Анна. Прямая речь

С ней было легко. Она знала, чего хотела, осознавала свое место, чувствовала свое желание и понимала, как нужно себя вести.

Каждый из нас получал свое. Ее не приходилось учить или принуждать. Подчинялась она с удовольствием. Любила боль, понимала, что мазохистка, что не сможет иначе.

Приходила, опускалась на колени и во всей ее позе чувствовалась покорность, желание полностью подчинится и растворится в этом чувстве, в этих эмоциях. Ее обучили до меня, было видно, что делали это со знанием дела и долго. Я никогда не выяснял подробностей, ее прошлое интересовало меня мало.

Иногда, она сама что-то рассказывала, о чем-то спрашивала. Так бывало, когда она лежала в ногах, на ковре. Голая, измученная, в ошейнике, довольная и расслабленная. К этому моменту обычно уже была и порка и игры с ее дырами, грудью, иногда и грязь и жестокость. Все проходило на фоне ее абсолютной покорности.

Несомненно, она была извращенной и развращенной. Это радовало и заводило. Табу не было. Были некие ограничения, но я мог делать практически, что угодно и она откликалась на любые инициативы.

— Я всегда такой была... развратной и похотливой. Мне быстро надоело все обычное, хотелось боли и унижений, чтобы от меня ничего не зависело. Быть игрушкой, вещью, принадлежать и осознавать это.

— Почему ты говоришь мне об этом?

— Я привыкла к тебе. И хочу рассказать. Мне кажется, что станет легче. Ты знаешь о моих самых темных желаниях, с тобой я могу быть собой...

— Неожиданно. Я послушаю.

И она рассказывала. Долго. Целовала мои ноги, укладывалась на ковре, играла свои клитором, просила отсосать, и рассказывала. Ее это заводило. Она делилась совсем сокровенным, запретным и стыдным. Стыд. Жгучий и острый сводил ее с ума. Это была пропасть, в которую она падала, потом поднималась и летела вновь.

— Мама... Все началось с мамы... Нет-нет. Меня никто не насиловал. Я всего хотела сама. Просто я видела, как ее ебет любовник. Как она стоит раком, во рту кляп, руки скованы, а он ебет ее в очко. Бьет по ягодицам, тискает грудь, мучает, издевается, плюет ей в рот. Я не должна была этого видеть. Однако, делала все, чтобы так не случилось, чтобы видеть каждую секунду происходящего действа.

. Мне было n. И меня возбуждало то, что я вижу. Я дрочила и дрочила, кончала и кончала. Маму ебали и ебали. И она тоже кончала. И я представляла ее натруженные дыры, разъебанные и опухшие. Я прямо видела это. И кончала. И она кончала от того, что ее заставляли дрочить в открытую, совать в себя вибраторы и пробки, от того, что на не харкали, давали пощечины или пороли. Мама была та еще извращенка. Но меня не трогала. Ни намека на секс. Обычная семья. Она на работу, а я в школу. Я сгорала от мыслей и желаний. Дрочила в туалете. Ходила без трусов.

А она... Она ведь тоже шла на работу, после того, что с ней делали, чтобы потом вернуться и встать в позу и получить очередную порцию унижений и извращений. Больше и больше.

Такая вот двойственная жизнь. С виду обычная семья, а внутри, за закрытой дверью — порок, похоть, разврат.

Звучит так патетично что-ли. Но так оно и было.

Ее любовник Борис был всегда приветлив, подчеркнуто строг и деловит. Никакого даже намека на меня. Девочка и девочка. То, что он делал с матерью оставалось между ними. Вроде бы я и не знала ничего, а между ними были просто отношения.

Мама жила обычной жизнью, веселилась, развлекалась, ходила в гости, даже с Борисом, иногда.

В общем, никто и ни о чем не догадывался.

А я дрочила и дрочила, ебла себя в жопу подручными методами и кончала от этого. Облизывала потом, чувствовала вкус своей жопы. Это было так запретно и грязно, так неправильно и отвратительно, но какие меня били оргазмы...

Хотелось большего. И к пятнадцати с половиной годам я уже не представляла себя без зажимов на пизде и сосках, без адской боли от их выкручивания, без жгучего парафина на теле, без разъебывания самой себя.

Я часто мочилась в трусы. Потом выжимала себе в рот мочу. И дрочила.

Господи, да чего я только с собой не делала... И как же это все было хорошо.

Я уже успела начать целоваться, гулять с парнями, но была вся такая правильная, не давал никому, а хотелось. Очень хотелось. Встать на колени, сосать хуй, дать в жопу, получить сперму, хотелось, чтобы было больно, резко больно, унизительно. Чтобы меня били по щекам...

Вот эта фантазия, вид, что меня бьют по щекам, опуская, унижая, принуждая — это было самым ярким. Но, ни намека. Потискать себя давала, и пизденку парень мял, дрочил мне клитор и даже вылизал один раз. Но ебать себя я не давала. Он не настаивал, был нежен и тактичен. Все как у всех...

А потом случилось то, что случилось. Борис застал меня в гостиной, на коленях, с прищепками на сосках пизде, с трусами во рту. И я дрочила, неистово натирала клитор и пихала в себя пальцы, куда и как могла. На мониторе крутился ролик с поркой и унижением. А я дрочила. И не замечала ничего вокруг. Я не ждала мать, а Борис сам приходил очень редко, предпочитая не появляться без мамы.

А тут зашел. Что-то ему было нужно сделать. Меня бил оргазм, я рухнула на спину, я выла и орала в свой кляп, мои волосы были растрепаны, слюна текла по подбородку и капала на сиськи и живот, я вся была мокрой и изможденной.

Я открыла глаза, а он стоял надо мной. И вот, что удивительно, я не испугалась, не прикрылась. Я раздвинула ноги пошире и вытянула руки вдоль тела. Я предлагала себя.

Представляешь... Шестнадцатилетняя девочка и такое... Грязная шлюха, на полу, в таком виде. Он смотрел на меня. Я на него. Я стала дрочить. Перед ним, глядя ему в глаза. В тот момент это был пик моего блядства и извращенности.

Но он остановил меня. Приказал одеться и идти на кухню. И я пришла. Пурпурная от стыда и возбуждения, которое чуть стихло, но не намного.

Мы обедали, будто ничего не было. Будто он ничего не видел. Спросил как в школе, как с парнем, чем помочь. А меня трясло, я боялась смотреть ему в глаза, чувствовала, как горят щеки. И никакой реакции, ни прикосновения, ни действия.

И я встала на колени. Перед ним. Я бормотала что-то про то, чтоб он ничего не говорил матери, извинялась. Слезы текли сами собой.

Мне было обидно. Странно. Неприятно.

Он был холоден.

Приказал подняться и идти в комнату.

Я была раздавлена. Смотрела в стену. Ничего не хотела.

А вечером мать впервые насадила мой рот на его хуй. Впервые на меня надели ошейник. Впервые я глотала сперму. Впервые в мое очко вошел хуй.

Но самое главное меня впервые пороли. По-настоящему. Серьезно. Боль от моих прищепочек была такой нелепой и детской.

Борис порол меня до следов, до крови. Жестоко. Не жалея и не стесняясь.

Я несколько раз потеряла сознание. И кончила несколько раз.

А мама... А мама помогала ему и тоже получала свое. Он издевался над ней, порол, плевал, бил. Она кайфовала. Периодически мы встречались взглядами, и там не было ничего кроме похоти. Она смотрела на меня как на шлюху, на такую же, какой была она сама. Шлюха для своего Господина. Для Бориса.

Мы встали на одну линию. Мать и дочь. Жизнь так и текла своим чередом. Лишь по приказу Хозяина все менялось.

Мою девственность не трогали. Хотя я даже просила об обратном. Но Борис сказал, что это случится тогда, когда мне исполнится восемнадцать. Не раньше.

Я была их анальной шлюхой. Развратной и похотливой. Я помогала издеваться над матерью. Она помо

гала унижать меня. Борис управлял нами.

В какой-то момент он стал приводить клиентов. Таких же любителей унижать, издеваться, причинять боль. Тех, кто так нравились мне и маме. Я пользовалась популярностью. Ведь я всегда была вот такой — худой, с маленькой грудью. Этакая вечная девочка.

Мне запомнился товарищ Бориса, который просто обожал меня пороть и трахать в жопу, насаживать на свой хуй ртом, при этом ему был нужен образ малолетки. У них это называлось

«поиграть в пижамку». Я надевала пижаму, такую детскую совсем, с птичками и цветочками. Так вот Борин друг любил поставить меня раком, приспустить пижамные штанишки, мои трусики, такие же детские, и засадить мне в очко. Говорил, что любит смотреть как растягивается мой анус, ощущать, какая я маленькая. Пижамную кофту он задирал, чтобы торчала грудь, чтобы было видно острые соски.

И мне нравилось. Вот это все. Грязь и похоть и нечто запретное. Я все понимала и понимаю сейчас. Какое это все отвратительное и ужасно грязное. Но я так скучаю по тем моментам...

Мне нравилось. Однозначно. Я кончала. Он заливал мою жопу спермой. Она лилась на трусы, на пижамные штаны. Я и правда себя ощущала маленькой девочкой, которую ебут взрослые.

Я лизала их жопы, хуи, принимала любую жидкость, во все доступные дыры. Я была готова ко всему. Мне приказывал Хозяин, и я покорно выполняла. Я наслаждалась похотью и грязью происходящего.

А потом я влюбилась. Обычно и прозаично. В парня из параллельного класса. До полусмерти, до обморока. Я не могла думать ни чем другом. Только он. И я не знала, чего хотеть, как себя вести. Ведь я так много умела, такого, что мой возлюбленный и вообразить не мог. Он лишь гладил меня по голове, мы целовались, и я сходила с ума от этого чувства. На секс он особо не намекал. Вел себя корректно. А я горела.

Борис как-то все понял. И меня отодвинули от оргий. Меня не принуждали. Хотя, скажи он хоть слово, укажи мне на мое место, я сделала бы, что угодно.

Мне ничего не запрещали. Я приходила в комнату к Борису и матери. Я видела, как он порет ее жопу, спину, пизду, как издевается над ней. Как она покорно выполняет приказы. Ко мне он не обращался. Я разглядывала их, наблюдала. Дрочила. Кончала. Но даже особо не хотелось к ним, на колени. Я думала о своем парне и проводила с ним много времени.

Такая девичья любовь. Школьная.

Близился выпускной. Мне выделили денег. Мама с удовольствием ходила со мной по магазинам. Со стороны такая классная семья. Хохочут, рассказывают что-то друг-другу. А на самом деле две рабыни, которые стоят рядом на коленях перед Хозяином.

Платье выбрали отличное. По фигуре, темно синее, до середины бедра. Обувь. Прическа. Макияж. Я плыла на тот вечер, будто в сладком тумане.

Я знала о планах после официально-торжественной части. Знала, что мы поедем гулять и была уверена, что тут то и лишусь девственности.

И так и было. Все так и было. Именно так.

Я его хотела. Сильно, до дрожи. И не проводила никаких параллелей с тем, что происходило со мной, когда я была рабыней и то, чего я хотела в тот момент.

Коттедж. Комнаты. Общий стол. Веселье. Он меня целует в комнате. Раздевает. Видно, как он восхищен моим телом, бельем, чулками, поведением. Я текла. Я его хотела сильнее всего на свете. Он был ласков, нежен. И предсказуем. Я знала, что он будет делать. Чувствовала это.

Аккуратно вошел в меня. Я выгнулась. Потрахал немного. Перевернул. Боль... А была ли боль? Где-то там совсем чуть-чуть. Почти никакой. Не та боль, к которой я привыкла и которая так меня заводила. Ебет сзади, нежно, темп не наращивает, на жопу не посягает. А я уже вся в облаках и мыслях. И только одного мне хочется — ебли во всем мои дыры, спермы во рту, чтобы помочились на меня, чтобы били и наказывали, чтобы я орала от боли. Попросить его я не смогла.

Это была не я. Это было не то, что я так любила. Я вдруг поняла, что дико соскучилась по Борису, по маме, по всем тем играм и сессиям, что регулярно проходили в нашем доме.

Я хотела не того, что происходило со мной. Не нежности и ласки, а грубости и унижений. Я хотела грязи.

Трахал он меня боле менее разнообразно. Распахивал мою пизду. А я уже мечтала, что он закончит, и я смогу поехать домой и встать на колени. Получить свое и на своем месте.

Он кончил. Бросил презерватив на пол.

Мы обнимались, целовались. А я уже ничего не хотела. Он уснул. А я тихонько сбежала. Я забрала с собой полный гондон.

А дома я стояла гола на коленях, с прищепками на пизде и сосках и лила сперму из презерватива себе в рот. Боже, как это было грязно, развтратно и извращенно. Вот это ощущение, от того, что я делаю. Я смотрела нас ебя в зеркало и видела лишь шлюху.

Дрочила я секунд тридцать. Кончила бурно, играя спермой в рту, она капала на грудь, стекла на живот. Меня колотило в оргазме, болью отдавало внизу от прищепок. От того, что я резко сжала ноги. Я задремала.

Открыла глаза и увидела мать над собой. Она внимательно смотрела на меня.

— Я в тебе не ошиблась. Ты блядь. Наверное, от рождения. Теперь ты точно знаешь, чего хочешь.

Я ползала у нее в ногах, вылизывала ее обувь, целовала руки. Плакала.

Навзрыд, в голос. То ли от счастья, то ли от возбуждения.

Я как-то резко осознала чего я хочу. Где-то на заднем фоне я уловила мысль — ну, какая любовь, я хочу насилия.

Нет-нет, я жила и живу обычной жизнью, но попробовала всего очень много, пыталась быть без Хозяина и не смогла. Всегда возвращалась под ошейник. К строгому взгляду, приказам, унижению, подчинению.

Борис говорил, что я лучше матери, что совсем не чувствую рамок и табу. Действительно, я позволяла все. Что угодно. Как угодно. Главное чтобы без вреда здоровью. Группа, сдача в аренду садистам, копрофилам, любителям фистинга. Чего только не было. Мать помогала ему. Была практически моей сутенершей. Я месяц прожила у Госпожи, за меня хорошо платили, и я кончала от пыток и боли. А уж Госпожа была та еще садистка. Она говорила, что таких, как я еще не видела. Она терзала меня, отдавала своему мужу и его друзьям. У нее же я стояла под псом. Была туалетом.

Меня тошнит, когда я вспоминаю, как лежала в дерьме и моче, как меня рвало. Мне противно. Но я даже сейчас от этого возбуждаюсь. Запредельность возбуждает. Я поняла это еще тогда. Я отмывалась и ревела. А потом дрочила в душе, вспоминая до мельчайших деталей все это. После была наказана за дрочку. Меня пороли кнутом. Я долго не могла лежать на спине и нормально наклонятся. Благо шрамов не осталось. Госпожа и ее муж знали свое дело. Пороли толково.

Мама умерла. Как-то очень быстро. Сгорела. Я ухаживала за ней как могла. Борис помогал деньгами. И все это время не трогал меня, понимал, что я не готова. Когда я хотела, то сама приезжала, становилась на колени, и он порол меня, ебал, как хотел. Но сам не настаивал, не приказывал. Правда, это было всего лишь пару раз. Я думала, что это отвлечет от близкой и уже осязаемой смерти мамы. Не помогло.

Я оправилась и понемногу стала жить дальше. Возвращаться к привычной двойной жизни. Приличной и улыбчивой девушки и покорной рабыни.

Теперь я тут. В твоих ногах. И зачем-то все это говорю.

— Ты общаешься Борисом?

— Нет. Он уехал. Бросил меня. Я долго искала Хозяина. Извращенцев много, а вот верить мало кому можно. Тебе я верю. Или просто хочу так думать.

— Ты же понимаешь, что это не будет длиться вечно?

— Понимаю, Хозяин.