Тридесятое Государство. Главы 4—5

Глава 4. Речка Мара

Я решил не уходить от берега Мары, опасаясь заблудиться. Небо затянулось низко нависшими тучами и, углубившись в лес, я мог потерять ориентацию.

Вытряхнув из, всё ещё влажной, сумы содержимое я с удивлением обнаружил помимо скатёрки, свёрток. Расстелив скатёрку, чтобы высохла, развернул свёрток — Огниво!

Взяв в руки кресало и кремень, чиркнул друг о друга — жёлтым снопом сыпанули искры. Ещё был трут, но он промок. Я положил трут рядом со скатёркой сушиться и стал высматривать сухую траву и, к удивлению, не обнаружил её. Пришлось углубиться в лес и собирать валежник.

Но запалить валежник, толстые сухие ветки я бы не смог, и тут я вспомнил, как в детстве, с помощью лупы, зажигали берёзовую бересту. Я подошёл к берёзке и, цепляя ногтями шелушащуюся кору, надёргал тоненьких, как пергамент, белых полосок. Выбрав из веток самые тонкие и наломав, сложил их шалашиком, а внутрь шалашика положил бересту. Зажав кремень чиркнул по нему кресалом. Береста вспыхнула, словно порох и, догорая, запалила веточки. А через несколько минут уже весело полыхал костерок.

Я положил трут рядом с костром, чтобы высох, снял кроссовки и заказал скатёрке обед, а может ужин: из-за облачности в лесу было темно и непонятно, день или вечер.

На этот раз я заказал бутылку водки — Столичную! — громко сказал я — ещё ту, которая по три шестьдесят две. Водка появилась.

Я потёр руки — Таак, теперь колбасы Докторской, той! — повысил я голос — которая по два двадцать, из Советского Союза, триста грамм! — колбаса, завёрнутая в бумагу, покатилась по скатёрке — теперь хлеба, чёрного, по четырнадцать копеек, из того же СССР, пол булки! — и хлеб материализовался из эфира.

Я смотрел на скатёрку, чего то не хватало, ах да! Десерт — а дай ка ты мне пару, нет, две пары брикетиков какао с сахаром, прессованных, по десять копеек — и четыре брикетика какао, завёрнутые в бумажную обёртку нарисовались на скатёрке.

— Заеббись!! — сказал я сам себе и, развернув колбасу, открыл водку.

Никто не смотрел на меня и, запрокинув голову, я заливал водку в горло, ополовинив таким образом бутылку. Поставив бутылку, обтёр губы, занюхал корочкой чёрного хлеба и откусил колбасы.

— Надо было ещё кильку заказать. А открывать чем? — разговаривал я сам с собой.

Вторую половину бутылки я выпил уже глотками, за два захода, закусывая хлебом и колбасой.

Закончив трапезу — какао решил съесть перед сном — я, вдруг, озадачился — А что делать с пустой бутылкой?

Я вспомнил, что, когда ехали с Забавой в Тридесятое, четушки я оставлял там, где мы ночевали. Но здесь я почему-то озаботился экологией — Спьяну, что ли?

Первой мыслью было зашвырнуть бутылку в Мару, но я гневно и с возмущением отверг это.

— Закопать? — я посмотрел на руки, копать землю пальцами не хотелось — Ааа — я махнул рукой и, бросив на скатёрку бутылку и обёртку от колбасы, свернул её в узелок — утро вечера мудренее, завтра что-нибудь придумается.

Я подбросил в костерок веток и прислонился к дереву, под которым сидел — Всё-таки странный какой-то лес — опять заговорил я сам с собой и огляделся — ни писка комаров, ни бабочек порхания, ни чирикания в кустах соловьёв, ни зверя какого — я помолчал — а с виду вроде бы обычный лес: берёзки, сосны, пихты... пих... ты — я клюнул носом и с усилием разлепил веки: напряжение сошло, действовала водка, хотелось спать.

Я встал и, сдвинув веткой, как это делала Забава, догоравший костёр, сообразил, что застелить спальное место нечем. Я снова осмотрелся: ломать берёзовые не хотелось, а у сосен и пихт нижние ветви были на высоте метров четырёх и лезть, уж тем более, не хотелось. На глаза попался узелок скатёрки, и я развернул его — Опа! — ни бутылки, ни бумаги не было!

— Ни хуя себе! Аннигиляция в чистом виде! — я стоял над расстеленной скатёркой и... и... я, вдруг, понял, что боюсь ложиться на неё.

Наконец я сообразил, что нужно сделать и, перевернув скатёрку, постелил на место кострища лицевой стороной.

Стоило мне прилечь, как тут же навалился сон.

Я проснулся ночью с пересохшим горлом и торчащим хуем, едва не обоссавшись. Встал и, подойдя к реке, сначала напился, черпая ладонями, а потом поссал.

Тучи разошлись, светила полная жёлтая луна, отражаясь в чёрном зеркале водной глади и, я прислушался, никаких сомнений: словно журчание ручья среди камней, вдоль берега реки разносился звон цикад.

Я вернулся, улёгся и, улыбаясь, заснул под пение цикад.

Утром меня разбудила кукушка и я лежал и считал, но, досчитав до ста, махнул рукой и сел.

Горло пересохло и я, подойдя к воде напился, а потом, как и ночью, поссал в реку.

Вернувшись, нашёл в траве брикетики какао, съел их, наслаждаясь вкусом шоколада, завернул обёртки от брикетиков в скатёрку и убрал в суму. Расшвыряв угольки сгоревших веток, подобрал трут и тоже сунул в суму.

Обувшись в высохшие за ночь кроссовки, есть не хотелось, я отправился в путь вдоль берега Мары.

Шагая по берегу, я смотрел на деревья на другом берегу, и они не казались такими уж высокими, но, когда я поднимал голову, пытаясь разглядеть верхушки деревьев здесь — я не видел вершин за переплетением крон. Наконец я не вытерпел и, сняв с плеча суму, полез на первое же дерево.

Я забирался всё выше и выше. Уже и землю не видно сквозь ветви подо мною. Я глянул вверх — там всё те же ветви, но верхушек не было видно, и я стал спускаться и уже в самом низу, когда до земли оставалось несколько метров, задержался и осмотрел лес и, вдруг, увидел очень большое гнездо прямо под одним из деревьев.

Спустившись на землю, я пошёл к тому дереву.

Гнездо было очень большое и мне пришлось обойти его вокруг, просто перешагнуть я не смог. Не было перьев или пуха, не было скорлупы от яиц. Удивило и то, что вблизи гнезда не было останков мелких грызунов или птиц.

— Что ж это за птица такая здесь ночевала? — спросил я сам у себя и не нашёл, что ответить

Я наклонился и дотронулся до пола гнезда, выстеленного какой-то очень мягкой травой — трава хранила чьё-то тепло. Я отошёл и, спрятавшись за деревьями, стал ждать.

То ли сказалась выпитая вчера водка, то ли притомился в пути, но я заснул.

Я не слышал ни шелеста крыльев, ни пения, но, проснувшись, и бросив взгляд в сторону гнезда, сразу же увидел, что в нём кто-то есть!

Я лежал под и за деревом, и выглядывал, ожидая. Но время шло, а в гнезде не было никакого шевеления.

Осторожно поднявшись и, оставив суму, вышел из-за дерева и, крадучись, приблизился к гнезду...

В гнезде под деревом спала молодая красивая девушка, укрытая каким-то странным перьевым одеялом, больше похожим на большое крыло.

Я был опустошён, я устал от одиночества и выдохся, накапливалась злость: второй день не было секса. И я, подкравшись к ней, опустился на колени и поцеловал в губы...

Она испуганно вскинулась, широко распахнув глаза и, увидев меня, моё лицо, так близко — вскрикнула и прижала руку к губам. Из глаз потекли слёзы.

— Ты поцеловал меня? — столько тоски и горя было в этих словах. Она закрыла лицо руками и зарыдала

— Да что с тобой? Подумаешь, поцеловал?

Она убрала руки и, всхлипывая, ответила — Я Алконост, из Ирья, но теперь мне никогда не вернуться в Ирий, никогда не стать прежней, теперь я такой же человек, как и ты, теперь я смертная — и она снова зарыдала.

Было жалко её, но сильнее жалости была злость: за то, что меня подставили, за то, что меня обманули, за то, что меня предали и я, спустил с себя трико и, сдвинул крыло.

Красивое девичье тело, белая нежная кожа, светло-коричневые сосочки — член возбудился, и я залез на неё и, раздвигая ноги, тыкался в промежность, в мягкие шелковистые волосы лобка.

Она с ужасом взглянула на меня, и этот ужас в её глазах, разбудил во мне ярость, дикую ярость и я грубо, с насилием, проник в её плоть.

Она закрыла руками глаза, перестала рыдать и затихла; только слёзы струились по щекам из-под ладоней.

И её покорность взбесила меня: я вытащил член и рывком перевернул её на живот и, сев на неё, засадил член с таким остервенением в жопу, что она закричала от боли и выгнулась, и опала, а я терзал её плоть, распаляясь похотью, и схватил за волосы и потянул и, когда она застонала от боли, сжал её шею и душил, и насиловал и когда она, захрипев от удушья, обмякла подо мною, я излился и разжал пальцы.

И, вместе со спермой, истекла озлобленность и наступило умиротворение.

Я лежал на земле и гладил её тело, щупал грудь, раздвигал губы и ласкал клитор, и так, и заснул.

То ли время здесь шло по-другому, то ли я так устал, что проспал весь остаток дня и проснулся в темноте.

Ночь.

Она лежала в той же позе и её белеющее тело, и изгиб бедра возбудили, и разбудили мою похоть, и я снова оседлал её сзади, и показалась мне она холодной, но одержимый страстью и похотью, я изнасиловал её в жопу также грубо и жестоко, и опять душил, но она не издала ни стона, ни всхлипа и, отвалившись от неё, я заснул и проспал до утра.

Она лежала всё в той же позе, и я тронул ягодицы, и отдёрнул руку — кожа была холодная, восковая.

Я перевернул её на спину — девушка была мертва.

Она была мертва уже ночью!

И я взъярился на неё за это и, потеряв самообладание, стал насиловать мёртвое тело: засовывал во влагалище — холодное и скользкое, запихивал в рот и проталкивал в горло вместе с её языком и, вытащив член изо рта, бил им по лицу, по губам, пока не лопнула кожа и потекла сукровица и, перевернув на живот, продолжил неистовствовать, насилуя в жопу, и не получил наслаждения!

Расслабленный, мёртвый сфинктер не оказывал сопротивления моему члену, и я проваливался в зияющую дыру ануса. Я захохотал от бессилия и, перевернув — опять на спину, дрочил над нею, пока не излилась сперма на её мёртвые, посиневшие и разбитые губы, на её мёртвые глаза, на бездыханную грудь.

Я встал и, захватив её за ноги, поволок и столкнул в реку. Зашёл сам и толкал тело на глубину, и когда вода дошла до груди, толкнул с силой от себя и вышел на берег.

Некоторое время тело медленно вращалось от толчка, а потом стало погружаться и скрылось под водой.

Глава 5. Догонялки

Припав к холке, она летела ничего не замечая вокруг. Одинокий коршун парил в вышине провожая протяжными криками. Упругие струи воздуха срывали слёзы, закипавшие в уголках глаз, не давая им скатываться по щекам.

Она лгала самой себе, говоря им, что вернётся, и они знали, что это ложь, ибо возврата с другого берега Мары не было. Таков закон Серого Мира.

Она так и не успела сказать ему, что Мара — это граница между мирами: Яви и Нави, и узкая полоска вдоль берегов реки и есть Мир Серый.

Когда стало смеркаться, Васса остановила коня и, спрыгнув, бросила на землю рыжий клубок от Марьи: клубок резво покатился вперёд. Она подвела жеребца к воде, и он напился. Похлопывая его проговорила — Ты уж потерпи до утра, а там и отдохнё

шь — и, оседлав, пустила коня галопом. Васса рассчитывала к утру достигнуть того места, где принц переплыл Мару. Догнав и обогнав, катящийся по траве клубок, она ускакала вперёд.

Ещё дважды она останавливалась ночью, давая жеребцу напиться и отдохнуть и оба раза клубок, догнав их, катился дальше. Третью остановку она сделала, когда солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Напоив коня, высматривала в траве клубок, но минута проходила за минутой, а клубок не появлялся, и Васса пошла назад, окрикнув коня. Она прошла с полверсты и увидела клубок на берегу у самой воды и, будто почуяв её приближение, клубок скатился в воду и, вращаясь, поплыл к другому берегу.

Васса повернулась к жеребцу — Ну, вот и всё, ты свободен, дальше я должна идти одна, а ты возвращайся — она тронула холку — Прощай — и ступила в воду.

Конь, как бы нехотя, пошёл шагом, словно ожидая, что его окликнут.

Васса плыла, не оглядываясь на удаляющийся берег.

Она ступила на берег и колобок, словно дожидаясь её, скатился в воду и поплыл.

Васса постояла минуту и войдя в воду тоже поплыла.

На берег она вышла вместе с колобком выкатившимся из воды и он тут же медленно покатился вдоль берега. Васса догнала его и подобрала со словами — Отдохну, обсохну да и снова в путь.

Было по летнему жарко и она сбросила с себя одежду, разбросав по траве, чтобы быстрее высохла.

Встав на колени у воды жадно пила, черпая ладонями. Она почувствовала голод, но решила, что будет по пути собирать ягоды: Васса надеялась догнать принца до наступления темноты.

...

Опустошённый и подавленный содеянным, я шёл и шёл и ничего не менялось вокруг: всё тот же лес, пустынный и тихий (я уже стал сомневаться, действительно ли слышал пение цикад накануне и считал года от кукушки), всё та же Мара, спокойная и равнодушная, как смерть.

Я остановился и прислушался, мне показалось, что впереди, где-то в глубине леса раздаются голоса, окрики.

Я стоял и действительно, и голоса, и окрики были слышны очень отчётливо, более того, шум приближался и... , и, как бы, проходил мимо. И я понял, там, в глубине леса, двигается большая масса людей, но идут они в противоположную сторону. И тогда, перебегая и прячась за деревьями, я пошёл на шум и очень скоро оказался на окраине леса, немало удивившись этому: я несколько раз пытался выйти из лесу, и уходил довольно далеко, но лес не кончался, и я возвращался к Маре.

На расстоянии около сотни саженей вдоль леса тянулась дорога и по этой дороге, вооружённые всадники гнали колонну людей. Их было много и все они были голые и все мужчины. Я смотрел и ничего не мог понять, только всадники мне показались чем-то знакомы, и я вспомнил. Я вспомнил фильм «Спартак» и римских легионеров — эти воины, были одеты в точности, как в том фильме.

Но обнажённые люди не были похожи на рабов и, сколько я ни присматривался, так и не смог разглядеть и понять, кто они.

И, вдруг, от колонны отделилась группа пленных и побежала к лесу. Я поразился, они бежали очень быстро и, тут мне стало не по себе: они бежали прямо к тому месту где прятался за деревьями я, а, и это уже напугало меня не на шутку, за ними скакали всадники. Я успел только отметить, что бежавших было десятка полтора, а настигавших их всадников четверо, и уже отстраняясь от дерева, за которым скрывался и поворачиваясь, увидел, как все четверо всадников, словно по команде, метнули копья.

Почти обернувшись и убегая, периферийным зрением я увидел, что все четыре копья достигли цели, пронзив насквозь и даже пригвоздив к земле четырёх беглецов.

Всё! Я сморгнул и в следующее мгновение уже плыл, не оборачиваясь и когда достиг середины услышал, как за моей спиной прыгали в воду беглецы: я услышал лишь три всплеска, значит остальные были убиты. Я нырнул и плыл под водой пока хватило запаса воздуха и, вынырнув, обернулся: на берегу, спешившись, стояли воины, вглядываясь в воду. За мной никто не плыл, то ли беглецы тоже плыли под водой, то ли... и тут легионеры заметили меня и, показывая знаками друг другу, вскинули луки и прицелились — Ну, уж хуй вам! — сказал я, погружаясь под воду, и на этот раз плыл под водой, пока не забороздил пузом по дну. Но встал я из воды, когда до берега оставалось шага три, не больше.

Шагнув на берег, я обернулся — Никого!

Я отошёл от воды, разделся, разбросав одежду и скатёрку, чтобы сохли, а сам лёг на траву.

Я уже догадывался, что каждый раз, переплывая Мару, я, видимо, не просто перемещаюсь в пространстве, но мысль о том, что при этом я перемещаюсь и во времени, не укладывалась в моей голове, хотя последнее моё приключение, говорило, что я где то в начале новой эры: то есть, если в Тридевятом я был между седьмым-одиннадцатым веками, то... дальше думать не хотелось.

...

Наталья не заметила, как уснула. Всё-таки сутки в пути без отдыха сказались, и она погрузилась

в сон.

Её что-то разбудило. Наталья села и огляделась: клубок катался по кругу на одном месте в нескольких шагах от неё. Наталья встала и подошла: это было место, где принц разжигал костёр, а после спал. Она прикоснулась руками, тепло не ощущалось. Наталья быстро оделась и пошла в след за клубком. Чем быстрее она шла, тем быстрее катился клубок и, наконец, они дошли до гнезда.

Клубок катился вокруг гнезда и Наталья, подойдя, сразу же увидела, что гнездо повреждено. Она нахмурилась. То, что клубок катался вокруг, означало что принц здесь останавливался. Но, что-то настораживало её. Наталья встала на колени и улеглась в гнездо, и, как только её голова коснулась стенки гнезда, перед внутренним взором проплыли сцены совершённого принцем насилия над несчастной девушкой, удушения и... Наталья вскрикнула и выскочила из гнезда. То, что она увидела, потрясло её — Принц, — шептали побелевшие губы, — кто ты?

Но возврата назад не было и постепенно, успокоившись, она смирилась с ужасной метаморфозой, изменившей её принца до неузнаваемости — У меня путь только вперёд, за ним и, может быть, при встрече с ним я узнаю, почему он стал таким — и она снова пошла вслед за клубком, который, как ей показалось, катился уже не так резво.

Она всё шла и шла и за всё время только дважды подходила к воде, чтобы ополоснуть лицо и напиться. И к концу дня она достигла того места, где принц переплыл Мару ещё раз, спасаясь от легионеров. Она увидела следы воинов, следы от босых ног беглецов, следы от копыт лошадей.

Клубок замер у самой воды. Остановилась и Наталья.

...

Когда одежда подсохла я оделся и двинулся дальше, не решившись снова возвращаться на тот берег. Я шёл уже ни о чём не думая: безразличие и апатия овладели мною и не сразу услышал это... я замер: снова, как и тогда, перед встречей с Наташкой кто-то говорил обо мне...

— Думаю, достаточно с него. Или ещё испытать его? Вдруг чувства всколыхнут память, и он не справится.

Я слышал Голос, но говорившего не видел.

— Если речь идёт обо мне — теперь мне было уже всё равно, нападут на меня, чтобы сожрать или наоборот, спасут от желающего полакомится мною — то я готов. Только к чему?

И слово, которое всё это время преследовало меня, словно выдохнула природа из своей груди — Миссияааа — и оно долго-долго висело в воздухе пока не растаяло.

— Где я? — обратился я к Голосу — где сказочный мир, в котором мне было так хорошо? Даже несмотря на то, что в Тридесятом хотели меня казнить. И что за речка такая — эта Мара?

— Всякий раз, переходя реку с одного берега на другой, ты уходил в прошлое, всё дальше и дальше, поэтому и не увидел, и не мог увидеть на другом берегу сказочный мир, когда переплыл её в первый раз, ибо и на том берегу было уже другое время — прошлое.

— Так мой путь ещё не окончен?

— Твоя Миссия ещё и не начиналась, но ты в одном шаге...

У меня было странное ощущение, что мы говорим об одном и том же, но, как-то слишком уж издалека заходим.

— Но как возможно это? — я продолжал гнуть своё — Если я здесь, то там меня нет — возникает пустота, а пустота должна быть заполнена.

— Твоё знание об окружающем слишком ничтожно, но ты прав, пустота должна быть заполнена

«Кажется наши мысли сходятся»

Прямо передо мной появилось изображение, и я увидел себя, в трико и кроссовках, копающего картошку и, если я, перед тем как, явилась Наташка, только начал копать, то тот я, там — уже докапывал её!

Я смотрел на себя, копающего картошку, он был совсем рядом, — «А что, если... « — и я шагнул туда, но ничего не произошло, просто исчезло и всё. Вздохнув, я развернулся и снова увидел себя. Я просто прошёл сквозь виртуальную картинку.

— Можно, конечно и так, но тогда навсегда останется тайной, то, о чём ты хотел узнать и для чего оказался здесь

— Но это невозможно! Я там и я здесь! Или возможно...

— А там и не ты. Там другой, из этого мира, но он похож на тебя.

— Но если он из этого времени, то не должен копать, а должен пялиться вокруг и удивляться всему, что видит впервые, кроме неба и солнца.

— Это верно, но все твои слова, поступки и помыслы не растворяются бесследно в эфире и не составляет труда скопировать твоё эго «говорю в терминологии понятной тебе» (словно голос за кадром) в его мозг, а его эго погрузить в анабиоз до времени.

— Но я ведь тоже мало, или даже ничего не знаю об этом мире и времени.

— Ты всё же имеешь, хоть и скудные и куцые познания о прошлом, но и этого тебе хватило, чтобы освоиться здесь. Твоё эго не пришлось усыплять. И твоё тайное, оставили при тебе... И у тех, что были до тебя, тоже было своё тайное, но ни один не смог покинуть Тридесятое.

Голос замолчал, но потом продолжил — Мы предоставляем таким как ты, проверить, действительно ли можно, вернувшись в прошлое и изменив что-то в нём: устранив кого-то или, изменив ход событий — изменить, тем самым, и настоящее, в своей эпохе?

Я молчал, не зная, что ещё говорить

— Есть в твоём эго тёмное пятно, которое не сканируется и это обескураживает. Даже нас. Что ты за Человек? И Человек ли?

Голос замолчал.

Я ждал, но тишину ничто не нарушало, и только вертелась на языке одна и та же фраза: «разверзающий ложе сна» — где-то я слышал это...

Уже темнело, и я огляделся, но что это? Река и лес исчезли, я стоял на дороге мощёной камнем, полная белая луна освещала унылый холмистый пейзаж вокруг.

— Куда идти? — спросил я себя, но никто не ответил, и я пошёл по направлению взгляда.

...

Наташка сделала шаг и остановилась. Клубок не шелохнулся, и она поняла: принц на том берегу и совсем рядом. Она вздохнула, зашла в реку по грудь и, оттолкнувшись, поплыла.

Выйдя на берег сняла с себя одежду и отжав, снова оделась. Она, вдруг, почувствовала жажду и шагнула... реки не было, исчез и лес, она стояла на дороге мощёной камнем, и белая полная луна освещала унылый холмистый пейзаж вокруг.

Наталья пошла по дороге, навстречу луне, но через несколько шагов развернулась и пошла в обратную сторону.