Разве так бывает?

Сам я из Сибири и москвичей недолюбливал, но вот пришлось самому им стать. Я закончил Томский университет и там же защитился, а через полгода получил приглашение в Москву – уж очень им моя диссертация понравилась.

С Машей познакомился в гостях у Гоги. Она не была красивой, скорее, симпатичной, и привлекла меня ласковым, очень теплым взглядом. Через год после активных ухаживаний сделал ей предложение и сразу получил согласие. Девушка была из очень религиозной семьи – в родительском доме до сих пор по углам висели иконы, что характеризовало ее скорее с положительной стороны. Воспитанная в традициях христианской морали, она, как я и предполагал, оказалась целкой.

Маша работала секретаршей в каком-то университете, не помню название, их как грязи теперь развелось – каждый сарай с местами на полтора студента называет себя университетом. Да и недолго она там работала – как подняли мне зарплату, сразу ушла: я решил поберечь жену – лучше пусть дома сидит, чем за копеечную зарплату ходить на работу. На жизнь хватало, даже на квартиру стали по чуть-чуть откладывать.

Когда предложили командировку в Эмираты, я несказанно обрадовался: если посчитать обещанные по контракту деньги, выходило, что на них мы смогли бы купить собственную квартиру, а то жить в съемной однушке стало уже невмоготу. Посоветовался с женой – и та радостно поддержала.

За полгода работы там ни разу вырваться к жене не смог, и, когда неожиданно отпустили на неделю в отпуск, примчался первым же рейсом домой. Утром приехал из аэропорта и, своим ключом открыв дверь, прошел в комнату. Маша спала прямо в нарядном платье, в комнате стоял устойчивый запах перегара. Приподняв подол, увидел ее голую пизду.

— Вот и все, — сказал я себе, — кончилась твоя семейная жизнь, Серега, — и прикрыл подол.

Пока заваривал себе кофе, проснулась жена и тенью шмыгнула в ванную. Через десять минут вышла в халате и растерянно спросила:

— Ты давно приехал?

— Только что.

Она облегченно выдохнула и, настороженно заглядывая в глаза, спросила:

— Почему не позвонил? Я бы не.. ., — потом, сбившись, продолжила: — я бы приготовила к твоему приезду что-нибудь вкусное.

— Спасибо, я – сыт, — ответил спокойно.

— Знаешь, Сереженька, а вчера на кафедре была годовщина, и меня пригласили на торжество. Если бы знала, что приедешь, ни за что бы не пошла. Ты надолго?

— На один день по делам на фирму. Через пять минут уезжаю.

Маша пострела на моих глазах и без сил опустилась на стул. Подняв на меня блестящие от наворачивающихся слез глаза, она смотрела так, словно вымаливала у меня пощаду и прощалась навсегда.

— Ну, пока, — сказал я и, встав, стал одеваться.

Едва я стал открывать дверь, она подошла сзади и, обхватив со спины, простонала:

— Я люблю тебя, родной мой, больше жизни, и не смогу жить без тебя. Запомни, я буду ждать тебя всегда вот здесь, на этом пороге, когда бы ни пришел, днем или ночью, зимой или летом. Всегда.

До конца командировки я не отвечал на письма и звонки, и, когда пришла пора возвращаться домой, подписал все бумаги и вылетел в Москву.

Приехал, а жена – в больнице. Теща говорит, что-то там по женским делам, полипы, что ли в матке. Хотел навестить ее, но та сказала, что нельзя к ней после операции, мол, скоро выпишут уже, не дергайся.

Сегодня сама позвонила – голос слабенький, но ласковый и нежный, говорит, что любит больше жизни и не дождется, когда увидит меня. После обеда в курилку с наладонником в руках зашел Витя Хлебников и, крикнув:

— Не, мужики, гляньте, — вслух прочитал:

— Насколько жестоки бывают люди, которые окружают нас. В подмосковном городке русская женщина родила чернокожего ребенка. Ну, казалось бы, что тут ужасного – ну, черненький, ну и что, он такой же человек, как и все мы. Надо было сказать: «милости просим в наш мир, маленький человечек», но вместо этого роженицы, лежащие рядом с ней, осудили ее и своими неодобрительными высказываниями создали ей невыносимые условия. Несчастная женщина была вынуждена покинуть родильный дом раньше положенного срока. Постыдитесь, люди, ведь, живем не в девятнадцатом веке, все люди независимо от цвета кожи имеют одинаковые права.

— Ну, и что? — отозвался Виталий Осипович, — может ее муж чернокожий миллионер. У них негры живут лучше нас.

— Миллионер не отправил бы жену рожать в Мухосранск, возразил Дымов из отдела снабжения.

— Сука, — грязно выругался подошедший Валера Колесников, — русских ей мало – на экзотику потянуло.

— А может, она некрасивая, — возразил Осипыч, — может, никто из русских не брал в жены. Что же, ей теперь одной всю жизнь куковать?

— Ну, вышла бы за Киргиза, — сказал Дымов, — и то привычней глазу. Где она негра-то под Москвой нашла?

— Под Москвой не знаю, а вот в Москве они рекламу возле метро раздают, — проворчал Валера, — может, там и нашла.

Пошумев еще о расовой дискриминации, все разошлись по отделам. Направился и я к себе писать отчет. На следующий день позвонил жене, чтобы узнать, когда выпишут, но она сказала, что ее уже выписали, и через час приедет сама. Приехала через два часа. Бледная, худая, только глазищи горят. Сразу, обняв, прильнула и не хотела отрываться пока сам не оттолкнул ее.