Разлом

(По материалам романа А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛаг»)

Еще раз глянув на себя в зеркало Лида осталось, очень довольна. Было раннее утро, но на ней было надето единственное шелковое нарядное платье, которое сидело на ее стройной фигуре очень ладно. Плохо было то, что в нем придется весь день пробыть на работе. Но выхода не было. Позавчера Андрей, за которым она полгода была замужем, принес билеты в театр, спектакль начинался в семь вечера и успеть домой, переодеться не было никакой возможности, так же как и отказаться от такой удачи – достать билеты на балет с Улановой было очень трудно.

С семи лет, до того как им пришлось переехать с мамой в другой район, Лида ходила в балетную студию и руководитель говорила, что у нее способности, но ездить из другого района было далеко, мама работала допоздна, и занятия пришлось оставить. При воспоминании, об Андрее, она улыбнулась – как ему хочется сделать ей приятное. В это время из черной тарелки репродуктора начали передавать утренние новости. В этом году усилиями нового начальника НКВД Ежова процессы против врагов народа проходили по всей стране. В наркомате, в который ей повезло устроиться три месяца назад, тоже забрали несколько человек.

При мысли о работе. Лида невольно поморщилась. То, что первоначально казалось такой удачей – большой паек, возможность получить отдельную комнату, чистая работа машинистки, в центре, до которого удобно добираться, нравилось все меньше и меньше, а события последних дней и вовсе подвергли ее в смятение и страх.

Приятельница матери, которая помогла с трудоустройством – шепнула, что есть место и подсказала к какому человеку обратиться, и что нужно сделать, чтобы ему понравиться, работала в другом отделе и не знала всех особенностей и обычаев места, куда пристроила свояченицу. Начальник отдела по фамилии Сычев – полный, невысокого роста с темными залысинами на голове мужчина, в военном френче, на собеседовании внимательно расспрашивая Лиду о ее биографии, опыте работы, но почему-то не предложил сесть и смотря в упор на стоящею посреди кабинета девушку, внимательно разглядывал ее фигуру с головы до ног.

Подруга матери посоветовала одеться понаряднее, и Лида была в этом самом шелковом платье – зауженным в талии, с пышной юбкой ниже колена, и довольно глубоким декольте – лодочкой. Его взгляд поднимался от изящных щиколоток, выглядывающих под окончанием подола, до хорошенького личика с большими глазами и пушистыми без всякой туши ресницами, слегка подкрашенными губками – «бантиком» – и волосами, тщательно уложенными в высокую прическу.

Однако взгляд все больше задерживался на декольте с выглядывающей из него полоской незагорелой кожи, и на слегка полноватых (по мнению самой Лиды) грудях, с трудом помещавшихся в тесноватый, но единственно подходящий под это платье бюстгальтер. Привыкшая к вниманию мужчин девушка, под этим оценивающим и как будто раздевающим взглядом, невольно поежилась и мысленно пожалела, что так разоделась.

Сычева больше всего интересовало, замужем она или нет. Услышав уверенное: Да, замужем, но пока еще только полгода, - он стал заметно помягче и даже слегка улыбнулся.

Лида знала почему – незамужних на работу не брали, и она была готова к такому вопросу. А, увидев его реакцию, уже не сомневалась – ее примут. Так и случилось, Сычев сказал выходить на работу с понедельника. И уже повернувшись и выходя из кабинета, Лида в порыве благодарности, поскольку ее взяли на работу, и настроение сразу улучшилось, снова полуобернулась, чтобы сказать запоздалое: - Спасибо Вам, я буду стараться.

Снова перехватила этот раздевающий взгляд, на этот раз он был направлен ниже талии, ей снова стало неуютно. Но за четыре шага до двери она не успела себя проконтролировать и соблазнительно качнула бедрами.

– Еще успеешь отблагодарить, – произнес непонятную ей тогда фразу Сычев.

Эта первая встреча оставила тяжелое впечатление. Работа машинистки ей также нравилась, но, постепенно узнавая порядки в учреждении, у Лиды все больше было вопросов, потом нежелания, а в последние дни и страха туда ходить. В бюро работало шесть женщин, примерно одного возраста. Самой старшей – Зое Алексеевне – старшей машинистке было тридцать два года, остальные были значительно моложе, Лидины ровесницы, двадцать три – двадцать пять лет. Все замужние, но как позже выяснилось, что детей, кроме как у Зои Алексеевны, больше ни у кого не было. В первый рабочий день стажерку – так называли принятых с испытательным сроком, удивил прием ее новых товарищей по работе. Машинистки поглядывали на новенькую, которой Зоя Алексеевна разъясняла трудовые обязанности, сочувственно.

Сначала Лида подумала про обычную женскую зависть к ее красоте и молодости, но потом, оглядевшись, не увидела дурнушек среди работающих в машбюро. Это были молодые женщины, хорошенькие, пожалуй, даже красивые, все подтянутые, стройные. Кроме того, все были одеты не очень официально, можно сказать, немного нарядно. Зоя Алексеевна, похожая на американскую актрису Грету Гарбо, была хоть и старше, но выглядела утонченней остальных. Она, правда, сразу сказала, что учреждение у них солидное, и на работу нужно обязательно надеть блузку и юбку, только не узкую, всякие кофты и свитера носить нежелательно.

С блузками понятно, но почему юбки не должны быть узкими, Лида спросить не решилась. С первого дня Лида больше всех разговаривала с Верочкой, сидевшей за соседним столом, жизнерадостной, курносой хохлушкой. Верочка была самой молодой в бюро, но уже получила от учреждения комнату. Сычева все боялись как огня, и потому, когда через неделю работы он вызвал Лиду к себе с экземплярами отчета, она очень волновалась, открывая дверь кабинета.

На этот раз он предложил сесть, а сам, продолжая расхаживать по кабинету, задавал вопросы вполголоса – расспрашивал, как устроилась, все ли понятно с обязанностями, как коллектив. Она отвечала, боясь повернуть голову. Вдруг, резко и неслышно подойдя со спины к стулу, на котором сидела девушка, Сычев, слегка наклонившись над ее головой и протянув обе руки, обхватил своими ладонями неожиданно большими для невысокого мужчины, два тугих полушария груди, и крепко их сжал. От неожиданности у Лиды перехватило дыхание, а руки-ноги будто онемели. Сычев, поигрывая пальцами и продолжая мять ее груди, укоризненно, почти на ушко сказал: - Больше в упряжке, когда вызову не приходи, - явно имея в виду глухой закрытый лифчик под блузкой.

– Встать! – резко меняя тон на приказной, вдруг сказал он, отпуская ее грудь.

Продолжая находиться в оцепенении, Лида встала и выпрямилась. Бумаги в толстой картонной папке выскользнули из рук и рассыпались на полу.

– Подними, – опять властным голосом громко сказал Сычев.

Лида, все еще не соображая, что делает, автоматически грациозно полуприсев, начала собирать рассыпавшиеся. Начальник, быстро нагнувшись, левой рукой сильно надавил на затылок девушки, наклоняя ее голову к полу. Она, чтобы удержать равновесие и не упасть, была вынуждена опереться ладонью в пол и приподнять таз. Сычев, не отпуская ее затылок нагнулся ниже, и, захватив свободной рукой низ юбки, поднял его настолько высоко, насколько позволял крой одежды.

– И трусов чтобы тоже не было, – недовольно сказал он, увидев округлые ягодицы в нижнем белье. Отпустив край подола, он шлепнул ладонью по одной из половинок. И тут Лида, придя в себя и бросив бумаги, вскочила на ноги. Лицо ее было все красное от стыда, прическа сбилась, на глазах выступили слезы.

– Вы, вы – что вы делаете, вы не имеете права, – только и смогла она вымолвить дрожащими губами.

– А благодарность? – снова меняя тон голоса на мягкий, не мигая, смотря ей прямо в глаза, сказал Сычев. – Чтобы здесь работать, надо это право заслужить. А будешь послушной девочкой, поможем с комнатой молодой семье. И пайки будут хорошие.

Лида, не в силах отвести взгляд, трясущимися руками поправляла юбку на поясе, чувствуя себя по-прежнему полуобнаженной перед незнакомым мужчиной.

– Кому скажешь – сгною в тюрьме, – голос начальника снова стал жестким. Неожиданно он повернулся и направился к двери кабинета. – Собери бумаги, приведи себя в порядок и возвращайся на рабочее место, – уже выходя из кабинета, сказал он.

Никому не решившись рассказать про этот случай, Лида стала внимательнее смотреть на сослуживцев. И через пару дней, поднимаясь по лестнице вслед за Верочкой, вдруг обратила внимание, что платье Верочки облепило ее талию и бедра как- то особенно плотно. «Так не ней же белья нет, – осенило Лиду. – Неужели Сычев всех так заставляет к нему ходить?». Набивая пальцами клавиши печатной машинки, Лида искоса поглядывала на Верочку, которую вызывал к себе начальник. Та, явно не себе, перекладывала бумаги на столе. Но когда она повернулась и нагнулась, чтобы что-то поднять с пола, несмотря на то, что поверх платья был надет жакет, хоть и расстегнутый, Лиде сквозь тонкую ткань удалось увидеть свободно болтающиеся без бюстгальтера груди.

Да и прическа была как-то неаккуратна. Тут Верочка, прихватив с собой сумочку, пошла к выходу из бюро, на выходе сказав Зое Алексеевне, что в уборную. Выждав пару минут Лида, решив для себя все выяснить, направилась туда же. В женском туалете, услышав шум в самой дальней кабинке, Лида на носочках, стараясь не стучать каблуками, подошла к ней. Верочка в спешке неплотно закрыла дверь, и Лида увидела, что та, сняв жакет и расстегнув пуговицы на груди, стаскивает через голову платье. На ней и вправду не было никакого белья; забросив одежду на край кабинка, Верочка осталась в одних туфлях.

Затем деловито и быстро достала из сумочки и надела бюстгальтер, потом, не снимая туфель и неловко подпрыгивая на одной ноге, натянула трусики. При этом Лида заметила, что на ослепительно белой коже полных, круглых ягодиц заметны ярко красные отметины, как от шлепков. Полностью одевшись, Верочка вышла из кабинки и, столкнувшись с оторопевшей Лидой, поняла, что та все видела.

Неожиданно зло она сказала: Что уставилась? Не ходила еще к Сычеву по форме один отчитываться?

– Ннн-ет, – только и смогла ответить Лида, смущенная тем, что подглядывала.

– Скоро пойдешь, через это все проходят, – смягчив тон, ответила Верочка. Да ты не расстраивайся сильно, он только с виду грозный, а уж с бабой – то и не может почти. Больше щупает, да заставляет в рот брать. Ну, шлепнет пару раз по попе, зато мне ордер сделал на комнату. А так пару раз в месяц можно и потерпеть.

Лида не могла поверить в услышанное. Верочка, увидев ее изумленное лицо, продолжала: - Для тебя же лучше будет не ломаться, а то он все равно не отстанет, зато может такие неприятности устроить.

– Так к нему все так ходят?

– Все кроме новеньких, тебя, да Тони – ее к нам недавно перевели, все ходят. Нас ведь раньше четверо было, потом штат расширили, ее перевели с другого отдела, а тебя просто взяли. Сычев еще что... Вот если придется к самому идти, или у них совместная пьянка, тогда тяжело приходится, – Верочка вдруг замолчала, о чем-то вспомнив. – Скоро сама все узнаешь, – видимо, побоявшись откровенничать дальше, добавила она.

Лида на рабочем месте долго не могла прийти в себя. Мысль о том, чтобы раздеться перед незнакомым мужчиной и подчиняться ему, была омерзительна. За полгода замужества она свыклась с горячностью Андрея, который при любой возможности, когда они оставались одни, начинал обниматься и все такое...

Если объятия с поцелуями еще ей нравились, то его торопливость при скоротечных проникновениях бывала временами неприятна, к тому же она стеснялась при нем раздеваться. Но это был муж, в которого Лида была влюблена, а тут маленький, толстый и лысый Сычев.

Она решила ни за что не поддаваться, а идти в партком, и все рассказать секретарю парторганизации – этого высокого, худощавого мужчину с простой фамилией Смирнов она видела пару раз в коридоре, и он заходил к ним в кабинет обсуждать предстоящее собрание коллектива по поводу поддержки партии в борьбе с врагами народа. Обращаться за поддержкой к Зое Алексеевне Лида не решалась – та всегда выглядела очень напуганной и бледной. Все знали, что мужа у нее арестовали месяц назад.

На следующий день было особенно много работы. Уже в конце дня, обычно звонивший по внутреннему телефону начальник, сам заглянул в бюро, чего раньше никогда не было. Получилось так, что в кабинете оставались только Зоя Алексеевна, Верочка, и новенькие Тоня с Лидой. Оглядев помещение, он сказал, обращаясь к Зое Алексеевне:

– Все в мой кабинет по форме один.

Та с взглядом показала на Лиду с Тоней и спросила:

– И им? Они же новенькие.

Сычев на секунду задумался:

– Ничего, научим.

Лида, увлеченная работой, за стуком машинки не слышала, что дело касалось и ее. Верочка с Зоей Алексеевной, прихватив сумочки, минут на десять отлучились.

Вернувшись, Зоя Алексеевна скомандовала:

– Работу сворачиваем, все идем к Сычеву.

Сердце у Лиды сжалось от нехорошего предчувствия:

– Уже ведь рабочий день кончился – можно я домой пойду?

Почему-то от Верочки в ответ она услышала злорадное:

– Отказ будет приравнен к прогулу! Ты знаешь, что сейчас за прогулы и опоздания в лагеря отправляют?

Отступать было некуда. Твердо решив не сдаваться, Лида вошла вместе со всеми в кабинет начальника.

Вокруг стола руководителя на стульях кроме Сычева сидели еще трое мужчин. Знала Лида только секретаря парткома Смирнова, а двое других в полувоенной форме были незнакомы. По виду это были грузины – один постарше, другой помоложе. Лида вспомнила, что сегодня в наркомате было большое заседание руководителей управлений со всех концов страны. Утром она уже видела их в коридоре, оживленно и радостно разговаривающих с Сычевым. Видимо, они раньше вместе работали.

А сейчас грузины, увидев молодых и красивых женщин, оживились. На столе у начальника стояла уже почти допитая бутылка коньяка. На полу еще одна, пустая. Лица у всех были красные. Свободных стульев не было, и женщинам пришлось вплотную друг к дружке сесть на маленький узкий кожаный диванчик для гостей. Тут же достали еще стаканы и налили коньяку вновь пришедшим, достав третью бутылку. Один из грузин разнес выпивку женщинам. Лида пить не стала, а только чуть пригубила стакан. Присутствие секретаря парткома обнадеживало и пугало. Но больше все-таки обнадеживало. Грузины стали пить за присутствующих дам, говорить какие-то глупости. Смирнов вообще не произнес не слова, а Сычев, поддакивая, пьяными глазами все чаще смотрел на ровный ряд четырех пар круглых, плотно сжатых женских коленок. Диванчик сам по себе был с низким сиденьем, так что мужчинам открывалось заманчивое зрелище.

Неожиданно Сычев сказал:

– Ну-ка, Зойка, уважь гостей, покажи, что наши дамы могут!

Столь фамильярное обращение к Зое Алексеевне, которая была ее руководителем, хотя еще молодой женщиной, показалось Лиде не уместным. Сычев же продолжал:

– Покажи свои сиськи.

Все сразу замолчали, обратив взгляд на Зою Алексеевну. Та беспомощно оглянулась на Смирнова. Он безмолвствовал.

– Давай! Давай и ты, Верочка, покажи! А новенькие пусть учатся.

Тут произошло невероятное. Зоя Алексеевна и Верочка, опустив взгляд и покраснев, начали расстегивать пуговицы на груди. Лифчика не было ни у той, ни у другой.

Свеженькие грудки Верочки, вырвавшись на свет, торчали тугими коричневыми сосками, а у Зои Алексеевны груди уже немного отвисали, но зато были большими, на вид упругими, с широкими розовыми ореолами. Грузины потрясенно молчали а Сычев, довольный произведенным эффектом, продолжал:

– А теперь, дамы, – ему очень понравилось это слово. – Покажите, дамы, что у вас под подолами, – он довольно заржал.

Неожиданно раздался голос Смирнова:

– Путь на середину выйдут.

Полураздетые женщины покорно встали с диванчика и вышли на свободное пространство кабинета. Верочка была в блузке, расстегнутые края которой выбились из-за пояса юбки, поэтому она выглядела растрепано. А Зоя Алексеевна в строгом платье, несмотря на обнаженную грудь, осталась собранной и утонченной. Единственное – ее лицо пошло красными пятнами.

Лида с Тоней продолжали сидеть, потрясенные происходящим на их глазах унижением и бесстыдством. Лиду особенно удивило бессловесная покорность казавшейся такой строгой и уверенной Зои Алексеевны. То, что она недавно видела Верочку без одежды, делало происходящее с ней как-то легче.

Сычев не унимался:

– Давайте, давайте, покажите ляжки!

Женщины, покорно нагнувшись к краю подолов обеими руками, приподняли их значительно выше колен и замерли. При этом у Зои Алексеевны обнаженные ножки оказались изящней и стройней, чем у молоденькой Верочки – украинки из сельской местности – что называется « в теле».

Грузины о чем-то возбужденно заговорили на своем языке. Сычев, отличающийся тягой к театральности и довольный молчаливой покорностью и дрессурой красивых женщин, вдруг громко скомандовал:

– А ну, подолы выше пояса!

Верочка с Зоей Алексеевной, вздрогнув как от удара, но не посмев ослушаться, рывком подняли юбки к груди.

Лица их были красные от стыда. Причина была яснее ясного – нижнее белье, так же как и лифчики, отсутствовало и на белый свет явились два мохнатых треугольника – черный под поджарым девичьим животом у Верочки и светло-русый под слегка оплывшим Зои Алексеевны.

– Хороши дамы, да? – обращаясь к вновь потрясенно замолчавшим грузинам, глядевшим во все глаза на бесстыдно выставленные самые интимные женские прелести. – У них и попки хороши, – он вновь приказал стоящим посреди кабинета женщинам:

– А теперь повернулись и наклонились.

Лиду не переставала поражать бессловесная покорность сослуживиц. Похоже, что подобные трюки были им не впервой. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, они, не опуская рук и придерживая за края подолы, пригнули головы к коленям на выпрямленных ногах. Чтобы удержать равновесие на каблуках, Верочке пришлось переступить и шире расставить ноги, из-за чего слегка приоткрылась густо заросшая волосами промежность под полными ягодицами. А Зоя Алексеевна продолжала держать ноги плотно сомкнутыми, общая худощавость не позволила ее ягодицам раскрыться, половые губы остались сомкнутыми. Впрочем, таких подробностей Лиде с ее диванчика не было видно.

Зато у грузин кровь уже просто кипела. Они поняли, что с этими женщинами можно делать что угодно, ведь Сычев уже показал, что он распорядитель их тел, и в знак старой дружбы предоставляет всем возможность хорошо развлечься. К тому же суровое время не давало возможности погулять по столице, их поезд отправлялся в девять вечера. А тут красивые, молодые и доступные женщины. Тот из грузин, что помоложе, с раздувающимися от возбуждения ноздрями, не в силах удержаться, встал со стула, подошел к Верочке, и, одобрительно цокая языком, большой волосатой рукой провел сверху вниз по белым, круглым полушариям.

Тут к безмолвно сидящим на диванчике Лиде с Тоней обратился Смирнов, секретарь парткома:

– А вы почему не участвуете в представлении?

Сычев ответил за них:

– Это новенькие, еще не обучены, – и, подумав, решил, что новеньких можно «попробовать» прямо с гостями. В конце концов, еще не было случая, чтобы женщина не покорялась его желаниям.

Однако Смирнов, которому Сычев раньше приводил уже готовых жертв, понял ситуацию и решил помочь своей властью:

– Жены арестованных врагов народа могут пойти вслед за ними, если характеристика с места работы будет соответствующей, вдруг вне связи с предыдущим разговором и событиями, обратился он к враз побледневшей Тоне.

Сычев, вскочив со стула и подбежав к диванчику, схватил ее за руку и вытащил на середину кабинета к троице из двух стоящих лицом вниз полураздетых женщин и молодого грузина, убравшего руку с тела Верочки и с интересом наблюдавшего за новой жертвой. Мужчин было четверо, и они подсознательно уже распределили женщин.

Сычев, отпустив ее руку, не терпящим возражения голосом скомандовал:

– Быстро раздевайся, а то отправим вслед за мужем.

На глазах у Тони навернулись слезы. Но деваться было некуда, угроза была не пустой – по представлению парткомов людей отправляли в тюрьму, а дома у Тони была требующая ухода больная мама. Мужа ее арестовали месяц назад, и она смирилась с мыслью о том, что разлука будет долгой. Но последнее время за врагами народа последовали члены их семей, и она очень боялась, что мама останется одна. Тоня была натуральной блондинкой, с большими голубыми глазами и, несмотря на недостатки фигуры небольшую грудь привлекала внимание мужчин. Деваться ей было некуда, и покрывшись, как и Зоя Алексеевна, красными пятнами на лице, Тоня потянулась к пуговицам на груди. Но Сычев, понимая, что ничего особенного там не увидит, сказал:

– Ты давай сначала нам снизу все открой.

Тоня заревела уже навзрыд, теребя платье на груди. Смирнов же, увидев, что сопротивление сломлено, подбадривал:

– Давай, давай, снимай трусы.

Тоня, запустив руки под юбку, долго копошилась с пристежками чулок, отцепляя их, а затем, неловко переступая ногами, чуть не упав, спустила вниз трусики. Сычев, уже не церемонясь, развернул ее лицом к двери кабинета, и наклонив вперед, свободной рукой задрал подол на спину, как неделю назад сделал это с Лидой. Теперь к портрету Сталина повернулись три обнаженных женских зада с открытыми промежностями.

Дикий страх, который охватил Лиду, когда она увидела, что Тоня сама раздевается перед пьяными мужчинами, прошел. Она вдруг вспомнила, что дверь кабинета не закрыта, вскочила с диванчика, вылетела в приемную мимо застывшего от неожиданности Сычева, и помчалась дальше в коридор и к выходу.

Добираясь домой и вспоминая произошедшую на ее глазах бесстыдную сцену, Лида твердо решила завтра же подать заявление на увольнение и, отработав положенные две недели, искать другую работу.

Дома ее поджидал радостный муж:

– Мы завтра на балет идем, – помахивая билетами, прокричал он. Ты где так задержалась?

И Лида решила ничего ему не рассказывать, не портить праздник.

Все это Лида вспоминала, вертясь перед зеркалом в нарядном платье и очень опасаясь идти на работу, увидеть Сычева, своих униженных сослуживиц. Получалось, что сегодня она будет только дополнительно дразнить начальника. Но расстраивать Андрея ей все равно не хотелось. «Как-нибудь обойдется, к тому же все равно сегодня напишу заявление», – успокаивала она себя, подходя к наркомату.

На входе, после предъявления пропуска к ней подошли двое мужчин в военной форме и предложили пройти с ними. Потом они долго ехали на черной «эмке». Зажатая на заднем сиденье между двумя мужчинами, Лида не решаясь ничего спросить, мучительно соображая куда ее везут. Оказалось – сразу в суд.

Два часа ожидания в коридоре, прокурор зачитал докладную начальника об опоздании на рабочее место, и судья, даже не приподнявшись:

– Именем революционной законности согласно Указа Верховного совета СССР № 235 от 4 апреля 1935 года "О трудовой дисциплине" за преступление против Советской власти, выразившееся в опоздании на рабочее место – пять лет исправительных работ.

«Пять лет за то, что не позволила прикасаться к себе этому негодяю начальнику!», – отдавалось эхом в ее голове, когда конвойный подталкивал ее к воронку – процедура суда продолжалась не более двух минут – ей не дали даже слова сказать.

Фургон, в котором перевозили заключенных, не имел окон и назывался в народе воронком из-за цвета кабины грузовика – автозавод в недавно переименованном Горьком делал машины только черного цвета. Железная будка, в которую заталкивали людей, была выкрашена в желтый цвет, и по бокам у нее было написано «Хлеб». Лида часто видела такие фургоны на улицах Москвы, но только сейчас до нее дошло, что люди в фуражках, сидящие в кабине, хлеб развозить не могут.

Судебная машина работала на пределе – враги Советской власти подняли голову, и через процедуру суда в день проходили сотни человек. Кроме политических, через нее пропускали и случайно оступившихся, но социально близких – воров, бандитов и прочую блатную публику. Поскольку перед Уголовным кодексом все равны – преступившие закон именовались заключенными, между ними не признавалось никакой разницы по статье, возрасту, полу.

Лида, занятая своими мыслями, не услышала восхищенное присвистывание крупного мужчины, руки которого были в наколках – по виду настоящего бандита. После вынесения приговора его в компании двух других подельников из другого зала вели к тому же фургону.

– Вот это краля! – блатные понимающе переглянулись.

В воронке сидело уже около двадцати человек, мужчины и женщины. В основном – обыватели, волею судеб попавшие в волну репрессий. Они тесными рядами разместилсь на небольших лавках вдоль стен полутемного фургона. Узкая полоска света, падавшая из небольшого, меньше форточки, застекленного и покрытого металлической сеткой оконца под самой крышей над кабиной водителя, позволяла увидеть людей до пояса, но лица можно было различить вполне отчетливо. Лиде удалось сесть в середине между пожилым мужчиной и женщиной лет под сорок. Блатных загнали в фургон последними, но они прошли вперед до начала будки и бесцеремонно вытолкнули двух пареньков, на вид студентов, заняв добрую половину скамьи и расположившись ближе к кабине водителя, где меньше трясло.

– Эй, краля, иди к нам, сказал старший из воров.

Никто не отозвался. Девушка, не поняв, что обращаются именно к ней, отрешенно смотрела прямо перед собой.

– Тащи ее сюда, скомандовал старший.

Младший подельник, еще совсем молодой, невысокий, но плечистый и крепкий парень, пригнувшись встал со скамьи и пробравшись к Лиде, резко взяв ее за правую руку и потащил к своим.

– Отпустите ее, – возмущенно сказал пожилой мужчина, сидевший рядом.

Младший, не говоря ни слова, свободной рукой с размаху ударил его по лицу, да так сильно, что тот, не удержавшись на скамейке, отлетел метра на два к двери фургона.

– Молчать, контра, громко сказал Старшой. – Кто будет вякать, перо в бок!

Пассажиры, увидев, что блатных трое, они заодно, и разговор у них короткий, испуганно молчали. В это время младший дотащил Лиду до места, на котором сидел, и толкнул ее на скамью. Грузовик в этот момент резко затормозил перед светофором, и девушка, зацепившись одним каблуком за неровность пола и потеряв равновесие, упала спиной прямо на руки Старшому. Другая ее нога, не встретив опоры, резко взметнулась, увлекая за собой легкий подол платья. Оно задралось почти до пояса, обнажив стройные изящные ножки в шелковых чулках и край темно-розовых трусиков. Показавшаяся полоска кожи от верхнего края чулок до нижнего белья в полумраке фургона была ослепительно белой. Младшему, который стоял перед Лидой, эта картина была видна лучше остальных. Он смог сказать только:

– Ух ты!

В этот момент Лида пришла в себя. Ей стало ужасно стыдно, что мужчины увидели самый верх ее ничем не прикрытых ног и, возможно, белье. Она почувствовала, как крепкая мужская рука, забравшись через узкое, лодочкой, декольте платья и чашку бюстгальтера, сжимает ее грудь, больно защипнув между пальцами сосок. От стыда, боли, страха, брезгливости она пронзительно завизжала. Старшой, одной рукой шаря по груди девушки, которая спиной лежала у него на коленях, другой с размаху залепил ей по лицу увесистую затрещину.

От неожиданности и боли Лида замолчала, но лишь на несколько секунд. И тут же завизжала вновь. В полутьме фургона она не могла видеть, как младший, распаленный видом раскинутых перед ним обнаженных женских ножек, положил свою пятерню прямо на холмик Венеры, резко обозначившийся из-за прогиба спины под тканью розовых трусиков, но почувствовала чужие пальцы, продавливающие сквозь ткань самое интимное место. Оцепенение, охватившее Лиду в зале суда, прошло. «Боже, что они со мной делают?!!». Она стала резко дергать всем телом, руками, ногами, пытаясь вырваться и избавиться от чужих, жадных рук.

– Зажми ей рот, – сказал Старшой Третьему, и с этого момента блатные стали действовать слаженно.

Младший и Третий поднялись, пригнув головы в низком фургоне, и встали лицом друг другу, зажав Лиду между собой. Третий, крепко держа правую руку девушки, свободной ладонью зажимал ей рот. Младший, захватив железной хваткой левую руку, завел ее за спину, одновременно с силой надавливая к полу и заставляя пригнуться. Не имея возможности пошевелиться, Лида стояла на прямых ногах в полупоклоне оттопыренным задом к лицу Старшого. Тот, не мешкая, снова забросил опустившуюся юбку высоко на спину девушки. Схватив обеими руками верхний край трусиков, он начал их стаскивать, но ему удалось их только чуть приспустить, так как Лида плотно сжала ноги и схваченная ими ткань не могла двигаться дальше. Потеряв терпение, Старшой, взяв трусики за край резинки, с громким треском разорвал их. Ткань лопнула по швам, свесившись бесполезной тряпочкой между плотно сомкнутых ног.

Старшой, не вставая со скамьи, быстро, но без суеты расстегнул свои штаны, извлек набухший кровью член и попытался просунуть руку между тревожно белеющих в полумраке фургона женских ляжек. Не получилось. Тогда он, быстро нагнувшись, двумя руками взял Лиду за щиколотки около ступней, с силой раздвинул их, и, быстро просунув в образовавшийся проем свои ботинки, широко развел ее ноги. Она бы упала, если бы ее не держали с двух сторон. Уже не встречая препятствий, разорванная ткань трусиков упала на пол, а рука Старшого легла снизу на неприкрытую женскую промежность. Крик девушки надежно заглушила ладонь Третьего. Пробравшись пальцами через шелковистость волос к границам плоти, он понял, что насильное проникновение туда затруднительно. Он тогда смачно плюнул себе на ладонь, а потом размазал жидкость на головке члена.

Теперь было все готово. Взявшись обеими руками за бедра девушки, Старшой с силой притянул ее к себе, усаживая на член. С первого раза попасть не удалось, и он попытался продвинуться, двигая тазом. Снова не получилось. Пришлось одной рукой снова забраться в глубину густо заросшей промежности, нащупать границу расхождения двух половинок, раздвинуть их пальцами, насколько можно широко, и направить туда свое орудие. Затем Старшой со всей силы притянул женские бедра к себе, продавливая член сквозь тесный вход.

Лида почувствовала, как сзади в нее входит большой толстый прут, нещадно раздвигая и раздирая нежные складки кожи. От боли, стыда, бессилия на глазах ее выступили слезы. Старшой, дотолкав свой инструмент до естественной границы, начал орудовать им в тесном влагалище еще не рожавшей женщины, ритмично отталкивая и притягивая ее за бедра.

Младший в это время, возбужденный близостью женского тела, свободной рукой шарил по платью, пытаясь его разорвать и добраться до груди. Прочная шелковая ткань не рвалась, и он, нащупав ряд пуговиц сноровкой опытного карманника, расстегнул половину верхних. Лямки бюстгальтера, затрещав, лопнули у застежки на спине, когда он с силой потянул его к полу, освободив полные груди, сразу вывалившееся из расстегнутого платья. Третий, не отпуская руку жертвы, не смог удержаться, и схватил девушку за грудь, болтающуюся в ритме, задаваемом Старшим. Лида попыталась крикнуть, но ее душили слезы, и из горла раздался только пронзительный стон – плач, почти не слышный из-за звука мотора.

Старшой быстро удовлетворился, издав звук, похожий на рычание.

Лида почувствовала внутри что-то жидкое и горячее, проникающее в самую глубину. Вынув член, блатной отодвинулся по скамейке, освобождая место у стоявшей в раскорячку с задранным платьем и голым задом женщины. Следующим по блатной иерархии был Третий. Он был самым высоким и не стал садиться на скамейку, а согласованно с Младшим развернул женщину лицом к сидящим, и сбоку ударил ее ногой под колени. Ноги у Лиды подогнулись, и она упала, больно стукнувшись о пол.

Воронок остановился перед светофором. Старшой, хорошо знавший город и не первый раз проделывающий путь от суда до тюрьмы, заметил:

– Последний светофор, быстрее давайте.

Третий, расстегнув штаны и опустившись на колени, руками широко раздвинул Лидины ягодицы, схватил пальцами края срамных губ и, примерившись, с первой же попытки протолкал член по смазанной предшественником дороге. Младшой, подпрыгивая от возбуждения и опасения, что не успеет, сел на место, освобожденное Старшим, перед самым лицом Лиды, стоящей на четвереньках, со свисающими из расстегнутого платья грудями. Правой рукой он просто мял тугое полушарие нежной груди, а пальцами левой, захватив в щепоть, выкручивал торчащий длинный сосок.

От этого девушка сквозь всхлипывания издала протяжное «А-а-а». Это натолкнуло Младшего на мысль, как еще можно успеть. Отпустив груди, он быстро освободил из штанов свое орудие и, крепко схватив жертву за волосы, сжал ей нос. Инстинктивно, лишь для вдоха открыв рот, Лида, не успев даже почувствовать зловоние давно не мытого тела блатного, пропустила между губами его член, упершийся головкой ей в язык, и только ощутив что-то кислое. Она попыталась его выплюнуть, но Младший не дал ей это сделать, чуть отпуская и прижимая, он насаживал ее ртом на член.

Двери фургона уже открывал конвой, когда блатные почти одновременно насытились и отпрянули, застегивая штаны, от стоящей на коленях полураздетой девушки, натужно кашляющей от тугой струи, залепившей горло и забрызгавшей лицо, ничего не соображающей от плача, унижения и боли.

Конвоиру пришлось забраться в пустой фургон и за руки поднять ее с колен. Но перед этим он разглядел, что на карачках стоит баба молодая и красивая, да еще с задранной на спину юбкой. Так что с удовольствием пощупал женщину и шлепнул ее по голым оттопыренным ягодицам, а потом, подталкивая пошатывающуюся и плачущую заключенную к выходу, запустил руку в расстегнутый вырез платья. По сравнению с тем, что произошло в предыдущие четверть часа, она этого даже не заметила. Остальные конвойные с интересом уставились не столько на плачущую растрепанную женщину, как на появившиеся из полутьмы болтающиеся груди, вылезающие из расстегнутого платья.

От яркого дневного света Лида пришла в себя. Осужденных уже завели в задние тюрьмы, а Лида, одной рукой утирая слезы, другой прикрывая половинками платья голую грудь, жаловалась у дверей воронка конвойному офицеру, что ее изнасиловали прямо по дороге. Тот с усталым видом отвечал:

– На всех женщин отдельных машин не напасешься, а расследовать это происшествие некому, некогда, и вообще тебе все равно в лагеря. Какая разница, накажут насильников или нет? Они все равно там же будут.

Потом было недельное стояние в набитой битком женской камере, спали на нарах по очереди. Только тогда Лида поняла, что таких, как она – невиновных – тьма тьмущая, а чуть позже, что бабская доля за решеткой горче мужской, но некоторым все-таки везет...