Что из него только вырастет?! (Продолжение)

И в то же мгновение Яна похолодела и вздрогнула – что она творит?!! Хотела было отдёрнуть ногу от Мишкиного лица, помочь ему подняться с пола и извиниться за свою глупую выходку. Как вдруг её стопа ощутила что-то необычное. Поцелуй! Один, второй, третий!..

Покорно лёжа под ножкой соседки и трепеща от ранее неизведанного кайфа, Мишка благодарил её за неожиданно ниспосланное наслаждение – такое необычное, романтичное, дурманящее. Благодарил усердно, преданно, страстно! Стонал и дрожал всем телом от доселе неведомых потрясающих ощущений… И всё же Яна нашла в себе силы прервать это безумие. Сняла ножку с физиономии поверженного мальчишки и удивлённо уставилась на него.

– Тебе… что? Это понравилось?! – с трудом выговорила она.

Мишка в ответ часто закивал и плаксиво, умоляюще скривился, будто прося продолжения.

– Ну ты изврат! Я и не подозревала! – удивлённо покачала головой. –

И давно ты этим страдаешь?

– Не… Нет, – пролепетал он заплетающимся от внезапно проснувшейся страсти языком. – С сегодняшнего вечера… С этой самой минуты!.. Яночка! Я… я всегда чувствовал к тебе что-то такое, чего не мог объяснить словами. И только сейчас понял: я всей душой жажду быть твоим рабом, твоей послушной вещью, ковриком под твоими ножками! Ты такая… такая красивая, сильная, смелая! И для меня нет и не будет большего счастья, чем служение тебе!.. Чем служение Вам, моя Королева! Моя Госпожа!

Яна не знала, удивляться ей или пугаться. Привести этого дурачка в чувство, вернуть его в сознание парой крепких оплеух? Или сбежать отсюда поскорее (лучше провести ночь в холодном подъезде, чем в уютной квартире с психом-неадекватом)? Или?..

Не знала, что делать дальше, впервые за много лет растерявшись.

А Мишка, стоя на коленях и не сводя с неё восторженных, заплаканных от болезненной радости глаз, всё ещё что-то бормотал о своей безграничной преданности и покорности Госпоже. Кланялся ей, стукаясь лбом о пол. Горячо целовал ковёр вокруг её ножек. Умолял о милости, о позволении припасть к её стопам. В общем, чудил «не по-детски»!..

Яна рассердилась – от неожиданности, от собственной растерянности, от этого внезапного сумасшествия! Сгоряча пнула униженного пяткой в нос. Пнула едва ли в четверть силы – просто хотела оттолкнуть. И с ужасом увидела, как Мишкино лицо залилось кровью, как он кувырком откатился прочь. Испуганно подскочила, собираясь броситься к нему на помощь. Но помощь не понадобилась – он снова встал на колени и, не обращая внимания на окровавленные нос и щёки, пополз к её ногам, стеная:

– О прекраснейшая! Вы так осчастливили меня! Как мне отблагодарить Вас за это? Позвольте покрыть поцелуями Вашу очаровательную ножку!

– Отвали, придурок! А то отлуплю по-настоящему!

– Да! Да, моя богиня! Я мечтаю об этом!

Ну что с ним сделать?! Схватить за футболку, тряхнуть – так, чтобы он из штанов выпал? Или врезать от души – чтобы «отключить и перезагрузить» (для восстановления нормальности)? Или?..

В полной растерянности и шоке сидела она в мягком кресле, как на иголках, по инерции положив ногу на ногу. Наблюдала за пресмыкающимся перед ней давним приятелем, соседом и одноклассником, жадно целующим её запачканные подошвы. Постепенно успокаивалась и даже начала считать это безумие забавным и приятным. Предоставила «придурку» счастливую возможность и дальше поклоняться ей. И сама понемногу ощущала ранее неизведанное наслаждение от этого поклонения.

С безжалостной улыбкой снова и снова пинала Мишку пяткой в губы, в уже разбитый нос, в глаза, в лоб. И её стопы получали в ответ фонтаны, водопады жарких поцелуев. С безумными от страсти глазами ползал новоявленный раб у ножек своей Повелительницы, целовал, лизал и снова целовал её подошвы, вычищая их до блеска, не оставляя и малейшего следа от вечернего променада босиком. Какое же это блаженство – служить столь прелестной Госпоже, беспрекословно исполнять Её малейшие прихоти и капризы, получать в виде милости тумаки и пощёчины, наносимые восхитительными ножками, снова и снова бросаться под них лицом и ощущать себя ковриком, подстилкой, грязью под божественными стопами!..

Сколько это продолжалось? Час? Два? Ни поневоле унижающая, ни добровольно униженный не знали этого. Они потеряли счёт времени, полностью отдавшись дикой страсти. И оба чувствовали, что постепенно сходят с ума…

Может быть, всё и закончилось бы сумасшествием, если бы не…

– Это… Это что?.. Что это такое?!!

Громкий крик мгновенно вывел из мира грёз обоих кайфующих. Заставил Яну подскочить с кресла, а Мишку – подняться с колен, утирая запёкшуюся на лице кровь. Стрелки на часах приближал

ись к полуночи, а у входа в комнату стояла Вера Васильевна. Ни сын, ни соседка, разумеется, не знали и знать не могли, что пару часов назад она жестоко разругалась с сестрой из-за наследства и не осталась у неё ночевать, как планировала раньше. Вернулась домой, усталая, измотанная, доведённая до изнеможения скандалом с родственниками. Надеялась отдохнуть дома и уже утром, на свежую голову, продолжить выяснение отношений с ними по телефону. А тут на тебе – сюрприз! Ошеломлённая и разъярённая, накинулась она на соседскую дочь:

– Ты… Ты… Как ты могла? Я же доверилась тебе! А… а ты! Вон! Пошла вон отсюда!

Гостья хотела было сказать кое-что в своё оправдание: что как раз она-то здесь и не при чём. Что он сам… Но, взглянув в страшные, слезящиеся от гнева глаза тёти Веры, поняла: аргумент «А он первый полез!» тут не сработает. Осторожно прошла на цыпочках мимо разгневанной хозяйки, подхватила оставленные в прихожей босоножки и рюкзак и тихо закрыла за собой дверь, слыша вслед надрывное:

– Я всё!.. Всё твоей матери расскажу! Я тебе!.. Я тебя!.. Господи, что же я наделала?! Кому?! Кому я доверилась, дура старая?!! С кем откровенничала?! Кому душу изливала?!!..

Яна тихо вышла в коридор и присела на подоконник, утирая внезапно набежавшие слёзы. Пыталась успокоиться и осмыслить произошедшее. Почему это случилось? Какой чёрт её дёрнул так глупо «пококетничать» с соседом? Ведь это она подтолкнула его к безумной выходке! Она первой его унизила – по-детски, по-дурацки! А он не рассердился, не вскочил, не выругал её, не выгнал ко всем чертям, как без сомнения поступил бы любой другой парень на его месте! Ах, если бы он так сделал! Тогда она просто извинилась бы. И тётя Вера ничего бы не увидела. И они с Мишкой и впредь остались бы добрыми приятелями-соседями… Так нет же: сам отдался ей – на унижение и на издевательство – как бестолковая проститутка клиенту-садисту!.. Эх!..

Занятая тяжёлыми раздумьями, не заметила, как потянула одну из «молний» рюкзака. Карман расстегнулся. И из него выпал ключ. Вовремя ненайденный ключ от её квартиры! Будь же ты проклята, чёртова железяка! Ведь всё началось с тебя!..

Отперла дверь, вбежала в свою комнату, бросила в угол рюкзак и, упав на кровать, горько расплакалась. Всегда смешливая, сильная, гордая, красотка-спортсменка рыдала громко, взахлёб. Тыкалась лицом в подушку, стискивала крепкие кулачки, кусала до крови губы и пальцы, трепала себя за белёсые кудряшки, но так и не могла сдержать охватившего её непонятного порыва то ли раскаяния, то ли обиды, то ли досады…

А в соседней квартире не менее громко и горько плакала Вера Васильевна. Упав в кресло, закрыв руками лицо, всхлипывая и стеная, горестно причитала:

– Господи! Кого я на свет родила?! Ублюдка! Идиота! Извращенца! Видел бы отец это позорище!

Мишка не знал, что ответить матери, как её успокоить и как оправдаться. Не понимал, что на него нашло. Откуда-то из чёрной пропасти подсознания вырвалось то, что он уже несколько лет, не зная зачем, пытался в себе задавить. Жил анахоретом, монахом-отшельником, чуравшимся девичьего общества. Но не находил в себе сил не полюбоваться при случае красивой девчонкой, не засмотреться на её личико, фигурку, ножки, не послать ей мысленно ворох изысканных комплиментов, не пофантазировать об интиме – о том таинстве, о котором он всё ещё не имел ясного представления. Нереализованные страсти и желания годами кипели-бурлили внутри его. Пока не вырвались наружу – в такой, мягко говоря, необычной форме…

Мать подняла на сына глаза – усталые, заплаканные, злые.

– Чего стал столбом, выродок?! – закричала она, сама втайне испугавшись своего резкого тона. – Как ты там ублажал эту сучку-вертихвостку? Сейчас меня так же ублажать будешь! На колени, мразь! Целуй мне ноги! На колени, я сказала! Целуй! Ну!

Мишка замер, не решаясь сделать хоть что – нибудь. «Пропади всё пропадом! – предательски зажужжал внутренний голос. – Так и сделаю!»

И тут же зазвучал второй – более твёрдый, решительный, язвительный: «Ага! Сделай! Сделай! Стань опущенным уродом, ходячей урной, живой плевательницей! Похорони себя заживо!»

Молча отвернулся и вышел. Прошёл к себе в комнату, сквозь слёзы окинул взглядом свой комп – пожалуй, единственного действительно верного друга. Что-то вынул из бокового ящика и сунул в брючный карман. Надел куртку, обул новенькие кроссовки и ушёл из дому. Далеко ли? Надолго ли? Сам толком не знал. Запирая за собой дверь, услышал истеричный, слезливый материнский вскрик:

– Да! Да! Катись от меня к чертям собачьим, распросучье отродье! Нет у тебя больше дома! И матери нет!

(Окончание следует)