Двадцать четвертый этаж. Снегурочка

Под Новый Год случилось следующее. Утром тридцать первого декабря нас с Мариной разбудил мобильник. Она, прикрывая груди одеялом, схватила трубку и нажала зеленую кнопку. И засияла, словно лампочка в тысячу ватт.

— Дочка едет! У нее каникулы!

Вот как! У нас, оказывается, дочь имеется!

И звали эту дочку Снежана.

Тут же был извлечен семейный альбом, в котором Снежана была показана во всех видах: от лежания на простынке с еще не отпавшей пуповиной до загорания на сочинском пляже в очень маленьком бикини. Вполне зрелая дочь детородного возраста, правда, не столь выдающихся форм и пропорций, как ее мать. Марина Васильевна умчалась в Химки, где Снежана училась, ее забирать, а я продолжил изучение альбома.

В конце альбома был приклеенный к обложке конверт, а в – нем несколько пикантных фотографий этой самой Снежаны: на спине и на животе, с небритой щелкой и с гладко выбритой, с целкой и, увы, без нее. Все фотографии крупные, с ладонь, цветные и выполненные с всем тщанием и любовью к предмету съемки. Я, честно говоря, видел несколько целок до, и ни разу после. Все мои дефлорантки уползали в ванную, и больше я их не видел. Оказывается, при аккуратном воздействии особенных разрушений неминуемое вторжение не приносило. Так, растяжение и небольшие надрывы.

Наконец во двор въехал «Миникупер» и продудел «спартак-чемпион»: та-та, та-та-та, та-та, та-та, та-та. Я прильнул к окну и увидел, как из машины выбралась Марина Васильевна, девица в белом, предположительно, Снежана, и кто-то с головы до ног в красном. Снегурочка и Дед Мороз? Этого еще не хватало!

Меня в детстве затаскали по елкам – то к отцу на работу в НИИ, то к дядьке в дом культуры. Не очень-то мне хотелось стоять на табурете и вспоминать вылетевший из головы стишок про елочку или зайчика, а сейчас, в солидном возрасте, тем более. А в дверь уже вошла румяная Марина: «Там дочка Снежаночка, да не одна, а с кавалером Сережей».

А еще я не любил деревенских ряженых. Мужик наряжался бабой, женщина – мужчиной, они плясали и старательно изображали веселье. В школе на елке – совсем другое дело: мальчики – зайчики, девочки – снежинки, а я был всегда наряжен звездочетом с ватными бровями на резинке, в плаще из марли и картонном колпаке со звездами. Я смотрел на всех сквозь ладони, свернутые в трубочку и говорил басом: «Альфа Центавра, проксима Центавра». В конце елки я обычно дрался с многочисленными недоброжелателями из числа «зайчиков» и «снежинок», потому что первый приз за костюм был мой!

Сережа, когда снял тулуп, оказался вполне приятным юношей: длинным, тощим и басовитым. Как оказалось, они со Снежаной перед Новым годом решили заработать, арендовали костюмы на десять дней и после занятий в институте культуры начали ходить по квартирам, поздравлять Химкинских детишек. Без патента, конечно. Вмешались конкуренты, пожаловались куда следует и самодеятельность оштрафовали на кругленькую сумму. Так они оказались здесь, в квартире Марины Васильевны с мешком нерозданных подарков и оскорбленным самолюбием.

— Вы только подумайте! – стрекотала Снежана. – Мы хотели доброе дело сделать, детей поздравить, а они – патент!

— Да-да! – басил Сережа. – Я только во вкус вошел, а тут облом!

Марина, откровенно любуясь, блестящими глазами смотрела на дочь, я не без интереса разглядывал ее кавалера. Смуглый, румяный, веселый, он явно мог бы заинтересовать не только Снежану. А от Марининой дочки веяло очарованием молодости и свежестью морозного утра. Возможно, в институте она носила длинные волосы, распущенные по плечам, но сейчас они были заплетены в толстенную рыхлую косу, которую Снежана перебросила на грудь и, то и дело, перебирала тонкими пальцами.

Марине было интересно разговаривать с Сережей, как с потенциальным претендентом на сердце дочери, а мне хотелось больше узнать о Снежане, видимо, поэтому наша утренняя компания, словно сама собой, разделилась на две пары. Снежана, как и положено, была во всем белом – от сапожек до меховой шапочки из горностая, которую она, впрочем, быстро сняла. Также быстро была снята белая короткая, колоколом, шубка, и Снегурочка осталась в белой водолазке и белых же леггинсах.

Поначалу разговор не клеился. Снежана и Сережа отвечали односложно: «Да, учимся в Кульке. Да, знаем друг друга с первого курса», но когда на столе появилась литровая бутылка вермута «Мартини бьянко» и оливки на шпажках, беседа оживилась. Снежана раскраснелась, а Сережа принялся рассказывать веселые, как ему казалось, истории. Рассказала и Снежана.

— В первый день нашей авантюры мы с Сережей решили встретиться возле вуза. Я вышла на улицу и вижу, что ко мне навстречу идет Дед Мороз, я от радости бросилась к нему на шею и повисла. Красная шапка слетела И я почувствовала от волос какой-то незнакомый запах и отстранилась. Посмотрела и увидела, что передо мной стоит незнакомый мужчина и смеётся. «Давай, Снегурочка, продолжай. Как приятно Старый год заканчивается!», – со смехом сказал он. Я, ошарашенная, стояла и молчала. Извинения просить смешно, так как незнакомец ничуть не обиделся. Я пыталась объяснить, что перепутала, и в этот момент появился Сережа, одетый точно в такой же костюм Деда Мороза. Теперь пришлось объясняться перед ним, почему я общаюсь с другими мужчинами перед ответственной работой.

А Сережа уже рассказывал новую историю:

— Мой сосед Константин по лестничной площадке как-то решил сделать новогодний сюрприз для своей любимой Вероники. За неделю до 31 декабря уехал в командировку по работе в город Тамбов. Заранее жену свою предупреждать о возврате 31 декабря не стал. Вернувшись из соседнего городка купил костюм Деда Мороза и, как полагается, бороду. Нарядился и пошел поздравлять женушку. Звонок в дверь, дверь открывается, далее случился вот такой разговор:

— Здравствуй, внученька, я –Дедушка Мороз, пришел поздравить тебя. Как зовут тебя, родная?

— Вероника, дедушка.

— В гостиную пройти можно?

— Заходите, конечно. Водки, чая?

— Лучше чая.

Тут они разговорились за чашечкой ароматного чая, и наш Дедушка Мороз решил продолжить свою речь интересной просьбой.

— Вероника, Вы – замечательная женщина, пора мне уходить, но напоследок разрешите мне вас крепко-крепко обнять и сладко поцеловать.

— Разрешаю.

— Закройте свои очаровательные глазки. Заковываю тебя в свои крепкие объятия, целую нежно!

— Теперь открывай.

— О, боже мой, это ты что ли?!

Константин снял бороду.

— Я это, я!

— А чемодан где?

— Какой чемодан?

— Командировочный! Там термос, шмотки. У любовницы?

И вместо праздника случился скандал.

Рассказала свою историю и Марина Васильевна.

— Я еще маленькой была, когда в первый раз повели меня на елку. А там шумно, детей полно, и как положено, дед Мороз со Снегурочкой. Дед Мороз меня увидел и как закричит: А! Опоздала? Штрафную ей!». А Снегурочка его за шубу тянет и говорит:

— Это тебе не свадьба, а детский утренник. Надо говорить: «Стишок расскажи, песенку спой, а ты – штрафную!

Дед Мороз опомнился, схватил баян и заиграл «В лесу родилась елочка». Мне поставили табурет, а на него – меня. Я пела хорошо, громко, так старалась, что не заметила, как у меня резинка на трусах лопнула, и они съехали. Я пою, все смеются, а дед Мороз говорит:

— Надо ей вместо пряников и конфет двадцать метров резинки подарить!

Тут и я встрял со своей историей:

— У нас в школе на елке тоже случай был. Дедом Морозом нарядили директора, поскольку трудовик был с утра пьян, а Снегурочкой сделали учительницу по ритмике и танцам, потому что другие учительницы были толстые и на Снегурочек не тянули. Помню, еще в первом классе был у нас урок ритмики, а эта «Снегурочка» все подол задирала и кричала: «Смотрите на мои ноги, смотрите на мои ноги!». Было как-то неловко смотреть, я пришел домой, рассказал матери, и она меня больше не пустила, тем более, что эта ритмика платная была. Так вот, эта ритмичка, то ли по привычке, то ли от духоты, говорила одно, а делала другое – подол своей шубейки задирала поминутно и все ноги показывала. А мы уже подростками были, на девчонок заглядывались, а тут женщина средних лет в полном соку, ноги у нее полные, белые и трусы тоже белые. Мой приятель Юрка вдруг в лице переменился и шепчет мне что-то, а я не слышу из-за громкой музыки. Юрка воздуха набрал и как заорет:

— Спустил я от этой тетки!

А музыка как раз кончилась, и его сообщение услышали все!

Марина подумала немного над моим рассказом и сказала:

— Женщине в этом отношении намного легче. И вставать у нее нечему, и спускает она редко, и на обнаженного мужчину смотрит скорее с пониманием, чем с вожделением.

— Сомневаюсь я! – вдруг выкрикнул Сережа. – Сомневаюсь я, чтобы голый мужчина не вызвал в женщине огнедышащего желания почувствовать его в себе! Тогда почему женщины отдаются? Чувство долга? Ха-ха! Похоть!

— Ладно, – ответила Марина Васильевна. – Вы, Сережа, разденьтесь, а мы с дочкой смотреть будем. И тогда увидим, кто прав! Спорим?

— Спорим!

Марина протянула руку, и Сережа с горячностью юноши ее пожал.

— Разбей, Саша!

А я разбил, только предмет спора пока не понял.

Мы перешли из кухни в гимнастическую комнату, уселись на банкетку, а Сережу поставили на маты. И он принялся раздеваться.

Конечно, звездой мужского стриптиза ему не быть с такой длинной и ребрастой фигурой, но извивался он старательно, разбрасывая одежду по кожаным матам, а к тому времени, когда Сережа оголился окончательно, его длинный с прогибом посередине член уже стоял. И у меня стоял. Может, я бисекси? Или из солидарности?

— Нет-нет! – рассмеялась Марина. – Нам одного анорексика мало! Нам нужно мяса, мраморной говядины нам надо!

Значит, мясо – это я, и говядина – тоже я? Хорошо, что не свинина!

Моя куртка-венгерка с золотыми шнурами вместе с майкой осталась на диване, а пижамные штаны и трусы я снял уже на матах, стоя рядом с Сережей. Говорят про соломину, переломившую спину слону, но моя толстовато-жирноватая плоть, похоже, вызвала в женщинах неясное брожение. Марина посерьезнела, а Снежана покраснела.

— Пожалуй, Сережа был прав, – медленно, в растяжку, сказала мадам Казакевич. – Перед двумя мужчинами устоять трудно! Ну-ка, дочь, помоги мамке раздеться!

Я думаю, лифчик для женщины служит не только для поддержки грудей. Он еще дает некое ощущение освобождения, когда его снимают перед мужчиной, чей член и так готов лопнуть от натуги. Был бы я лет на тридцать пять моложе, от такого богатства, которое явила миру Марина Васильевна Казакевич, давно бы забрызгал и маты, и обеих женщин без помощи рук, как Юрка на елке. Да что там говорить, ее большие белые груди так и просились в руки на экзекуцию путем сминания, посасывания и покусывания. Но Марина встала с банкетки и шагнула к Сереже!

Я уже готовился к наглядному уроку для молодежи, как «в бой идут одни старики», но Марине, видимо, хотелось неезженого жеребчика. И я решительно подошел к Снежане.

— Наверное, мне... нам... тоже надо? – нерешительно спросила Маринина дочь.

Она то бледнела до синевы, то краснела всем лицом, но остановилась на среднем варианте – огненном румянце молодых гладких щек. Снежана то смотрела на мать, то на меня, но Марина была занята Сережиным членом, и ей было не до дочери. А мне...

— Я бы хотела посмотреть, как это происходит у мужчин, – вдруг сказала Снежана. – Я, конечно, видела по компьютеру, а теперь хочу в натуре.

— Ты хочешь посмотреть, как спускает мужчина?

— Д-да...

— Ну, тогда ты тоже должна раздеться.

— Зачем? Неужели это нельзя сделать так?

— «Так» это делают только мормоны на сельхозработах, так что давай раздевайся.

Снежана прерывисто вздохнула и стянула через голову водолазку.

Разумеется, на ней не было лифчика. Поддерживать нечего. Так два полушария размером с половинку апельсина каждое. Худышка! Тазовые кости так и выпирали то ли от молодости, то ли от модного «здорового» образа жизни. Живота не было вообще, только пупок. И еще. Волосы она брила. На голове отращивала, а тут выбрила до синевы. Никакой тайны, весь «пельмешек» на виду. Да и слеплен неправильно, шов разошелся, и из щели торчали какие-то уши.

А Сережа и Марина от страстных поцелуев и объятий перешли к делу, то есть, к телу. Лучше матов на полу только Маринин траходром под балдахином. Там мягче, а здесь катайся хоть вправо, хоть влево, как на поляне, и не свалишься, для страстных людей, как Марина, вопящих, как бурятские шаманы, самое то. «А поутру они проснулись, кругом примятая трава». Со мной Марина Васильевна так не стонала, как под тощим, но жилистым самцом Сережей.

Мы сидели со Снежаной на банкетке, она вяло подрачивала мой член, а поглаживал ее гладкий лобок. Мы сидели и смотрели, как из Сережи выходит вино и струится между лопаток. Старайся, старайся, паренек! «Вот кто заменит нам Державина». М-да.... Если что, я Маринину банковскую карту себе оставлю, на добрую память.

— Долго еще? – спросила Снежана, все так же вяло надрачивая мой член.

— Таким темпом? Сутки, не меньше. Быстрее надо, девочка, вон, как Сережа хотя бы. А ты девочка или уже нет?

— Даже не знаю, – задумчиво ответила девушка.

— Как это? – удивился я. – Ты не знаешь, поимел тебя Сережа или нет?

— А я ему и не давала, – сказала Снежана. – Вот в седьмом классе давала одному однокласснику...

— Судя по фотографиям – ты не девушка. А так, может, уже заросло.

— А да, было дело. Меня мать в Сочи возила на каникулы. Там фотограф снимал на «Поляроид». Очень удобно. У Вас есть «Поляроид»?

Все это было сказано спокойно, даже равнодушно, словно речь велась о стакане воды, а не о потере девственности.

— У меня нет «Поляроида», только маленький цифровик для фиксации событий.

— Ну, для этого достаточно смартфона, – засмеялась Снежана. – У Вас есть смартфон?

— Нет, только кнопочник.

— Купите. Очень удобно. Можно сразу выкладывать в сеть.

Она перестала терзать мой член и поднялась с дивана.

— Сережа, ты кончил?

— Еще нет! – тяжело дыша, ответил паренек. – А что?

— Надо бы за патентом зайти. Да и вообще...

— Ладно.

Сережа встал с Марины Васильевны и быстро доработал рукой, излив семя Марине на живот. Через три минуты их уже не было...