Дефлоратор

В сто сорок солнц закат пылал,

В июль катилось лето,

Была жара, жара плыла -

На даче было это...

В. В. Маяковский

Хорошо, когда никуда не надо спешить. Вовка Макаров сладко потянулся, а рука сама нырнула под одеяло, нашаривая член. Вовкина мать по-прежнему работала на телефонной станции по двенадцать часов: один день с восьми утра до восьми вечера, на другой – с восьми вечера до восьми утра и с двумя выходными. С вечера она уехала на утреннюю смену, и Вовка уже успел попользовать соседку, приставившую зад к дырявому забору. Макаров давно бы драл ее старое мясо в открытую, да побаивался ее мужа, чернобыльского ликвидатора с пудовыми кулачищами.

Припоминая, какая соседка внутри, мягкая, сопливая, Вовка довел себя почти до оргазма семяизвержения, но вовремя вспомнил, что ему нужно в магазин «На горке». Магазин на даче – это жизнь! Там, кроме продуктов первой необходимости, телефона, аптечки, еще и продавщица – толстая некрасивая девица с брекетами на кривых зубах и широким, как у коровы, носом.

— Привет, Володя! – сказала продавщица Наташа, улыбаясь Макарову всеми брекетами. – Что брать будете?

— Да как обычно, – ответил Вовка, подавая список.

— Скучно живете! – сказала Наташа, поглядев в листок. – Хоть бы тортик купили к чаю.

— А есть?

Макаров любил торты, и простые, вроде «медовика», и огромные, слоеные, жирные!

— Даже два!

Она полезла в холодильник, повернувшись к Вовке широким задом в розовых шортах.

— Вам большой или маленький?

— Большой.

— Гостей ждете?

— Нет, не жду. Мама и то на смене. Так что...

— Так я приду в перерыв, чаю попьем, – пообещала девица. – А то скучно тут, на горке. Одни бабки...

Перерыв в магазине «На горке» длился два часа, с двух дня до четырех.

— Конечно, приходите! – обрадовался Макаров. – Буду ждать!

Он расплатился и почти бегом устремился на свой участок. Как дошел, он толком и не помнил, как пробежал СТ «Строитель», полностью игнорируя бешеный лай алабая и жадные взгляды соседки Эльмиры сквозь забор, увитый цветущим вьюнком.

Вовка где-то читал, что у пожилых иногда бывает гормональный взрыв наподобие подросткового. Стареющий организм словно чувствует, что дни и годы его сочтены, и что пышные груди скоро безжизненно повиснут, а лобковые волосы поседеют и выпадут. Вот и старается женское тело наверстать упущенное в молодости. А тут еще раскрепощала невозможность забеременеть, исчезала необходимость предохраняться. Тогда и появлялись такие Эльмиры, словно сорвавшиеся с цепи бешеные суки, которым все равно с кем, когда и где.

Но сегодня у Макарова намечался праздник. К нему в гости собиралась продавщица Наташка, толстая нескладная девица в очках и непонятного возраста. И в связи с ее визитом появилась масса вопросов: где принять – в сарае или недостроенном доме, чем и как угощать и мыть ли пол недельной свежести, или так сойдет? И главное, девушка она или нет?

Толстушка в недолгой Макаровской жизни уже была – пузатая Ирка Сеничева из Вовкиной студенческой жизни. В общаге она жила подпольно, нелегально, то у одной подружки, Ленки Столяровой, то у другой, Светки Сидоровой, потому что ездить туда и обратно в Серпухов, тратя на дорогу по два часа было невозможно, а общежитие ей почему-то так и не дали. И однажды Макаров попросил маму пустить квартирантку. А мама особо и не спорила. Пусть живет! Она даже выделила ей отдельную комнату в их квартире, а Вовка «переехал» в большую мамину, и теперь, засыпая, слушал, как в детстве, мерное мамино дыхание.

Ирка ростом была с маму, только толще ее раза в два, а груди такие же маленькие. Они хорошо дополняли друг друга, мама – темная шатенка, а Ирка – огненно рыжая, мама грустноватая, а Ирка неунывающая, веселая, смешливая до слез. Вовке нравилось ее рассмеивать, пока с ресниц не потечет тушь, и она, сняв нелепые очки в роговой оправе, не побежит в умываться.

Вовка толком и понял, как Ирка оказалась в его постели. Она просто вошла в большую комнату и села на диван-кровать боком, в светлой, очень короткой рубашке. Она погладила его по лбу мягкой ладонью и сказала:

— Ты очень храпел, Вовчик, я не могла заснуть. Вот, пришла тебя разбудить. Надо спать на боку.

Макаров сразу повернулся на бок, но не к стенке, а к Ирке, уткнувшись носом в ее белые бедра. Она встала, сняла рубашку и, белая, манящая, прилегла рядом навзничь. Ирка, конечно, была без очков, и Вовка исступленно целовал ее гладкий фарфоровый лобик, вытаращенные от собственной смелости глаза, короткий в конопушках нос, пока его член, слепо тыкаясь в густые рыжие волосы, не нашел себе уютное гнездышко...

Потом Ирка что-то рассказывала о текстильной фабрике, где она проработала год до института, а Вовка, поймав ртом сосок ее маленькой грудки, заставил ее сбиться и умолкнуть, и скачка началась снова.

Макаров так и не понял, была ли Ирка девственницей. Когда она ушла в свою комнату, он, взяв карманный фонарик, придирчиво осмотрел член и простыню, но никаких следов крови не обнаружил. А утром мама пришла с работы, они втроем пили чай, а потом мама легла спать, а Макаров и Сеничева поехали в институт на занятия, словно ночью между ними ничего и не было.

Теперь же, ожидая гостью, Вовка терялся в догадках, что она за птица. Правда, в прошлом году они уже были странно близки, когда Макаров кончил ей между больших грудей. Хорошо кончил, вкусно, но неправильно, не туда, и теперь он готовился исправить эту ошибку. Он сидел и ждал, нетерпеливо поглядывая на часы, а потом бросился к калитке и встал там, сорвав с куста жасмина цветущую ветвь.

И она пришла, осторожно ступая полными белыми ногами по некошеной траве. Макаров увидел Наташу и замахал веткой жасмина, как древние греки, размахивая пальмовыми ветвями, приветствовали победителей-олимпийцев. А Наташа, взяв эту ветку, отломила конец и воткнула в волосы, как гаитянки на полотнах Гогена. И еще у нее была сумка из желтой соломы, из которой торчало бутылочное горлышко. «Я еще не обедала, извини!», – сказала Наташа, мило улыбаясь своими брекетами. – «Мы где сядем, в доме или там?».

Она показала обломанной веткой на сарай, кое-как сляпанный из серых досок снаружи и оргалита внутри.

— Дом не достроен, – пояснил Макаров, беря Наташу за руку. – Там только стены, крыша и котлован под фундамент.

Он осторожно провел продавщицу между грядок с садовой земляникой и открыл дверь в сарай. Она сунула голову внутрь и сказала:

— Мило. Тесновато, но мило.

Одно время Макаров удивлялся женской привычке пристально разглядывать квартиру, словно примеряя, каким будет гнездышко, если «птичка» в нем поселится. Вовка, будучи в гостях у Марины или у Ларисы, прежде всего, смотрел на объект своего вожделения, а не на антураж, его окружающий. И ему было абсолютно наплевать на то, какие в комнате обои, или какой паркет на полу, из ясеня или из дуба, или вовсе паркетная доска. Или что там светит - люстра, торшер или бра на стенах. Только мимо аппаратуры он спокойно пройти не мог, и придирчиво рассматривал музыкальный центр «Панасоник» или телевизор «Хитачи».

— Да, тесновато, – подтвердил Макаров, подталкивая Наташу внутрь сарая. – Зато все рядом.

— Вижу. Куда мне сесть?

— Куда хочешь. На табурет или скамью. Или на кровать.

— На кровать? Потом.

Она определилась с местом, сев на скамью напротив единственного окна, а Макаров уселся сбоку на табурете. Наташа поставила рядом с собой соломенную сумку и принялась доставать оттуда разную снедь, уже порезанную, красиво разложенную по пластмассовым тарелочкам. затянутым прозрачной пленкой. Стол украсила зеленая бутылка Рислинга. «Столовое вино Рислинг», – вслух прочитал Макаров. – «Германия».

— Не знал, что в Германии делают вино! – удивился Вовка. – Думал, одни автомобили и пиво.

Бутылка была уже открыта, а пробка вставлена лишь наполовину. Макаров разлил вино по одноразовым стаканчикам и задумался над тостом. Потом, подражая генералу из кино, сказал:

— Ну, за сотрудничество!

И поднял стаканчик на уровень глаз.

Наташа оказалась очень милой в общении девушкой, не только слушала Вовкины бредни о космосе и черных дырах, но и сама много и смешно рассказывала. В прошлом году она с матерью была в Мюнхене на пивном фестивале «Октоберфест», где напились в зюзю и устроились пописать под деревом, а бюргеры тоже мочились под этим деревом, и ни у кого на них с матерью не встал. Что было обидно. Потом, по мере опустошения бутылки они плавно перешли к танцам, и Макаров сказал, что танцы – это пережиток, свойственный дикарям и дурам, и что хороший вокал в рок-команде все. В подтверждение того он включил магнитолу «Шарп» и запустил «Юрай Хип» с Джоном Лоутоном. Затем они послушали Клауса Майне и еще много кого, включая АББУ и Адриано Челентано.

Наташа подтвердила, что танцы – полное дерьмо, и что парни с ней никогда не танцевали медляки, потому что она упирается в них, в парней, то есть, животом, а быстрые танцы она не любит потому, что от них у нее все прыгает внутри. Вовка поинтересовался, что именно прыгает, и она немедленно показала, что именно. Одежда ей мешала, и Наташа сняла все, разбросав розовые шорты, трусы и майку по не очень чистому полу. Вовка тоже разоблачился, и тут из них вышел весь хмель. Наташа посерьезнела и заявила, что он в ней не поместится, и не потому, что большой, а потому, что она – девственница из-за никудышной толстой фигуры. А ей уже двадцать лет, и время бежит, и девчонки из торгового техникума над ней смеялись из-за ее целкости и туши.

— Знаешь, Вова, – проникновенно сказала Наташа. – Давай сделаем это сейчас, пока я пьяная. Только я очень боюсь!

Вовка так и не добился ни от одной женщины, зачем им ЭТО надо. Они просто ложились на спину и раздвигали ноги, или упирались руками в пол, выставив беззащитный зад.

— Если ты боишься, я могу сделать это пальцем, – сказал Макаров, показывая Наташе мизинец. – Можешь занести дефлорацию в личное дело, а целка твоя останется невредимой.

Наташа опять задумалась, и это ее украсило необыкновенно. Затем она легла поперек кровати и раздвинула полные бедра, заставив Макарова перед этим постричь ногти ее маникюрными ножницами и спилить неровности пилкой. Только после этого Наташа допустила Вовку до сокровенного – вульвы и вагины.

До этого случая целку Макаров видел только на картинках из медицинского словаря. То, что он делал с девушками, происходило в темноте, а член не палец, и у него подушечки нет. Он просто куда-то влетал, врывался и растягивал.

А у Наташи гимен был каким-то необычным. Он словно улыбался Вовке и ободрял его: «Не робей, парень, проткни меня!». И палец ему бы мало помог, тут надо было действовать не пальцем.

— Ну, чего там? – спросила Наташа.

— Чего, чего, – ухмыльнулся Вовка. – Дерзать надо, а не смотреть. Я инженер, а не врач.

— Ну, дерзай, – спокойно сказала Наташа, словно речь шла об открывании бутылки.

Жаль, что у члена нет глаза, подумал Макаров, тогда бы я увидел все. А так просто приставил член ко входу во влагалище и немного надавил. Наташа охнула, и Макаров тут же проскочил внутрь.

— Наташ, как ты?

— Странное ощущение, словно в меня засунули батон. Ты пошеруди там. Макаров пошерудил немного, потом еще, Наташа покраснела, и на каждое Вовкино движение говорила: «Ой, ой!». А когда Макаров кончил, она закрылась руками и заплакала, сотрясаясь всем телом – животом и грудями.

— Фигня какая-то! – рыдала она. – А мама говорила – кайф!

— Ты просто не распробовала! – сказал Макаров, вынимая член.

Он снова внимательно рассмотрел гимен, растянув малые губы. Он уже не улыбался, а удивленно говорил: «О!».

Черт поймет этих девок, думал Вовка, провожая Наташу в магазин, одни кричат от восторга, другие недовольны отсутствием удовольствия. А Макаров все время один и тот же. Возвращаясь обратно, он заглянул на огонек к соседке Эльмире. Та лежала на полу в доме и рычала от наслаждения, натирая клитор мозолистыми пальцами...

Как только мама вошла в сарай, она сразу сказала, еще не поставив сумки на пол:

— Тут была женщина?!

— Да. Продавщица из магазина.

— И что делали?

— Чай пили, в шахматы играли.

— И кто выиграл?

— Ничья!