Эммануэль. Начало.

Самолет, выполняющий рейс в Таиланд, вырулил на взлетную полосу лондонского аэропорта Хитроу. Эммануэль была впервые в британской столице. Запах новой кожи, плотно устоявшийся в автомобиле, освещение, так непохожее на парижское, – вот и все, что она могла узнать и почувствовать за несколько часов, проведенных в Лондоне. Она не понимала, что говорил ей улыбающийся человек, провожавший ее к самолету, но это ее ничуть не беспокоило. Сердце ее, правда, билось немножко сильнее, чем обычно, но не из страха – естественное волнение чужестранца в незнакомой стране. Постепенно это волнение переходит в какую-то эйфорию, ей начинает все нравиться: и голубая униформа персонала, и ритуал проверки перед турникетом. Так все и надо, чтобы ей было хорошо и покойно в том мире, который на двенадцать часов полета станет ее миром: миром с правилами, отличающимися от привычных, правилами более строгими, но, может быть, потому и более волнующими. А эта крылатая архитектура металла, отделившая ее от прозрачного полудня раннего английского лета!

Место Эммануэль оказывается сразу же за перегородкой: здесь взгляд пассажира упирается прямо в стенку. Экая важность! Эммануэль только бы отдаться покою этого глубокого кресла, погрузиться в него, ощутить затылком эластичность обивки и вытянуть поудобнее свои прекрасные длинные ноги – ноги сирены.

Она еще не успела устроиться, а около уже стоял стюард: показывает, как легким нажатием рычага кресло превращается в спальное ложе. А потом запорхали руки стюардессы, устраивающей на полках багаж пассажиров. Здесь же и легкая, из кожи молочного цвета сумка Эммануэль – все, что она взяла с собой в кабину: она не собиралась ни переодеваться во время полета, ни писать, даже читать ей не хотелось. Стюардесса лепечет по-французски, и последние небольшие затруднения Лондона теперь исчезают…

Девушка наклоняется к Эммануэль: соломенные локоны англичанки еще более подчеркивают смоль волос француженки. Обе они одеты почти одинаково: на каждой юбка-оттоманка и белая блузка. Однако угадываемый под блузкой англичанки лифчик лишал ее силуэт той легкомысленной свободы, по которой можно было легко понять, что Эммануэль обходится без этой принадлежности женского туалета. И если правила компании строго предписывали первой наглухо застегнутый воротник, то корсаж второй был достаточно широко распахнут, и внимательный наблюдатель, заглянув туда, мог получить полное представление о том, как выглядит грудь юной француженки.

Эммануэль понравилось, что стюардесса молода и что глаза ее, так же как и глаза Эммануэль, были окружены россыпью мелких, едва заметных солнечных веснушек.

– Салон, – услышала она пояснения, – последний в самолете, ближе всех к хвосту. Здесь немного больше трясет, но (в голосе стюардессы зазвучала гордость) в салонах «люкс» пассажирам «Ликорна» обеспечен полный комфорт – в туристском классе нет ни такого простора вокруг, ни таких мягких кресел, ни занавесок, обеспечивающих полную изолированность от соседей.

Стыдиться ли тех привилегий, которые предоставлены Эммануэль в числе других пассажиров салона «люкс»? Конечно же, нет, но от избытка внимания Эммануэль начала испытывать почти физическую тяжесть.

А стюардесса уже расхваливала прелести туалетных салонов:

– Как только закончится набор высоты, пассажиры могут пользоваться ими. Они многочисленны, расположены в разных отсеках корабля. Если вы ищете общения, к вашим услугам два бара, вы можете побродить по всем закоулкам самолета. Если же вы нелюдимы, то можно и никого не видеть, кроме тех трех пассажиров, которые разделяют с вами вашу кабину. Может быть, вы хотите что-нибудь почитать?

– Благодарю, – отвечает Эммануэль. – Вы очень любезны, но мне что-то не хочется.

Она думала, о чем бы спросить, чтобы доставить удовольствие очаровательной хозяйке. Поинтересоваться самолетом? С какой скоростью он летит?

– Примерно тысяча километров в час. И может находиться в воздухе шесть часов без посадки.

Значит, с одной промежуточной посадкой полет Эммануэль займет менее полу суток. Но – разные часовые пояса – она прибудет в Бангкок только завтра утром, в девять утра по тамошнему времени. В общем, ей ничем другим не придется заниматься, как только пообедать, заснуть и проснуться.

Двое детей, мальчик и девочка, похожие друг на друга так, как могут быть похожи только близнецы, раздвинули занавеску. Типичные английские школьники, светло-рыжие, старающиеся держаться с достоинством, чуть-чуть высокомерно, но то и дело срывающиеся в каком-нибудь неловком жесте или возгласе. Их места были отделены от Эммануэль узким проходом. Эммануэль, стараясь, чтобы это было незаметно, принялась рассматривать своих попутчиков. Но вот вошел последний из пассажиров, и внимание молодой женщины сразу же переключилось на него.

Выше среднего роста, черноусый, с резко очерченным подбородком, он возвышался над Эммануэль, укладывая на багажную полку черную сумку, восхитительно пахнувшую кожей. И костюм, и внешность незнакомца были отмечены Эммануэль. Хорош собой, элегантен, чего еще желать от соседа по креслу в самолете!

Сколько ему могло бы быть лет? Лет сорок, а может быть, и все пятьдесят вон какие усталые морщины вокруг глаз, морщины мудрости… С ним мне повезло больше, подумала Эммануэль, чем с английскими ребятишками. Но тут же усмехнулась своей поспешной симпатии: какая разница – ведь это всего лишь одна ночь.

Блаженное безразличие, в которое она начинала погружаться, прервалось лишь на мгновенье, когда Эммануэль увидела, как, покидая их отсек, стюардесса задела колени невидимого пассажира, даже не задела – бедро, прикрытое голубой юбкой, прижалось к мужскому колену. Но Эммануэль тут же упрекнула себя за ревность и поспешила отвести взгляд. Строчка из чьих-то стихов проплыла в ее голове: «Средь одиночества и пустоты…» Эммануэль тряхнула головой, волосы упали на щеки, и вдруг занавеска снова раздвинулась. Юная англичанка вернулась: «Не хотите ли, чтобы я представила вам ваших спутников?» И, не дожидаясь ответа, произнесла какое-то имя. Эммануэль услышала что-то похожее на «Эйзенхауэр», и почему-то эта фамилия тоже понравилась Эммануэль. Она широко улыбнулась, и мужчина начал ей что-то говорить, но что? Стюардесса пришла на помощь Эммануэль: она быстро расспросила своих соотечественников и, повернувшись к пассажирке, рассмеялась, кончик языка промелькнул между крепкими ровными зубами: «Никто из ваших соседей не знает французского! Вот хорошая возможность попрактиковаться в английском!»

Прежде чем Эммануэль ответила, воздушная фея исчезла, проделав на прощанье изящный пируэт. Эммануэль предстояло снова погрузиться в одиночество.

Но мистер «что-то-вроде-Эйзенхауэр» все пытался говорить с нею, старательно, чуть ли не по слогам, выговаривая слова. Эммануэль сделала капризную гримаску и детским обиженным голосом протянула: «Je ne comprends rien». Англичанин покорно замолчал.

Но тут ожил запрятанный в складках обивки репродуктор: после того как голос, говорящий по-английски, смолк, Эммануэль, услышала знакомую интонацию прелестной стюардессы, произносящей по-французски (конечно же, специально для Эммануэль) все слова, которые полагается произносить при начале полета. Она пожелала счастливого пути пассажирам корабля, сообщила время, перечислила членов экипажа, предупредила, что через несколько секунд самолет начнет выруливать на взлетную полосу, что должны быть пристегнуты ремни (тут же появился стюард и помог пристегнуться), что пассажиров просят не вставать с мест, пока не погаснут красные лампочки на табло.

Зашелестели голоса пассажиров. Эммануэль даже не заметила момента взлета и лишь минут через пять сообразила, что она уже в воздухе. О погасшем табло она догадалась лишь по тому, что сосед поднялся со своего кресла и жестом предложил ей избавиться от жакета, который она неизвестно зачем держала на коленях. Пожалуйста, она весьма, благодарна. С легким поклоном он повесил жакет на плечики под потолком салона, потом сел, раскрыл книжку и погрузился в чтение, ни разу более не посмотрев в сторону Эммануэль. Появился официант (все тот же стюард, но теперь в белой куртке), неся в руках поднос со множеством напитков. Эммануэль выбрала коктейль, показавшийся ей знакомым по цвету, но уже после первого глотка поняла, что обозналась: этот был гораздо крепче.

То, что по ту сторону жалюзи должно было называться послеполуденным временем, прошло для Эммануэль в таких важных занятиях: она грызла бисквиты, пила чай, листала, не читая, журнал, предложенный ей стюардессой; она отказалась от более серьезного чтения – так не хотелось рассеивать впечатление, получаемое ею от глагола «летать».

Позднее перед нею поставили маленький столик с уймой узнаваемых с трудом блюд. Но вот бутылочка шампанского, укрепленная в углублении стола, была вполне понятной, и Эммануэль не отказала себе в полном стакане этого напитка. Обед длился, как ей показалось, часы, но она не спешила его закончить, так ей пришлась по душе эта игра. Она забавлялась, пробуя то и это – всякие десерты, кофе в кукольных чашечках, ликер в высокой узкой рюмке. И когда пришли, чтобы унести столик, Эммануэль уже обрела полную уверенность в благополучии путешествия и в том, что жизнь прекрасна.

В слабом золотистом свете, струящемся из диффузора, ноги Эммануэль под невидимым нейлоном казались совершенно голыми. Пассажир оторвался от книги. Эммануэль понимала, что он любуется ее ногами, ну и пусть – смешно было бы натягивать на них юбку, да к тому же она была и не такая уж длинная. Да с чего бы вдруг ей стыдиться своих колен? Ей, которая так любит выставлять их из-под платья! Она знала, как волнующе выглядят ее коленки: загорелые, цвета подрумяненного хлеба, с ямочками. Она сама смотрела на них и чувствовала, что сейчас в этом рассеянном свете они кажутся более вызывающими, чем если бы она выходила в полночь из ванны под мощными лучами прожектора. Представив себе это, она почувствовала, как кровь все сильнее стучит в ее венах и как набухает кровью низ живота. И вот она смыкает веки и видит себя совершенно нагой. Эммануэль отдается соблазну этого нарцистического любованья, перед которым, она уже знает, окажется беззащитна и на этот раз. Они приближаются, минуты наслаждения в одиночестве: расслабляющая истома охватывает все ее тело. Какие-то неясные желания пробуждаются в ней – это совсем не похоже на то, что она испытывает, вытянувшись на нагретом жарким солнцем пляже. Постепенно, по мере того, как ее губы становятся влажными, соски твердеют и ноги напрягаются, готовые вздрогнуть от легчайшего прикосновения, в ее мозгу возникают образы, бесформенные, неясные, но это именно они покрывают испариной ее кожу и выгибают ее поясницу. Незаметно, но уверенно подрагивания корпуса лайнера передаются всему телу Эммануэль, и она содрогается в этом же ритме. Какая-то теплая волна поднимается по ее ногам, раздвигает колени – именно там находится как бы центр всех этих непонятных пока содроганий, – неумолимо заставляя трепетать ее бедра и всю ее дрожать, как от озноба.

И вот смутные образы начинают приобретать очертания: губы прикасаются к ее коже, какие-то неведомые отростки фаллической формы стремятся прижаться к ней, трутся об нее, стараются проложить себе путь от колен выше и выше, раздвинуть бедра, раскрыть расщелину раковины, проникнуть туда; с трудом, с усилием, но им удается это. И вот эти неудержимые фаллосы уже там, один за другим они движутся все дальше и глубже в Эммануэль, насыщая ее своей плотью и отдавая ей свои соки.

Стюардесса, решившая, что Эммануэль заснула, нажимает рычаг кресла, опрокидывая спинку. Она прикрывает легким кашемировым одеялом длинные ослабевшие ноги пассажирки, которые при движении кресла открылись еще больше. Сосед встает и проделывает ту же процедуру со своим креслом, Эммануэль снова оказывается с ним на одном уровне. Дети уже давно уснули. Стюардесса желает всем спокойной ночи и гасит плафоны. Теперь только два ночника мешают людям и предметам окончательно растаять во мраке.

Эммануэль вся погружена в свое сладкое забытье, она словно и не заметила всех этих маневров. Правая ее рука медленно ползет по животу, останавливается, добравшись до лобка, – это движение нельзя скрыть и в полумраке, но кто его может увидеть? Кончиками пальцев она берется за подол юбки, узкая юбка мешает широко раскинуть ноги. Но, наконец, пальцы нащупывают сквозь тонкую ткань то, что искали, и маленький бутон плоти напрягается под их нежным, но настойчивым прикосновением. Некоторое время Эммануэль позволяет своему телу быть в покое. Она пытается отдалить завершение. Но сил не хватает, и она с приглушенным стоном начинает двигать указательный палец, погружая его все глубже и глубже в себя. И почти тотчас же на ее руку ложится мужская рука.

Дыхание Эммануэль перехватывает, словно ее окатило потоком ледяной воды, она чувствует, как напряглись все ее мускулы и нервы. Фильм прервали на середине, у нее не остается ни чувств, ни мыслей. Она замирает. Но это не шок, не ожог стыда. И преступницей, застигнутой на месте преступления, она себя ничуть не чувствует. По правде говоря, она не может себе объяснить ни жеста мужчины, ни своего собственного поведения. Что-то произошло, и все тут, а что именно – она об этом не хочет и думать. Сознание снова в тумане, но только теперь она уже ждет осуществления своих смутных грез.

Рука мужчины неподвижна. Но сама ее тяжесть прижимает руку Эммануэль еще теснее к напряженному бутону плоти.

И так продолжается довольно долго.

Потом Эммануэль почувствовала, как другой рукой он решительно отбрасывает в сторону покрывало, рука тянется к коленям, внимательно ощупывая все выпуклости я углубления. Потом добирается, наконец, до кромки чулка.

От прикосновения к голой коже Эммануэль вздрогнула, словно пытаясь прогнать оцепенение, сбросить с себя эти чары. Но то ли не зная в точности, чего же ей хочется, то ли понимая, что ее слабых сил не хватит на то, чтобы

вырваться из мужских рук, она лишь неловким движением приподняла грудь, прикрыла, как бы защищаясь свободной рукой свой живот и повернулась чуть набок. Проще всего – она понимала это – было бы крепко сжать ноги, но этот жест показался ей слишком смешным, он отдавал такой недостойной жеманностью, что она, конечно же, не решилась на него. Будь что будет! И она снова опрокинулась в ту сладкую неподвижность, в какой пребывала до этого.

А руки мужчины тут же оторвались от нее, словно желая наказать Эммануэль даже за слабую попытку сопротивления. Но не успела она объяснить себе это внезапное бегство, как они вернулись: быстро и уверенно эти руки расстегнули молнию юбки от бедра до колена. Затем поднялись выше. Одна скользнула под трусики Эммануэль, легкие, прозрачные, как все, что она носила. А носила она пояс для чулок, иногда нижнюю юбку, но никогда не пользовалась ни грацией, ни лифчиком. Однако в магазинах Сен-Оноре, где она выбирала для себя белье, она любила примерять и то, и другое. Ей нравилось, когда продавщицы – почти невесомые блондинки, брюнетки, рыжие – склонялись к ее коленям, примеряя чулки, трусики, различные «каш-секс», когда их нежные пальцы, поднося ей лифчик, слегка касались ее груди. Эти прикосновения заставляли Эммануэль блаженно жмуриться от предвкушения чего-то таинственного и сладкого.

Тело Эммануэль было теперь в таком положении, что всякая попытка высвободиться оказалась бы невозможной. Мужчина гладил ее крепкий живот, как гладят по холке разгоряченную лошадь, и постепенно спускался все ниже и ниже. Пальцы пробежали по всему паху, потом ладонь принялась как бы разглаживать все складки, и вот пальцы уже на лобке, путаются в руне, покрывающем его, двигаются, словно измеряя площадь треугольника, очерчивают все его стороны. Нижний угол широко открыт (рисунок довольно редкий, однако увековеченный в иных античных изображениях).

Нагулявшись вволю по животу, рука пытается теперь раздвинуть бедра Эммануэль. Юбка мешает этому, но все же бедра раздвигаются, и вот уже под рукой горячая, вздрагивающая расщелина. Ладонь ласкает ее будто бы успокаивая, ласкает не торопясь, поглаживает лепестки губ, чуть-чуть раздвигает их и так же медленно приближается к бутону плоти. А он уже ждет, выпрямившись и напрягшись. Кусая губы, чтобы сдержать стоны, подступающие к горлу, Эммануэль выгибает спину. Она задыхается от ожидания спазм. Скорее, скорее! Но мужчина никак не хочет торопиться.

В игре участвует только его рука. Сам же он остается совершенно спокойным и безмолвным. А Эммануэль вертит головой во все стороны, стонет, с губ ее срываются чуть ли не слова мольбы. Сквозь выступившие на ресницах слезы она старается хотя бы разглядеть своего партнера.

Но вот рука, по-прежнему прижатая к тому месту, где она зажгла столь жаркое пламя, замерла. И снова движение: мужчина склоняется к Эммануэль, берет ее руку в свою и тянет ее к себе, к предусмотрительно расстегнутому клапану брюк и дальше, пока женская рука не натыкается на твердое древко копья и сейчас же обхватывает его цепкими пальцами. То убыстряя, то замедляя темп, мужчина начинает руководить движениями этой руки, пока не убеждается, что может вполне доверить своей подруге действовать по ее собственному усмотрению; теперь он видит, что детская уступчивость и покорность Эммануэль скрывали достаточный опыт и умение.

Эммануэль подалась вперед – так ее рукам удобнее справляться с порученной им работой, а сосед расположился так, чтобы как можно щедрее оросить тело партнерши тем, что вот-вот брызнет из него. Но пока он все еще сдерживался, и руки Эммануэль двигались вверх и вниз, все более смелея, и теперь уже переходили к более утонченным приемам: поглаживали взбугрившиеся вены, пощипывали навершие копья, старались даже, несмотря на тесноту брюк, добраться и до тестикул. Сжимая кулачки, Эммануэль чувствовала кожей, как набухает эта твердая и нежная плоть, готовая вот-вот взорваться горячей струей.

И вот они потекли, эти длинные, белые, пряные струи на руки Эммануэль, на ее голый живот, на лицо, на волосы. Казалось, поток их никогда не иссякнет. Она чувствовала, как он течет в ее горло, и пила, чуть ли не захлебываясь. Дикий хмель, бесстыдство наслаждения овладели ею. Она опустила безвольные руки, но мужские пальцы вновь прижались к бутону ее плоти, и она застонала от счастья.

Заговорило радио. Приглушенным знакомым голосом оно объявило, что через полчаса самолет приземлится в Бахрейне. Местное время – полночь, ужин будет подан в аэропорту.

Свет делался постепенно ярче и ярче, словно кабину заливало сияние восходящего солнца. Эммануэль подняла упавшее на пол покрывало, ей хотелось вытереть то, чем она была так обильно орошена. Она задрала юбку, обнажила ноги. Так и застала свою пассажирку вошедшая в кабину стюардесса: сидящей на спинке все еще горизонтально расположенного кресла, старающейся привести в порядок свой костюм.

– Вы хорошо спали? – спросила девушка игривым тоном. Эммануэль застегнула пряжку.

– Я совсем измяла блузку.

Она посмотрела на влажные пятна, проступившие вокруг воротника.

– Может быть, вы хотите переодеться? – спросила стюардесса.

– Нет, пожалуй, – Эммануэль сделала легкую гримаску, словно удерживаясь от смешка.

Глаза двух молодых женщин встретились и поняли друг друга: обе казались немного смущенными.

Мужчина внимательно смотрел на их. На его костюме не появилось ни малейшей складки, рубашка была столь же белоснежна, как и в минуту отлета, галстук был все так же аккуратно завязан.

– Пойдемте со мной, – предложила юная англичанка. Эммануэль обогнула кресло соседа… Она оказалась в роскошной туалетной комнате, с зеркалами, мраморными умывальниками и креслами из белой кожи.

– Подождите меня!

Стюардесса исчезла и через несколько минут вернулась с небольшим чемоданчиком. Откинув крышку, она вынула маленький пуловер цвета опавших листьев, такой тонкий, что он вполне мог уместиться в горсти. Девушка встряхнула его, и он, как воздушный шарик, чуть было не взмыл к потолку. Восхищенная Эммануэль подхватила его.

– Вы хотите мне одолжить эту прелесть?

– Нет, это мой маленький подарок. Возьмите его, пожалуйста. Он вам должен подойти, это ваш стиль.

– Но…

Стюардесса приложила палец к губам и выпятила их, слегка округлив, как бы предупреждая всякое возражение. Эммануэль не могла наглядеться на сияющие глаза молодой англичанки. Она потянулась было к ней, хотела поцеловать в знак благодарности, но стюардесса уже протягивала ей еще что-то – маленький серебристый флакон:

– Попробуйте это средство, оно удивительно.

Пассажирка освежила лицо, руки, душистым тампоном протерла грудь и, спохватившись, быстро расстегнула пуговицы блузки. Закинув за голову руки, она сбросила блузку на белый ковер и, довольная, вздохнула полной грудью, внезапно оглушенная своей полунаготой. С пылающим лицом повернулась она к стюардессе. Та наклонилась к упавшей блузке, подняла и зарывшись в нее лицом, воскликнула с усмешкой:

– О, что за чудесный запах!

Эммануэль замерла. Как некстати сейчас напоминания о недавней невероятной сцене. Ей хотелось одного: сбросить к черту юбку, чулки и остаться совсем обнаженной перед этой восхитительной девицей. Ее пальцы боролись с застежкой пояса.

Стюардесса подошла ближе и провела щеткой по волосам Эммануэль:

– Какие у вас густые и черные волосы. Какие оттенки! Если б у меня были такие!

– А мне нравятся ваши! – воскликнула Эммануэль. О, если бы ее новая подруга тоже захотела бы раздеться! И следующую фразу Эммануэль произнесла внезапно охрипшим голосом:

– А можно принять душ здесь, в самолете?

– Конечно, но лучше немного потерпеть. В аэропорту роскошные ванные комнаты. Да, впрочем, вам не хватит времени. Через пять минут мы начнем заходить на посадку.

Как можно было примириться с этим! Губы Эммануэль задрожали, и она потянула застежку юбки.

– Надевайте поскорее, – возразила англичанка, протягивая Эммануэль свой подарок.

Она помогла просунуть голову в узкий ворот. Пуловер так плотно обтянул стан Эммануэль, что соски торчали под ним, словно он должен был не скрывать, а подчеркивать наготу. Стюардесса посмотрела на грудь Эммануэль, будто только сейчас ее увидела:

– Боже мой, до чего ж вы соблазнительны!

И кончиком указательного пальца она словно нажала кнопку звонка. Глаза Эммануэль вспыхнули радостью.

– А правда ли, что все стюардессы должны быть девственницами?

В ответ послышался звонкий смех, а затем девушка распахнула дверь туалета:

– Поторопимся, уже горит красная лампочка. Мы приземляемся.

Эммануэль нахмурилась: у нее не было ни малейшего желания снова очутиться рядом со своим соседом.

Аэропорт показался ей очень скучным. Да и что интересного может быть здесь, среди арабских пустынь! Все было никелировано, дистиллировано, стерильно, словно внутренность спутника, который как раз сейчас показывали сидящим перед телевизором пассажирам. Без всякого удовольствия стояла она под душем, а потом пила чай, жевала пирожное в обществе нескольких пассажиров, среди которых был и «ее пассажир».

Она смотрела на него с удивлением, пытаясь понять, что же было с нею за час до этого. Эпизод так плохо вязался со всей предыдущей жизнью Эммануэль. А вправду, может быть, все это ей почудилось? Ладно, что думать об этом! Она должна просто все забыть.

Самолет преобразился за время отсутствия пассажиров. Все было прибрано, новые покрывала лежали на спальных местах, свежий воздух наполнял салоны и кабины. Вошел официант. Желают ли господа чего-нибудь выпить? Нет? Тогда спокойной ночи! Спокойной ночи пожелала всем и стюардесса. И весь этот церемониал снова восхитил Эммануэль, и она снова почувствовала себя счастливой – но уже по-спокойному, по-обычному, не так, как за несколько часов до этого, в начале полета.

Она откинулась на спину. Ей захотелось пошевелить ногами. Попеременно она подняла их вверх, сгибая и разгибая в коленях, играя мускулами икр, потирая лодыжки одна об одну. Она наслаждалась этой гимнастикой. Чтобы чувствовать свободней, подобрала юбку.

«Разве только мои колени, – рассуждала она, – стоят того, чтобы на них смотрели? Нет, все мои ноги – загляденье. Да разве только они одни? А как мне нравится моя кожа: она загорает легко, никогда не становится смуглой до черноты, а лишь слегка подрумянивается. А разве моя попка может не нравиться? А эти ягодки на кончиках моих грудей? Мне и самой хотелось бы их попробовать».

Свет плафона начал ослабевать, и она со вздохом натянула на себя легкое тонкое покрывало, предоставленное авиакомпанией для удобства Эммануэль, чтобы ей легче мечталось и грезилось.

Теперь остался гореть только один ночник. Эммануэль повернулась на бок, решившись, наконец, взглянуть на своего соседа впервые после возвращения в самолет. И тут же встретилась с его пристальным взглядом, будто он только и ждал, когда же, наконец, повернутся к нему. Несколько минут они лежали молча, глаза в глаза. В этом молчании, в этом взгляде было что-то такое, что привлекло Эммануэль и тогда, при первой встрече: что-то покровительственное и одновременно заинтересованное. И это опять понравилось ей. И потому она улыбнулась, прикрыв глаза. Она не могла понять, чего же ей хочется на этот раз. Но вот, как рефрен любимой песни, в ней опять зазвучало: «Ах, до чего же я хороша, до чего же соблазнительно выгляжу…» Когда мужчина, приподнявшись на локте, потянулся к ней, она открыла глаза и встретила его поцелуй спокойно, радостно. Губы его были свежи и солоноваты, как вкус моря.

Она подняла руки, готовясь стянуть с себя пуловер. Она предвкушала, как красиво возникнут в полумраке ее груди. И она совсем не помогала раздевать себя: разве можно было испортить ему удовольствие? Только чуть-чуть приподняла бедра, когда он стягивал с нее трусики.

И только теперь, раздев ее полностью, он привлек Эммануэль к себе, и начались ласки. Повсюду. От макушки до пяток. Ничего не пропуская. А ей так хотелось поскорее заняться любовью, что у нее даже закололо сердце, и комок, подкативший к горлу, начал душить ее. Она испугалась так, что чуть было не вскрикнула, не позвала на помощь, но мужчина снова прилип к ней, а рука его прошла по борозде, разделяющей ее ягодицы, и палец его, расширяя узкую, трепещущую расселину, вонзился вглубь. А губы его впились в ее губы и пили, пили из этого источника… Эммануэль постанывала, не, разбирая толком, откуда эта боль: палец ли, раздирающий ее, или рот, душащий каждое движение, каждый вздох, рот, буквально пожирающий ее. И неотступно было воспоминание о том длинном изогнутом орудии, которое она держала в руках, великолепном, могучем, раскаленном, пышущем нетерпением и еле сдерживаемой мощью. И она застонала так жалобно, что ее, наконец, пожалели: она почувствовала на своем животе то мощное и упругое прикосновение, которого она так иступленно ждала. Сильные руки подняли ее, и вот она лежит на правом боку, лицом к проходу. Меньше метра отделяет ее от близнецов англичан...

P.S. от публикатора. Авторство знаменитого эротического романа "Эммануэль"  не то, чтобы покрыто мраком тайны, но и без мифологичности вокруг фигуры автора (или авторов) тут не обошлось. Желающих узнать подробности отсылаю к статье "Эмманюэль Арсан" в Википедии.

P.S.S. Продолжения этого повествования в следующих постах не будет. Я просто помещаю этот легендарный текст в категорию "Классика" в знак протеста против захламленности этой категории на портале низкопробными с психологической и литературной точки зрения текстами. Давно пора эту категорию, в которой нужно бы публиковать только литературные эталоны эротики, очистить от хлама... Ну и заодно призыв ко всем авторам портала BW словами незабвенного Павла Афанасьевича Фамусова: "Учились бы на старших глядя!!!"