вовка еле успевал нанизывать на кукан очередную рыбину и забрасывать удилище снова. И вдруг бешеный клев кончился, словно все приснилось, только трепещущие рыбины на ивовом пруте говорили об обратном.

А над холмом с деревней царило что-то невообразимое! Вместо белого облака на Чуриково повисла темная туча, которая пухла и клубилась! Макаров понял, что времени у него почти не осталось. Он подхватил удочки, выхватил их воды рыбин и запрыгнул на велосипед. Хорошее это изобретение – велосипед. Вроде крутишь педали еле-еле, а едешь быстро, аж ветер свистит в ушах. До холма Вовка долетел со скоростью олимпийского чемпиона, дальше пошел крутой подъем, но Макаров все-таки успел по дождя с градом, молниями и громом забиться под крышу. Полыхало, гремело и лило недолго, где-то полчаса, но сильным ветром в саду вывернуло с корнем старую яблоню, вкус яблок которой Вовка помнил с детства.

Теперь же падающие яблони Макарову не грозили, от дождя у него был старый плащ, а на ногах замечательные чешские туристические ботинки, которые он надел вместо лаковых штиблет. Но в своей одинокой с пианино за стеной квартире его ждала Мадина, и Вовка почти бежал, гонимый ветром, как осенний лист. В сверкающей всполохами молний полутьме он с трудом нашел дом, подъезд, а в громыхающем лифте поднялся на последний этаж. Дверь в квартиру была полуоткрыта, а Мадина сидела на диване в простом домашнем халатике.

— Вы? Мой вечерний собеседник, это – Вы?

— Я. Хрипящий сифилитик – тоже я!

— Я была неправа! Но ради всего святого, скажите – зачем?

— Дурость. Хотел сохранить инкогнито, но получил приглашение отремонтировать радиолу.

— А, понимаю. Раздвоение личности! – скупо улыбнулась Мадина.

При свете торшера она была невыразимо хороша, хотя нос бросал на правую щеку длинную тень.

— Так где «больной»?

— У стенки.

Она поднялась и подошла к стене. За плотно зашторенным окном полыхнула молния, и почти сразу же громыхнуло, сухо и резко. Мадина присела от неожиданности.

— Боитесь грозы?

— Очень! А Вы?

— Опасаюсь. Верхний свет включите!

Она щелкнула выключателем, и волшебство сумрака исчезло. Зато Вовка мог разглядеть Мадину во всех подробностях.

Это был как раз тот случай, когда, как говорится, не убавить, не прибавить, словно Роден изваял Мадину из белого мрамора, а потом надел на статую застиранный халатик и оживил. Ноги ее были стройны, но не худы и, тем более, не тощи, грудь высока, но не доминировала и не оттягивала взгляд от круглого, чуть тронутого макияжем лица. И небольшой живот Мадину совсем не портил.

— Так что же Вы застыли? Чините! Вот Вам предохранитель.

Вовка взял из ее теплой ладошки стеклянную трубочку с блестящими колпачками на концах. Взял, чуть задержав пальцы в ее ладони, а потом посмотрел предохранитель на свет пятирожковой люстры.

— Так и есть, перегорел. Видите, стекляшка мутная?

Мадина доверчиво прижалась душистыми волосами к Вовкиному лицу. Она была совсем немного ниже Макарова, и он приобнял Мадину за плечи свободной рукой, показывая ей предохранитель. Она, как показалось Вовке, нехотя отстранилась.

— Его можно починить?

— Можно. Только предохранитель редко перегорает просто так. Возможно, лампа перегорела, или по пыли замкнуло.

— По пыли?

— Ламповая техника питается высоким напряжением, и иногда пыль является дополнительным проводником, а еще тараканы.

Макаров отложил в сторону предохранитель, выключил из сети «Ригонду-102» и повернул радиолу лицом к стенке. Затем снял дырчатую заднюю панель и вынул выходные лампы. Одна из них была черная от испарившегося металла.

— Вот, видите? Металлизация. А вторая лампа почти чистая, так что музыки пока не будет. Только дождь.

Грозовой фронт проскочил, и на город обрушился летний короткий ливень.

— Из этой радиолы можно сделать стерео. Хотите?

— Да бог с ней, с радиолой. Пойдемте на балкон!

Мадина схватила Вовку за руку и потащила к балконной двери, а затем ее распахнула, и в комнату ворвался запах мокрой земли и тополиной свежести. Она жадно вдохнула и рассмеялась.

— Дождь кончается! Пойдемте гулять? Я только пальто накину и сапожки надену...

Мадина торопливо надела чулки с допотопными круглыми резинками, и ее ноги стали еще стройнее, затем натянула белые шерстяные носки и красные сапожки. Вовка взял из ее рук черное пальто и помог Мадине его надеть. При этом она тихо напевала: «Знаю я одно прелестное местечко: под горой лесок и маленькая речка. Там обычаю верны, люди нежности полны, и целуются в уста возле каждого куста...».

— Я готова, а Вы? – спросила она, поправляя короткие светлые волосы.

— У меня плащ, – коротко ответил Макаров.

Он выхватил из сумки шуршащий плащ и поспешно надел его, едва не зацепив Мадину по лицу рукой.

— Тесновато тут у вас, – виновато заметил Вовка.

Но она его не слышала, потому что уже вышла на лестничную площадку и вызывала лифт.

В лифте Макаров неуклюже облапил Мадину, но она вырвалась, опалив его черным огнем бездонных глаз. «Я не готова!», – строго сказала она, упираясь в его грудь кулачками. – «Еще не время!». Вовка смотрел на нее, Мадина – на него, чуть приподняв подбородок.

Чтобы сгладить неловкость, Макаров спросил:

— Вас мама как зовет? «Мадина» слишком длинно и чопорно.

— В детстве, когда я не слушалась или обижалась, называла «Льдинка-Мадинка, а отец – просто Динка. Динка пойдет?

— Вполне.

И тут лифт вздрогнул и остановился. Первый этаж, приехали!

На улице Динка сразу потянула Вовку в сторону набережной.

— Ваше «местечко» там?

— Да, там.

— И кустики есть?

— Там есть кое-что получше!

— Но, что же это?

— Приключение!

Дождь совсем перестал, тучи разошлись, и в больших лужах засверкала луна. Большая, белая, полная! А Динка запела другую песню:

— Отломи кусочек крайний самой грустной из планет, подари мне лунный камень, подари мне лунный свет!

— Дарю, Динка-льдинка, дарю! – ответил Макаров. – И не кусочек, а целую Луну! И лунный свет дарю, и солнечный, и вообще весь мир! Бери, не жалко!

И тоже запел:

— Отыщи мне лунный камень – талисман моей любви, под землёй, за облаками, в небесах, в любой дали!

Они бы еще спели, но на первом этаже с шумом открылось окно, и кто-то невидимый закричал визгливым голосом:

— Эй, коты! Кончай орать, второй час ночи!

Вовка и Динка переглянулись и со смехом убежали на набережную, где в ночи высилась громада дебаркадера.