На фоне прожитых лет, когда лежишь на старом, уютном диване, не торопясь на работу, не забивая голову производственными проблемами, хорошо вспоминается всё самое приятное и запретное. Почему запретное? Читайте и делайте выводы.
Родился я в небольшом сибирском городке, достопримечательностью которого был оборонный завод, выпускающий что-то для ракетных войск. Отец мой работал на этом предприятии инженером КБ и счастливо бросил нас с мамой, когда вашему покорному слуге исполнилось 5 лет. Мама, кстати учительница русского языка и литературы, погоревала, но « утешителя» найти не спешила, посвятив львиную часть своего времени моему воспитанию. Я читал с 5 лет, писал и считал с шести, был самым маленьким посетителем нашей городской библиотеки. В школе до 5 класса был отличником, благодаря своей усидчивости и хорошей памяти, а то, что мама там преподавала, только помогало. К окончанию школы я подошёл симпатичным парнем с хорошей фигурой (спасибо баскетболу и лёгкой атлетике). Тогда же начались мои сексуальные страдания, сопровождающиеся, как и у всех в этом возрасте, эротическими фантазиями, онанизмом и прочими « прелестями». В то же время я начал понимать, что смотрю на свою маму как-то по особенному, ни как на ближайшую родственницу, а как на женщину. Толчком послужил один случай. В один из дней я вернулся из школы пораньше — заболел учитель труда, зашёл в квартиру, открыл дверь нашей комнаты и застыл на пороге. На диване сидела абсолютно голая мама и примеряла трусики. Она испуганно вскочила, прикрывая руками крепкую, симпатичную грудь, а «киска», поросшая светлыми волосиками, осталась открытой моему жадному взору. Мама спокойно сказала:
— Отвернись, — да я и сам быстро выскочил в коридор. Картина эта запала мне в голову прочно и надолго. Компьютеров в то время не было, и неоткуда было узнать, что тяга к материнским прелестям, называемая «инцест», противоестественна и ненормальна. Ночью, представляя маму в лифчике и без, в трусиках и без, я ожесточенно надрачивал писюган и литрами спускал в трусы. И так почти каждую ночь. В то время маме моей было 3n лет: симпатичная, с небольшой грудью, стройными ногами и немного тяжеловатой попкой. Всё своё время она посвящала работе в школе рабочей молодежи, куда её перевели год назад завучем. Мы жили в коммунальной квартире, которую делили с семьёй такой же разведёнки, как мама, Лиды. У неё было двое детей: Фёдор — мой ровесник, и Нина старше меня на 1 год. Когда мама уходила вечером на работу, она просила Лиду проследить, чтобы я вовремя поел и лёг спать. Так и текла размеренно моя жизнь: школа, спортивная секция, дом, пока не произошло одно событие. Федьке, моему дружку и соседу, исполнялось 18 лет. Он старше меня на пару месяцев, и иногда это было решающим фактором в наших редких спорах. Событие решили отпраздновать в воскресенье в узком кругу наших двух семей, но в субботу матери позвонила подруга из соседнего городка и попросила срочно приехать, чтобы помочь с похоронами мужа. Мама засобиралась:
— Будь умником. Я приеду в понедельник, думаю, за два дня с тобой ничего не случится, да и тётя Лида присмотрит.
Она крепко поцеловала меня, взяла маленький чемодан с вещами и вышла из квартиры.
« Ура!» — воскликнул я про себя. Хотя особого контроля со стороны матери я не испытывал, но остаться одному на 2 дня было здорово, хотя я ещё не знал, как распорядиться со свалившейся на меня свободой. Мама оставила денег. Пойти в кино? Ну его на фиг! Купить пузырь? Да-а-а!!! И вот я, схватив сумку, иду к ближайшему магазину. К тому времени я уже год, как курил, да и выпивал иногда с друзьями. Мама подлавливала меня, читала нотации, но кончалось всё тем, что брала с меня самое честное-честное слово больше так не делать. И так до следующего раза.
Около магазина постоянно отирался Колян, неопрятный, дурно пахнущий мужик, весь в щетине и миазмах застарелого похмелья. Он был нашим соседом со второго этажа, запойным пьяницей и работал где-то сторожем.
— Сашок, привет! Как дел?
— Дядь Коль, возьми бутылку вина.
— У-у, салабоны, заколебали. Нальёшь?
— Нет вопросов.
Колян тут же схватил у меня сумку, деньги и помчался в открытую дверь подсобки. Минут через пять он вышел, довольно жмурясь.
— Слышь, я стопарь себе налил, остальное заткнул пробкой.
— Спасибо. Только, дядя Коля, матери...
— Могила! В первый раз, что ли.
— Я подхватил сумку и помчал домой. Квартира встретила тишиной и полумраком, только в квартире у Тюриных напевал тоненький голос. Я заглянул в комнату. Нинка сидела на диване, что-то шила и мурлыкала песню.
О моей соседке разговор особый. Некрасивая, с расплющенным толстым носом, крупной грудью, но очаровательными ножками и попкой, она заканчивала ПТУ на штукатура-маляра. Самое главное, в разговоре моих знакомых пацанов проскальзывали на неё характеристики, как на девушку, которая «даёт». Я жил с ней в одной квартире и как-то не рассматривал Нину, как сексуального партнёра.
— А Федька где?
— Они с матерью до вечера ушли к тёте Гале имениннику костюм шить. А ты что делаешь?
— Да ничего, только с улицы пришёл. Пойдем ко мне?
Она немного замялась.
— Шить надо... Хотя пойдём.
Войдя в нашу комнату, Нинка сразу же включила телевизор и уселась напротив, на кровать мамы. Телевизор — это круто! Не забывайте, шёл 1965 год, и люди с «ящиком» считались чуть ли не небожителями. Мама, хотя и получала немного, сумела за год скопить на маленький « Рассвет», и он каждый день выдавал одну программу с 14 до 20, с обязательными новостями, вестями с полей и т. д.
— Как дела? — спросила Нина, запрыгнув на диван, предварительно включив телевизор.
— Нормально, — я медленно, с чувством, начал опорожнять сумку.
— Ничего себе, откуда такое богатство?
— Мать денег оставила, дядя Коля помог отоварить. Будешь?
— Я не знаю, мать унюхает — отпиздохает по первое число.
— Да не боись, зажуём лаврушкой, что в первый раз, что ли?
Нина задумчиво посмотрела на пузырь, и, видимо что-то решив, махнула рукой:
— Ладно, наливай, я сейчас с кухни чего-нибудь закусить принесу.
Она ушла, а я взял из серванта два фужера, протёр их и наполнил светло-коричневым портвейном. Первая у нас пошла хорошо и, не останавливаясь на достигнутом, тут же выпили ещё. Нина раскраснелась, у меня зашумело в голове — первичные признаки опьянения налицо, вторичные признаки пошли, когда я уселся рядом с ней на диван. Нинка внимательно смотрела какую-то лабуду по телеку, а, может, делала вид, халат на сиськах оттопырился и было видно, что лифчика на ней нет. порно рассказы Я её приобнял за плечо и, уткнувшись в телевизор, начал поглаживать, постепенно спускаясь всё ниже и ниже.
— Ты чо? — сняла мою руку Нина. — Не балуйся.
Я подошёл к столу и разлил остатки из бутылки себе и ей. Дружно выпили, закусили сырком, и я, осмелевший, обнял её уже двумя руками и полез целоваться. К поцелуям она отнеслась на удивление спокойно и, и наши губы слились (благо, полгода назад тренировался на однокласснице). Пальцы мои легли на твёрдую грудку и начали её мять, особое внимание уделяя соску, торчащему, как спелая черешня.
— Саша, прекрати, не надо, — почему-то зашептала Нинка, вяло пытаясь снять мою руку, но тут опьянение достигло нужной кондиции, когда всё по барабану, и я стал аккуратно заваливать девушку на диван, опустив руку шаловливую на толстую, мягкую ляжку.
— Ой, что ты делаешь, — так же тихо прошептала Нина. — Я кричать буду.
— Кричи, дома всё равно никого нет.
Этот аргумент пробился в её сознание, и тело, обмякнув, приняло горизонтальное положение. Про еблю в теории я знал только то, что мне рассказывали старшеклассники, когда мы, будучи ещё пацанами, года 4 назад, прятались за школой с папиросами, да и эти рассказы на 90% были выдумкой, хвастовством. Так, первое — это задрать до пояса халат, второе — попытаться снять хэбэшные, голубые трусы, но не тут — то было. Нинка забилась в тихой истерике, засучила ногами и попыталась огреть меня кулаком по спине, я разозлился и резко дёрнул трусы вниз так, что они с треском распались на две половинки. И тут я увидел пизду! Не на фотографии с карт, которые в поездах продают немые, а живую, покрытую светлыми волосиками. Нина, порываясь сесть, захныкала:
— Вот, трусы порвал, что я мамке скажу? Трусы-то у нас все считанные.
Она с интересом посмотрела на свою письку, затем на меня. Немного раскосые глаза, подёрнутые туманом алкоголя, как-то неестественно блестели, но, точно, не от слёз. Недолго думая я, в продолжение своих действий, положил ей ладонь на мохнатый пирожок, сжал, а пальцами начал водить по щёлочке. Там было мокро, и я, умный мальчик, догадался, что подруга возбудилась и потекла. Нинка прикрыла глаза и положила свою ладонь на мою.
— За то, что порвал мои трусы, поцелуй меня там, — и указала промеж ног. Опаньки! То, что всякие шалашовки у мужиков хуй в рот берут и сосут, я слышал, но чтобы пизду целовать — такое даже в ум не могло прийти. А Нинка продолжала:
— Мне один раз дядька взрослый так делал, знаешь, как приятно! А потом я тебе что-то покажу, не пожалеешь!
Она полу легла на диван, расставила ноги так, что вся её писька раскрылась, словно речная раковина, а я, как дурак смотрел и не знал, что делать. Хуй разрывал штаны, но я понимал, что без поцелуев, которые настойчиво просила соседка, кина не будет. Склонив голову к волосатой, непривычно пахнущей пизде, я впился губами в выпирающие половинки.
— Смотри, как они похожи на губы, поцелуй их в засос! Да, вот так! А теперь полижи языком, повыше, видишь бугорок? Да, да, ещё!!
Она стала выгибаться, насаживаться с силой на мой язык, который, честно говоря, уже устал проделывать скользкий путь вдоль волосатого пирожка, ия прикусил её за этот самый бугорок. Нинка выдохнула, простонала что-то и затряслась, как в лихорадке. В рот мне брызнула пахучая, тягучая жидкость. « Обоссалась она, что ли? — подумал я, но тут же понял, что ЭТО на мочу не похоже ни по цвету, ни по запаху. Соседка открыла глаза, прошептала « Хорошо!» и начала стягивать с меня трико с трусами, обхватила руками хуй, быстро засунула себе в рот и начала его сосать и облизывать. Что я чувствовал при этом — сло
вами не описать, но всё хорошее быстро кончается, вот и я кончил в горло соседки, да так, что она поперхнулась и вся спущёнка вытекла на диван, прямо на новое покрывало. Нинка вытерла губы и вопросительно уставилась на меня:
— Что, понравилось?
— Конечно!
— Ну, и ты нормально всё сделал, я приплыла классно.
Она поправила халат, засунула в карман порванные трусы и, как ни в чём не бывало, опять уселась смотреть телевизор. И тут мы услышали скрежет ключа в замке. Нинка подскочила, как на пружине и кинулась в коридор, а оттуда в свои двери. Кого я меньше всего ожидал увидеть, так это маму. Она вошла в комнату, широко открытыми глазами обозрела живописную картину: стол с пустой бутылкой, следы закуски и главное — запах!
— Так, чем ты здесь занимался, негодяй, отвечай быстро!
— Мам, ты ведь уехала!
— На твоё несчастье я опоздала на автобус. Благодаря этому я вижу, что сын у меня поддонок!
— Мама, я всё объясню...
— Конечно объяснишь, что здесь творится, я не сомневаюсь, и будешь наказан.
Мама устало уселась на диван и вдруг, отдёрнув руку от покрывала, закричала:
— А это что такое?!!
Она трясла ладонью, а с пальцев капала тягучими, блестящими нитками моя сперма, при этом мама сумасшедшими глазам смотрела на меня. Всё, конец, спалился! Мама встала и отвесила мне со всего размаха пощёчину. В коридоре хлопнула дверь — это Нинка быстренько убежала из дома. Мама подошла, закрыла комнатную дверь на ключ и повернулась ко мне, лицо её пылало гневом.
— Рассказывай сейчас же, откуда это здесь?! Ты, что, занимаешься онанизмом?!
Фу, пронесло! Пусть лучше думает, что я дрочу, а не вожу сюда соседок.
— Мама, я сознаюсь, что выпил с пацанами, опьянел, и это произошло. Мамочка, это было в первый раз и больше не повториться!
— Что ты творишь, Саша?! Ты же сам прекрасно знаешь, как мне трудно одной тащить нас двоих. Я всю жизнь посвятила тебе, растила тебя, не допускала в нашу семью посторонних, чтобы не травмировать твою психику, а ты...
Она уткнулась в ладони и громко, навзрыд заплакала, опустившись на диван. Я стоял, как столб, и не знал, что делать. Ругались мы очень редко, я был послушным сыном и не давал повода.
— Мамочка, ну не плач, я точно-точно никогда больше так не буду!
Я сел рядом с ней и начал гладить её по голове и плечам, успокаивая, но рука случайно соскользнула по гладкой шёлковой блузке и легла на мамину грудь. Мама вздрогнула, как от удара электрического тока, оттолкнула меня и, сузив глаза, прошипела:
— Ты как смеешь, сволочёныш, трогать меня?!
— Мама, но это же случайно, я не хотел! — я сам готов был разрыдаться.
Мать встала, поправила юбку и открыла дверь.
— Я пойду, подруге позвоню, что не смогла приехать, а ты здесь всё прибери и хорошенько подумай над своим поведением, и куда ты докатишься, если будешь вытворять подобные вещи.
Мама ушла, а я с побитым видом начал наводить в комнате порядок раздумывая, как буду ей всё объяснять вечером. Мама пришла поздно, и я возблагодарил Господа за то, что сегодня уже не будет разборов моего недостойного поведения, но ошибся. От мамы пахло вином, и вид к неё был какой-то рассеянный и потерянный.
— У Галины была, — объяснила она (это мамина подруга, тоже учительница, тоже одинокая, тоже воспитывает сына, моего одноклассника и ровесника). Я молча начал разбирать свою раскладушку и доставать из шкафа подушку с матрасом. Мама ушла за ширму переодеваться, и я невольно скосил туда глаза. Вот она перекинула через фанерную стенку блузку, юбку, а в моей голове, ещё не отошедшей от дневных приключений с Нинкой, дорисовалась картина полуголой мамы. Но что такое? Розовый лифчик лёг рядом с верхней одеждой, а через мгновение там же оказались и белые трусики, словно мама демонстрировала мне это. Повисев на ширме несколько мгновений, вещи были убраны, а мама вышла из-за перегородки в лёгком ситцевом халате под которым проглядывалась кружевная комбинация. Она медленно стала застилать диван на котором спала, низко наклоняясь над ним, чтобы расправить простыни, а я, ошеломленный тем, что под халатом и комбинацией на маме ничего нет!, искоса подглядывал за ней. По телевизору шли новости, после которых передачи заканчивались, и мы, обычно, ложились спать, пожелав друг другу спокойной ночи. Сейчас же мама, выключив телевизор, повернулась ко мне:
— Что, сынок, поговорим?
Я затаил дыхание в ожидании ругани, упрёков, а может быть и рукоприкладства, направленных в мой адрес, но мама села на диван и внимательно посмотрела на меня.
— Я сейчас буду говорить, а ты не перебивай и не оправдывайся. Во — перывх: алкоголь, а особенно вино — это гибель, тем более в таком возрасте. Твой отец не дурак был выпить, вот и пропил всё: ум, работу, семью. Связался с молодой алкашкой — и сгинул. Ты что, хочешь повторить его судьбу? Во — вторых: то, чем ты занимаешься со своим членом, называется онанизм, это тоже вредно. Ты ещё совсем молодой и думать об этом рано, вот вырастишь, будет у тебя жена...
— И что будет?
— Всё хорошо будет. По крайней мере теребить свой член ты перестанешь.
— Мама, пацанам, у которых есть отцы, взрослые рассказывают про всё, в том числе и про ЭТО. А мне как быть — слушать враньё друзей или пытаться самому познавать?
— Никого не слушай и сам никуда не суйся, черевато последствиями, а я подумаю, как возместить этот пробел в знаниях. Давай спать, спокойной ночи.
Я потянулся губами, чтобы поцеловать маму в щёку, по сложившемуся ритуалу, но она отвернулась.
— Если
ты думаешь, что я простила тебя, то зря! Ложись, я тушу свет.
Мама пошла к выключателю, а я бухнулся на раскладушку. Следом за этим раздался громкий скрип, скрежет и щелчок, словно сломали палку о колено, и я очутился на полу. Старенькая раскладушка развалилась под моим молодым, сильным телом, мама обернулась и заулыбалась.
— Вот видишь, всё против тебя! Ну и где спать будешь?
— Я на пол матрас постелю.
— Не выдумывай! Из щелей холодом несёт, простынешь. Завтра своё ложе починишь, а сегодня одну ночь на диване поспим, расправляй.
Диван у нас был классный — софа называется. Его растягиваешь на себя, укладываешь вертикальные подушки, и получается широченная кровать, где даже втроём спать можно. Я быстро управился, а мама с полотенцем на плече пошла в ванную, приказав мне ложиться и засыпать. Какое там спать?! Я раньше, в детстве, часто спал с мамой, потому что зимой сильно мёрз. Мамочка прижимала меня к себе крепко-крепко, и мы засыпали до утра. А как теперь? Ещё друг вскочил, как по команде смирно и оттопыривал трусы, норовя разорвать их по швам. Я лёг, отвернулся к стене и стал ждать маму, но она задерживалась в ванне. От всего пережитого сон навалился на меня и накрыл своим тёмным покрывалом. Проснулся я словно от толчка и ещё от ощущения чего-то тёплого и мягкого на своём писюгане.
Приоткрыл глаза и увидел, что мама, разметавшись во сне, закинула ногу мне на трусы, а руки подняла вверх, сладко посапывала и даже храпела потихонечку. Хуй мой стоял, как каменный и, боясь разбудить мамочку, я осторожно переместил её ногу на простынь, ощущая при этом шелковистость и нежность кожи. Хотел снова отвернуться, но взгляд был прикован крепкими цепями к маминому телу. Она во сне скинула покрывалку куда-то к пяткам и лежала подогнув и слегка раздвинув ноги, вытянув вверх руки, а комбинация от этих манипуляций, задралась почти на талию, обнажив голубые трусики, которые мама надела в ванне. Я, затаив дыхание, прислушивался к маминому посапыванию. Нет, вроде крепко спит, тем более в гостях выпила. Вот он момент, который я ждал, который представлял, надрачивая писюган и повторяя мамино имя. Бретелька на комбинашке сползла по плечу, бонажив часть красивой груди, а через тонкую ткань был виден вызывающе торчащий сосок. Вот туда-то мои руки потянулись в первую очередь. Я тихонечко, невесомо положил ладонь маме на грудь и застыл в боязни, что разбужу её, но сон был глубок.
Рука осторожно начала мять ближнюю ко мне титю, затем, так же невесомо, переместилась на вторую. Грудь у мамы была упругая и не влезала мне в руку. Я губами прижался к вершинке, в районе ключицы, а затем съехал вниз и осторожно и аккуратно взял губами сосок сквозь гладкую ткань. Внутри у меня всё переворачивалось, дыхание сбивалось, и я решил сделать маленький перерыв, чуть отодвинувшись от мамы и взявшись рукою за дымящийся член. Сдрочнуть, что ли? Нет, тогда я точно её разбужу, а этого так не хотелось. Мама что-то промычала тихонько во сне, я весь напрягся, но зря, она поелозила на диване и ещё больше повернулась на спину. Одна нога её вытянулась, а вторая согнулась и откинулась в мою сторону. Луна хорошо освещала комнату, и мне предстала картина, которую я не забуду никогда: раздвинутая мамина нога, полуобнаженная грудь и повёрнутое в сторону лицо.
Я опять невольно потянулся к этому родному и желанному телу, понимая, что никогда и ничего между нами не может быть, но так хотелось хотя бы погладить, поцеловать эти ноги, небольшой животик и холмик в трусиках. Я с дрожью в теле положил руку маме на колено и, поглаживая еле-еле гладкую ляжку, стал подниматься к заветному месту — схождению двух молочно-белых ног. Вот уже ладонь ощущает сквозь ткань волосики, пухлость лобка, мягкость половых губ, но всё это воздушно-невесомо, дабы не пробудилась их очаровательная хозяйка. Взяв губами сосок, я направился под резинку к вожделенной пизде, пальцем проторил дорогу между тёплых, влажных губ, погладил поросший кучерявыми волосиками лобок и, стиснув зубы, еле сдержал громкий стон, почувствовав, как начал дёргаться и изливаться мой член в трусах. В голове был взрыв, тело трясло, как в лихорадке. Мама замерла, перестала похрапывать и повернулась ко мне:
— Саша, что с тобой, ты стонал? Где болит?
— Мама, всё нормально, сон плохой приснился.
Я отвернулся от мамы к стене, но не тут-то было. Мама прижалась к моей спине и начала щупать лоб.
— Температуры вроде нет, может живот болит?
Она положила ладонь мне на живот, а локоть коснулся мокрых, обтруханых трусов, и мама отдёрнула руку.
— Хорошо, Саша, спи, — развернулась ко мне попой и опять мирно задышала.
(продолжение следует)