Протекция (часть пятнадцатая)

Веру Михайловну боялся весь двор. Каждое утро, ровно в половине шестого, эта приземистая крепкая тётка, облачённая в синий рабочий халат и резиновые сапожки, выкатывала из дворницкой тележку с мётлами, совками, граблями, длинными деревянными щипцами для собирания бумажного мусора... И разбегались прочь бродячие собаки и шкодливые коты, опасаясь попасть под её тяжёлую горячую руку. И начиналась трудная вахта – с непрекращающейся уборкой. Так было всегда – сколько помнили себя здешние жильцы, не представляющие себе рассвета без пронзительных криков Михайловны, постоянно кого-то отчитывающей, стыдящей, укоряющей, ругающей. Изо дня в день воевала грозная дворничиха с праздношатающимися выпивохами, с неумелыми и небрежными автовладельцами, пренебрегающими правилами парковки, с разгульной молодёжью, с пацанами-шалопаями, так и норовившими растоптать клумбу, разбить стекло, сломать ветку, насорить на газоне... Ежедневные «войны», как правило, заканчивались полной и безоговорочной победой сердитой блюстительницы порядка. И к вечеру победительница заметно добрела.

С тяжёлой лейкой в одной руке и длинным шлангом в другой, встряхивая постоянно выбивавшимися из-под косынки седыми кудрями, обходила она газоны и клумбы и освежала утомлённые дневной жарой розы, георгины, гладиолусы, астры... Ласково улыбалась им, будто живым существам. И пестовала их прохладной водичкой. Странно было жильцам смотреть в эти минуты на неё – всегда такую крикливую, задиристую, не стесняющуюся ни крепких словечек, ни физического воздействия (для тех, кто не понимал или не хотел понимать словесных внушений). Казалось, только теперь с ней можно было поговорить по душам – по-соседски.

Но Вадик этого не знал и не решался попасться ей на глаза. У него ещё не зажил синяк от тяжёлого камня, которым недавно запустила в него тётя Вера. Пару-тройку минут неподвижно стоял, незамеченный... А впрочем, чего бояться? Дворничиха тогда видела его только со спины, точнее – с того места, что ниже спины. В праотцовском «костюме». И вряд ли узнала бы сейчас того «чокнутого наркошу» в скромно, но опрятно одетом парне, молча наблюдавшем за её работой.

– Ну как? Нравится? – сурово улыбнулась она, мотнув головой на своё детище – полтора десятка ярко цветущих клумб и аккуратно прополотые густые розовые кусты. Те самые!..

Вадик кивнул. И неожиданно для самого себя спросил:

– Не продадите три розочки?

Суровая «цветоводка» сперва нахмурилась, а потом, не выдержав, опять расплылась в улыбке:

– Шо, горе-кавалер, на свиданку собрался, а про букет забыл?.. Ну ладно. Главное – вовремя спохватился. Решим твою проблему. У меня ж тут выбор побогаче, чем в магазине. Каких тебе? Красных? Белых? Розовых?

– Жёлтых...

Вера Михайловна щёлкнула секатором, осторожно нагнулась над клумбой и аккуратно срез

ала три... Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять пышных золотистых цветков!

– Держи. Да не тут бери, а пониже, бо уколешься!

– Спасибо! Сколько я вам должен?

– Шо-о-о?! Ще чого не хватало – за таке гроші брать! Я уже тому рада, шо помогла хорошему человеку в добром деле. Даст Бог, зачтётся это мне, карге старой!..

– А можно вас ещё кое о чём попросить?

– Ну смотря о чём...

– Можете передать этот букет в шестьдесят третью квартиру?

Дворничиха удивлённо подняла редкие седеющие брови:

– Это Инке, чи шо?

– Да... – Вадик, сам не зная почему, покраснел и опустил глаза. И не увидел, как собеседница покачала головой – то ли укоризненно, то ли сочувственно.

– Ну ты скажи, а! И чем она вас всех так приворажует? Ну прям ведьма какая-то!

– Кого это – всех?

– Э-эх! Знал бы ты, скольких хлопцев она с ума свела! Ты у неё, мабуть, тысяча первый по счёту. Смотри: и с тобой поиграется, та й выкинет, как поломанную игрушку... У нас тут даже слухи ходят, шо она трошки того...

– Трошки чего?

– Ну ото... Как его, у чёрта?!.. Извращенка! Смотри: и тебя развратит!

Вадик улыбнулся. Знала бы эта суровая, но наивная тётка, при каких обстоятельствах уже сталкивалась со своим собеседником и что тогда заставило его шляться по двору в чём мать родила!

– Так это же только слухи.

– Брешут, значит? Хорошо, если так. Красивая ж дивчина! Жаль будет, если личная жизнь у неё не сладится. Дай Господи, шоб у вас всё получилось. Цветы передам, не переживай. Може, ей и на словах шо-нибудь пересказать?

– Нет, она и так всё поймёт. Спасибо вам!

Вадик – снова неожиданно для себя – благодарно поднёс к губам тяжёлую мозолистую руку собеседницы. Ту самую руку, которая ещё позавчера... Ладно, не будем больше вспоминать об этом! Пусть прошлое упокоится с миром – со всеми своими горестями! Бросил прощальный взгляд на одно из многочисленных окон девятиэтажки. Там, за этим оконцем, он тоже оставил частицу своей души – точнее, частицу своих сумасшедших приключений. Ему не хотелось видеться с Инной. Кто он для неё (даже несмотря на то трогательное письмо)? Бывший полусумасшедший невольник, попавший к ней в кабалу от безнадёги и отчаяния, беспутный бродяга без гроша в кармане, без хоть сколько-нибудь твёрдой почвы под ногами. Встреться они сейчас – не выдержал бы властного взгляда своей бывшей Хозяйки, снова рухнул бы ниц перед ней.

Нет, не настало ещё время для встречи. Они непременно увидятся снова. И он опять упадёт к её ногам – уже не как раб, а как влюблённый парень, не представляющий себе жизни без этой необыкновенной девушки. Но это будет позже, а сейчас...

Сейчас пора на вокзал. Через час отходит поезд на Киев.

(Окончание следует)