Солдат и мальчик

Они встретились неподалеку от воинской части... Сразу же за казармами, в небольшом перелеске, после дождей появлялись целые выводки сыроежек. Ломкие и хрупкие, они не представляли особой ценности для настоящего грибника. Но если их аккуратно укладывать в плетеную корзину, то вполне можно было донести домой – целыми и невредимыми.

Мальчик любил собирать сыроежки. Солдат не любил, потому что у него не было такой удобной корзины, как у мальчика, и его сыроежки ломались и крошились. Командир не любил грибное крошево, и всякий раз солдату приходилось отдуваться за свою нерасторопность.

Они не впервые встречаются в этом перелеске, и солдат всегда удивлялся, что у мальчика грибы один к одному, а у него глядеть тошно.

И однажды мальчик, сжалившись над солдатом, пообещал подарить ему точно такую же корзину. А солдат пообещал сделать ответный подарок – значки и, если удастся, то и самый настоящий солдатский ремень.

И вот сегодня у них должен был произойти обмен... Завидев мальчика, солдат, продираясь сквозь заросли, поспешил к нему.

– Ну что, малый, принес?

– Ага. А где ты был? Почему опоздал? Я вот тут для тебя набрал почти полную корзину грибов.

– Это ты раньше пришел, а у меня – служба, – важно сказал солдат.

– Мне не терпелось получить значки.

– Вот они, – протягивает солдат горсть побрякушек. Значков было штук девять и все разные.

– А ремень?

– Ишь, какой шустрый! Его знаешь, как трудно достать? Может, получится в другой раз... Мальчик вздохнул.

– Да ты не переживай. Я – человек слова. Не только ремень будет, еще и пилотка... со звездочкой.

– Честное солдатское? – с замиранием сердца спрашивает мальчик.

– Я похож на трепло? – красноречиво кивнул он на значки.

Мальчик даже подскочил от восторга, что, быть может, уже завтра или пускай через три дня он, наконец – то, станет обладателем самого настоящего солдатского ремня да к тому же еще и пилотки.

– Ух, ты!

Не в состоянии скрыть восторга, он тоже хочет что – то сделать для солдата. Корзина не в счет, она мелочь по сравнению с теми чудесными вещами, при виде которых любой пацан с их улицы ну просто лопнет от зависти.

– А ты? Что хочешь ты? Я для тебя все... ну все – все, что скажешь.

Солдат опускается в высокий и густой папоротник, жестом указывая мальчику сесть рядом. Закурив, предлагает сигарету юному приятелю.

– Я не курю вообще – то, – растерянно говорит мальчик, – но если нужно...

– Молодец, не нужно. Тебе сколько лет?

– Скоро одиннадцать. А тебе?

– Девятнадцать...

– Когда и мне будет столько, я тоже солдатом стану. А здорово быть солдатом?

– Не очень, усмехнувшись чему – то своему, гладит он мальчика по голове.

– У тебя отличные волосы – светлые и нежные, как пушинки.

– Мне не нравятся.

– Почему?

– Девчачьи. Пацаны дразнятся...

– Они дураки – твои пацаны и ничего не понимают в жизни. – Так что бы ты хотел дать мне взамен пилотки? – возвращается солдат к началу разговора, продолжая перебирать грубыми пальцами волосы мальчика.

– Не знаю... Лучше ты сам скажи, чего хочешь.

– Ты ведь добрый мальчик и все отдашь дяде солдату? У тебя такие волосы...

– Ты хочешь мои волосы? – изумился мальчик. – Вообще – то я могу постричься наголо и принести их тебе...

– Ну, вот еще придумал! – сердится солдат. – Мне нравится, когда они растут на твоей голове, – и, не сдержав порыва, целует мальчика в самую макушку.

Мальчик инстинктивно прижимается к солдату, как если бы это был старший брат. Как бы ему хотелось иметь такого друга!

Сегодня ночью ему приснился этот солдат, точнее его запах...

"Может потому, что я так сильно мечтал о значках и ремне?" – решил про себя мальчик.

И теперь он почти слился с ним и ему нравится, как солдат гладит его голову, тонюсенькую шею, трется своей чуть шершавой щекой о его щеку.

У солдата очень большая и грубая ладонь. Особенно это чувствуется, когда он просовывает ее мальчику под рубашку, поглаживая спину и опуская руку под резинку трико, поочередно сжимая то одну, то другую ягодицы.

А еще от солдата пахнет табаком и потом, и от этих запахов у мальчика становится тревожно на душе. Нет, не страшно, а именно тревожно. А солдату нравится вдыхать запах мальчика, так похожего на девочку.

Он целует мальчика в розовые, чуть влажные губы. И каждый последующий поцелуй длится дольше предыдущего. При этом мальчику кажется, что солдат дрожит. И хотя ему не очень – то нравятся эти поцелуи, а если честно, то и вовсе не нравятся, однако он не сопротивляется, боясь обидеть своего щедрого друга.

Неожиданно солдат подносит указательный палец к своему виску и со словами "пиф – паф" вытягивается во весь рост на влажной траве. Мальчик смеется, потом тоже делает себе "пиф – паф" и падает рядом с солдатом.

Тот подхватывает сильными руками легкое тело мальчика и укладывает его на себя. – Земля холодная – простудишься, – объясняет он.

– А ты не простудишься?

– Нет. Я закаленный и горячий.

– А я разве холодный?

– Не знаю, – усмехается солдат. – Это еще надо проверить...

– У всех людей температура тела одинаковая, – рассудительно говорит мальчик, уютно устроившись на большом теле солдата. – Если, конечно, кто – то не болен гриппом.

– Ну, если одинаковая, тогда мы по очереди будем лежать друг на друге, чтобы не заболеть. Согласен?

– Ага! А ты не раздавишь меня? Ты такой большой и сильный...

– Ну вот, еще и обижаешься, когда пацаны обзывают девчонкой. Какой же ты будущий солдат, если боишься, – разочарованно зевнул солдат.

– Я не боюсь! Ты не думай...

– А вот мы сейчас проверим, – говорит солдат и крепко сжимает его в своих объятиях. – Больно?

– Не а...

– А сейчас?

– Я же сильный!

– Люблю таких сильных парней, как ты. Хочешь дружить по настоящему?

– Да! – задыхается от счастья мальчик. По правде говоря, он не знает, как могут дружить солдат и мальчик. Но ему всегда хотелось иметь настоящего друга – сильного и доброго, с которым можно было бы говорить на равных, такого, как этот солдат. Он совсем не зазнается и еще позволяет на нем лежать...

– Поцелуй меня, – просит солдат.

– А разве друзья целуются? – удивляется мальчик. – Целуются тети с дядями.

– Если друзья настоящие, они тоже целуются.

– Самые – самые настоящие? – уточняет мальчик.

– Ну да, – нетерпеливо говорит солдат, – если ты, конечно, не против быть самым – самым... – А ты? Ты не против?

– Я же позволил тебе лечь на меня. Такое только очень близким друзьям позволяют.

– Я хочу быть твоим другом, сильно хочу! – признается мальчик и целует солдата в губы.

– Еще, – заплетающимся языком просит солдат, – пожалуйста, еще. Я сильно хочу... быть твоим другом.

И снова мальчик целует его. И тогда солдат, не выпуская его губ из своих, переворачивает мальчика на спину, осторожно подминая под себя.

– Тебе не больно? – шепчет он.

– Нет. Ты не слишком тяжелый.

– Вот и хорошо. А теперь угадай, чего я больше всего на свете хочу. Ты – пилотку и ремень. А я?

– Не знаю... Он еще не успел подумать, чего может хотеть солдат, как услышал:

– Целовать тебя всего.

– Но ты и я... мы и так целуемся.

– Какой ты еще глупый. Я же сказал: всего...

Мальчик и не заметил, как солдат стянул с него спортивное трико и теперь жадно целует те места, которые еще минуту назад скрывали трусики.

Недоразвитый клювик мальчика оказывается во рту солдата. Ему щекотно и немножко стыдно. Но если его друг так хочет... Разве он может ему отказать?

Между тем, членик его уже так набух, как это часто случается по утрам, когда мальчику хочется пи – пи.

В такие минуты клювик становится твердым – претвердым, и раза в два больше, чем обычно, когда не хочется пи – пи.

Вспомнив об этом, мальчик испугался: если он не выдержит, то может написать прямо в рот другу и тогда их дружбе конец.

– Не надо, – просит он. – Тебе разве не противно? Целуй лучше в губы.

Солдат пощекотал влажным и горячим языком набухший кончик детского перчика, не охотно оторвался от этого занятия и лишь после этого сказал:

– Совсем не противно. С чего ты взял? Ведь я твой друг. Настоящий! А ты – нет.

– Почему? – удивляется мальчик.

– Потому что ты не хочешь целовать ме

ня сюда, – дрожащей рукой солдат расстегивает ширинку и из нее выныривает нечто такое громадное, чего мальчику до этого мига еще не доводилось видеть.

От неожиданности от вздрагивает и в страхе зажмуривается. И лишь спустя минуту, до него доходит: это то же самое, что и у него, только раз в пять или семь больше.

– Ну вот, – прерывает его мысли солдат, – а еще клялся в настоящей дружбе...

– Я... разве... отказываюсь, – шепчет мальчик. Голос его куда – то исчез. – Но я же не знал, что ты любишь... ну... когда целуют твою пипиську.

– Пипиську? Ну да... я понял!

Он огорченно вздыхает, медленно запихивает обратно в штаны сильно возбужденный и оттого не послушный член, всем своим видом выказывая обиду и, давая понять, что поищет себе приятеля в другом месте.

– Не надо, – испуганно шепчет мальчик. – Не обижайся и не прячь его. Я буду целовать сколько ты захочешь, хоть час, хоть два. А хочешь – до самого вечера. И завтра тоже, и всегда. – Он чуть ли не плачет: так ему обидно потерять друга.

Из – за таких пустяков их только что зародившаяся, еще такая хрупкая, как молоденькая сыроежка, дружба может превратиться в грибное крошево.

– Сладкий мой, – гладит его солдат, – не плачь. Я же – человек слова, и мы будем дружить сколько ты захочешь.

Он берет мальчика за шею и нежно, но твердо притягивает его голову к своему члену. – Целуй сколько сможешь...

Мальчик неуклюже обхватил маленькими ладошками солдатский фаллос и чмокнул в толстенную, словно груша, головку. Из дырочки, что посреди головки, выкатилась прозрачная капелька и застыла.

Мальчику показалось, что солдат тоже хочет пи – пи, и он на миг перестал целовать эту пылающую каким – то удивительным огнем грушу, пахнущую почти так же, как губы солдата... – Целуй! Чего же ты? – нетерпеливо говорит солдат. И мальчик целует его в эту капельку. – Возьми конец в ротик! – командует тот.

Головка сразу же заняла весь рот и на большее там попросту не хватило бы места, даже для той капельки. Поэтому мальчик не столько испугался, сколько удивился, когда его рот стал быстро наполняться чем – то вязким и теплым, похожим на кисель.

Но эта жидкость по вкусу совсем не походила на кисель: она не была сладкой, она не была горькой или соленой... Она была как будто бы совершенно безвкусной. И в то же время некий необъяснимый привкус в ней мальчик уловил.

Что – то едва уловимое и давно забытое... не совсем такое, но похожее...

– Глотай скорее! Ну же! – сквозь дикие всхрапы выкрикивает солдат.

Мальчик послушно глотает, но оно все не кончается.

"Чудно, – думает он, – почему так дергается и стонет солдат? Если ему больно, почему он не вытащит свою пипиську изо рта? А может, ему приятно, вот он и стонет. Может, всем дядям и солдатам с большими пиписьками очень сладко, когда они суют их кому – нибудь в рот? И почему они у них такие большие? Это же так не удобно, когда такие большие. Даже во рту не помещаются. И в трусиках им тесно... А моя пиписька поместилась у него вся целиком, даже с яичками. Я же чувствовал, как было горячо. Но почему тогда я не стонал? И почему у меня ничего такого не текло, а у него продолжает течь?"

В его голове роилась тысяча вопросов, и ни на один из них он не находил ответа. Конечно, он мог бы прямо сейчас задать их солдату, но как, если рот занят этой набухшей головкой, которую солдат и не думает вынимать.

Сам же он не может выплюнуть ее, потому что солдат цепко держит его за шею – головы не повернуть. И стонет, стонет...

Но вот мальчик кончил глотать, во рту стало свободнее, головка сделалась помягче. И хотя он продолжал посасывать эту странную соску, из нее, наконец, перестало капать.

– Шире рот, – скрипнул зубами солдат.

Мальчику показалось, что голос его друга стал похожим на голос пьяного человека, но он безропотно повиновался ему.

И тогда солдат с силой просунул головку в самую гортань мальчика. Ему стало трудно дышать. Он попытался освободиться хотя бы на сантиметр, чтобы не задохнуться и не умереть, но головка уже сама уменьшилась и мальчику стало чуть легче.

Солдат уже не стонал, лишь тяжело дышал, как после большого забега. Мальчик даже порадовался, что его другу, быть может, надоело это странное занятие. Но не тут – то было! Солдат взял его за руки и опустил их на свои тугие шары – яички.

– Мни их вот так, – показал он. – Мне будет приятно. Пожалуйста, дружок...

И мальчик начинает послушно мять эти тяжелые шары. Ему не терпится узнать, что находится в этих яичках. Уж не этот ли странный кисель? И для чего они вообще нужны мальчикам и дядям? Может, для того, чтобы их мять?

Между тем солдат качал своим фаллосом с такой быстротой, что мальчику казалось, будто набухшая головка постоянно находится в его горле.

Потом солдат на секунду замер, вот он уже изогнулся и так резко качнул передом, что весь его член целиком вошел в широко раскрытый, как у помирающего галчонка, рот мальчика. И тут же хлынул густой поток этого странного киселя.

Солдат застонал громче прежнего. Вскоре этот стон перерос в жуткий вопль и закончился то ли коротким вскриком, то ли всхлипом.

Дернувшись в последний раз, словно в эпилептическом припадке, он затих.

Мальчик, уже не ожидая команды, глотал последние, убывающие порции жидкости, будто делал это каждый день много лет кряду...

– Ты устал, дружище? – хрипло говорит солдат, вынимая из онемевшего от неустанной работы рта мягкий и сразу уменьшившийся вдвое член. – Это ничего. Так только в первый раз бывает, потом привыкаешь...

– Тебе хорошо? – спрашивает мальчик, едва двигая челюстями и с удивлением разглядывая порозовевшее лицо солдата.

– Очень. Спасибо тебе. Ты меня здорово выручил. Я очень хочу с тобой дружить. А ты?

– Да... – не слишком уверенно отвечает мальчик. – А по – другому как – нибудь можно дружить, – на всякий случай уточняет он.

– Можно, – усмехается солдат, вспоминая своего командира – старшину, который так страстно обожал сыроежки и... солдата, точнее его попку. – Можно, – повторяет он с затаенной мстительной тоской в глазах, – но не сейчас, а когда подрастешь. А пока – лучше так, если ты не против.

– Я согласен, – вздыхает мальчик.

– Из – за пилотки и солдатского ремня?

Мальчик пожимает худыми плечами. Солдат нежно привлекает его к своей груди и целует, укладывая его голову со светлыми, как тополиный пух, волосами на плечо. И сквозь тонкую гимнастерку мальчик слышит, как гулко бьется солдатское сердце.

– Скажи, а что это за кисель такой выливался из твоей пиписьки? – не выдерживает мальчик.

– Сперма, – машинально отвечает солдат.

– А у меня она тоже есть, эта... как ее?

Он тут же забывает незнакомое слово. – Пока нет. Но будет... скоро...

– Тогда и у меня вырастет такой же большой? – кивком головы указывает он на ширинку солдатских штанов.

– Да.

– И яички? – не унимается мальчик.

– Конечно.

– А что в них, в этих яичках? И для чего они?

– Для дела, – нехотя отвечает солдат. – Подрастешь малость – сам все поймешь. – Извини, мне ужасно хочется спать.

– А грибы?

– Довольно и того, что набрал ты. Спасибо. В другой раз опять набери. Ладно? Тогда у нас останется больше времени для... дружбы.

– Я тоже хочу спать, – зевает мальчик.

– Вот и хорошо. И вообще никому не рассказывай про нашу дружбу. Пускай это будет нашей тайной. Только тогда мы сможем по – настоящему дружить. Я подарю тебе пилотку, кожаный ремень и много других полезных вещей... Лады?

– Да! – твердо говорит мальчик.

Как и все мальчишки в мире, он обожал тайны.

* * *

Да, мальчик Гена обожал тайны. И о том случае никому не проболтался. Они стали регулярно встречаться в том перелеске и "дружили", как того хотел солдат.

Постепенно Гена привык к этой странной "дружбе" так крепко, что уже дня не мог прожить без солдата...

Спустя годы Геннадию стало ясно: тот не торопил события, понимая, что еще не вечер и мальчишка никуда не денется, все равно однажды у них получится то, к чему готовил его солдат.

Но обстоятельства распорядились иначе. Мать Геннадия решила перебраться в город, и увезла с собой одиннадцатилетнего сына с девчоночьими волосами.

Так и не стала попка мальчугана достоянием солдатского фаллоса. Судьба перехитрила солдата и уберегла на время мальчишку, уготовив ему другого любовника. Впрочем, тоже в военной форме…