Верните мне мой 2007 (часть 3. Хаммам)

С Лизой я столкнулся на выходе из магазина.

— Ой, сейчас быстренько гляну кожаную курточку, и пойдем на ужин – выпалила она.

— Потом посмотришь, эти курточки если и имели когда-то ноги, тчера ко мне Мадлен завалилась. Собственной персоной. Я на костылях доковылял до двери, только ее открыл, а она с порога спрашивает:

– Забродин, ты еще не спился?

– Нет еще, – хмуро отвечаю.

– А почему трезвый в субботу? – удивляется она. – Уж не заболел ли? СПИД случайно не подцепил в результате беспорядочных половых связей?

– Типун тебе на язык!

– И импотентом еще не стал? – куражилась Мадлен. – Я пришла проверить твою потенцию. К сексуальным играм готов? Даму ублажить можешь? – она, воркуя, прошла в коридор, поставила на галошницу сумку, сняла с себя пятнистую кроличью шубу. – Куда повесить – то? – она держала шубу на указательном пальчике за пришитый сверху крючок. – Куда у тебя вешалка – то подевалась?

– Отвалилась, – сухо ответил я, ковыляя в комнату. – Все никак не приколочу.

Вешай шубу на стул или, вон, на диван кинь... Тапочки Надькины там, в углу... (Главный герой попал в сладкий плен Мадлен! – прим. ред. )

– А чего вешалку – то не приколачиваешь? – Мадлен появилась за мной в комнате, держа в руках шубу, вязаную кремовую шапочку и шарфик зеленый из пушистого махера.

– Да занят я, – пробурчал я, поставив у окна костыли и усаживаясь за письменный стол. Письменный в том смысле, что я за ним до ее прихода писал очередной опус.

– Чем же это ты занят? – игриво поинтересовалась Мадлен, укладывая свои шмотки на диван. Она приблизилась к трюмо, поправила прическу, критически оглядела себя в зеркало, поглаживая руками по бедрам в узковатой юбке.

– Да воспоминание пишу о первой любви, – честно сказал я, кивнув на разбросанные на столе листы бумаги. (Импотенция? Это не про тебя! – добрый совет)

– Чего – чего ты пишешь? – Мадлен удивленно обернулась ко мне.

Выбила, зараза, меня из творческой колеи. Я упорно бился с рассказом о первой любви. С утра соображал: когда же она у меня была?

В первом классе я в Анечку Вердинкину влюбился. Она отличницей в нашем классе была. Аккуратная такая девочка. Сразу после окончания школы Анечка за какого – то хмыря тощего с Самодеятельной улицы замуж выскочила. Одного за другим троих детей ему родила и теперь вширь так раздалась, что ее, наверное, сейчас и не обхватишь, если захочешь.

Во втором классе мне Верочка Хворостова нравилась. И чего я в ней находил? Плечи широкие, тазик – так себе. Бюст, правда, у нее к восьмому классу внушительный образовался. Но она какая – то диковатая была и училась плохо. Она в девятый класс не пошла и, кажется, подалась в торговлю. Мы как – то с Сашкой Дубровиным еще до призыва в армию на Буденовском поле футбол смотрели. Какие – то фабричные команды на первенство района играли. И в перерыве между таймами видим, как из лесу двое ребят под мышки Верочку волокут. Та лыком не вяжет, ноги у нее заплетаются, глаза мутные в разные стороны косяком сумбурно бегают. Если бы ребята ее не тащили, она сама и трех шагов не прошла бы, ей – Богу! Завалилась бы – как пить дать. Видимо, перебрала она тогда...

После окончания школы умные девчонки из нашего класса в институты разные поступать стали, другие замуж быстро выскочили, а третьи в разгульные омуты с размаху кинулись, плавать толком не умея. Верочка, очевидно, среди них оказалась...

2

В третьем классе я Галкой Банайтите был очарован. Чудесной девочкой она росла – с пушистыми ресницами и красивыми доверчивыми глазами. Она в третьем классе у нас появилась. Ее мама из Паневежиса привезла. По отцу Галка наполовину литовкой была. Как ее мама в Литве оказалась я не знаю. Вышла она в Паневежисе замуж за художника из местного драматического театра. Дочку классную ему родила. Но, оказывается, у нас горькую пьет не только рабочий класс, но и художественная интеллигенция закладывать лихо умеет. Этого художника Галина мама уговорила лечиться от алкоголизма. Иначе, мол, она его бросит. Художник, видимо, семью не хотел терять и добровольно согласился на лечение. Лег в больницу. А его жена шмотки в чемоданчики собрала, Галку прихватила, на вокзал подалась и укатила от него под дробный стук железнодорожных колес. Бросила художника, стерва. Приехала к родственникам, с которыми мы в одной квартире коммунальной проживали. Устроилась кондуктором работать. Мы с ней несколько раз на теплые озера ездили, когда она обслуживала маршрут Ногинск – Электрогорск. Она меня с Галкой оставляла на озерах, и мы купались там вдоволь. К плотине подходили, где воды теплые бурно бежали, как в речке г

орной. Можно было сесть, а вода сверху с плечами и головой тебя с шумом накрывала, а ты все равно мог дышать, находясь в воздушной подушке...

Мы с Галкой в лес за грибами вместе ходили. Я как – то ее уговорил после уроков в школе за грибами пойти. Мы в первую смену учились. И сдуру потащил я ее на "пятую цель". В лесу сентябрь шелестел, и грибов уже не очень много было. А мне, наверное, захотелось перед Галкой похвастаться тем, что я знаю места, где хорошие грибы растут. Но нам не очень повезло в тот раз. Я несколько подосиновиков приличных нашел, а Галке почему – то больше трухлявые подберезовики попадались. И толи время я не рассчитал, толи мы заплутали немного, но когда мы домой возвращались, день уже клонился к закату. Вечерело. Сумерки над нами стали сгущаться, когда мы от складов с боеприпасами по узкоколейке бывшей топали, где рельсов не было давно. И тут неожиданно ворона над нами так близко громко каркнула, что Галка испугалась и ко мне от страха прижалась. Так получилось, что я обнял ее за плечи, погладил по спине и успокаивать стал: мол, что ты дрожишь, дуреха, это же просто ворона глупая неосторожно каркнула...

И на стадион "Знамя" мы с ней не раз в Глухово ходили. Соревнования по велогонкам на треке смотрели. Она в гонки за лидером не очень врубалась. Мотоциклисты с велосипедистами по бетонному треку кругами носились, как угорелые, и лидеры обычно на круг, два или три другие тандемы обгоняли. И Галка в этом мельтешении не могла уследить и понять, где лидеры соревнований, а где аутсайдеры. Я ей объяснял, что на треке происходит, но она все равно запутывалась. А когда кто – то из велосипедистов на вираже падал, иногда других спортсменов за собой увлекая, Галка от ужаса лицо руками прикрывала. Дежурный врач и медсестра с саквояжем бежали к тому месту, где велосипедист упал. Они ему зеленкой ободранные об бетонный трек места на ногах и руках мазали. Иногда забинтовывали руку или ногу. И спортсмен с изумрудными от зеленки ногами, прихрамывая, трек покидал. Разумеется, когда самостоятельно мог идти. При серьезных травмах на "скорой" велосипедистов приходилось со стадиона эвакуировать... Летальные исходы на соревнованиях редко случались. У велосипедистов и мотоциклистов какие никакие шлемы на голове торчали, которые предохраняли их при падении. Иногда один велосипедист, падая при обгоне на вираже, цеплял и увлекал за собой другого. Иногда сразу три велосипедиста падали и выбывали из соревнований. Иногда мотоциклисты по упавшим велосипедистам колесами проезжали и тоже падали, но это редко случалось. Я всего один раз такую картину на соревнованиях наблюдал. И то велосипедист целехоньким остался. Его, правда, на носилках из чаши стадиона к "скорой помощи" вынесли...

3

Мы как – то с Галкой со стадиона возвращались, и я ей предложил в парке на парашютную вышку залезть. Оттуда, мол, панорама сверху красивая открывается – загляденье одно. Видишь окрестности с высоты птичьего полета. Галка, быть может, и согласилась бы вместе со мной на вышку подняться. Она не из пугливых девчонок. Но в то время снизу деревянные ступени лестницы были разобраны. С вышки парашютисты уже не прыгали. И подниматься на нее было запрещено. Она находилась в аварийном состоянии. Я – то на нее уже не раз лазил. Надо было по столбу метра три вверх пролезть до того места, где ступени лестницы продолжались. Но на мне какие – то брючки болтались, а Галка в платьице была, и карабкаться за мной по столбу вверх отказалась. Сказала, что внизу меня подождет. А мне, дураку, надо было ей показать, что я высоты не боюсь и вообще какой я смелый. И я один на вышку полез. Только разве так смелость свою доказывают?

Некоторые ступени на вышке прогнили, другие скрипели от ветхости противно, третьи вовсе отсутствовали. Но кайф ощущался на самой верхотуре, где "блин" деревянный под тобой раскачивался. Может быть, он и не раскачивался, но мне так казалось, когда ветер на верху гулял. Ощущение такое было, что "блин" действительно качался на ветру. Мы боялись на ногах на "блине" вертикально стоять и на карачках или на животе подползали к краешкам его окантовки. Здесь многие автографы ножами вырезали на досках и дату посещения вышки. И я там свой автограф оставил, когда во втором классе учился. Перочинным ножом углубления из букв и цифр в деревянном настиле выковыривал, которые мои инициалы, фамилию обозначали и дату покорения вышки.

Откуда в нас эта страсть присутствует – автографы там оставлять, где в них никто не нуждается? Наверное, мы хотим, чтобы кто – то другой узнал о нашем существовании и желаем хоть какой – то след после себя на земле этой грешной оставить. Но разве такие следы оставлять после себя следует?