В тылу врага часть 1

Глава 1

Ночное небо было заполнено едким дымом и запахом горящего топлива, когда шелковый парашют лейтенанта Джона Мэсси приблизил его к темной и неизвестной земле внизу. Все произошло так быстро. В одну минуту они были на курсе с другими бомбардировщиками, готовясь к окончательному приближению к заданным ими координатам цели, в следующий момент кабина огромного Боинга B-17 Летающей крепости, сильно затряслась, и в фюзеляже в трех метрах от того места, где он сидел, появился огонь. Горячий воздух пожара на борту самолета пронесся через самолет, и экипаж быстро потянулся к тесному отсеку чтобы выпрыгнуть из горящего самолета в ночное небо.

Он вспомнил, как схватился за кольцо парашюта, а затем с тошнотворным чувством понял, что угол самолета изменился, и теперь он летит вниз к земле. Его рука инстинктивно подошла к парашюту, привязанному к груди, затем, даже не задумываясь, подтолкнул себя к двери в брюхе самолета. Он почувствовал острую жгучую боль в левой лодыжке, когда открывал дверь, но быстро забыл об этом, когда его парашют раскрылся, и он внезапно резко дернулся вверх, прежде чем начать свой спуск через черный дым немецких зенитных снарядов, взрывающихся вокруг него. Он закрыл глаза, ожидая, что в любую минуту один из огромных снарядов взорвется достаточно близко, чтобы насильственно покончить с его жизнью, прежде чем он достигнет земли.

Но этого так и не произошло. Земля внезапно бросилась на него в темноте, и он сильно приземлился на землю, боль выстрелила ему в ногу от поврежденной левой лодыжки. Он лежал, распластавшись на росистой траве, борясь с болью в течение долгого момента, прежде чем он принял сидячее положение и потянулся к своим парашютным стропам. Он начал лихорадочно наматывать большой шелковый парашют, чтобы быстрее уйти с места приземления.

Ему удалось достать свой рюкзак и оглянуться по сторонам, когда его глаза приспособились к темноте. Он был на лугу где-то на севере Франции и мог разглядеть линию деревьев примерно в ста метрах. Ему нужно было быстро укрыться, поэтому он прижал свой желоб к груди и попытался встать. Он закричал от боли и тут же упал на землю. Беглый осмотр его левой лодыжки сказал ему, что она не сломана, но его рука окровавлена, и она начала опухать. Работая быстро, он сорвал полоску с парашюта и плотно обвязал ее вокруг пореза на голени, затем осторожно попытался снова встать, вздрагивая. Он обнаружил, что не может идти опираясь на поврежденную ногу, но он твердо знал, что сможет добраться до деревьев.

Он начал медленно двигаться, все время следя за любыми звуками приближающегося патруля. Он не видел никаких признаков своего сбитого самолета и не видел других парашютов во время посадки, но это не означало, что он был в безопасности. Это был 1942 год, и он был сбитым канадским летчиком в оккупированной фашистами Франции. Пока он не вернется через Ла-Манш в Англию, нигде не было безопасности от фашистов.

После того, что казалось вечностью, он добрался до деревьев и рухнул в какие-то толстые сучья. Его лодыжка пульсировала, и поход до этого места оставил его истощенным. Он вытащил свой пистолет из кобуры и проверил его. Он был заряжен, и у него было еще два обоймы к нему с патронами. Он защелкнул обойму обратно на место в пистолете, поставил предохранитель и лег назад, закрыв глаза с пистолетом, крепко схваченным в правой руке.

Когда он проснулся, был дневной свет. Он застонал и подтолкнул себя чтобы сесть, приблизив свою травмированную ногу. Она опухла еще больше, пока он спал, и теперь он не был уверен, что сможет снять свой ботинок, не разрезав его. Он осторожно извлек кусок шелка из разреза на ноге и осмотрел ногу. Рана была не такая серьезная и кровотечение, уже остановилось он заменил повязку, чтобы сохранить рану в чистоте. Его беспокоил вывих лодыжки, а не порез. Это резко затруднило бы его передвижения и серьезно уменьшило бы его шансы на чтобы добраться обратно через Ла-Манш в Англию.

Он оглянулся вокруг, кропотливо массируя свою травмированную лодыжку. Солнце взошло, и беглый взгляд на часы сказал ему, что было почти семь утра. Это было где-то около трех часов ночи, когда они были сбиты, поэтому он спал несколько часов. Его уши напрягались от любых звуков, которые не соответствовали его окружению, но он не слышал ничего необычного. Где-то вдалеке он подумал, что услышал звук журчащего ручья. Ему нужна была вода. Возможно, если бы он был достаточно холодным, он мог бы даже облегчить отек в лодыжке.

Он взял короткую палку и начал рыть яму в мягкой земле, чтобы зарыть свой парашют. Если бы он был найден, Немцы не переставали бы искать, пока не нашли его. Он закопал его и разложил листья по свежевырытой земле. Оглядевшись, он нашел прочную ветку с буквой «Y» на одном конце и сломал ее на колене, так что она была подходящей длины для импровизированного костыля. Он медленно встал на ноги, сильно опираясь на палку. Она держала его вес, и он начал двигаться через кусты в направлении воды.

После того, что как он с трудом пробрался через кусты, он, наконец, пришел к ручью. Он был около трех метров в ширину и менее тридцати сантиметров в глубину, за исключением нескольких небольших участков, но вода была прохладной и освежающей. Он выпил, затем развязал ботинок и начал работать им со своей больной ноги, гримасничая, когда даже малейшее движение выстрелило свежим всплеском боли, простреливающим его лодыжку. Решительно он стиснул зубы и дал ему хорошую тягу, и он, наконец, оторвался. Боль выстрелила ему в ногу, и ему пришлось заставить себя не кричать. Когда боль снова утихла до тупого пульса, он отработал носок и снова осмотрел рану. Его лодыжка опухла почти в два раза больше, чем обычно, и трение ее только вызвало более острые жгучие боли. Он осторожно положил ногу в воду и вздохнул, когда холодная вода успокоила его.

Он снова достал свои пистолет и огляделся по сторонам, внимательно изучая каждый куст, его уши были настроены. Ручей затруднял слушание, и ему не нравилось, когда его здесь найдут. Но ему нужно было сбить отек, и это был единственный способ. Он приблизился к дереву, надеясь, что его оливковая серая форма обеспечит некоторый камуфляж, и прислонился к дереву, греясь в теплом утреннем солнечном свете, когда прохладная вода успокаивала его ноющую ногу.

Он, должно быть, задремал. Взгляд на часы сказал ему, что он долго не спал, и он молча проклял себя за то, что был в отключке не охраняя себя. Он осмотрел местность, задаваясь вопросом, что его разбудило. Ничто не казалось другим, и он не мог слышать ничего, кроме звука журчащего ручья. Он осторожно вытащил лодыжку из воды и потер ее. Оно все еще было опухшим, но холодная вода немного помогла. Он знал, что должен держать его в воде еще некоторое время, но оставаться здесь было просто слишком опасно.

Осторожно он снова натянул носок, а затем воткнул пальцы ног в ботинок. Скривив челюсть, он схватил сапог обеими руками и сильно потянул. И снова боль усилилась, и он не мог удержаться от того, чтобы издать небольшой стон, когда его нога погрузилась в обтягивающий кожаный ботинок. Он подождал, пока почти тупая боль утихнет, затем связал шнурок ботинка, взял свой импровизированный костыль и потянул себя вставая на ноги.

Ему нужно было найти помощь, гражданскую одежду и место, где можно было бы спрятаться, пока его лодыжка заживала. Его униформа выдавала, кем он был, но он также не говорил по-французски, за исключением нескольких слов и фраз, которым учили всех солдат в Англии. Он мог просить еду, дорогу и т. д., но любому было бы понятно, что он иностранец и, как таковой, подозрительный. Его единственной надеждой было найти кого-то из Французского сопротивления, у кого могут быть контакты, чтобы вернуть его в Англию.

Он мысленно бросил монету и решил отправиться вниз по течению, двигаясь как можно тише, надеясь, что звуки воды сработают в его пользу и скроют любой шум, который он может издать. Он схватил пистолет в правую руку и пробирался по берегу ручья, пока не дошел до деревьях. Он стоял за толстым дубом и выглядывал наружу. На дальней стороне поляны стояли небольшой домик и сарай. Он мог разглядеть несколько кур, клюющих что-то в земле, и слышал низкое мычание коровы, но не мог видеть людей.

Он начал подходить ближе, все еще оставаясь в покрове деревьев, пока не оказался достаточно близко, чтобы увидеть окна. Пока он наблюдал, тень прошла по одному из них. Значит, был кто-то дома. Он терпеливо ждал, жуя кусок вяленой говядины из своего аварийного запаса еды наблюдая за домом, чтобы определить, сколько людей там может быть. Были хорошие шансы, что они помогут ему, который боролся за то, чтобы освободить их от нацистской тирании, но он не мог позволить себе рисковать. Во Франции было много нацистских коллаборационистов.

Примерно через полчаса дверь открылась, и из дома вышла женщина и направилась в сарай. Казалось, ей было за двадцать, с стройной фигурой и темными волосами, затянутыми в тугой пучок на шее. Она носила типичную французскую одежду для того времени, серую юбку, которая не дотягивала до ее лодыжек, и столь же поношенную белую блузку, которая вздымалась на ветру. Ее ноги были голыми, вероятно, по необходимости. В Европе, особенно в оккупированной Франции, все было в дефиците, и людям приходилось обходиться тем, что у них было.

Пока он смотрел, она открыла дверь сарая, повернувшись к нему, чтобы он мог впервые увидеть ее лицо. Она была довольно симпатичной, и выглядела немного старше, чем он изначально предполагал, но не намного. Возможно, тридцать. Но он может ошибаться. Тяжелая работа, на ферме, могла состарить человека сверх его фактических лет. Тем не менее, она была довольно милой, и в тридцать один год он был не в состоянии судить.

Она вошла в сарай, и он услышал, как она говорит низким, тихим голосом, затем она вышла, ведя изможденную корову к маленькому огороженному пастбищу. Все это время она продолжала разговаривать с ней и ласково тереть его голову. Она осторожно ударила корову по крестцу, отправив ее на пастбище, затем закрыла ворота и подошла к ручному насосу примерно на полпути между домом и сараем. Она начала качать ручку и наполнила ведро водой, а затем повернулась к дому.

«Женевьева!» — позвала она!»

Джон спрятался глубже в кусты и наблюдал, как из дома вышла другая девушка. Она была моложе первой девушки, возможно, сестры, в позднем подростковом возрасте. Возможно, дочь, но женщина не казалась достаточно взрослой, чтобы иметь дочь ее возраста. В отличие от темных волос брюнетки женщины, у девушки была светло-русая и была завязана длинным хвостом по спине. Она также носила одежду, которая была очень старая, легкую хлопчатобумажную юбку с каким-то выцветшим узором на ней и свободный топ без рукавов. Она также была босиком.

Женщина сказала что-то, что он не мог разглядеть, и девушка вернулась в дом, вернувшись через несколько секунд с деревянным ведром в каждой руке. Она подошла к насосу, и вместе они заполнили и их, а затем отнесли все три ведра воды обратно в дом.

Как бы Джон ни хотел пойти в дом и попросить о помощи, он знал, что будет лучше подождать некоторое время. На данный момент они могут быть одни на ферме, но муж или отец мог появиться в любое время, и ему нужно было точно знать, сколько людей живет здесь. Он успокоился, чтобы подождать, благодарный за то, что вместо того, чтобы просто смотреть на деревья, у него были две прекрасные дамы, чтобы посмотреть и помочь ему отвлечься от его ужасного положения сейчас.

Когда день превратился в полдень, он наблюдал, как женщина и девушка занимаются своими делами. Он решил, что они должны быть сестрами. Несмотря на разницу в цвете волос, было определенное семейное сходство, и они были слишком близки по возрасту, чтобы быть матерью и дочерью. Во второй половине дня он попытался придумать сценарий, который оставил бы двух молодых девушек одних для работы на маленькой ферме. Вполне возможно, что их отца забрали немцы. Из того, что он слышал, они с большей вероятностью посадили человека в тюрьму по подозрению, а не по фактам. Истории о нацистской жестокости были повсюду, и он знал, что это не вся пропаганда.

Новый аромат внезапно достиг его, не сильный, но доносящийся до его ноздрей на легком ветерке над обычными запахами скотного двора. Курица. Его желудок рычал при мысли о пухлой курице, жарящейся на кухне небольшого фермерского дома. Твердое печенье и вяленое мясо в его рюкзаке удерживали его от голода, но идея жареного куриного ужина буквально вызвала слюноотделение во рту.

Он покачал головой, как бы очищая мысль от своего разума. Он должен был сосредоточиться. Это была жизнь или смерть, или, по крайней мере, долгий и неприятный отпуск в нацистском лагере для военнопленных. Ни один из результатов не был очень привлекательным. Если бы в доме был кто-то еще, они бы скоро вернулись на ужин. Еда также была в дефиците, и если бы дома ждало что-то столь же сочное, как куриный ужин, ни один француз не пропустил бы это.

Он ждал еще два часа, тщетно пытаясь стереть мысль о сочной еде всего в нескольких метрах от него. Когда блондинка, наконец, вышла с ведром грязной посуды, он знал, что ужин закончился и что больше никого не появилось. Он решил сделать ход. Когда девушка встала на колени у насоса и начала ополаскивать посуду, он встал и вышел из укрытия деревьев. Он ковылял вперед, сосредотачиваясь на ней. Она не смотрела в его сторону, вместо этого сосредоточилась на своей задаче и не видела, как он приближается.

Внезапный крик заставил их обоих остановиться и повернуться к дому. Темноволосая женщина стояла там, глядя на него широко раскрытыми глазами. Девушка оглянулась на нее, затем последовала за ее взглядом и увидела его, мгновенно замерзшего на месте. В течение долгого момента никто не двигался и не говорил, затем Джон осторожно поднял руки, чтобы показать, что он не причиняет им вреда.

«Здравствуйте», — сказал он на плохо акцентированном французском языке, глядя от одного к другому. Не отрывая от него глаз, женщина жестом показала девушке, и она поднялась на ноги, осторожно переместившись туда, где стояла темноволосая женщина. Джон снова попытался общаться.

«Я из Канады», — сказал он, изо всех сил пытаясь вспомнить маленький французский, который он знал. Женщина спрятала девушку за себя, и они оба уставились на него. Он понял, что его внешность, вероятно, была довольно растрепанной, и вряд ли мог обвинить их в их страхе.

«Чего ты хочешь?» — спросила пожилая женщина на английском языке с сильным акцентом.

— Ты говоришь по-английски? — спросил Джон, стараясь подарить им дружескую улыбку.

«Немного, — ответила она».

Джон кивнул и сделал предварительный шаг ближе. Они сжались, и он остановился, не желая пугать их больше, чем они уже были.

«Послушайте, я не хочу причинять вам трудности. Мне нужна Ваша помощь. Мой самолет...» он жестом показал в сторону вечернего неба: «... был сбит прошлой ночью».

Пожилая женщина, казалось, немного расслабилась и указала на его импровизированный костыль. — Тебе больно, да?

«Это просто растяжение связок, но мне нужно отдохнуть несколько дней. Вы мне поможете? Пожалуйста?» — снова улыбнулся он, надеясь, что его попытка говорить на их языке понравится ему и поможет его мольбе.

Она на мгновение изучила его, а затем что-то прошептала девушке. Она кивнула, ее голубые глаза никогда не покидали его, затем повернулась и пошла в дом. Джон проглотил. Она может пойти за едой или лекарствами, или она может пойти за пистолетом. Он думал о своем пистолете в кобуре на бедре, но не сделал для этого хода. Кто-то должен был проявить здесь некоторое доверие. Он увидел, как женщина взглянула на его кобуру, как будто читая его мысли, но ее выражение лица оставалось бесстрастным.

Через мгновение девушка вышла из дома с небольшой холщовой сумкой. Она отдала его женщине, которая посмотрела на Джона.

«Мы поможем с вашим...». Она остановилась, ища слово, а затем продолжила. "... Травма... и дай тебе немного еды, но ты не можешь оставаться здесь». Она сняла несколько бинтов с сумки и указала ему сесть на низкую скамейку рядом с насосом. «Извините, но это слишком опасно».

Он подошел к скамейке и медленно опустился на нее, вздыхая, снимая тяжесть со своей больной лодыжки. Подошла женщина, за ней последовала девушка, и они обе встали на колени у его раненой ноги и начали снимать ботинок с неё.

«Меня Джон зовут», — сказал он, снова попробовав свой французский.

Женщина посмотрела на него, а затем наклонилась назад над его ногой. Другая девушка заговорила впервые, ее голос сладкий и высокий.

"Привет Джон. Я Женевьева, а это моя сестра Жаннетта». Она мило улыбнулась ему, и он вдруг обнаружил, что думает очень нечисто о красивой молодой девушке, стоящей перед ним на коленях.

Жаннетт выстрелила в сестру неодобрительным взглядом, но ничего не сказала и грубо сорвала с него сапог. Он вздрогнул, но сумел удержаться от крика, несмотря на сильную боль. Она сняла с него носок и начала прощупывать травмированную лодыжку.

«Она не сломана», — сказала она, глядя на него. «Но это плохое растяжение связок». Она пробормотала что-то по-французски Женевьеве, которая снова улыбнулась ему и изящно поднялась на ноги. Она побежала к дому, ее юбка кружилась вокруг ее стройных ног. Жаннетт начала плотно обхватывать лодыжку. «Вы не должны ходить в течение двух, может быть, трех дней», — сказала она ему. «Так что, похоже, вы все-таки останетесь». Она продолжала обматывать его лодыжку. «Вы можете остаться в сарае, но вы не должны выходить на улицу». Она крепко зажала повязку, заставив его вздрогнуть, и посмотрела на него.

«Спасибо... », — сказал он, улыбаясь.

Казалось, что вокруг нее был меланхоличный воздух, но она тонко вернула его улыбку и встала, поднеся руку. «Пошли, я покажу тебе».

Одной рукой он поднял свой костыль, другой взял ее руку, и она потянула его на ноги, ее сила удивила его. Он последовал за ней к сараю, и Женевьева подбежала с одеялами и свертком, когда они дошли до двери. Жаннетта повела его в сарай, а Женевьева следовала за ними. Она указала «Ты будешь спать там».

Он кивнул в знак благодарности, когда Женевьева подпрыгнула к стойлу и расстелила одеяла на свободной соломе. В отличие от своей сестры, она, казалось, была искренне счастлива, что он был там, и никогда не переставала дарить ему теплую улыбку, ее небесно-голубые глаза сверкали. Ему сразу понравилась симпатичная молодая девушка, и он обнаружил, что его мысли уже мечтают о плотских утехах, когда она ползала по одеялу, чтобы заправить его кровать. Ее стройные ноги высовывались из-под платья, когда она двигалась, и он задавался вопросом, сколько ей лет.

Рука Жаннетты на его руке вывела его из его маленькой фантазии. Она всунула сверток в его руки, ее глаза сказали ему, что она знает, о чем он думает, и что ее сестра запрещена. «Немного еды», — сказала она, ее глаза встретились и обняли его. «У нас не так много еды, поэтому это все, что мы можем вам дать».

«Я...» он начал, не желая брать еду, но правда заключалась в том, что он нуждался в ней. Его скудный паек скоро закончится не продержались долго без еды он не сможет. Он с благодарностью принял пакет. — Спасибо.

Она кивнула и повернулась к сестре. "Ты скоро?." Женевьева закончила возиться со своей кроватью и подошла, улыбка все еще была на ее лице.

— Спи спокойно, Джон, — сказала она, касаясь его руки. «Я увижу тебя завтра не проспи? »

Жанетт взяла сестру за руку, а Джон улыбнулся и кивнул. «Да, и еще раз спасибо вам!».

Две девушки покинули сарай, а Женевьева улыбнулась ему через плечо. Он наблюдал, пока они не вошли в дом, затем подошел и закрыл двери сарая. Он обернулся и посмотрел на корову, которая наблюдала за ним и грызла пучок сена.

«Я думаю, что я твой новый сосед !», — сказал он и пробрался к своей постели. Он открыл связку с едой и взял кусок курицы, которую он почувствовал носом раньше. Когда он лежал там в лесу, жуя нежное мясо, он пытался придумать, как вернуться домой, но все, что он мог видеть, это улыбающееся лицо Женевьевы и милое тело, когда она ползала вокруг, заправляя его кровать. — Черт возьми, — сказал он вслух и закрыл глаза...

( Продолжение в следующей части )