Стрельба в Милосердном Господе нашем. Часть 4/6

После нападения на больницу прошло почти три месяца, когда агенты Национальной безопасности арестовали всех известных членов Всемирного исламского халифата в США. Всего было арестовано четырнадцать человек в Миннеаполисе, Лос-Анджелесе, Детройте и на ферме в тридцати милях к югу от Форт-Уэйна, штат Индиана. Именно на ферме они прятали оружие, взрывчатку и оборудование, полагая, что в сельской местности это будет менее заметно. Возможно, так оно и есть. Национальная безопасность действовала так, как она действовала, потому что были доказательства того, что скоро произойдет еще одно нападение, хотя точное время и место не разглашались. (Оказалось, что третья, должная стать знаменитой, самоубийственная атака была запланирована на праздничный сезон, но ни детали, ни цели не разглашались.

Это всегда была небольшая и радикальная группа, в основном ближневосточная, но с амбициями принести террор в Америку. Ее лидером был Ахил Али, относительно незначительный священнослужитель с определенной концепцией безжалостного и злого бога. Али вступил в перестрелку с федеральными агентами, пришедшими за ним в Миннеаполис, но когда у него закончились боеприпасы, из него вышибли дух, и он был схвачен. На ферме двое сражались насмерть, но остальные были схвачены посреди ночи, еще в постели.

Федеральные агенты были уверены, что полностью захватили группу; вторая ее половина оставалась в известных местах на Ближнем Востоке, но была хорошо идентифицирована. Это была очень серьезная группа, претендовавшая на статус «Аль-Каиды».

На следующий день после арестов по всей стране мне позвонил Ремарк.

– Мистер Бак? Это специальный агент Ремарк.

– Да, вам не надоедает все время говорить «специальный агент»? Мне так и хочется узнать, что именно делает вас специальным.

– Да, – рассмеялся он, – но мне не разрешается говорить просто агент, офицер или еще что-нибудь. Таково правило. У меня – хорошие новости. Вы скоро увидите это по телевизору: мы думаем, что арестовали всех членов той террористической группы, что расстреляла вашу больницу. Во всяком случае, тех, кто есть в стране. На завтрашней встрече мы будем обсуждать вашу анонимность, но, скорее всего, она будет снята. Возможно, для вас опасность – не больше чем для других. После совещания я вам позвоню, чтобы сообщить о решении.

– Хорошо, хотя анонимность мне нравится. Для всех это хорошая новость. Похоже, вы, ребята, проделали большую работу.

– Да, это так. В течение двух месяцев Яя не спал ни одной ночи.

Он на мгновение замолчал, прежде чем продолжить:

– А вы когда-нибудь говорили своей жене, что застрелили их?

– Нет. Через неделю после стрельбы она со мной развелась. Спасибо, что позвонили, и, пожалуйста, позвоните после встречи с любым решением. В любом случае я бы хотел знать. И поспите немного.

– Конечно, мистер Бак. Мистер Бак? – спросил он.

– Да? – ответил я.

– Поразительно, правда. То, что вы сделали. За несколько секунд вы защитили заложников и устранили угрозу. Мы улучшили видео, на котором это видно, но не смогли правильно записать звук. Что вы там кричали? А потом вы сказали нечто вроде...

– Думаю, это был старый крик морпеха, «ху-ра» или что-то в этом роде, но после я сказал: «Вы трахнулись не с тем морпехом».

Я улыбнулся.

– Слышал это в кино. Был в восторге.

– Похоже на то. Ребята над этим смеялись.

– Ничего оригинального. Спасибо, Эрик.

– Завтра.

Щелк.

На следующий день Ремарк позвонил около десяти утра и сказал, что все записи, касающиеся «Милосердного Господа», за исключением секретного файла, содержащего информацию о методах Национальной безопасности, будут немедленно открыты. Я поблагодарил его.

Я оценил все усилия, которые, должно быть, были затрачены на эти аресты, и мне понравилась уверенность в том, что они арестовали всех опасных людей. Мне было интересно, откуда они это знают. Я предположил, что они уверены настолько, насколько это вообще возможно.

Оказалось, что они упустили только одного. Он прятался, был напуган и находился недалеко. Он, вероятно, очень волновался, что будет следующим.

***

В конце концов, я поговорил с Ремарком, и в общих чертах он объяснил, объяснил те изощренные методы, которые со временем привели их к разработке дела. Они были утомительными, кропотливыми и тщательными. Они использовали методы, позволяющие выявить ячейки, выстраивая диаграммы от человека к человеку, подобно тому, как учителя используют «социограммы» для создания групп в классах. Стены покрывали веб-диаграммы, поскольку проверялись различные связи, и некоторые целые диаграммы были определены как возможно радикальные, а другие отброшены как ложные зацепки.

Методы расследования становились все более испытанными и доказали свою эффективность: во многих других расследованиях были пропущены лишь немногие радикальные террористы. В использовании этой техники агенты и аналитики были скрупулезны: ни один контакт не должен был быть упущен. Проверка каждого контакта – от продавца в магазине до подруги друга – также была утомительной. Решения приходилось принимать и днем, и ночью.

Возможно, это стало следствием изнурительных дневных и ночных расследований, но тот единственный сочувствующий IWс оставался неизвестным, на свободе и желающим отомстить. Он упоминался только в одном из электронных писем от какого-то члена IWс, и оно было зашифрованным. В конце концов, на фоне тысяч других оно было упущено из виду. Оно было непонятным даже при ближайшем рассмотрении. Там было одно слово, ответ на вопрос: Ахил Али спросил Юсефа Талиба, нет ли у него ресурса, и ответ был: «Яс». Аналитик Национальной безопасности интерпретировал ресурс как деньги (как это часто и бывало) и предположил, что естественные носители арабского языка (использующие английский, чтобы избежать обнаружения языка в сети) неправильно написали «да». Террористы часто допускают такие ошибки, но этот ресурс был человеком, а не деньгами.

Ресурс был необученным, молодым и одиноким. Как он общался с ячейкой, не разглашалось, хотя служба национальной безопасности это выяснила. Ясин был младшим братом Юсефа. Он был не в Огайо, но Скай-Грей находился всего в полутора часах езды от Индианаполиса. Яс расстроился, когда его брат погиб в Скай-Грее при столь малом количестве жертв, а затем, когда всех его товарищей одним махом забрали, он замолчал. Он продолжал работать в мотеле, где был ночным клерком, но денег на колледж у него больше не было. Он понимал, что нужно скрываться, но не знал, что будет с ним дальше. Предполагал, что правительство США его ищет, поэтому спал с пистолетом своего брата рядом с кроватью. У него было поддельное удостоверение личности, паспорт, но его студенческая виза была просрочена.

Со стороны родины ошибка была серьезная, но честная. Ясин был почти неизвестен даже в IWс. Когда он не вышелл на связь со своим связным в IWс в Саудовской Аравии, тот решил, что он тоже попал в плен или погиб. Ясин скрывался в течение пятнадцати месяцев, в конце концов, связавшись через Интернет с друзьями и родственниками на Ближнем Востоке. При этом он был очень осторожен.

***

Билл Майер и Рэнди Уингер были охранниками, противостоявшими в то ужасное утро убийцам в кафетерии. Я нашел их в коридоре, рядом с их обычным постом, сразу после того как повесил трубку с Ремарком. Сказал им, что с файлов снимается секретность, и мы обсудили потерю анонимности. Согласно моему желанию они были готовы отказаться разглашать мое имя. Я не считал это необходимым, поскольку полицейские отчеты с моим именем будут открыты для всеобщего обозрения. Просто попросил их быть честными и ничего не приукрашивать. Думал, что это они остановили убийства, вступив в противостояние с плохими парнями. Если бы меня спросили, я бы ответил именно так, но собирался избегать всяких интервью, поскольку не думал, что из них выйдет что-то хорошее.

Мне было интересно, стану ли я известен благодаря этому отчаянному поступку. Задавался вопросом, хочу ли я стать известным. Я понял, что большую часть своей жизни я прятался за нерелигиозной верой в смирение как в добродетель. Это позволяло мне быть застенчивым, избегать злобы или серьезных разногласий. Я мог бы избегать большинства конфронтаций, но также и большой убежденности. Я не был известен как республиканец или демократ, либерал или консерватор, верующий или атеист. Я был просто хорошим парнем, который скорее отворачивался, чем спорил или противостоял сильному человеку.

Возможно, я пошел в морскую пехоту именно потому, что осознал этот недостаток своего характера, надеясь, что там помогут мне его преодолеть.

***

Я вернулся домой к маме и папе. Мы сели за стол и поговорили о том дне. Я объяснил, что именно произошло, что сделал, как прострелил руку, и они выглядели гордыми в случае мамы и пораженными в случае папы. Когда я продолжил говорить, он замолчал, встал рядом со мной и положил руку мне на плечо. Меня никогда еще так не трогал его жест.

Он сказал:

– Они станут преследовать Карен Энн. Газетчики. Ты должен ей рассказать.

Внезапно развод мог стать поводом для сплетен.

Он был прав. До развода я с ней не общался. Мне было интересно, что она скажет. Я позвонил, и ее мобильный телефон отправил меня на голосовую почту. Я оставил сообщение:

– Карен Энн, мне нужно срочно поговорить с тобой о стрельбе в больнице. Пожалуйста, позвони мне прямо сейчас.

Вероятно, она была на занятиях; начинался новый учебный год.

По моему мнению, есть много людей, кому требовалось узнать правду раньше, чем средствам массовой информации. Я оставил маму и папу и поехал в дом родителей Марии. Постучал в их дверь, и открыла миссис Грей.

– Джон! Я тебя не ожидала. Входи, пожалуйста, – сказала она.

– Мне нужно поговорить с вами кое о чем, мэм, – сказал я. – Это важно. Ничего плохого, просто это нужно сделать прямо сейчас.

Я шагнул внутрь.

– Конечно, – сказала она, слегка настороженная. – Я здесь одна. Мария на работе. Тома нет. В чем дело?

Она выглядела встревоженной и обеспокоенной.

– Возможно, для вас это ничего не значит, но будут открыты дела о стрельбе в больнице. Сегодня. Большинство из группы, напавшей на больницу, арестовано в Америке. Вы должны знать, потому что, ну, я не все вам рассказал. Это я застрелил тех двух террористов. Прострелил себе руку, но застрелил обоих этих парней.

Она посмотрела на меня, испытывая облегчение от того, что ничего из этого не касается Марии, никакого зла, но все же, новость привела ее в замешательство.

– Том говорил... – начала она, – он сказал, что ты ранил себя в правую руку, а ведь ты – правша. Он сказал: «Сал. Он не все нам рассказал. Случилось что-то еще».

Она сделала паузу.

– Теперь понятно.

– Я думаю, что это должно стать ажиотажем в новостях, – сказал я. – Скоро у них появится мое имя, возможно, и фотография.

Я подождал, пока ее ум установит связь.

– Возможно, они узнают, что Мария – моя девушка.

Она посмотрела на меня, улыбаясь и думая об этом.

– Ты даже не представляешь, насколько хорошо это звучит. На долю Марии выпало столько испытаний и препятствий. Твоя девушка!

Я улыбнулся вместе с ней.

– Думаю, вам, возможно, стоит сообщить Тому, пока он не услышал это где-нибудь еще. Сомневаюсь, что к нему придут люди из новостей, но я бы хотел, чтобы вы, ребята, и мои родители все знали. И моя бывшая жена. Возможно, вы все захотите остаться в тени, – сказал я. – Может, мне пойти, сказать Марии на работе?

Миссис Грей немного поразмыслила. Я понял, что это – часть ее натуры, делать паузы. Она – очень умная дама, и ничто, казалось, не может ее удивить, ничто не заставляет ее действовать необдуманно. Я подождал, и наконец, она заговорила:

– Полагаю, это разумно, особенно если найдутся репортеры, что будут искать твоих друзей. Ты на самом деле думаешь, что она заинтересует их? Или, если уж на то пошло, откуда они узнают, что вы встречаетесь?

– Любой мог нас видеть. Не думаю, что они станут ее преследовать, но могут за ней проследить, чтобы найти меня. Я довольно хорошо спрятан в монастыре. Это не должно быть большой проблемой, и я просто откажусь от комментариев. Не знаю, будет ли им до этого дело. Может, ничего и не случится, как я надеюсь. Я не хочу, чтобы близкие мне люди чувствовали себя обиженными из-за того, что я не сказал им первым.

Она сказала:

– Я сейчас же позвоню Тому, а ты найди Марию и скажи ей. Если не сможешь найти, позвони ей на мобильный. Я последовал к двери.

– О, Джон? – сказала она, следуя за мной. Я посмотрел на нее прямо позади себя. Она положила свою руку на мою, встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку. – Я тобой горжусь.

– Ого, – сказал я, – почти столь же хорошо, как у Марии. Увидимся, мэм.

Она улыбнулась, когда я направился к своей машине.

***

Я нашел Марию на ее работе, обедающей в небольшой подсобке, которую работники использовали для приема пищи, хранения пальто и тому подобных вещей. Меня направила туда портье. Она сказала:

– Просто постучите и заходите. Из-за жары мы не любим держать дверь открытой.

Я постучал и вошел, а там была она, сидела с Евой и ела йогурт. За столом сидели еще две горничные.

Ева увидела меня первой.

– Джон! Не ожидала, что ты придешь!

Мария повернулась, встала, подошла и поцеловала меня в щеку.

– Ну, сегодня меня целуют все женщины из Грея, – сказал я.

Она повернулась к остальным.

– Марджи, Тони, это – Джон Бак. Джон, это – Мардж, а это – Тони.

– Приятно познакомиться. Мария, мне нужно поговорить с тобой наедине. Всего минутку.

– Хорошо. Давай выйдем на улицу и посидим под вязом.

На улице было жарко, но тень была хорошей. Там был стол для пикника. У нее было обеспокоенное выражение лица.

– Мария, сегодня будут опубликованы материалы о стрельбе в больнице. Когда я рассказывал тебе и твоим родителям о стрельбе, то сказал правду, но не всю. Теперь все узнают. Я стрелял в двух террористов. Это я убил их, когда они держали в заложниках двух человек. Я рассказываю тебе только потому, что думаю, что меня станут искать, и они могут найти тебя или попытаться взять у тебя интервью. Люди из новостей.

Мария молча смотрела на меня через стол.

– Как ты повредил руку? Папа не понял, как ты получил пулю в правую руку, если сам правша.

– Я использовал для стрельбы левую. Выстрелил в одного парня, пуля прошла насквозь и попала мне в руку. Я удерживал его правую руку, чтобы он не выстрелил из пистолета в голову женщины.

Я посмотрел вниз, а потом прямо в эти серые глаза. Несколько секунд она смотрела в ответ.

– Ты спас много людей, – сказала она.

Я ничего не ответил. Мы просто сидели около трех минут.

– Мне пора возвращаться на работу, – сказала она, вставая.

Я шел за ней к двери, когда она вдруг повернулась и обняла меня, прижавшись щекой к моей груди.

– Тебе пора, – через мгновение сказала она, ее голос слегка дрожал.

Я коснулся ее щеки забинтованной рукой и ушел.

***

Я посетил начальную школу, в которой неделей раньше открылась новая осенняя четверть. Я остановился у стойки регистрации.

– Миссис Персиваль, я – Джон Бак, бывший муж Карен Энн, – сказал я секретарше. Я знал ее имя, потому что Карен Энн очень много говорила о том, насколько важно поддерживать дружеские отношения со школьным секретарем.

– Да, мистер Бак, чем могу вам помочь? – сказала она.

– Сегодня я пытался дозвониться до Карен Энн по ее мобильному телефону по вопросу, который не является чрезвычайным, но, безусловно, может ее затронуть. Но она не берет трубку. Она сейчас в классе? Это займет всего минуту или две, максимум пять.

Она достала сшитую пачку бумаг, нашла расписание Карен Энн и сказала:

– У нее еще около пяти минут обеда. Думаю, она – в комнате отдыха. Идите прямо по коридору, справа будет указатель.

– Большое спасибо.

Карен Энн была там, сидела с тремя другими людьми и смеялась. При виде нее мое сердце сжалось в груди: всегда умная, всегда привлекательная.

– Джон? – сказала она, удивленно глядя на меня. – Простите, ребята. Это мой бывший муж. Джон, в чем дело?

Она не казалась ни сердитой, ни обиженной, ни просто милой. Один из других учителей был мужчиной лет на десять старше, и мне показалось, что он возмущен тем, что я его прервал. Он посмотрел на мою перевязанную руку и ухмыльнулся. Там же была Терри Маркс. Она кивнула, встала и ушла без улыбки.

– Мне нужна минутка. Ничего, если мы поговорим здесь? – спросил я.

Она кивнула.

Эти темные глаза... эта грудь. Неудивительно, что Данстон приударил за ней.

– Будут открыты некоторые полицейские файлы. Мое имя будет обнародовано. Возможно, найдутся репортеры, которые захотят взять у тебя интервью.

– У меня? Почему у меня?

– Потому что это я убил террористов.

Она выглядела удивленной, но потом насмешливо улыбнулась. Она вписывала меня в свое представление обо мне. Некоторые предрассудки скрыты, некоторые обнажены. Она покачала головой.

– Конечно-конечно.

Я посмотрел на нее, склонив голову набок, и сказал:

– Я подумал, что ты должна быть в курсе, потому что с открытыми файлами все всё узнают. Я был для тебя большим разочарованием, но никогда не был лжецом. Прости, что побеспокоил. Позаботься о детях.

Я повернулся, чтобы идти к двери, и выходя, услышал ее смех и слова:

– У него бред...

Мне пришло в голову, что если бы я стал знаменитым до развода, возможно, она бы меня полюбила.

***

Я вернулся на работу. Когда день подходил к концу, и приближалось время ухода домой, мне в офис позвонил отец Михалес.

– Джон, не мог бы ты перед уходом зайти в мой кабинет?

– Да, сэр, – сказал я.

Я собрал несколько распечаток заметок, которые он хотел обобщить для встречи, и направился к нему в кабинет. Постучал, и его секретарша, Кэти, сказала:

– Проходите, мистер Бак.

Я вошел, а отец разговаривал по телефону. Он продолжал говорить, но махнул мне рукой, чтобы я присел. Он повесил трубку.

– Ладно. У вас есть эти записи? – спросил он.

Я передал их, и он отложил их в сторону.

– Хорошо, теперь вы утверждены для программы в Кливленде, которая начнется через несколько недель. Вы зачислены, если только Кэти мне не солгала...

Я услышал от Кэти, его секретаря, через закрытую дверь:

– Я не солгала. Скоро по факсу придут документы, чтобы доказать.

Отец рассмеялся. У них с Кэти были долгие отношения; он крестил ее детей и приглашался на ее семейные собрания, если не мог посетить свои собственные. Она также имела полное право подслушивать его разговоры через селектор, когда дверь была закрыта. Он ей полностью доверял, и я никогда не слышал, чтобы она когда-либо сплетничала. Я также слышал, что она – самая высокооплачиваемая секретарша в больнице.

– Сейчас ваше имя муссируется в новостях в связи со стрельбой. У них есть ваша фотография из морской пехоты и более свежая, на которой вы идете по коридору; думаю, из нашего ежегодника. Кстати, хорошая фотография. Вас показывают в национальных и местных новостях, верно, Кэт?

Та стояла в дверях.

– Да. Я получаю запросы на интервью в национальных новостях, Fох раньше, MSNBс через секунду. Одно ток-шоу предлагает 10 000 долларов за первое интервью.

Я покачал головой и улыбнулся.

– Мне очень жаль, отец. Я не собирался давать никаких интервью. Это был худший день в моей жизни. Я потерял свой брак, своих детей, повсюду умирали люди, я не могу забыть голову того парня...

Я остановился и просто покачал головой.

– Джон, здесь есть консультация. Думаю, тебе стоит пойти, – сказал он.

Я не хотел идти. И позже, когда у меня появился опыт общения с психологами, пожалел об этом: было бы лучше пойти, но мне казалось, что это – бремя, которое кому-то нужно нести. Возможно, это было частью посттравматического стрессового расстройства – смириться, справиться с этим самому, выстоять и позволить страданиям просочиться.

Он продолжил.

– Ваша программа начнется через несколько недель. А затем – должность, если она достанется вам, что, я думаю, произойдет, как только совет директоров соберется с мыслями. После этого у меня есть еще одна идея для дальнейшего повышения вашей квалификации: оплачиваемый академический отпуск после запуска программы, полтора года, чтобы летом вы учились на магистерской программе в Миннеаполисе и работали самостоятельно из дома в течение последних двух третей. Возможно, есть и другие программы, с которыми мы сможем работать лучше, может быть, новая программа, которую запускает штат Огайо, так что, мы еще поговорим. Я знаю одного парня в Калифорнийском университете, который, возможно, согласится работать с вами как с особым случаем.

Итак, программа в Кливленде – для начала, потом работа, потом найм ассистентов, потом академический отпуск или онлайновая программа для получения степени магистра – он составил карту моего будущего?

Он продолжил.

– Подготовьте все как можно лучше. Если бумаги когда-нибудь придут...

– Они будут здесь через минуту, – ответила Кэти.

–.. .просмотрите их, найдите все в Интернете; вы должны быть готовы. Мне жаль, что совет еще не утвердил вас, но я не хочу, чтобы на эту должность взяли кого-то еще. Я им сказал, что не буду проводить собеседования ни с кем другим, пока они не дадут вам большой палец вверх или вниз. Кстати, они, скорее всего, не примут по вам решение до декабря. Простите. Они все откладывают, когда им не нравится мое отношение, – смеясь, сказал он. Я никогда не думал, что кто-то может рисковать своей работой, чтобы сделать мне такой подарок.

Кэти сказала с насмешливым удивлением:

– О, только что пришел факс. Это информация о Кливлендской программе, и она – для Джона Бака.

Отец сказал:

– Возьмите это, идите домой и передайте привет Филу. Скажите ему, что я буду у вас в воскресенье вечером.

Когда уходил, перед домом на тротуаре стояли репортеры из местных новостей. Я вышел через заднюю дверь и направился к парковке. Они еще не знали мою машину, поэтому мне удалось скрыться.

***

В субботу вечером я пошел домой к Марии на ужин. Репортеры пока их не беспокоили, и я надеялся, что и не будут. Я не знал, как Мария перенесет стресс от вопросов, камер и новостей.

Мы с Томом поговорили о стрельбе, и я объяснил, как именно это произошло для меня. Был уверен, что Том догадался, что это был я, по видео, по тому, как я был ранен, и по моей осмотрительности, но не решился никому ничего рассказывать. Это было частью его характера, твердого и тактичного. Теперь же он мог спрашивать и комментировать. Когда пришла Салли, я также рассказал о Карен Энн, Данстоне, детях и о том, как отец Михалес работает над созданием новой работы для меня.

Мария села рядом со мной на диван, и через некоторое время Том и Салли пожелали нам спокойной ночи, оставив нас наедине.

Когда родители вышли из комнаты, Мария осмелела. Она обхватила мою шею и притянула мою голову к себе в крепких поцелуях. Мои руки обнимали ее, а ее дыхание было таким же частым, как и мое. Я впервые почувствовал в ней такое требовательное сексуальное желание. Мне было интересно, девственница ли она? Я знал лишь ее общую историю, нападение, когда ей было двадцать лет, но деталей не знал.

Какой интерес серьезному парню знать всю сексуальную жизнь своей новой возлюбленной? И должно ли это иметь значение? Мы знакомы всего месяц.

В любом случае, мы еще не собирались заниматься сексом. Я все еще двигался медленно, и мы не могли заниматься сексом у меня дома... Отличный ход, Джон, жить в доме священника, – с улыбкой подумал я. Это может вызвать для нее целую новую порцию демонов: заниматься сексом в доме приходского священника? Я почти рассмеялся, целуя ее при этой мысли.

После еще нескольких крепких поцелуев и ощущения этого чудесного тела, так тесно прижатого к моему, я провел руками по ее рукам и остановился, сделав над собой явное усилие и слегка отстранившись. Она, должно быть, почувствовала мое усилие и прижалась своим ртом к моему чуть сильнее.

Почему она так хотела? Возможно, она так долго сдерживалась, что теперь, когда у нее появился парень, все запреты были полностью сняты.

Я прошептал:

– Еще нет. Я хочу тебя, но не сейчас. Нам не нужно спешить.

– Дело в тебе, знаешь ли, – сказала она. – Я вижу в тебе столько хорошего, и я ждала кого-то вроде тебя. Я никогда не была напористой. Никогда. Я... У меня давно не было парня.

– Хорошо! Мне не нужна конкуренция, – сказал я.

Мы оба молчали еще с минуту. Я вздохнул, встал и попрощался. У двери мы поцеловались.

***

Все выходные я избегал новостей по радио и телевизору, потому что думал, что они могут касаться и меня. В воскресенье я сидел в большой темной гостиной с мягкими креслами и диваном, камином без огня и потягивал чай со льдом, найденный в холодильнике. Отец Филипп пришел домой около семи, приготовил холодный салат из макарон, и мы назвали это ужином. Через час мы вышли посидеть, и к нам присоединился отец Майк. Фил пошел в дом и нашел немного газированной воды, которую налил в бокал для вина.

Мы молча сидели. Наконец, Фил сказал:

– Отец Майк сказал, что ты совершил смелый и благородный поступок, и что пережил большое разочарование и потерю при разводе. Теперь я понимаю, что случилось в тот ужасный день в больнице. За этим сразу же последовал развод. Я удивляюсь твоей силе, Джон. Отец сказал, что у тебя скрытая выносливость. Я же думаю, это – характер.

Я ничего не сказал. Мы смотрели на темнеющий Огайо. Оба священника просто покачивались. Обиталище.

Наконец заговорил отец Майк:

– Охрана может не пускать репортеров в здание, но не может помешать им увидеть, как вы подъезжаете или входите, даже если это черный вход. Они могут сопровождать вас, если их будет слишком много.

Я засмеялся.

– Это похоже на проблему из фильма Джерри Льюиса, не так ли? Думаете, они беспокоят Карен Энн?

Фил ответил:

– Да, беспокоят. Один репортер назвал ее «недавно разведенной женой», другой сказал, что она ничего не знает о том, где ты находишься. С ней были ее дети, и она была зла, так как отказала одному из них в комментариях. Она не давала никаких интервью, о которых бы я знал.

Отец Майк сказал:

– У вас много просьб об интервью. Ток-шоу поздним вечером, Fох nеws, местное телевидение в Цинциннати и Дейтоне, Индианаполис, Форт-Уэйн, газеты.

– Наконец-то я получаю то внимание, которого заслуживаю, – в шутку сказал я. – Теперь, живя со священником, я стал знаменитым.

Отец Майк посчитал это юмором. Я сказал:

– Знаете, в последнее время человечество выглядит не слишком хорошо: массовые убийства, разводы, прелюбодеяния, высокомерие. Потом я встретил эту прекрасную женщину, переехал в самое красивое место, где когда-либо жил, сделал карьеру, завел двух хороших друзей...

– Тост, – сказал отец Майк. Мы подняли кто чай, кто воду. – За то, что мы не получаем в жизни того, чего заслуживаем.

Слушайте-слушайте: в конце концов, эти ребята верят в первородный грех. Жизнь для некоторых из них – это постоянная битва за победу над худшими ангелами нашей природы. Мы сидели в тишине, позволяя идее о вездесущей порочности человека произвести на нас впечатление. Вечер был приятным, отец Майк, в конце концов, ушел, а Фил отправился спать.

Я остался на крыльце, наблюдая за ночью и размышляя о чем-то. Эти два священника видят мой характер в ином свете, нежели большинство людей. Для отца Майка мое смирение – «предполагаемое». Для Фила я – сильный, а для Карен Энн – неумелый. Я полагал, что большая часть мира согласилась бы как раз с ней.

Смирение – это добродетель, которую я использую, чтобы скрыть свою неуверенность. Как моя девушка поддалась «довольно заметному», в моем случае это – «достаточно хорошо». Не все мои решения лишены достоинств или добродетели, но те, что касаются моего карьерного пути, продиктованы страхом. Я боялся потерпеть неудачу, а если я не пытаюсь – это и не неудача. Теперь отец Майк втягивает меня в программу, которую создает, заставляя меня думать о будущем, будущем мужчины, взрослого человека. Поскольку значение больницы растет, отец знает, что ей нужны профессионалы, которые будут расти вместе с ней. Был ли я профессиональным администратором больницы или просто подмастерьем, выполняющим свою работу?

Я решил, что пусть о моей истории расскажут отчеты полиции и Службы национальной безопасности. Это – не просто смирение. Самый трагический день в моей жизни, день, который привел к разрушению моего брака и потере детей, не был для меня днем саморекламы или получения денег. Я никогда не хотел вспоминать этот день. Больнице не нужен знаменитый антитеррорист. Убежден, что большая известность ведет к еще большему терроризму.

***

Для газет и телевидения писались и выпускались статьи, и в центре внимания был я. Газеты называют меня затворником, потому что не могут найти мой дом; один тележурналист назвал меня «виртуальным отшельником». Я стал знаменитостью, и, возможно, эта неуловимость вызывала у них еще больший интерес. Фил искал упоминания обо мне в новостных статьях и журналах, показывал их мне, и мы обсуждали их на крыльце.

Мои родители поговорили с несколькими репортерами. Они сказали, что у меня было нормальное детство, и они были потрясены, когда я поступил в морскую пехоту. Мама утверждала, что я был «мягким», а папа на это кивал.

Для некоторых я был героем, но не для всех. Предположения были в основном положительными, но не все. Откуда у него пистолет? Носит ли он его на территории больницы, несмотря на правила, запрещающие это? Одно праворадикальное издание хотело знать, что мне пришлось скрывать, а затем в репортаже «Аль-Джазиры» намекнули, что я не дал убийцам шанса сдаться, и что стрельба, возможно, была не такой, как утверждали все западные репортажи. В одной статье даже утверждалось, что в морской пехоте я был экспертом по оружию, поскольку последние семь месяцев руководил стрельбищем. На это я улыбнулся. Не нужно быть экспертом, чтобы стрелять из пистолета с расстояния в двенадцать сантиметров, даже с не той руки.

Большинство ошибок можно было избежать, приложив немного усилий или внимательно прочитав полицейские отчеты (откуда взялся пистолет, временные рамки и т.д.). Я задавался вопросом щепетильности журналистов.

***

В течение следующих недель я рано выходил на работу, паркуясь на стоянке за больницей, которая на самом деле принадлежала складу. В обязательном порядке я приезжал до рассвета и входил через служебный вход, который в такую рань обычно был занят грузовиками с продуктами и медицинскими товарами. Я махал знакомым работникам больницы, и никто больше не обращал на меня внимания. Днем я видел репортеров у входа, и мне говорили, что двое следят за участком, где я обычно паркуюсь. Когда я вернулся с кливлендской программы, их уже не было.

В течение дня люди меня замечали. Некоторое время неофициально меня чествовали. Люди указывали на меня в коридорах – незнакомцы, узнававшие меня из новостей СМИ, или работники больницы мимоходом упоминавшие меня в разговоре с другом. Многие люди останавливались, чтобы поблагодарить меня. Некоторые дети хотели взять у меня автограф. Из-за мое руки писать было трудно, но я подписал две бумаги и один гипс и решил, что буду отказываться. (Я начал практиковаться в печатании и обнаружил, что это очень трудно и медленно, но возможно. Моя рука очень быстро слабела. В Кливленде было бы трудно.)

В кафетерии в первый день моего возвращения одна из обслуживающих дам увидела меня, обошла стеклянные витрины, обняла меня в очереди, ничего не сказала и вернулась за витрины. Посетители улыбались этому, не понимая, с чего маленькая чернокожая женщина в сетке для волос обнимает парня за то, что тот купил кофе. Женщине, стоявшей позади меня, я сказал:

– Это – больничная фишка. Мы все обнимаемся. – Она улыбнулась и покачала головой, но тут я услышал «Бак» в тихих тонах, и все работники захлопали, а посетители услышали про Джона Бака и тоже захлопали. Я сказал:

– Вот что должен сделать парень, чтобы заплатить за свой кофе, – и люди засмеялись. Тогда я пошел к выходу, получая хлопки по спине и рукам, и мне пришлось пить кофе черным. Некоторые люди держали в руках мобильные телефоны.

В обед я снова пошел в кафетерий и осторожно спрятался в очереди, разговаривая с парнем, навещавшим в родильном доме своего новорожденного и жену. Все было хорошо, и мать и дитя были в хорошей форме. Его жена кормила грудью маленькую Лену, поэтому он решил спуститься и тоже немного поесть. Он подумал, что это забавно; многие вещи кажутся более приятными, когда новоиспеченный отец испытывает головокружение от пережитого. Я вспомнил два таких момента и постарался удержать эту мысль от горечи. Я поздравил его и пожал ему руку.

– Джон, – сказал я.

– Барри, – сказал он. Он посмотрел на мой бейджик. – Вы...

– Да. Я часто это слышу, – сказал я, улыбаясь и надеясь, что он не обратит на это внимания. Он улыбнулся и кивнул, поддерживая мою уверенность.

На этот раз на меня кому-то указал один из врачей. Я снова услышал, как прошептали мое имя, а затем и произнесли. Люди оглядывались по сторонам, и я тоже оглянулся. Кассир отказался взять мой пластик.

– Простите, мистер Бак, это за наш счет. Вы спасли многих из нас прямо здесь, и ваши деньги здесь не годятся.

– Спасибо, Меган. – Я подумал, что надо было взять и десерт.

Я отнес свой поднос к столику за углом, подальше от толпы. Ел в тишине в течение десяти минут.

Я сдал поднос и тарелки и пробирался сквозь толпу, когда какой-то болван с фотоаппаратом использовал вспышку, привлекая к моему уходу внимание. Я помахал рукой и пошел дальше, когда снова услышал свое имя. Когда же это закончится? Я не хотел быть диковинкой.

У меня было много СМС от секретарей больниц. Телевизионные шоу хотели, чтобы я позвонил и договорился об интервью, из них моим любимым было «Tоnight Shоw». Я подумал об этом, но решил отказаться. Они могут прочитать полицейские отчеты. Я установил свою политику и буду ее придерживаться, но не потому, что не могу противостоять своей знаменитости, а потому, что событие было ужасным, и его гнусность могла привести к другим.

Я попросил больницу – то есть Кэти – отправлять заявление на все просьбы об интервью, в котором просто говорилось:

Никаких комментариев, мне нечего сказать. Я не хочу поощрять дальнейший терроризм, рассказывая об этой ужасной трагедии.

***

Я знал Марию почти два месяца, недолго, но достаточно, чтобы серьезно задуматься. Наступила последняя неделя сентября. Мне нужно было ехать в Кливленд.

За день до моего отъезда, поздно вечером, мы посетили парк с уединенной тропинкой и водопадом. Мы сидели на краю большого камня и разговаривали, глядя на водопад в шести метрах от нас. Я держал ее за руку и сказал:

– Мария, я готов влюбиться в тебя. Я знаю тебя уже почти два месяца. Рассказал тебе о себе все. Я также думаю, что ты рассказала мне о себе самое важное. В тебе нет ничего, что бы мне не нравилось. Ты красивая. Нежная. Умная. Я хочу тебя, и просто удерживать руки подальше от тебя трудно, но я не готов к обязательствам. Я не прошу тебя о постоянстве или чем-то подобном; это кажется слишком подростковым. Но спрашиваю, чувствуешь ли ты эти эмоции также. Я ничего не обещаю и не хочу от тебя ничего. Пока нет, но мне нужно знать, пройду ли я этот путь в одиночку.

Она взяла меня за другую руку, так что, теперь держала обе, и сделала глубокий вдох.

– Около десяти лет назад я училась в колледже в Луисвилле. У меня был новый парень. Брэндон. Я знала его всего две недели, мы дважды ходили в кино и гуляли в парке. Он казался хорошим. Пригласил меня на вечеринку братства. Я доверяла ему, но это было не братство, а просто дом, который снимали некоторые из них.

– В общем, Брэндон выпил с другими парнями, а потом они выпили какие-то таблетки. Они сказали, что это метамфетамин. Я попыталась уйти, но они мне не позволили. Они включили громкую музыку и начали намекать на секс, трогать себя, а потом меня. Мой парень держал меня за руки, а двое других разорвали на мне рубашку. Для них это было шуткой. Я плакала, потом умоляла его и их, они смеялись над моей грудью, потому что та была маленькая, и щипали меня. В этот момент кто-то подошел к двери; это была соседка, стерео было очень громким. Брэндон на секунду отпустил мои руки, я пнула одного из парней и убежала. Выбежала через заднюю дверь, но один из них поймал меня за руку, я дернула ее и вывихнула плечо. Я кричала на улице, мне было так страшно и больно; моя рука дергалась. Та соседка услышала шум – я кричала так громко, неистово и неуправляемо, – увидела их и закричала, чтобы они меня отпустили. И тут подъехала полицейская машина, и они убежали. Я была под кустом и вылезла наружу, оглушенная, иногда кричащая и бредящая, соседка увидела меня и отвела в полицию.

Брэндон отрицал, что что-то случилось, но у меня было вывихнуто плечо, я была вся в царапинах и ссадинах, моя одежда была порвана, на груди были следы и синяки, и я буквально бредила. Женщина дала показания о том, что она видела и слышала. Моего парня и еще одного посадили в тюрьму на несколько месяцев. Третий парень дал показания против них, но я... Я не могла вставать перед людьми, я лежала в больнице три недели. Я не была в здравом уме. В течение нескольких дней я была бессвязна. Лежала в психиатрической больнице.

Она сделала еще один вдох.

– Я повредила вращающую мышцу, когда вывихнула плечо, но руку мне легко вправили обратно. Синяки и царапины зажили, но я отстранилась от мира. Не выходила на улицу. Не ходила по магазинам. Перестала ходить в церковь. Я принимала по четыре или пять ванн в день. С тех пор у меня нет парня. Я не хотела, чтобы в моей жизни был мужчина.

Я был потрясен. Она так прекрасна, что я не мог представить себе, как можно рисковать вызвать ее неодобрение. Как может мужчина не хотеть ее радости?

– Мне очень жаль, Мария. Я ошеломлен предательством. Я... не могу найти слов.

Она поцеловала мою правую руку.

– Прошло много времени. Кэрри, она мой психотерапевт, говорит, что я должна принять решение вернуться в мир. Я хочу этого. Я готова влюбиться, Джон. Я никогда не была с мужчиной. У меня не было секса. Я говорила с мамой о том, как себя чувствую, и они насторожены, потому что знают, насколько мне трудно выходить из дома, или ходить по магазинам, или проходить мимо тени ночью. Однажды я слышала разговор родителей, и они говорили, что не думают, будто у меня когда-нибудь могут быть нормальные любовные отношения. Мама плакала...

Я сказал:

– Ты думаешь, что сможешь?

Она сжала мои руки.

– Только с тех пор, как встретила тебя.

Я наклонился, и мы поцеловались, нежно. Это несколько вывело нас из равновесия, наш насест был явно шатким, и мы среагировали слишком поздно. Я не должен был позволять ей держать меня за обе руки. Мы скользили, цепляясь ногтями за камень. Под нами был бассейн, к счастью, глубиной около метра двадцати, и мы плюхнулись в него. Мы были мокрые и смеялись, когда выбрались наружу, поцарапанные и ушибленные, но в порядке.

К тому времени, как мы вернулись к машине, наша одежда уже начала сохнуть. Но деньги в моем бумажнике были мокрыми целую неделю, поэтому я вспоминал об этом поцелуе каждый раз, когда покупал что-нибудь. Спустя годы она сказала своей матери, что это был самый запоминающийся поцелуй в ее жизни.

И в моей тоже.

***

Я позвонил Карен Энн, чтобы сообщить, что меня не будет в городе. Она должна была скоро выставить дом на продажу, так как у меня есть право на половину доли. Ее автоответчик отправил мне сообщение, и я оставил одно.

***

Целью программы в Кливленде была подготовка профессиональных консультантов и администраторов для эффективной помощи врачам и другим лицензированным лицам в поддержании или повышении их профессионального статуса, а также для предотвращения потери лицензии, сертификата или другого разрешения на лечение пациентов. Больницы не хотели терять хороших врачей каждый раз, когда им требовалось уехать из города для повышения квалификации или взять академический отпуск. Они хотели их вернуть.

На программе в Кливленде я был не в своей тарелке. Большинство студентов получили дипломы в больничных областях: администрация, бизнес, менеджмент, персонал. Я же был специалистом по гуманитарным наукам. Я восполнял свой недостаток, занимаясь до поздней ночи, иногда звоня отцу Михалесу за советом и доставляя неудобства на занятиях. Некоторые студенты и преподаватели догадались, что я и есть тот самый Джон Бак, и, в конце концов, догадались все, но я просто попросил их не говорить об этом, и они так и сделали.

Я действительно объявил об этом на одном занятии, когда люди обсуждали это в пределах моей слышимости, так что, мы все отправились в ближайшую пивнушку и оставили это позади. Я рассказал им, что случилось, что мне трудно печатать из-за раны, и выпил еще одну порцию пива. Мои пятнадцать минут славы закончились в октябре, как я надеялся.

Один профессор примерно через неделю удивил меня, заявив перед двадцатью из нас, что класс сделал мне подарок – программу, которая позволит мне говорить на компьютер, а тот будет печатать за меня. Как только я освоил эту программу, моя жизнь стала намного проще. Мне поаплодировали, и я поблагодарил их.

В большинстве выходных я ездил на машине домой. Один раз, в середине ноября, не поехал. В понедельник мы, участники программы, должны были провести презентации, имитирующие консультации с врачом определенного возраста, таланта и образования; мы должны были определить, когда истекает срок действия текущей лицензии, альтернативные способы продления и повышения квалификации, включая курсы, колледжи в регионе, где они проводятся, время, которое потребуется на занятия или демонстрации для повышения квалификации, и все остальные соответствующие факторы: возраст испытуемого, возможный выход на пенсию, повышение дохода от повышения квалификации или перелицензирования и т.д. Не очень увлекательная, но реальная консультация. Мы должны были понять ситуацию врача: семейные факторы, осложнения и т.д. Мне поручили торакального хирурга, тридцати четырех лет, желающего повысить квалификацию, с женой-домоседкой и ребенком, который родится через месяц.

Он был подробным и чрезмерно всеобъемлющим; врачам редко нужны были полные портфолио их опыта и потребностей. Обычно они хотят изучить конкретную программу, а не широкий спектр всего, что они могли бы попробовать когда-нибудь. Для этой работы я писал страницу за страницей. Все, что мне нужно было, – это четко говорить. Все прошло хорошо.

Я позвонил Марии, и мы выразили сожаление по поводу моего отсутствия. Она привлекла мое внимание, сказав в заключение:

– Я люблю тебя.

Я присвистнул, подумал, что она, должно быть, улыбнулась.

– Я тоже тебя люблю, Мария.

Щелчок. Я чувствовал себя подростком, использующим запретное слово.

Программа заканчивалась на третьей неделе декабря, как раз перед Рождеством.

Курс был весьма ценным, но он мог быть и подавляющим. В конечном счете, любой специалист сам отвечает за своевременное обновление и повышение квалификации. Профессионал должен сам знать правила и процедуры в своей дисциплине и следить за развитием событий. Консультанты могут лишь нацеливать и помогать, уведомлять, открывать и исследовать возможности. Я лучше понимал сложный мир медицинского лицензирования, но он был пугающим. Однажды вечером отец Михалес сказал по телефону:

– Вот почему изначально это было обязанностью разных дисциплин.

После Рождества я возвратился в «Милосердный Господь», и мы с отцом Михалесом начали реструктуризацию или изменение расписания, чтобы создать новый отдел.

Программа предоставила мне ресурсы для поиска аккредитаций и подробностей программ по всей стране и миру. Моя работа заключалась в том, чтобы все сложилось наилучшим образом. Мы не могли навсегда потерять хороших врачей, только потому, что один из них захотел провести шесть месяцев, работая в организации «Врачи без границ» или изучая новую сложную технику или инструмент. Мы хотели, чтобы успешный врач вернулся в наш «Милосердный Господь».

Я звонил Марии как минимум несколько раз в неделю, и мы разговаривали о семье (она не была знакома с моими родителями!), спорте и жизни в целом. Приятные, обычно заканчивающиеся простыми признаниями в любви, которые уже не казались чем-то необычным, звонки удовлетворяли меня до тех пор, пока я не начал замечать сексуальное возбуждение. Я думал об этом маленьком теле... Мне было интересно, чувствует ли она это тоже.

***

Домой я вернулся в субботу утром с сертификатом в руках, несколькими заработанными дипломными баллами, толстыми папками, компьютерными дисками и накопителями и огромным количеством веб-сайтов, которые мне нужно было постоянно обновлять в связи с изменениями в программе, либо ее расширением и переносом, либо закрытием. У меня также были обещания рекомендаций от двух моих преподавателей по программе. Было трудно ожидать, что старая система изменится по-новому; мне нужно будет посетить больницы, чтобы посмотреть, как они это делают, теперь, когда я знал, какие вопросы нужно задавать. Помогло то, что национальные и международные медицинские ассоциации централизовали работу.

Я поехал прямо к дому Марии; с моего последнего визита прошел почти месяц. Было холодно и серо, но не было ни снега, ни дождя. Когда я подъехал к обочине, Мария открыла дверь и побежала ко мне. Я увидел, что ее мама смотрит на нее, удивленная тем, что ее дочь так быстро выскочила. Впрочем, мама выглядела довольной. Мария обняла меня за шею и поцеловала, во дворе перед домом, в середине дня, на глазах у матери. Она была прекрасна. Поцелуй был долгим. Мы шли рука об руку к входной двери, которую открыла миссис Грей.

– Добро пожаловать домой, Джон. – Она поцеловала меня в щеку.

– Дома быть хорошо. Мне нравится быть дома, – сказал я.

Мы провели некоторое время, разговаривая о программе, о том, как она изменит мою работу, и тому подобных вещах. Миссис Грей отправила нас в магазин за овощами и другими продуктами. Мы поехали через весь город на Фермерский рынок – большой склад, где фермеры продают продукты напрямую. Время года для этого было не лучшим, но по соседству находился магазин Krоgеr. Мария пошла со мной, держа меня под руку, и это было довольно приятно – толкать тележку и нагружать ее продуктами. В проходе с консервами мы наткнулись на Карен Энн.

Мария почувствовала, что я напрягся и остановился, и подняла глаза. Карен Энн тоже толкала тележку, а на сиденье сидел Хэнли. Мария спросила:

– Кто это?

– Карен Энн и Хэнли.

Мы подошли к ним. Хэнли выглядела прекрасно, ей было уже девять месяцев. Карен Энн выглядела напряженной, как будто ей было тяжело. Но все равно сексуальная, всегда сексуальная. Любой мужчина...

– Привет, Карен Энн, – сказал я, когда она нас увидела. Она молча уставилась на меня, потом на Марию.

– О, привет, Джон, – ответила она, глядя на Марию. Возникла пауза.

– Карен, это – Мария Грей. Мария, это – Карен Энн Прайнн и ее дочь Хэнли.

Благодаря своему возрасту Хэнли была избавлена от неловкого момента.

Мария заговорила, крепко сжимая левой рукой мою руку.

– Здравствуйте, Карен Энн и Хэнли. – Она протянула свою руку и пожала руку Карен Энн. – Джон много рассказывал о вас, Карен Энн. Я рада наконец-то с вами познакомиться.

Карен Энн колебалась и, наконец, сказала:

– Джон, мне так много нужно сказать. Нам действительно нужно поговорить. Дом выставлен на продажу, но предложений пока нет. Правда, если бы я могла тебе позвонить?

Я хотел сказать, что оставил ей множество сообщений, но она не ответили ни на одно, но не стал и кивнул.

– Конечно. Через несколько дней точно, – сказал я. – Я пытался позвонить, но домашний номер не обслуживается, а твой мобильный отправляет на голосовую почту.

Карен Энн отмахнулась. Она инициировала контакт. У нее был контроль.

Мы все просто смотрели друг на друга. Я не видел причин заполнять неловкую паузу.

Карен Энн удивила меня, проявив, в некотором смысле, ревность.

– Так, где ты сейчас живешь? Вы вместе?

Это была не та ее сторона, которую я ожидал увидеть: Мария, кроткая Мария, перехватила мяч и рванулась с ним.

– Мы живем на другом конце города, – сказала Мария, подразумевая, что можем жить вместе. Я чуть не рассмеялся. Отец Филипп от такого подтекста был бы в восторге.

– Что ж, надеюсь, вы очень счастливы. Я должна держать Хэнли в постоянном движении, иначе она засуетиться. Я тебе позвоню, Джон.

– Конечно. Вскоре. Рад был повидаться с тобой, Карен Энн, и с Хэнли тоже.

Мы расстались, чтобы избегать друг друга до конца нашего пребывания в магазине. Момент был неловкий.

– Бедная Карен Энн, – трезво сказала Мария, – она не знает, признавать ли ей свою ошибку или наброситься на тебя.

Это было печально. Она сожгла мост прежде, чем поняла, что ей стоит вернуться. Я решил, что в конечном итоге это пошло мне на пользу.

– Карен Энн очень красивая, – сказала Мария. – Это тот тип?.. Ну, то есть, привлекает ли тебя такая женщина?

Ей было трудно сказать мне «большегрудая»; у Карен Энн была большая грудь, а прямо сейчас еще и увеличенная грудным вскармливанием, которое она только что закончила, и она была такой сексуальной, что мужчины сразу ее замечали.

– Да, – ответил я. – Меня привлекают красивые женщины всех размеров и форм. Но полюбил я ее не потому, что она красивая. Не только. Я думал, что у нее – сильные качества характера. В конце концов, я ошибся. Как бы то ни было, я думаю, что когда все сказано и сделано, я, возможно, получу лучший результат обмена.

Мария старалась быть осмотрительной.

– У меня много багажа.

– Это не соревнование. Ты – честная, хорошая и красивая. Я не хочу возвращаться к ней. Хочу быть с тобой. Мне нравится узнавать о нас вместе.

И тут у меня мелькнула мысль, что я – неправ. Мы отправились к ней домой с продуктами. Ее мама приготовила потрясающий ужин для моего первого дня дома: я рассказывал о программе, мистер Грей кивал и задавал вопросы.

Я быстро собрал посуду. Мы все убрали и загрузили посудомоечную машину. Было около семи часов вечера.

Я посмотрел на Марию.

– Я еду к родителям. Не хочешь с ними познакомиться?

***

Я постучал и открыл дверь для Марии. Мои родители были там, они подошли к двери на мой зов. Я тоже не видел их целый месяц. Затем я повернулся к Марии. У Марии, миниатюрной и неброской, были ярко-рыжие волосы, собранные сзади в конский хвост, подчеркивающий ее чистую, бледную, полупрозрачную кожу. Моя мать вдохнула, пораженная этой маленькой женщиной. Отец не шелохнулся, и я видел, каких усилий ему это стоило. Если маленькая женщина может быть сногсшибательной или захватывающей дух, то в этот вечер ею была Мария с ее лицом, обрамленным искусственным мехом и стеганой подкладкой, и наступлением зимы.

– Мама, папа, это – Мария Грей. Мы встречаемся уже несколько месяцев. Я подумал, что ей пора с вами познакомиться.

Возникла пауза, пока мама подбирала нужные слова. Мария была привлекательной. Неброскость и сногсшибательность не сочетались в понимании отца. Красивые женщины себя преподносят. Но здесь была неброская, умная и тихо говорящая женщина, не бойкая, не напористая и не нахальная. Она была застенчивой, послушной, возможно, немногословной и кроткой. Отец был умен. Он увидел в ней обиду и боль. Она не была просто визуальной упаковкой. Для него, как и для меня, это делало ее еще более интересной.

Мария говорила тихо, заставляя маму и папу напрягаться, чтобы ее услышать. Я уже видел эту ее черту: тихая и застенчивая, я все понимал, но с моими родителями она подняла голову и смотрела прямо на них. Я подумал: должно быть, она действительно не хочет совершить ошибку. Они пытались читать по ее губам, ведь сначала она говорила так тихо.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогая, – сказала моя мама, пожала руку Марии и повела ее в гостиную, приняв пальто. Отец отошел и посмотрел на меня, одним из тех взглядов, которыми отцы провожают сыновей, приводящих домой кинозвезду, или модель, или Марию. Мужчины – особенно близкие родственники – знают друг друга, в некоторых ситуациях. Я почувствовал глубокое желание, чтобы все понравились всем, практически молитву, и она была услышана так, как я и надеялся. Мария была непритязательной. Она была счастлива сидеть на старом диване и обсуждать своего нового парня; моих родителей могла бы поколебать красивая девушка, но они видели, что она – нечто большее.

Она обладает характером.

Пожалуй, самым сложным было время, когда мои родители спрашивали о ее жизни, работе и годах. Я понимал, насколько она ослаблена в период восстановления, но они не знали ее истории, и все же, она рассказывала все правдиво, без конкретики. Рассказала о своей недавней работе, о помощи и поддержке своей семьи, об ужасном событии, приведшем ко всему этому. Мои родители не стали больше допытываться.

Она смотрела на меня, улыбаясь, и держала мою руку или ладонь.

Мама достала мороженое, и мы съели по чашке, пока оно таяло, и эта первая встреча была чудесной. Папа смеялся, когда Мария рассказывала о своем отце и о том, как она росла в Скай-Грей. У Марии – звонкий тихий смех, и у нее есть несколько возможностей продемонстрировать его, когда сначала мама, а потом и папа рассказывали детские истории о моих пробежкаах в бейсболе и теннисе. Мария упомянула, что она происходит от основателей города, Грея и его жены из Майами, Сияющей. На самом деле она – потомок их приемного белого ребенка, Одного из Мира; она не отделяла правду от вымысла об этих предках, хотя у ее отца был тайник со старыми счетами, дневниками и некоторыми историями, передающимися из поколения в поколение. Это привлекло мое и папино внимание, поскольку мы интересуемся местной историей.

Мы ушли, пообещав, что вернемся скорее раньше, чем позже. Мама обняла Марию и вместе с папой стояла у двери, когда мы уходили в темноту. Я проводил Марию до машины и придержал для нее дверь. Сел на свою сторону и завел двигатель.

– Твои родители замечательные.

– Ты определенно знаешь, как произвести хорошее впечатление, – сказал я. – Иногда я думаю, не слишком ли ты хороша, чтобы быть правдой.

– Я – это просто я. Влюблена в тебя.

– Ты – чудо.

У ее дома мы вышли на крыльцо, и я поцеловал ее, когда мы стояли в наших тяжелых пальто на морозе. Поцелуи на ночь – это, возможно, лучшая часть из того, что я не женат, не предан, не готов. Без единого звука я услышал музыку.