Семь лет. Часть четвертая, последняя

Сижу в парикмахерском кресле и смотрю в большое зеркало, расположенное напротив, наблюдая, как Катерина кружится вокруг меня, орудуя расческой и ножницами. Катя — парикмахерша, к которой я непременно иду после долгих рабочих месяцев, проведенных вдали от дома. Иду именно к ней, потому что она хорошо стрижет. А еще, потому что она мне нравится. Однажды я даже предпринял попытку ее окучить, однако получил мягкий, но решительный отказ. Екатерина оказалась девушкой замужней и, будучи порядочным человеком, не захотела прикручивать рога к голове любимого супруга. Наверное, без рогов он нравится ей больше. Что ж... Похвально, похвально... Придется уважать данное решение.

Смотрю на себя, и собственное отражение в зеркале кажется мне величественным. Восседаю в продавленном кресле, как на троне, расположив руки на подлокотниках. Голубая накидка, призванная защищать клиента от сыплющихся в процессе стрижки волос, стекает по плечам, напоминая царскую мантию. Была бы она красной, было бы лучше... Но и так сойдет. Морда важная, а в глазах блестит солнечным лучиком вся мудрость народа русского, многострадального. Еще бы корону на башку, в правую руку скипетр, в левую державу, и точно получится самодержец Всея Руси — Андрюшка I. Пристальнее всмотрелся в зеркало, мысленно присобачив к себе все необходимые атрибуты государственной власти... Вылитый монарх, только с недельной щетиной.

— Ну все, вроде!.. — прозвучал над ухом веселый Катин голос, вырвавший меня из мира фантазий.

Она улыбнулась, глядя на меня в зеркало и смахнула тыльной стороной ладони со своего лба выступившие капельки пота. В тот же момент я был лишен своей мантии и образ самодержца исчез, как и не было его никогда, прихватив с собой корону, скипетр и державу. Даже лучик мудрости ушел из глаз, сообразив, что я не царь, а самозванец.

— Ну и жара... — пожаловалась Катерина и крикнула куда-то в глубины помещения, куда обычным смертным вход был запрещен. — Насть, сколько там сейчас на улице?

— Тридцать пять! — ответствовал женский голос из глубин.

— Пипец... — выдохнула она. В зале работал один вентилятор, гоняющий по кругу горячий воздух. Он не справлялся со своей задачей и являлся символом прижимистости владельца заведения, который не может обеспечить своим работникам достойные условия труда. — Ну как, пойдет?

Последний вопрос был адресован уже мне. Меня все устраивало. Вышел на улицу, расплатившись за оказанные услуги и отвесив Катерине дежурный комплимент. И правда припекает. Такой уж у нас климат: зимой дубак за тридцать, летом пекло за тридцать, и все это при повышенной влажности. Прыгнул за руль, завел двигатель и вытащил телефон из кармана джинсов, который два раза беззвучно жужжал, когда я сидел в парикмахерской и представлял себя императором, но оба раза был мною проигнорирован. Звонил Серега. Хотел было уже набрать ему, но раскладуха в моих руках неожиданно разразилась новой трелью, а экранчик высветил имя очередного звонаря: Даша.

— Слушаю тебя, солнце!

— Привет, Андрей! — раздался из трубки звонкий Дашкин голос, слегка измененный динамиком. — Ну где ты был, ну обними меня скорей!

Я усмехнулся: Дарья в своем репертуаре — это ее постоянное приветствие по отношению ко мне.

— Обниму обязательно. Ты где сейчас?

— Дома.

— Где именно?

— Ну... У себя дома. У нас с Игорем...

— Давай лучше на нейтральной территории, — предложил я, не желая видеть мерзкую харю ее мужа, которая после моей обработки вряд ли стала обаятельнее.

— Ладно, давай, но вам все равно нужно помириться. Игорь, кстати, не против.

— Я с ним не ссорился, чтобы мириться. Не своди нас вместе, а то он снова отправится на принудительное лечение.

— Ладно, ладно... — голос Дашки погрустнел. — Поняла я.

— В общем, жди, заеду за тобой. Позвоню, как подъезжать буду.

— Хорошо, жду!

Череп Игорька проломлен мною все же не был. Да, у него была черепно-мозговая травма в виде сотрясения мозга... Да, у него была сломана челюсть и разбит нос. Были гематомы... Но и только. Заросло уже все. Наверное... Не интересовался. Отец тогда, три с половиной месяца назад, умело примял весь шухер в зародыше, ловко сманеврировав между встречными потоками: потерпевшей стороной и органами дознания. Он умеет договариваться и идти на компромиссы. Я пролетел мимо ответственности, как фанера над Парижем, и с легким сердцем укатил в Приозерное. Может быть именно поэтому во мне раскаяния за сделанное и по сей день — ни на грош. Окажись я сейчас в тех же обстоятельствах в их квартире — итог был бы тем же.

— Але, Серега! — прижав трубку плечом к уху, я выкручивал руль, выезжая из оборудованного парковочного кармана перед парикмахерской. — Звонил?

— Здорово, братан! Звонил. Ты как, в городе уже?

— Да, сегодня приехал.

— Ну как там север сибирский? — у Серого было хорошее настроение. — Не весь еще разворовали?

— Да нет, осталось чуток... — мой «морковник» уже встроился в общий поток, поэтому я взял трубку по-человечески, в ладонь. — А ты че, придумал схему, как остатки распиздить?

— Не, я не настолько умный... Как делищи? Чего-то ты смурной, вроде?

— Нормально, но настроение — говно.

— А че так? Недотрах небось?

— Перетрах, — усмехнулся я, вспомнив Снежану. — Расскажу потом на досуге.

— Кстати, Машку помнишь?

— Че за Машка? Не помню.

— Ну зависали мы не так давно все вместе. Машка и Маринка, две подружки.

— Да, было дело... Вспомнил. И чего?

— Интересуется тобой. Достала меня, просит цифры твои хотя бы... Дать ей номер?

— Она меня не интересует. Не давай.

— Ты чего-то и правда какой-то душный сегодня... По любому надо встретиться, затусоваться. Глядишь, и настроение поднимется!

— Давай. Когда?

— Сегодня не могу. Работаю. Давай завтра, суббота как раз будет. У меня тема есть, надо бы с тобой перетереть.

— До завтра еще дожить надо...

— Че за настрой у тебя, не пойму? — возмутился Серега. — Доживем, Андрюха, обязательно доживем... Хули нам не дожить-то?

***

Дашка бросилась мне на шею, едва выйдя из подъезда. Обнял сестру, приподняв невесомое тельце в воздух. Она надолго прижалась губами к моей небритой щеке, а я в первый раз за долгое время почувствовал неподдельную любовь по отношению к своей персоне. На душе стало тепло. Как же я ее люблю... Чистой братской любовью без каких-либо примесей и извращенных уклонов. Наверное, я за нее могу и убить. Но лучше бы обойтись без этого.

— Ну все, отпускай меня! — залилась Дарья звонким смехом.

Я аккуратно поставил хрупкую девчонку на ноги, и она потащила меня за руку к машине:

— Поехали!

— Куда едем-то? — я снова притянул ее к себе, не желая расставаться с теплым чувством, исходящим от прикосновений к этой жизнерадостной хохотунье.

— Не знаю, — сказала она, улыбаясь. — Ты старший брат, ты и думай!

Я галантно открыл автомобильную дверцу, и Дашка запрыгнула в салон.

Пять лет назад у нас с Дарьей появился ритуал: когда я начал работать вахтовым методом, первый день после моего возвращения в город мы всегда проводили вместе. Потом могли не видеться хоть месяцами, но этот один день грел мое сердце. Этого дня мне хватало, чтобы зарядиться от Дашки энергией на многие недели вперед. Но позже Игорь начал выказывать неудовольствие нашими встречами, и их сначала становилось все меньше и меньше, а вскоре они и вовсе сошли на нет. Даша, как человек ведомый и зависимый, пошла на поводу у мужа, а я смирился с этим положением вещей, не желая лезть в их отношения. Последний год я почти не видел сестру, разговаривая с ней исключительно по телефону. И добром это не кончилось. Игорек получил по бестолковой голове не только за измену Дашке или скотское к ней отношение, но еще и за то, что посмел влезть своим свиным рылом туда, куда влезать нельзя никому.

Мы провели с ней полдня. Катались на колесе обозрения, ели сладкую вату, и все такое... Дашка даже сфотографировалась с ручной обезьянкой. Мне такой досуг не по душе, но находясь рядом с сестрой, я будто вернулся в детство. Смотрел, как свежий ветерок треплет Дашкино легкое платье, а сама она уминает мороженое. Смотрел, как светлые волосы сестры развеваются на ветру. Это был мой лучший день за последний год. Но все когда-нибудь заканчивается, а хорошее заканчивается быстрее остального.

Я привез ее обратно, второй раз за день остановив машину у ее подъезда.

— Простила, значит, своего Игоря?

— Не начинай...

— Он не изменится. Люди не меняются.

— Слушай, умник, — Дарья нахмурилась. — Чего привязался? Я люблю его...

— Ну да, ну да...

— Ой, отвали!

— Мне просто интересно, за что ты его любишь?

Даша помолчала, глядя в лобовуху и щурясь от уходящего в закат солнца. Ее взгляд стал колючим.

— Все настроение испортил... — проворчала она.

— Извини, не хотел... — я взял ее ладонь в свою и дружески сжал. — Все, молчу. Проехали.

Сестра все так же молча смотрела перед собой, наблюдая как бездомная собака, подняв лапу, метит угол ее дома. Пес завершил начатое, обнюхал помеченное место и деловито побежал по своим делам.

— Я тебе и слова не сказала, когда ты с моей матерью связался... Хотя знаешь, как мне было неприятно? Неприятно — это еще мягко сказано! Не знаешь ты, каково это... Потому что ты эгоист, Андрюша... — Дашка твердо посмотрела мне в глаза. — Ты думаешь только о себе. На всех остальных тебе плевать. И на меня в том числе. И на мою мать тоже... И на папу тебе плевать. Уж я-то тебя знаю! Поэтому заткнись и не учи меня жизни.

Она деликатно забрала у меня из рук свою ладонь, открыла дверцу и выбралась на улицу. Наклонилась, заглянула в салон и снова посмотрела мне в глаза:

— Но я тебя все равно люблю. Так что не пропадай надолго. Пока!

Хлопнула дверца и Дашка побежала к подъезду, за дверьми которого через минуту и скрылась. Мне оставалось только задумчиво поскрести небритый подбородок, обматерить себя за то, что лезу к сестре с нравоучениями и повернуть ключ в замке зажигания. Когда еще мы гуляли с Дашкой, звонил отец и просил приехать к нему домой. Не хочется, но надо...

***

Я подъехал к отцовскому логову и нажал на клаксон. Через минуту железные ворота загремели, отворяясь вовнутрь. Мелькнуло лицо молодого паренька-таджика, который жил в отдельной пристройке, занимаясь хозяйством и производя не заканчивающееся благоустройство внешнего периметра двухэтажного дома. Я загнал «морковник» во двор и тормознул перед крыльцом. Вылез из машины и подошел ко входу в дом. Звонка не было, поэтому я забарабанил по деревянной двери.

Она распахнулась и на пороге предстала новая пассия отца — жгучая молодая брюнетка, имени которой я не знал.

— Привет, проходи, — предложила она, отступая вовнутрь.

Зашел, осмотрелся. В этом доме я был в последний раз семь лет назад. От входных дверей просматривалась просторная гостиная, где мы с Иркой предались греху в первый раз. Однако того кожаного дивана, на котором происходил процесс, уже не было.

— Где он? — спросил я брюнетку, подразумевая отца.

— В кабинете, бухает, — она пренебрежительно скривила губы. — Дорогу знаешь?

— Знаю... — ответил я. Странно, что бухает... Он не пьет же...

Кабинет представлял из себя небольшое помещение, у дальней стенки которого стоял большой стол из красного дерева, расположенный так, чтобы сидящий за ним находился лицом ко входу. Сама комната была выполнена в темно-коричневом стиле с закосом под дерево. Напротив стола красовалось большое черное кресло.

Отец сидел за столом перед бутылкой вискаря, приняв умный вид. Взгляд его уже был довольно окосевший. Эта бутылка была не первой.

— Здорово, вахтовик! — он поднял вверх руку.

— Здорово...

— Садись!

Я сел в кресло. Неудобное, хоть, наверное, и дорогое.

— Зачем звал? — спросил, откинувшись на спинку и водрузив руки на подлокотники. Прямо, как в парикмахерской. Но сейчас я уже не чувствовал себя самодержцем Всея Руси. Самодержец здесь один, и другого быть не может. Вон он, сидит за столом из красного дерева и воображает себя как минимум Иваном Грозным.

— Че, как там севера?

— Звал зачем, спрашиваю?

— Не дерзи, не дорос еще... — батя упер в меня тяжелый взгляд. — Это я тебя спрашиваю, а ты отвечаешь! Как там севера?

Казалось бы, обычный вопрос, на который можно просто ответить: «Нормально севера. Стоят. Зеленеют». Но отвечать не хотелось. Отец привык задавать тон разговора, и вести его так, как выгодно ему. Плясать под его дудку не хотелось, поэтому я молчал.

— Язык проглотил? — усмехнулся батя, напузыривая в стакан виски и поглядывая на меня пьяным взглядом. — Молчишь? А чего молчишь-то?

— Бать, че тебе надо?

— Слов благодарности от тебя жду... Если бы не я, так ты сейчас не тут сидел бы.

— Условное было бы. По первому разу-то. Да и Игорек вряд ли претензии предъявил бы.

— Ишь ты, какой уверенный в себе молодой человек... Претензии и не нужны были. Уголовку один хрен возбудили... Но ты, я смотрю, до хуя умным стал. Чего ж тогда такой бедный, раз до хуя умный?

В моей груди начало кипеть. Мне не нравилось это кипение. Хорошим ничем не кончится. Надо уходить... Я встал.

— Ты куда это? — поднялся отец со своего места и уперся здоровыми кулачищами в столешницу. — А ну сядь!

— Проспишься — поговорим, — ответил я и двинулся к выходу. Но отец, ловко преодолев пространство, материализовался перед носом и оттолкнул меня от двери, окатив алкогольными парами.

— Я сказал: сядь! И слушай! Будешь слушать, сученок...

Я сел на краешек кресла, уперев локти в колени и сжав правый кулак в левой ладони. Не потому что испугался, а потому что не хотел конфликтовать. Отец, как-никак...

— Вот так-то... — выдохнул он и вернулся к столу. — Че, как севера?..

Он что, издевается? Я поднял взгляд от ламинированного пола и посмотрел на почти двухметровое тело. Он улыбался одними губами.

— Как севера, я тебя спрашиваю?

— Нормально, — процедил сквозь зубы.

— Вот так-то... — повторил он. Хлебнул из стакана и сел на свое место. — Ко мне работать пойдешь?

— Нет.

— Почему? Ай, да и по хуй. Я уже передумал. А хотел ведь сначала предложить тебе кое-что. Но теперь не буду.

— У меня есть работа.

— Это не работа, а херня. Какая у тебя зарплата?

— Тебя не касается, — начинаю потихоньку выходить из себя, поэтому голос мой приобретает твердость.

— Ух, блядь, какие мы грозные... — картинно поежился отец. — Аж оторопь берет. Чего ж ты сразу не предупредил, что такой страшный? Только, знаешь, что? Не страшно ни хуя. А знаешь, почему?

Ну издевается ведь, мудак синий... Правый кулак сжался так, что костяшки на нем стали цвета свежевыпавшего снега.

— Знаешь, почему не страшно? — продолжает отец, на этот раз не дожидаясь ответа. — Потому что ты — никто. Поэтому и не страшно. Так что можешь зубами скрипеть, сколько хочешь. Хоть до десен их сотри...

Ладно, пусть выговорится. За последние семь лет мы с ним общались крайне редко и только в случае острой необходимости. Хер с ним, пусть базарит, он же просто пьяный. Нажрался, и взыграла гордость. Всплыли обиды... Пусть говорит...

— Ну а хули... — продолжает рассуждать батя. — Конечно, ты никто. Сколько бабла я в тебя вбухал в свое время... В бокс тебя отдал — ты там звезд с неба не схватил... ВУЗ тебе, дебилу, проплатил — ты его бросил. Когда вы с Иркой финтанули ушами, то остался ты без моего присмотра, без подпитки моей финансовой, и живешь теперь, как говно. Кто ты там, бригадиришка задроченный? Ебать, достижение! И то... как ты им стать умудрился, с твоими-то мозгами протухшими? Я — личность. А ты — никто. Живешь в моей хате. Под жопой у тебя «тойота» древняя, и тоже, заметь — моя. Я за нее платил! Из очередного говна вытащил тебя я. Я вытащил! Да у тебя даже баба — моя, мной помеченная. Так что ты — никто. У тебя своего ничего нет. Только то, что в штанах... Давно хотел тебе это сказать. Семь лет хотел, да случая не было...

Сижу на краешке кресла, раскачиваясь из стороны в сторону, и чувствую, как кипение в груди нарастает. Каждое его пьяное слово вроде бы правдиво, но ведь — неправда... Ну неправда же... Не может быть правдой... Почему тогда эти слова бьют по голове, будто кувалдой меня кто-то ебошит? Планку начало срывать. Теперь мне хотелось, чтобы он заткнулся...

— Отец, — цежу, стиснув зубы. — Замолчи.

— А то что ты сделаешь, заплачешь? — хохочет этот мудозвон. — Ну давай, поплачь... Нассышь поменьше. Сходи Ирке пожалуйся. Она, кстати, вернется ко мне. Все к тому идет. А ты снова на ржавые гвозди упадешь, как лошара. Хотя, почему — «как»? Лоховитянин ты, Андрюша, а это — судьба. Все, можешь идти плакать. Я тебе все сказал, что хотел сегодня...

— Отец...

— Да какой я тебе, на хуй, отец! Ты как мать твоя, блядина... — он тяжело поднялся из-за стола, обогнул его нетвердой походкой и встал передо мной в полный рост. — Как ты еще на героин не сел, удивляюсь... Как и мамашка твоя, наркоманка ебучая. Тащил ее, тащил на себе... Один хуй, свинья грязи найдет. Так и подохла в блевотине своей, оставив приплод... Подарочек свой блядский...

Договорить он не успел. Мое тело само все сделало — правой в корпус, левой в челюсть, но «отец» даже в пьяном виде не рухнул на пол. Любой бы упал. Пробовал, знаю. А этот только покачнулся. Мне безумно захотелось, чтобы он упал, поэтому я с силой пнул его в брюхо, отталкивая от себя, и он улетел-таки в угол, ударившись башкой обо что-то твердое. Все вокруг зазвенело и посыпалось на пол.

Я подошел ближе к грузному телу. Под головой его расплывалось красное пятно. Пиздец, приплыли... Теперь уже условным не обойдусь точно. Я никогда раньше не видел трупов, но то, что он не живой, понял сразу — поза слишком неестественная.

Спиной пячусь к выходу, неотрывно глядя на распростертое на полу тело. Нащупал рукой дверную ручку, взялся за нее. За дверью раздался голос брюнетки:

— Олеж, что у вас там?

Смотрю на тело, а руки дрожат, как с похмелья. В голове пусто. Даже сожаления нет. И ни одной эмоции. Мозг чист, как нетронутый холст художника. Может у меня его просто нет, мозга этого? Может быть и так... Открыл дверь и вылетел из кабинета вихрем, оттолкнув плечом брюнетку, которая рухнула с возмущенным криком на пол, прямо на свою круглую задницу. Пронесся через зал и выскочил в двери, на улицу, на свежий воздух... Запрыгнул в машину, заводя мотор крикнул таджику:

— Ворота открой!

— А?

— Ворота, говорю, открывай!

Из дома донесся визг брюнетки. Нашла своего Олежу...

— Да шевели ты батонами! — крикнул я таджику в третий раз. Хочу уехать отсюда... Как можно быстрее. Изнутри начинает бить крупная дрожь, а руки вообще уже ходят ходуном. Зато в мозгу до сих пор ни одной мысли. И к лучшему. Сейчас лучше не думать.

Перепуганный парень открыл ворота, а я, взрыв колесами «морковника» почву, выехал наконец с территории этого ебучего коттеджа.

Несусь по трассе, глядя вперед воспаленными глазами. Появилась первая мысль: хочу выпить. И закурить. Суки, так и не дадут мне бросить... Хотел же бросить курить... Суки... Кто эти «суки» я и сам не знал. Но то, что они суки — в этом я был уверен. Тормознул у торгового павильона уже у самого въезда в город.

Купил две бутылки водки, кинув на прилавок тысячу. Сдачу ждать не стал, сгреб в охапку два пузыря и направился к выходу. На крыльце запнулся и рухнул мордой в асфальт. Но водка целая, а это главное. Начал вставать и почувствовал приступ тошноты. В глазах потемнело. Мутит жутко. Упал на карачки, прижимая одной рукой водку к груди, будто важнее нее сейчас ничего нет. Блеванул перед собой...

— Эй, ты! — услышал позади голос продавщицы из ларька. — Иди отсюда! Достали вы, синегалы!

Сплюнул, поднялся на ноги, извозившись в собственной блевотине... «Как и мамашка твоя... подохла в блевотине своей...» Добрался до машины. Залез внутрь, свернул пробку с бутылки и хлебнул из горла бесцветную жидкость, стараясь унять бьющую изнутри дрожь. Лишь бы только унять ее, лишь бы только не трясло... Снова замутило, но сдержался. Пришел немного в себя и завел мотор.

Еду, как в бреду. И даже не встречаются патрули автоинспекции. Так и добрался до своего двора. В голове уже плыло, потому что я не раз еще прикладывался к спасительному горлышку. Не рассчитал габариты и припарковался в дерево, смяв бампер. Да по хуй... Какое это теперь имеет значение? Никакого... Суки! Ну суки ведь ебучие...

Сижу в машине, хлебаю водяру, как обычную воду, не чувствуя ее вкуса. А может это я сука? Дрожу точно, как сучка... Пиздец, колотит всего... Но внутри постепенно становится тепло. Спать хочу...

Тихонько играет радио. Бодрый голос диктора быстро тараторит: «Добрый вечер, дорогие радиослушатели, жители нашего города, его окрестностей, да и вообще все люди нашей великой и необъятной России-матушки. Скажу больше — привет всем землянам! На часах двадцать три ноль-ноль, а это значит, что впереди ночь, вслед за которой настанет новый день. Если в данный момент вам плохо — не отчаивайтесь. Сейчас солнце спряталось за горизонт, но оно непременно появится завтра вновь, чтобы согреть нас своими теплыми, я бы даже сказал жаркими, лучами. А сейчас, чтобы немного поднять настроение, в наш эфир врывается Ирина Аллегрова со своим нетленным хитом «Привет, Андрей»! Да будет музыка! Поехали!»