Таня ч.2

Продолжаю публиковать фрагменты и отдельные главы из повести "Первая любовь".

Ночью проснулся. На улице было совсем темно. В это время в наших широтах в дни летнего солнцестояния полная тьма наступает не более чем на два часа. А потом в начале третьего часа ночи на северо-северо востоке начинает светлеть небо, занимается новое утро, чтобы породить новый день, новый вечер и новую ночь.

Показалось, будто бы кто-то вышел из комнаты. Хотелось в туалет. Пошёл, а дверь в комнату открыта. В щелку из-за неплотно закрытой двери наших соседей пробивалась тусклая полоска света. Она пересекала коридор, будто обозначая путь к входной двери в нашу квартиру. Было тихо.

Приняв вертикальное положение, снова заболела голова. Меня ещё покачивало. Справил малую нужду. Вернулся на диван. Не спалось. В ночной тишине расслышал слабый звон будильника. Понял, что будильник прозвенел у соседей. Вскоре кто-то вышел из нашей квартиры. Конечно, это был Саша. Он же должен был опять в полёт. Снова наступила тишина.

Нарисовался перед глазами образ красавицы Тани. Лапушка–сестричка. Милая девушка…. И осёкся. Женщина! От неё только что вышел из квартиры муж. И мне стало не по себе! Похоже, это была первая вспышка ревности в моей жизни. Ну, если не вспышка, то искра.

За два дня общения с Таней из-за её словечек: миленький мой, малыш, мальчик мой… — в голове ералаш. Как это надо понимать? Назвалась сестричкой. А зачем?! Уж хотя бы сестрой. Я понимал, что я в этой квартире не прописан, а доктору меня надо было представить. Всё же я ещё мальчишка, а не взрослый. Как-то так я думал тогда.

Но почему сестричка? Этим самым она даёт понять, что дальше этих отношений Брат — Сестра ничего невозможно? Значит, она уже понимает, что я влюблён в неё? Как она догадалась? Или у меня на лице написано, и догадываться не надо?

Видимо сильно меня солнышко ударило. Сестричка — слово от медсестры. Как я сразу не догадался! Доктор же спросил у Тани не медик ли она.

А зачем Таня так смотрит мне в глаза, как будто хочет что-то увидеть внутри меня? Рассмотрела, что глаза у меня синие.

Зачем и как так незаметно взяла мою руку, так близко подошла ко мне и заглядывала в мои глаза. Кровь со лба стёрла, когда я вечером вернулся с поля. Но при этом умело отпрянула от меня при появлении Саши.

— Да! Муж! Объелся груш! — всплыла в мозгах расхожая поговорка.

А в первый вечер, когда я на гитаре играл во дворе, почему так менялось её личико? Песни известные. Все, кому не лень, поют.

Зачем? Зачем? Мозг разрывался от этого односложного вопроса! Да я же влюбился в неё! Мальчишка! Дурачок! Я же с Олей хотел снова дружбу возобновить. А теперь всю голову заняла Таня. Какая она красивая и добрая! А ещё смелая: крови не испугалась. Прокручивая всё это в голове, опять незаметно уснул.

Раннее утро.

Проснулся от того, что почувствовал, кто-то гладит пальцы левой руки. Я открыл глаза. В комнате от утренних сумерек было уже достаточно светло. Таня сидела рядом со мной и нежно теребила мои пальцы, перебирая и разминая каждый суставчик. Глазки красные. Похоже, что она недавно плакала. А может от усталости. Наверно, не спала всю ночь.

Увидев, что я открыл глаза, Таня потрогала мой лоб, тихо спросила:

— Как твоё самочувствие, малыш? Лежи, лежи. Не поднимайся.

И опять Таня смотрела так, будто хотела прочитать мои мысли.

— Зачем она меня малышом называет? — невольно возник вопрос, хотя если честно, то теперь мне было это очень приятно слышать.

— Виталик, почему у тебя такие твёрдые подушечки на пальчиках? Это от струн гитары? — снова заговорила Таня.

— Да.

— Виталик, всё же, как ты себя чувствуешь?

— Я ответил, что хорошо, — а на самом деле просто постеснялся сказать, что болит голова.

Не хотелось хныкать перед девушкой. Вот тебе и сильный пол! Сопляк, а такой устроил переполох.

— Как же ты напугал меня, Виталик! Я так боялась…, — но она не договорила, чего же она боялась.

Опять пристально смотрела мне в глаза.

— Не пугай меня больше так! — она грустно улыбнулась, — пусть будет три-два в твою пользу.

Теперь я улыбнулся. Я понял, что за счёт упомянула Таня. Пообещал, что не буду.

— Виталик, а что за девочка живёт в нашем подъезде на втором этаже? Вы дружите с ней?

Меня будто током дёрнуло. Оля! Что же делать?

— Её Олей зовут. Мы все во дворе дружим. У нас хороший двор.

Таня улыбнулась. Как была прекрасна её улыбка. Она раскусила мой ход.

Взгляд её стал совсем спокойный. Она продолжала нежно смотреть мне в глаза. Что она в них хотела увидеть? Мне казалось, что в моих глазах можно было прочитать только одно: — «Таня, милая девочка, я люблю тебя».

Вдруг глазки её опять стали влажными, и казалось вот-вот по нежной щёчке побегут слёзки. Что творилось тогда в душе этой девушки? Почему она так переживает за меня? Я, точно, не достоин такого внимания.

Я смутился и закрыл глаза.

Она опять взяла мою левую, с мозолистыми подушечками на пальцах, руку и зажала в свой маленький кулачок.

— Я так была тронута, ты красиво играл эту грустную мелодию и слова в песне грустные.

Я открыл глаза и осмелился смотреть на неё. Какая же она красивая, нежная в этом утреннем полумраке. И голос, как в сказке. Только голова моя раскалывается на части. И тело ватное. Спина горит, как будто ошпаренная. Наяву ли всё это? Таня наклонилась к моему лицу и чмокнула меня в щёку.

— Это за ту песню. Я никогда не слышала перевода этой песни. Я немецкий учила. Даже не знала, о чём в ней поётся. Так бывает в жизни..

Этот поцелуй парализовал меня. Но я собрался с мыслями и решил пояснить:

— Перевод очень близкий к тексту. С дядей Лёней, нашим старым соседом, переводили вместе. Когда я на каникулы приезжал, он меня на гитаре учил играть и Битлов переводили, — с волнением в голосе я впервые в общении с Таней проговорил столь длинную фразу.

— Виталь, ты такой интересный мальчик. Я слышала, как ты своим дружкам про вещего Олега рассказывал. Что это Высоцкий у Пушкина взял тему для этой смешной песенки, — Таня смотрела на меня такими восторженными глазками, — это благодаря тебе я впервые услышала полный текст этой песенки и поняла о чём речь. На магнитофонах вообще ничего не разберёшь.

А мне вдруг стало стыдно, ведь я ещё и нецензурно выражался, пел блатные песенки с матерками. Значит она и матюки мои могла слышать. Я от этих мыслей, наверно, опять покраснел.

А в общем, в поцелуе Танином ничего особенного не было. Ничего особенного не произошло. Я видел, как тётка моя целовала моего пятилетнего двоюродного братишку, когда он болел. Материнский поцелуй в щёку. Хотя я не помнил, чтобы меня больного целовали. Да и болел я крайне редко.

— Отпустишь меня спать? — грустно сказала Таня, — мне на работу утром, а тебе покой нужен.

И тут я обнаружил, что уже моя рука держит её маленькую нежную ручку. Странно: третий раз Танина рука оказывается в моей, хотя она первой берёт мою руку. А я не замечаю, когда её ладошка оказывается в моей.

Как мне не хотелось соглашаться. Но Таня всю ночь не спала. Со мной возилась. Мужа провожала.

Муж! Слово кинжалом вонзилось в сердце! Вот и вторая вспышка ревности, ну если опять не вспышка, то мощная искра. Как известно нашему поколению — из Искры возгорается пламя.

Рука моя медленно разжалась.

— Вам надо отдыхать.

Разгоралось новое утро! Окно полностью осветилось солнцем. Шторы не давали яркому свету залить комнату.

Я освободил Танину руку. Но мне казалось, что Тане вовсе не хотелось уходить. С иронией про себя отметил, что это только моё желание. Хорошо вчера солнышко меня по голове приголубило — бред всякий в голове с утра.

— Я люблю, когда в дом заходит солнышко! Сразу хочется жить! В мою комнату солнышко с утра не заглядывает. А в детстве в нашу комнату по утрам заходило. Разбудит, и так хочется радоваться жизни! Виталик, давай раздёрнем шторы? — романтически лился Танюшкин голос.

Я согласился. Она встала и пошла к окну. Раздёрнула шторы. Немного отошла в глубину комнаты и стала смотреть в окно. Её фигурка осветилась солнечным светом. Через лёгкую ткань платьица, как на рентгене, нарисовались её стройные ножки. Впервые меня охватил непонятный трепет. Как же она обворожительна! Татьяна! Милая Татьяна!

Она пошла к двери.

Мне невыносимо захотелось закричать, что я люблю её, чтобы она не уходила и всегда была рядом. Но моя нерешительность не позволяла этого сделать. И всё же я решился:

— Татьяна Васильевна, — и тут я опять сказал не то, на что уже был готов, — спасибо Вам и Александру Ивановичу. Извините! Я вам праздник испортил.

— Хм, Татьяна Васильевна! — ласково, с лёгкой иронией повторила она и хихикнула. Повернулась ко мне ещё раз и пожелала поскорее встать на ноги.

— Выздоравливай давай. А я Таня, просто Таня, тебе можно. Я же сестричка.

Мне неимоверно хотелось обнять её, крепко-крепко прижать её к себе. Но, конечно, я не решился. Я и корил себя за это.

Таня ушла.

Мужчина? Салага, пацан пятнадцатилетний! Вопрос тут же решился. Она просто взяла на себя ответственность присмотреть за мной: обещала ведь моей бабушке. Вот и исполняет. Значит она хорошая и добрая! И красавица. Мне бы такую девушку.

такими мыслями я лежал с закрытыми глазами в ярко залитой Солнцем комнате. Этот Солнечный Свет запустила Таня. Добрая, нежная, ласковая и красивая девушка. И правда, захотелось жить.

Ещё вчера мне Солнце нанесло удар по голове, разбило нос до крови и ошпарило спину, а теперь своим Светом радовало и призывало к жизни.

Я теперь любил! Я влюбился в красивую девушку! Так почему надо стесняться сказать об этом любимому человеку! Но почему же это чувство с болью отдаётся в груди? Неужели любовь и боль неразделимы? Больно, наверно, пока не скажешь о своей любви любимому человеку. И теперь я ругал себя за свою нерешительность. Мне не хватило смелости. Пусть бы знала, что люблю её. Кому неприятно знать, что тебя любят? И что зазорного и постыдного для человека, который любит? Такую девушку просто невозможно не любить. Пацан я, а не мужчина. Девушке сказать побоялся.

Так я настраивал себя и решил, что при первом же удобном случае скажу ей об этом. Когда же только он будет, этот случай?

Дверь в комнату приоткрылась. В комнату с мурканьем ввалил кот. И прямиком ко мне. Стал тыкаться мне в лицо своей усатой мордой. Завершив процедуру приветствия, он улёгся рядом со мной. Вообще-то, бабушка не пускала его на кровать и мне не разрешала баловать его. Бока его были подозрительно раздутые. «Сытый», — подумал я. Он завёл свою «машинку» и мы на пару провалились в сон.

Я не слышал, как Таня ушла на работу.

— Виталька, ты вчера всё окучил? Как на жаре-то работал? И воды мало взял и без еды.

Это бабуля пришла. В комнату не заходила, а только открыла дверь и разговаривала с кухни, нудно шелестя какой-то бумагой.

— Язви его в душу мать, — смачно выругалась она, — ну не сволочь ли!

Я сразу понял, кого так окрестили. Видимо кот опять что-то спёр. Рядом со мной его уже не было.

Бабуся появилась в дверном проёме. Несмотря на дикую словесную тираду, лицо её было добродушным. С проделками кота она уж давно смирилась. У них была какая-то своя дружба. Он любил сопровождать бабушку в сарай или выносить мусор, сопровождал её, когда она шла в магазин напротив нашего дома. Я до сих пор не понимаю, как бабушка выдрессировала кота, чтобы он не тащился за ней через проезжую часть, а сидел в сторонке под тополем и ждал её.

— Я ночью заходила домой, фарш выложить, чтобы растаял. Беляшики постряпать утром хотела. Да тебя проведать забегала. Скажи спасибо своему мохнорылому дружку — поел ты беляшиков! Сожрал почти полкило фарша. Не дожрал, гад, остатки опять вон под лежанку свою зарыл. И как столько в него лезет?

Наконец бабушка замолчала.

— Ба, а ты знаешь, что такое мохнорылый? — я еле сдерживал смех, боясь, что снова заболит голова.

— Ты-то как? Чё на солнце полез, дурачок? Танюша-то чё, ночью тебя караулила? Я заходила, а она от тебя вышла. Хорошая девка.

— Мохнорылый — что это значит, ба? Ты не ответила, — повторил я вопрос.

— Ты, как дурачок. Чё не понятно — морда значит мохнатая, — на полном серьёзе заявила бабуся.

Меня разрывало желание заржать, еле сдерживался.

— Ба, Толян мне сказал, что мохнорылыми в тюрьме называют насильников, — всё же я засмеялся, не сдержался.

— Оно и понятно — дружок-то твой сам тюремщик, — парировала бабуся, вышла на кухню и усиленно загремела посудой.

Смех смехом, но кота больше она так не называла. Я, по крайней мере, больше не слышал.

Так вот отчего у этого прохиндея раздутые бока были. Я засмеялся, но смех отдался болью где-то в глубине головы.

— Ба! Ну, хватит. На всю квартиру ведь гремишь.

— Нет соседей-то дома.

— А Таня где? — и я заткнулся.

Но, похоже, она уже не расслышала меня и продолжала греметь посудой.

— Как же Таня, моя любимая, милая Таня, будет работать, она же не выспалась, — закрутилось в голове.