По следам Аполлинера 29. Неудавшаяся месть

Поднявшись с берега речки наверх, я сразу же оказываюсь среди малышни.

 — Ты туда с мамой спускался? — интересуется Катя.

 — Да, — отвечаю я невозмутимо. — Мне надо было ей там кое-что показать.

 — Можно мы спустимся к ней?

 — Нет, нет! — на сей раз в некотором замешательстве говорю я. — К вам у меня другая просьба...

 — Какая?

И пока я думаю, какой просьбой их озадачить, Надя напоминает:

 — Это просьба твоей мамы пригласить Акулину Фёдоровну взглянуть на нашу коллекцию бабочек?

Вообще-то я сам собирался заняться этой самой Акулиной Фёдоровной, спровадив её мужа к маман... Но, может быть, это и к лучшему, если разделят их малыши? Получив моё согласие, они кидаются вперёд, а я, не торопясь следую за ними. В беседке я застаю господина Жукова уже в одиночестве. Увидев меня, он вскакивает со скамейки и спрашивает:

 — Куда вы подевали свою маму, молодой человек?

 — Насколько я знаю, она захотела спуститься к речке.

 — К речке, говорите? Я смогу её найти?

 — Навряд ли. Но я запомнил, где она стала спускаться от тропинки, идущей по-над берегом.

 — Не будете ли вы так любезны показать мне, где начинается этот спуск?

Охотно выполнив эту просьбу, я чуть ли не бегом возвращаюсь в имение, чтобы пригласить его жену совершить любопытное путешествие, во время которого собирался продемонстрировать ей неверность её мужа. Она сидит на нижней террасе и терпеливо рассматривает содержимое альбома, листаемого перед нею Надей. Я усаживаюсь в сторонке в ожидании благоприятного момента, чтобы вмешаться в их беседу. Около меня то и дело задерживаются для обмена несущественными репликами снующие по каким-то делам из дома и обратно девицы и их матери. Марию Александровну я останавливаю сам, интересуясь, почему в такую хорошую погоду все здесь и никого нет в купальне.

 — Да вода, наверно, не такая уж тёплая для купания.

 — А я-то, не видя тут никого из мужчин, подумал, было, что они все на берегу.

 — Нет, у них наверху преферанс.

 — И Константин Константинович тоже?

 — Нет, он же не в отпуске, а на работе. Так что, отобедав, уехал в Гривно.

 — Он сегодня вернётся?

 — Наверно... Может быть, даже к ужину... У тебя к нему какой-то вопрос?

 — У меня вопрос к вам, Мария Александровна... Сможете ли вы уделить мне немного времени, чтобы выслушать его и дать на него ответ?

 — Я сейчас бегу на кухню, а потом мне нужно вернуться к себе... Вот тогда и поговорим... Хорошо?

На террасу поднимаются с улицы Ольга и Ангелика, и последняя громко, так чтобы было слышно всем, спрашивает меня:

 — Саша, куда ты дел свою маму? И случайно не знаешь, где господин Жуков?

Заметив, как при этих словах приподнимается и оборачивается в нашу сторону голова госпожи Жуковой, я отвечаю:

 — Им, кажется, надо поговорить о чём-то важном...

Ольгу и Ангелину сменяют пробегающие мимо Ксеня со своей мамой.

 — Надеюсь, ты не забыл ещё про свою невесту и будущую тёщу? — бросает мне госпожа Самарина.

 — Что вы, — Елизавета Львовна, — отвечаю я. — Мне льстит, что вы не забыли меня и выделяете своим вниманием.

Через несколько минут она возвращается, но без дочери, а с хозяйкой.

 — О чём ты хотел спросить меня? — спрашивает та.

 — Вопрос, который я собирался задать вам, Мария Александровна, не терпит досужих ушей, — указываю я на малышей, беру её и её подругу под руки и веду к двери в коридор.

А там, остановившись у двери в спальню хозяев, продолжаю:

 — Да простит меня моя будущая тёща, но этот самый вопрос мне, чтобы не смущаться, хотелось бы задать с глазу на глаз...

 — Вот пострел! — смеётся она, дружелюбно хлопая меня по плечу. — Как научился разговаривать с дамами и уговаривать их! Ну что ж, разрешаю вам удалиться.

При этом она берётся за дверную ручку и тянет её на себя, как бы приглашая нас войти туда. И когда, вслед за госпожой Ульман, я направляюсь в дверной проём, берёт меня за пуговицу сюртука и говорит:

 — Я, конечно, понимаю, что Маша самая достойная из нас, тебя любящих, но помни, что и другие готовы выслушать и ответить на самые каверзные твои вопросы... Кстати, если ты не задержишься здесь слишком долго, то можешь заглянуть ко мне, чтобы выслушать пару вопросов и советов от меня. Понял?

И прежде чем закрыть дверь за нами, бросает такую фразу:

 — Не теряй бдительности и времени.

 — Так что за вопрос тебя волнует? — говорит Мария Александровна, проходя через всю комнату к окну и выглядывая из него.

Но когда я, подойдя к ней сзади, пытаюсь обнять её за талию, оборачивается, хватает меня за кисти рук и продолжает:

 — Говори, я тебя слушаю.

 — Я, право не знаю, что и сказать, — говорю я, прилагая немалые усилия, чтобы освободить свои руки, а когда мне это удаётся, — обвить ими её шею и запечатлеть поцелуй. — Просто хотел обратить ваше внимание на себя.

 — Ну, да, и дискредитировать меня.

 — Как?

 — Почему-то мне кажется, что кто-то внимательно следит за нами оттуда,..

И она показывает головой в сторону окна и освобождается от моих объятий.

 — Так давайте присядем на диван!

 — На минутку, пожалуй, можно.

Возобновив на диване свои объятия и поцелуи, я пробую расстегнуть пуговки на лифе её платья, но она мне этого не позволяет:

 — Сказала же, на минутку!

 — Как бы хотелось, чтобы во время нашего следующего минутного свидания, вы были не так сильно забронированы, как сейчас, и мне до ваших чудесных прелестей было бы удобней добираться...

Произнося эти слова, я запускаю руку под подол её платья, затем моя ладонь скользит по её чулкам и... застревает на ткани панталон.

Мария Александровна аккуратно, но неуклонно убирает оттуда мою руку и произносит:

 — Лучше вспомни, о чём хотел меня спросить.

 — Вспомнил! — радостно восклицаю я, опять обнимая её за шею и целуя. — Вот что меня мучит и что я хотел узнать... В тот раз, когда я имел счастье пробыть с вами здесь, а когда уходил, вернее, вылезал в это самое окно, то мы, вроде бы, кое о чём условились, и на прощание я выразил надежду уже через пару часов «лицезреть прекрасную фею, взбирающуюся ко мне на чердак по приставной лестнице!» Так вот, во сне мне привиделось, как вы оказываетесь там в лёгком сарафане, отпаиваете меня парным молоком, а потом повторно одаряете меня ласками и не очень-то сопротивляетесь моим желаниям лицезреть и мять руками ваши великолепные, прямо-таки возбуждающие перси, до коих теперь мне, к сожалению, доступа нет.

 — Нет и не будет! — прерывает она мой рассказ, снова убирая мои руки со своего лифа. — Повторяю, о чём ты хотел меня спросить?

 — Меня мучит вопрос: приходили ли вы туда или нет. Ведь я, к несчастью, прикорнул совсем в другом месте...

 — Уж не у госпожи ли Селивановой?

Тут раздаётся стук в дверь и голос слышится Ангелики:

 — Мама, можно к тебе?

Мы моментально отпрянули друг от друга, а Мария Александровна, вскочив, оказывается посреди комнаты и уже оттуда произносит:

 — Лика? Входи!

Та открывает дверь и, увидев меня, застывает с явным недоумением на лице.

 — Что ему тут нужно, мамочка, от тебя?

 — То же, наверно, что и от других, — отвечает она, как ни в чём ни бывало.

И. обращаясь ко мне, как бы продолжает тему нашего разговора:

 — Так что ты мне хотел рассказать про знакомство с госпожой Селивановой?

 — Я её встретил, когда ждал Елизавету Львовну, чтобы вернуться в Подольск и Расторгуево...

 — Ну ладно... Надеюсь, я хоть как-то удовлетворила своё любопытство... Иди... Загляни, кстати, к Лизе. Она что-то тоже хотела тебе сказать...

Я встаю и удаляюсь, намеренно неплотно закрывая за собой дверь, и до меня доносится возмущённый голос Ангелики:

 — Что вы с ним возитесь, как с писаной торбой, с сопляком этим?

 — Видишь ли, мне он просто нравится, но его тётка с согласия его матери составила против него настоящий заговор с целью отвлечь его от своих дочек, чтобы он, не дай Бог, с ними что-нибудь такое не совершил. Поэтому и Лизу уговорили увезти его отсюда подальше. Но он оказался мальчиком пронырливым, смекалистым и в чём-то отчаянным и как-то тайно заявился сюда, найдя пристанище у Селивановой и лишь болезнь и госпитализация избавили нас от его набегов. Так, во всяком случае, утверждает его мать. Не знаю, почему они тебя ещё не привлекли к этой «игре в поддавки»

 — Это ещё что такое?

 — Как бы тебе поточнее сказать... «Лучше мы станем у него на пути, чем наши дочки» — вот, по-моему, её смысл.

 — И ты в ней участвуешь?

 — Постольку — поскольку. Ведь мне приходится идти навстречу самым разным пожеланиям своих съёмщиков. Да и дочь моя всё время вместе с их дочерьми.

 — Ну, их-то дочери, наверно, недалеко уйдут от своих мам... Но ведь Ольга-то вся в тебя...

 — Ну а раз так, чего особенно тревожится?

 — Да я не за неё, а за тебя!..

 — За меня будь спокойна, дорогая... Давай лучше поговорим о тебе, о твоей предстоящей свадьбе...

Эта предстоящая свадьба была для меня тоже интересна. Но услышав звук шагов на лестнице дальней террасы, я в несколько прыжков достигаю двери на большую террасу и оказываюсь там.

 — А вот и Саша! — кричит радостно малышня.

 — Правда ли, — обращается ко мне госпожа Жукова, — что вы знаете, где можно увидеть моего супруга и вашу матушку?

 — У вас такое желание?

 — Да, причём довольно сильное.

 — Что ж, я в силах вам помочь... Хотя, думаю, это не так просто будет сделать...

 — Почему? Они далеко ушли?

 — И не только по этому. Они могли уединиться, чтобы им никто не мешал...

 — Вы так думаете?

 — Такой вывод во всяком случае следует из слов моей маман...

 — Вот как?... Тем более...

 — Саша! — прерывает наш разговор голос госпожи Самариной. — Я жду тебя, жду, а тебя всё нет!..

 — Виноват, Елизавета Львовна! Идёмьте!..

 — Да нет уж, заканчивай свою беседу. А я пока поднимусь наверх, посмотрю, как там наши картёжники...

Я тем временем спешу дать указания госпоже Жуковой:

 — Спускайтесь к главной клумбе и там ждите — меня, или своего супруга, если он появится раньше. Увидев меня, выходящим на крыльцо, идите к столовой, там увидите тропинку, ведущую к деревянной лестнице. По этой лестнице спускайтесь к речке. Я вас догоню.

Но не успевает она выйти, как сверху спускается госпожа Самарина и берёт меня за руку:

 — Пойдём теперь ко мне, есть о чём поговорить... Тем более что муж нам помешать не сможет — так он увлечён игрой.

 — Пойдёмте, Елизавета Львовна, — соглашаюсь я и, оглядываясь, киваю головой госпоже Жуковой в знак того, что наша договорённость остаётся в силе.

Обращая моё внимание на приотворённую дверь хозяйской спальни, она тихо спрашивает:

 — Что, помешала Ангелика?

 — Да уж...

 — Ну ничего, постараемся возместить убыток... Ты не забыл ещё свою будущую тёщу?

И вводит меня к себе, тут же запирая дверь на засов. Мы тут же начинаем обниматься и целоваться, а я судорожно ищу предлоги для отступления.

 — Больно же, миленький! — сетует она, когда я руку, обнимающую её за шею, пытаюсь бесцеремонно просунуть ей за лиф.

 — Ну вот! — нарочито недовольно заявляю я. — Приглашаете на скоротечное свидание, а сами к нему не подготовились... Небось, и корсет напялили, и панталоны... Ну ладно Мария Александровна! Она меня не приглашала, сам напросился... А вы, дорогая Елизавета Львовна, почему, призывая меня не терять времени и бдительности, сами об этом не позаботились?..

Я, было, сообщить ей, что в моём распоряжении не более 10 минут, как, на моё счастье, раздаётся стук в дверь и слышится голос Ксени:

 — Мама, это я, открой!

Перепуганная мама спешит открыть, но не дверь, а гардероб, однако я предпочитаю выпрыгнуть в окно, забежать за угол и подняться в коридор с другого конца, быстро пройти его и выйти на террасу, а с неё на крыльцо. Госпожу Жукову всё ещё окружает малышня с расспросами про бабочек и цветочки. Увидев меня, она неторопливо направляется в указанном ей направлении. А я, подойдя к малышне, говорю:

 — Что-то мы давно не играли с вами в казаки-разбойники... Зовите-ка Диму и Машу, племянников госпожи Карповой, деток нашего управляющего и отправляйтесь к дальнему спуску к речке, где вы сегодня меня видели. И как только услышите собачий лай и поросячье хрюканье с другого берега, с криком спускайтесь вниз. Если кого спугнёте и увидите убегающим, то можете преследовать. Но недалеко. Не запугайте до смерти. А потом мне всё расскажите. Идёт?

 — Ура! — кричат они и бегут собираться.

А я следую к столовой, а затем спускаюсь по лестнице к речке.

 — У вас тут неплохое место для купания, — говорит мне госпожа Жукова.

 — Да, — отвечаю я. — Но хозяйка утверждает, что вода уже холодная...

Мы переходим по плотине не левый берег Мочи и, держась поближе прибрежной растительности, чтобы не быть замеченными с высокого правого, приближаемся к тому месту, где, я помню, выходили к реке ознобишинские бабы и парни. Нахожу его и говорю своей спутнице:

 — Подождите меня здесь, я попробую разведать, можно ли незаметно приблизиться к ним и увидеть их.

 — Почему незаметно?

 — А как иначе? Давайте станем кричать им и звать их. Откликнуться ли они, не знаю. А вот что поспешат уйти от нас, чтобы не быть обнаруженными, — это наверняка.

 — Я не думала...

 — Что вы не думали?

 — Ну что... вот... так будет... Ну, в общем... Договорились, я вас здесь жду.

Я углубляюсь в прибрежную полосу кустарника и, осторожно пробираясь сквозь него, выхожу к узкой травяной полоске — той самой, облюбованной ознобишинцами, напротив которой должно находится лежбище, облюбованное мною. Продолжаю чуть ли не ползком пробираться в нескольких саженях от этой полоски и обнаруживаю тропинку, ведущую, судя по всему в поле. Раздвинув ветви кустов, пытаюсь рассмотреть, что впереди. Бог ты мой! Вот она, та самая ветвистая ветла, с которой я имел удовольствие наблюдать за действиями брата и тётушки! Но что под нею — не видно, хотя хорошо различимы два голоса, в том числе моей маман. Оглядываюсь и замечаю чуть повыше ствол поваленного дерева. Подбираюсь к нему, усаживаюсь на него и чуть ли не вскрикиваю поражённо: прямо передо мной словно вырубленная полоса кустарника с великолепным видом на речку, ветлу и милую парочку под нею.

Спешно иду за госпожой Жуковой и, предупредив её о необходимости соблюдать полную тишину и осторожность, веду к найденному мною наблюдательному пункту. Усадив её на поваленный ствол и сев рядом, беру её за плечи, прижимаюсь и шепчу на ухо:

 — Сотрите прямо!... Видите ветлу?

 — Отодвинься, пожалуйста! — требует она, сбрасывая мои руки со своих плеч.

 — Но мне тоже хочется увидеть!

 — Я тебе потом всё расскажу. Тише! Сам же говорил!

Мне, правда, и так всё видно. Милая парочка сидит лицами к нам, поджав колени. Он без сюртука, одна его рука обвита вокруг её шеи.

 — Ну что ж, — произносит она в задумчивости, — пора и честь знать. Спасибо тебе, что принял моё приглашение приехать сюда и не пренебрёг вот этой встречей... Надеюсь, ты останешься до завтра?..

 — Если ты мне обещаешь ещё одну подобную сладостную встречу...

И, повернувшись к ней, целует её.

 — Ну, что там? — спрашиваю я свою соседку, приблизив свой рот к её уху.

 — Тсс... Не мешай!... Потом, обещала же, расскажу... Да ведь всё слышно прекрасно!... А смотреть особо нечего...

Но госпожа Жукова, уверенная, что мне ничего не видно, говорит явную неправду. Её муж, продолжая поцелуй, укладывает мою маман на лопатки, и таким образом их головы пропадают из нашего вида. Перед нашими глазами остаются только её приподнятые коленки и его рука, шурующая между ними.

Я опять прижимаюсь к соседки и, снова обняв её за плечи, спрашиваю, прижавшись губами к уху:

 — Никак у неё ноги голые?

 — Ну и что? — недоуменно произносит она, — Да прекрати же щекотать меня!

И, приложив ладонь к моему рту, отодвигает в сторону мою голову. Но мои ладони на своих плечах оставляет не тронутыми. Пока или уже? Последнее предположение кажется ближе к истине.

 — Ну ладно, так и быть, смотри уж, — соглашается она, чуточку отодвинув в сторону своё туловище и зафиксировав своими ладонями положение моих ладоней на своих плечах.

 — Ух ты! — радостно выдыхаю я из себя, будто делаю открытие. — Посмотрите-ка: на ней нет ни чулок, ни панталон!

 — Тихо ты! — кидает в мою сторону наполовину изумлённый, наполовину гневный молниеносный взгляд госпожа Жукова и снова устремляет свой взор вдаль, не забывая в то же время держать под неусыпным контролем мои руки, которые предприняли, было, попытку спуститься с её плеч на грудь. — Вот же подлец какой!... ну, погоди у меня!..

Эти слова относятся уже не ко мне, а к её супругу, который в это время снова появляется в нашем поле зрения: приподнявшись и встав на колени, он спускает со своих плеч помочи, приспускает брюки с кальсонами и обнажает таким образом своё мужское достоинство — немалых, отмечу, размеров, после чего, повернувшись к нам задом, пристраивается меж колен моей маман.

 — Ну надо же! — произносит госпожа Жукова, судорожно вцепившись обеими руками в мою руку, в свою очередь скользнувшую к ней на грудь.

 — Что будем делать? — на всякий случай спрашиваю я, опуская другую освободившуюся ладонь к ней на колено

 — Не знаю! — скрежеща зубами отвечает она. — Была бы там, навер

но, глаза бы выколола... И ему, и ей...

 — А, может, есть другой способ отомстить?

 — Это ещё какой?

 — Они целуются?... А почему бы и нам не попробовать?

И тянусь своими губами к её полным губам.

 — Ну уж нет! Я им уподобляться ни за что не стану!... За кого ты меня принимаешь? Да и кто сам-то такой? Отстань от меня, тебе говорят!..

Мои попытки поцеловать её и приподнять подол платья оказываются совершенно безуспешными, Но так как борьба, нами затеянная, сопровождалась шумом и довольно громкими возгласами (моими умоляющими и её возмущёнными), это не могло не дойти до ушей парочки, что в отличии от нас приступили к любовному соитию в полном взаимном согласии, о чём говорил то вздымающийся, то опускающийся зад господина Жукова между коленями моей маман. Неожиданно она сталкивает его с себя, приподнимается, сжимает колени руками и произносит:

 — Прости, но мне показалось, что кто-то есть тут неподалёку, на противоположном берегу...

Усевшись рядом с ней, обняв её за плечи и целуя, он пытается её успокоить:

 — Да что ты!... Тебе, наверняка, померещилось...

 — Нет, нет, я не обманываюсь... Давай собираться... Нас, наверно, уже обыскались... Да и мне нужно подумать о твоём предложении...

 — Насчёт новой встречи ночью?

 — Да, но перед этим надо позаботиться о вашем ночлеге, а без беседы с хозяйкой имения тут не обойдёшься...

 — Ну, я тебе покажу ночлег! Отстань же! — возмущается госпожа Жукова и тем, что слышит, и тем, что пытаюсь предпринять с ней я.

 — Ночлег — ночлегом, но неплохо бы закончить должным образом и эту нашу встречу! — говорит моей маман её супруг и опять заваливает её на лопатки и взбирается на неё сверху.

 — Не могу! — вскрикивает госпожа Жукова и её рука судорожно и машинально хватается за моё мужское достоинство, поспешно к этому времени вынутое из ширинки и услужливо ей предоставленное.

Какое-то мгновение она взирает на него, в её глазах мелькает какая-то смесь изумления и возмущения. Рука её отпряла, а затем так меня толкает, что я с криком оказываюсь опрокинутым на спину позади ствола, на котором мы сидели.

 — Ой, прости меня! Я не хотела!

В глазах её я вижу испуг. От испуга, думаю я, недалеко и до раскаяния, и протягиваю ей руки, прося помочь подняться.

 — Вам это зачтётся! — с какой-то угрозой в голосе произношу я.

 — А ты имей совесть, — оправдывается она. — И, будь любезен, приведи себя в порядок... Из-за твоей бесцеремонности мы, вроде бы, ещё раз их спугнули... Смотри!

 — Так вам это должно быть только приятно, — замечаю я, почёсывая ушибленную спину и не спеша занять место рядом с нею.

 — Ещё как! — соглашается она.

 — Так, может, их стоит припугнуть как следует?

 — Стоило бы...

 — Тогда я сейчас продемонстрирую вам сцену, от которой ваше сердце возрадуется... Они ещё не оделись?

 — Не спешат, вроде бы...

 — Тогда, пожалуйста, взвизгните по поросячьи!

 — Это зачем?

 — Сейчас увидите... Да погромче!

Госпожа Жукова издаёт поросячий визг, я отвечаю на него собачьим гавканьем, а тот берег неожиданно оглашается сильными и дикими криками и завываниями...

Госпожа Жукова чуть ли не падает со своего сиденья от смеха и, одной рукой указывая на тот берег, а другой — на место рядом с собой, произносит:

 — Смотри, смотри! Как они вдруг засуетились!

Сев на прежнее место и снова обняв её за плечи, я тоже не без удовольствия наблюдаю, как господин Жуков спешно напяливает на себя сюртук, а моя маман безуспешно пытается справиться со своими панталонами и чулками...

 — Пожалуйста, дорогая, побыстрее! — торопит он её, протягивая ей руку. — Да оставь ты всё это здесь, вставай, и бежим отсюда!

Она так и поступает: кидает в сторону бельё, сует ноги в туфли, встаёт и спешит вскарабкаться наверх.

Всё туловище моей соседки продолжает стрясаться от гомерически-истерического смеха. У неё нет даже сил, чтобы отмахнуться от моих поцелуев. Но придя в себя, она вновь принимает неприступный вид и заявляет:

 — Спасибо тебе, конечно, за эту потеху, но всё же знай соё место.

 — Не хотите ли оказаться на том берегу, чтобы на месте представить себе, что и как было, и может быть найти какие-то трофеи?

 — А что, тут можно перейти?

 — Можно, но только надо разуться...

 — А что, это хорошая мысль. Иди-ка вперёд, я посмотрю, и если здесь мелко, то последую за тобой.

Я снимаю обувь и носки, засучиваю штанины и вброд переправляюсь на тот берег, не замочив даже коленей. Она через некоторое время следует за мной, в одной руке держа туфли с чулками, а другой поддерживая подолы платья и нижних юбок так высоко, чтобы не замочить их.

 — Не смей глазеть на меня! — приказывает она.

Я и не думаю её слушаться, пожирая своим взором её обнажённые голени. И даже имею наглость сказать, протягивая ей руку, чтобы помочь выбраться на берег:

 — Какая жалость. Что тут чуть-чуть не поглубже. А то бы я имел возможность насладится видом ваших коленок! Представляю, какая это прелесть!..

 — Откуда у тебя, скажи на милость, такая... Даже не знаю, как выразиться... Слова не могу подобрать...

 — Теперь, — отвечаю я, — посмотрев вместе с вами на всё, что здесь было, могу предположить, что весь в свою маман...

 — Ну, а моя мать, уверена, была совсем другой, раз я в неё... Здесь, что ль, они изволили быть?

И кидается навзничь на сильно помятое ложе из скошенной травы. Я преклоняю рядом с ней свои колени и, не смея и не имея предлога чтобы дотронуться до неё, но испытывая такое желание, с готовностью подхватываю эту тему:

 — Точно, здесь... Представляю, какое удовольствие они тут друг от друга получали, а мы, изверги, их спугнули...

 — Откуда тебе это знать? Молокосос!

 — В медицинских книжках, которые я здесь успел прочесть, — а хозяева имения врачи, — я узнал, что испуг, испытанный во время интимной близости, может так негативно повлиять на мужчину, что он превратится в импотента. Вы не боитесь, что это случится с вашим супругом?

 — А что это такое — импотент?

 — Это мужчина, потерявший мужскую силу, не способный к интимным отношениям с женщинами.

 — Да я буду этому только рада, не будет путаться с ними.

 — А с вами? Не зачахните ли вы без этого?

 — Нет, мой мальчик, не зачахну... Понимаю, понимаю, куда ты клонишь!... Но мне это совсем не надо...

 — Жаль, конечно, моя месть не удалась...

 — Почему не удалась? Разве мы их не прогнали, причём с позором, отсюда? И разве ты не испытываешь гордость победителя, поправ своими коленями ложе, на котором они предавались преступной любви?

 — Я бы с большим удовольствием последовал примеру вашего супруга и водрузил свои колени между ваших!... Можно попробовать?

 — Ну, ну! Вот ещё чего вздумал!... Сказали же тебе...

 — Интересно, какие чувства владели вами при виде этого? Помимо, конечно, злобы. Неужели вы не возбудились? Неужто вам не захотелось вдруг чего-то такого же?

 — Что ты меня пытаешь, словно инквизитор какой?

 — Да просто интересно... А вас мне просто жаль...

 — Отчего же жаль?

 — Теперь мне понятно, почему ваш муж волочится за каждой встречной юбкой.

 — Натура, наверно, у него такая.

 — Да нет уж... Это у вас такая натура, фригидная.

 — Это ещё что такое?

 — Не знаете, что такое фригидность? К врачам обращаться надо. Или хорошие книжки читать.

 — А ты читал?

 — Приходилось...

 — И что же там написано про таких, как я?

 — Что есть такие экземпляры... Ни сами в постели никакого удовольствия не получают, ни мужу этого доставить не могут. Одно мученье, в общем...

 — Какой ты умненький, однако!..

 — Как видите. И я понимаю ваши чувства...

 — Да что ты можешь понимать в чувствах?

 — И всё же... Прошу принять моё сочувствие. Но и вы должны понять меня: моё положение ещё более двусмысленное и тяжёлое, чем ваше. Мужа можно понять и простить, или же, наоборот, постараться отомстить ему. А мне каково? Ведь это же моя родная мать! Тут можно повеситься от отчаяния...

 — Ты же сам признался, что весь в мать!

 — Да, вы правы... В мать и старшего брата. Кое-что узнав из книг, я захотел убедиться, так ли это на самом деле. Но как это желание осуществить? И я стал мечтать о даме, которая бы почувствовала бы расположение ко мне, и отважилась посвятить меня во все таинства любви, стала бы моей первой наставницей...

 — И ошибся, так?

 — Выходит, что так... К великому моему сожалению. Вы мне так понравились сразу!

 — Что ж делать? Не на ту напал... Во-первых, фригидка, как ты изволил выразиться. Во-вторых, признаюсь, какая я тебе наставница? Сама от тебя много нового услышала... А в-третьих, — и это самое главное — нам пора, наверно, возвращаться... Отвернись, пожалуйста, чтобы я могла надеть чулки. А ещё лучше будет, если ты поднимешься наверх и подождёшь меня там.

 — Боюсь, что нас наверху может ждать кто-нибудь из этой оравы, так всполошившей наших любовников. Поэтому нам лучше идти низом, а коль мы разуты — то ещё лучше по воде, до самой купальни. Это во-первых. А во-вторых, — и это самое главное, вы моя должница, ибо та услуга, которую я вам оказал, требует существенного возмещения. Понятно, месть по идее должна была устроить нас обоих. А я бы в добавок приобрёл хорошенькую учительницу. Но на нет, как говорится, и суда нет. И всё же вам не мешало бы как-то меня отблагодарить.

 — Ну, если это не будет противоречить моим нравственным устоям, я готова что-то для вас сделать. Что бы ты хотел?

 — Вы, вроде бы, признались, во всяком случае я так понял, что не испытывали никакого возбуждения при виде того, что творилось тут...

 — Ну, да...

 — А я вот испытывал и продолжаю испытывать. Можно ли как-то поспособствовать тому, чтобы снять это ужасное напряжение?

 — Помилуй Бог! О чём ты говоришь? Я же сказала, что опускаться до своего неверного мужа не собираюсь... Ну да хватит тратить время на пустяки. Помоги мне подняться и веди меня обратно.

Эту тему я стараюсь поддерживать всю дорогу. Идя впереди неё по мелководью и то и дело оглядываясь, говорю ей, какие прекрасные у неё голени, снова выражаю пожелание взглянуть на коленки, вслух делаю предположения и том, насколько великолепны её обнажённые бёдра. И в какой-то момент спрашиваю:

 — А у вас вообще-то фантазия есть?

 — Причём тут фантазия? — недоумённо переспрашивает госпожа Жукова.

 — Да вот вы только что сказали, что не собираетесь опускаться до своего неверного мужа, то есть мстить ему точно таким же способом. Но ведь месть бывает разная...

 — Ну и что?

 — Как что? Представьте себе, что вы не просто уединились со мной и позволяете мне всё то, что делал ваш муж с посторонней женщиной, а придумываете месть гораздо более изощрённую, доставляющую острое психологическое наслаждение и удовлетворение... Погодите, не прерывайте меня! Дайте разыграться моей фантазии! Допустим, вы, не без моей помощи сегодня ночью не только помешаете своему супругу отправиться на заранее условленную встречу (вы сами слышали о такой договорённости), и он вынужден остаться с вами в одной постели. Что с этого? — спросите вы. — Ведь вам его присутствие особой радости не даст. Не так ли? Ну а что если в вашей постели окажется третий? Представляете? Муж, может быть, и спит, а, может, и ворочается от бессонницы, злой от постигшей его неудачи. А тут к вам прокрадывается кто-то, и вы демонстративно, сознавая огромный риск происходящего, позволяете ему поцеловать себя и даже отвечаете поцелуем. Из любопытства: что же последует дальше?

 — Зачем мне всё это? Ну и фантазёр!

 — Погодите возражать. Ваш поклонник забирается к вам под одеяло... Вы, как честная жена, да к тому и фригидка, которой это действительно не к чему, — чтобы не давать ему лишнего повода, поворачиваетесь

к нему спиной и не только не отвечаете на его ласки, а обнимаете своего суженого и не без злорадства спрашиваете его: «Ты чем-то расстроен?» И, мало того, пытаетесь приласкать его, как умеете, дать ему утешение, в то время как тот самый третий пытается утешить вас. Конечно, без вашего на то согласия, у него ничего не получится. Но сами-то вы...

 — Да хватит тебе ерунду говорить. Ишь до чего додумался!... Обнимать этого изменщика! Да ещё утешать его! Помолчал бы!

А через несколько мгновений кричит:

 — Ой, дай-ка мне руку! Здесь, кажется, глубоко...

Я подаю ей руку и оглядываюсь: одна её рука хватает мою, а другая продолжает держать подол платья, но так высоко, что видны не только полные круглые коленки, но и часть бёдер.

 — Отвернись! Ишь уставился! Когда же этому конец будет?

 — Чему? Если дороге, то она кончается, ещё немного и будем выходить на берег. А если моим взорам на ваши прелести, то...

 — Ладно, ладно, помолчи! Где тут можно присесть, чтобы привести себя в порядок?

 — Тут где-то рядом с лестницей есть скамейка.

 — Так веди меня туда.

Оказавшись на облюбованной девицами террасе и усадив госпожу Жукову, я интересуюсь:

 — Не правда ли, хорошее местечко?

 — Да, прелестное.

 — И укромное. отсюда наши девушки любят подсматривать за мной, когда я прихожу в купальню.

 — Ну да? И откуда тебе это известно?

 — Обнаружил однажды.

 — Вот как? И, наверно, пристыдил?

 — Зачем же? Наоборот, уговорил доставить и мне такое же удовольствие.

 — То есть, заставил купаться перед твоими взорами?

 — Не заставил, а уговорил, причём войти в воду не в купальниках, а обнажёнными. Вот было зрелище, я вам скажу!

 — А что если я тебе сейчас предложу спуститься вниз и искупаться, пока я буду тут приводить себя в порядок? Ты окажешь мне такую любезность?

 — Я бы охотнее остался здесь, чтобы помочь вам. Но что делать? Ваши желания — закон для меня.

Сбежав вниз и раздевшись до гола, — не без умысла, авось она всё же решит проявить любопытство, — я кидаюсь в воду, переплываю туда и обратно купальню, выхожу на берег и начинаю делать гимнастические упражнения, после чего, достаточно высохнув, облачаюсь в одёжки и поднимаюсь к госпоже Жуковой. К удивлению моему она продолжает сидеть с голыми коленками, на которые, увидев меня, спешит натянуть подол своей юбки. И говорит с некоторым смущением:

 — Ой, не думала я, что ты так быстро вернёшься. Ноги-то обсохли, а вот чулки надеть не успела.

 — Мне опять удалиться?

 — Даже не знаю... А, будь что будет... Ведь тебе не в первые смотреть на женские ножки. Сам признался.

 — Да, и не только издали, отсюда, но и здесь, помогая одеваться и раздеваться. И, признаюсь. делал это с превеликим удовольствием.

 — Что ж, если тебе это доставит удовольствие, я. пожалуй, позволю тебе помочь мне надеть мои чулки. Вот они.

Я беру один из них, становлюсь на колени и принимаюсь натягивать его сначала на протянутую мне ступню, потом голень и коленку.

 — Бери второй, а этот я пристегну сама, — говорит она, протягивая мне другой чулок.

С этим я не тороплюсь, так как мой взор устремлён за манипуляциями её пальцев, натягивающих верхний край первого чулка выше колена и прикрепляющего его к одной, а потом другой защипке на конце свисающей резинки.

 — Ты что уставился? — смеясь произносит она. — Разве не видел? А говорил, что помогал своим девочкам одеваться. Или они были без чулок? Ну да, наверное, ведь купаться же ходили.

 — А можно мне попробовать самому прикрепить другой чулок?

 — Что ж, попробуй... Только сперва хорошенько натяни его...

Я спешу выполнить это требование и просовываю дрожащие руки ей под подол в поисках резинок, нащупываю их, тяну вниз, пытаюсь надвигаю железную защипку на край чулка и пытаюсь закрепить её на нём. но у меня это не получается.

 — Что не выходит? — не без издевки спрашивает она. — Давай уж я сама.

И, задёрнув подол так, что обнажилась штанина панталон, ловким движением пальцев в одну секунду делает то, на что мне не хватило и минуты. Затем она надевает туфли, встаёт и приглашает меня:

 — Пойдём, что ли? Наверно, скоро будет ужин. Один только вопрос. Мы как возвращаемся: вместе или порознь?

 — Мне всё равно. А вам как будет угодно. Если вместе, может быть, ваш супруг проявит интерес: где были и что делали. А что касается меня, то меня этим вопросом будут пытать все. С одной стороны, это лестно, а с другой стороны, может повредить при попытке ночью нанести вам визит.

 — О каком визите идёт речь?

 — О котором я вам уже говорил.

 — Опять ты за то же! Прекрати! Тебе на рот замок впору повесить! Лучше скажи, что нас всех ожидает вечером.

 — Мужчины вернуться к своей игре в карты, а дамы — не знаю, чем займутся, кто собой, кто детьми...

 — Ну и, наверное, тобою? Не так ли?

 — Да, я тут долго отсутствовал в виду болезни и соскучился по всем, также как и они по мне.

 — Особенно девочки...

 — Можно сказать и так. Но они находятся под таким присмотром своих мамаш, что с ними теперь общаться можно только на публике.

 — Вот значит как... И потому решил в моём лице найти некую отдушину?

 — Отдушиной тут готова стать любая, лишь бы я не трогал её дочку.

 — Так-таки и любая?!

 — Не верите? Так присмотритесь к ним вечером. Последите не только за своим мужем, и моей маман... Кстати, если что, только дайте мне знак, и я, надеюсь, снова разрушу их мечты приятно уединиться. Может быть, всё-таки чем-нибудь отблагодарите...