Время прямых спиралей. Часть 2

Глава 3

И так я возвращаюсь в далекое прошлое где мы как Анири и Мидав стали гражданами дикого, в прямом смысле этого слова, острове. Я безумно люблю свою Анири и поэтому наша тайна будет теперь жить только там – не сказочном, а сказочно – диком острове "НЕРЕАЛЬНЫЙ", где я в конце концов стал Губернатором, победив на выборах, изменил половину диких законов острова, внес кучу поправок к действующим, построил два пивоваренных комбината, создав тем самым здоровую конкуренцию между ними, сколотил "дружную" команду гладиаторов – штрафников из всех кто нас травил и унижал в течении всего времени пребывания до начала избирательной компании и выпустил первыми на арену с короткими мечами "Бриллиантового" полицейского и блондина таксиста. Тогда, помню, победил бывший таксист, которого я в качестве награды из гладиаторов тут же перевел в статус шесть и по твоей воле дежурный моряк, встретивший нас на острове в первый день нашего визита убил его веслом.

Народ ликовал. Такого Губернатора они ждали не один десяток лет. Мужчины острова были в восторге от ПИВА. Для них это было равнозначно изобретению колеса. Пивные бары с одним и тем же названием "ВАЙСВАЛЬД" на острове были на расстоянии одной автобусной остановки, а любимой закуской стали креветки запеченные в суе. Первые три месяца после снятия страшного статуса было привыкание и адаптация поэтому мой рассказ о Анири и Мидаве начинается после 30 июля 2009 года, когда "черный четверг" стал вехой отсчета времени после окончательной, как нам тогда казалось, потери надежды вернуться назад:

Глава 4

Они уже третий месяц жили в гостинице на час. Им там нравилось. Рядом был центральный рынок, на котором они чуть было не оказались привязанными к позорному столбу. Утром их будили петухи. Ничего не надо было делать по времени и без желания. Кастовость, которую им теперь присвоили, позволяла это.

Анири потянулась. Она любила раздеваться перед Мидавом и сознавать силу своего крепко сбитого и одновременно нежного тела. Особенно, если давно его не видела. Три дня Мидав провел в сейме на утверждении в должности судьи и исполнителя приговоров трибунала. Тест на IQ положенный после снятия статуса шесть показал, что его интеллект, позволяет занят хорошо оплачиваемую должность в трибунале, на что он естественно согласился без промедления. Анири очень соскучилась. Она с детства имела привычку наблюдать за собой со стороны и анализировать свои поступки как посторонний созерцатель. Ее обычно стыдила сама ситуация: женщина, обнажающая свое тело для удовольствия, как правило, нелюбимых мужчины. Но когда мужчина становился не посторонним, ощущения притуплялись, если только он не обладал изощренной фантазией, что встречается, как это ни странно, довольно редко. Мидав был именно таким. Быть может, именно поэтому Анири до сих пор не смогла остановиться:

Проверив, хорошо ли держится крестик из белого золота, который Мидав всегда считал оловянным она стянула через голову кофточку. Груди ее на мгновение приподнялись вместе с узкой материей, но сразу же смекнули, где попросторнее, и выскользнули на свободу.

У Анири были красивые волосы, которые мягко спадали ей ниже плеч и казались живыми – с такой лаской они никли к ее голой коже.

Повернувшись к Мидаву спиной, она слегка наклонилась над диваном и спустила с бедер трусики. Она обожала это ощущение, когда все, что внизу живота охватывал свежий воздух и все тело пело: обнажена, обнажена!

Теперь на ней остались только туфли на высоком каблуке.

Мидав только теперь снова обрел дар речи.

– Ты должна сказать, что ты хочешь меня.

Анири подошла ближе. Пол в помещении был бетонным, отчего каблучки ее туфель издавали волнующее цоканье.

Анири считала, что обнаженная женщина никогда не должна ходить босиком. И вовсе не потому, что тогда у нее в самом невыгодном свете обрисовывается линия ноги. Просто наготу, если она предназначена для соблазнения, возбуждения или восхищения, всегда следует прикрывать. Лежащая в постели голенькая Даная смотрится слишком обыкновенно, в ней нет утонченности, которая непременно требуется при созд

ании атмосферы, называемой эротикой. Анири в постели, как хорошая проза, требует неспешности. А Мидав именно в сексе приближается к истинному творчеству – сотворению наслаждения для двоих. . Бог, творя земную жизнь, наверняка испытывал оргазм, ведь никак иначе не объяснить происхождение этого самого высшего в мире наслаждения.

Бесконечная белая река женской плоти струилась под ним на кровати гостиницы на час. Две распахнутые руки оплетали его бессильными потоками.

Мидав смотрел на это тело с нежностью, с умилением, с любовью. Здесь были только чувства. Желание. От предстоящего восторга замирало сердце. Мидав понимал, что в субботу Анири ждет наказание, которое он по приговору суда должен исполнить публично. Десятки глаз будут наблюдать это и не один не должен будет понять, что та имитация о которой им сейчас нужно будет договориться доставит только мнимую, возможно небольшую боль. Анири предстоит трудная задача выбрать для себя орудия для сладострастной публичной пытки. Но сейчас она принадлежала ему вся – всей своей плотью, реками, лесами и птицами, поющими в ее туманных садах. И – своей упругой шеей, потемневшими сосками белой груди, трепетной впадиной живота, доверчиво распахнутыми ногами она вызывала нестерпимую жажду не утолить которую теперь просто невозможно.

Глава 5

Анири предстала перед публикой, среди которой находились облаченные в роскошные наряды женщины. В мужских глазах она умела и любила разжигать восторженный огонь. Глаза женщин были холодны и ироничны. Для них она была игрушкой, с которой сейчас Мидав будет вытворят все, что захочет не вредя здоровью. Никто сейчас не знает, что это будет, никто не знает и то, что Анири с Мидавом уже обо всем договорились и согласовали весь сценарий предстоящего наказания за такую ерунду по московским меркам, как безбилетный проезд на монорельсе. На острове по причине жестоких законов практически не было преступности и публичные экзекуции, как правило проводились только за административные правонарушения. Анири лишь только раз, ради любопытства посетила одну из таких, где нещадно пороли подвешенную к перекладине обнаженную девушку. Она кричала и извивалась, а тонкая плеть, обвивая ее стройное тело, захлестывала самые интимные места наказуемой. Анири было безумно жаль ее и она тогда не могла даже предположить, что такое возможно произойдет и с ней. Мидаву, будучи назначенному на должность судьи – исполнителя пока удавалось избегать роли непосредственно исполнителя. И вот теперь перед ним стояла его любимая девушка, которую ему предстояло наказать телесно по собственному сценарию. Сколько раз он говорил ей, что здесь все не так, как в безалаберной России. Что за брошенную бумажку мимо урны приговаривают к позорному столбу, а за безбилетный проезд могут приговорить к трем годам каторжных работ. Все напрасно. Ему с большим трудом удалось убедить остальных членов трибунала, что для первого раза будет вполне достаточно просто экзекуции, которую он исполнит самостоятельно.

Анири предстояло теперь раздеться. Все ждали этого волнующего момента. Многие мужчины приходили сюда исключительно ради любования женскими телами и страданиями юных особ. Для стариков созерцание женских прелестей было единственным развлечением на острове, а "голодные" престарелые дамы посклимаксического периода с восхищением и вожделением пожирали глазами провинившихся мужчин.

Было невыносимо сложно и в то же время волнительно раздеваться донага перед публикой. Сама она часто покрывалась румянцем, от которого Мидав приходил в восторг. . И именно этот стыд в первое время давал ей великолепную возможность всякий раз мучить и будоражить его и себя саму.

Платье было стянуто через голову. Анири замерла перед Мидавом в одних трусиках. Тот же, сложив на груди руки, молча смотрел на нее.

Она присела возле его ног на корточки и стянула до колен белоснежные трусики. Ей вдруг стало очень стыдно. Трудно было подняться во весь рост стоя на сцене, которая сейчас служила эшафотом. Оставаясь в таком положении, обеими руками она обняла Мидава и запрокинула голову. Он выждал паузу, наклонился и поцеловал ее в лоб. Но поцелуй не был отеческим.