Остров. Глава девятая: Гарем гарему рознь или многожёнец

До острова я добежал очень быстро. Даже не подозревал за собой такую прыть. Часто оборачиваясь, не упала ли моя находка, я пересёк эти три километра одним махом. Выскочив на берег, я остановился, окинул белое пространство до острова. Куда идти? Провалиться у самого острова под лёд, утащив туда же эту полуживую девушку, мне не хотелось. Я потянул пистолет, чтобы дать сигнал, но Вович выскочил на крыльцо, вскинул руки. Смотрит в бинокль. Я замахал руками, приветствуя его, тепло избы, возможность спасения замерзающей находки. Вович выкатил что-то похожее на широкие сани, сел на них. Звук заведённого мотора проскочил мимо меня, ударился о стенку деревьев, разлился вдоль речного берега. Моторизация?

В избу мы затащили её в охапку. Ира хлопотала, подбрасывая поленья, расстилая на столе одеяло.

— Давай спирт! — Вович поправил ноги девочке. В таких сапогах в лес? Самоубийца. — Воду кипяти!

— Уже поставила! — Она нырнула куда-то в бок, появилась с большой бутылкой, полной жидкости. — Раздевайте же!

Промокшая и взявшаяся льдом одежда с треском ломалась льдинками под нашими руками, неохотно уступая её тело. Девушка была без сознания, что и помогало, и мешало нам. Слой за слоем мы снимали с неё одежду, удивляясь как можно было вот так легко одетой пойти в лес. Явно из города. А может быть попала в какую-то ситуацию, из которой только один выход — побег в зимний лес. Ирина копалась в сундуке, доставая тёплые вещи, когда мы стянули с лежавшей девушки платье, остановились.

— Чего встали!? Бабы не видели? — Она спиной чувствовала наши действия? — Давайте её догола раздевайте! И растирайте ноги! — А повернувшись, охнула, прижав вещи к груди. На теле лежащей девушки чётко выделялись три холмика — две груди третьего размера с удивительно прозрачными кружочками околососковой области и животик, под которым чернел прямоугольничек рыжих волосиков. — Едрёна же мать!

— Что встала? Голой бабы не видела? — Съехидничал Вович, растирая руки спиртом.

— Быстро! — Она подскочила к столу. — Из печи чугунок с горячей водой. Быстро!

Она закашлялась от вливаемой в рот водки, завозила рукой по лицу, растирая остатки по подбородку. Порозовевшая, с мокрыми волосами она напоминала инопланетную диву из фильма «Пятый элемент» в момент пробуждения внутри лабораторной колбы. Только на той было что-то напоминающее одежду, а на ней только цепочка с крестиком.

— Жива? — Ирина наклонилась к ней, подхватила голову. — Где больно?

— Где я? — Она обвела взглядом вокруг, увидев нас, завозилась, словно хотела соскочить и броситься на улицу.

— Лежи. Ты в безопасности, всё хорошо. — Ирина погладила её рыжие волосы, сделала знак рукой — «тащите одеяло».

Через три часа она уснула. Ирина всё это время поившая её каким-то травным отваром, кутавшая её в тёплый платок, устало вышла из комнаты, села к нам за стол.

— И где ты её, вот такую нашёл? — Ирина посмотрела на шторку, выполнявшей роль двери в той комнате.

— У берёзы, что, там, на повороте...

— У рогатки. — Вович уже устроивший мне опрос, давал пояснения. — И пёр её сюда.

— Мда. — Ирина покачала головой.

— А она что? — Вович кивнул мне — «наливай».

— Что-что? Молчит. — Ирина подтянула к себе стопочку. — Ну, за встречу.

— За возвращение. — Поправил я.

— А вернулся? — Вович подцепил пальцами капусту, посмотрел на шторку.

— Вернулся.

Пока растопили мой дом, пока то, пока сё, короче, укладывались уже в темноте. Я на сдвинутых лавках, рядом с печкой, с рюкзаком под головой, Вович и Ирина в спальне, найдёныш в комнате для гостей. В угловую комнату спать я не пошёл. За стенкой постель четы Вовичей, которые явно собирались в ночь немного пошалить. Мне же, уже недели полторы не видевшей женщины, было бы трудно лежать за стенкой. Поэтому причина изменения положения в избе была очень правдоподобной — чужая женщина в избе. Снаружи, о чужих, предупредит Трезор, или по простому Трёшка, приблудившийся по осени пёс, а внутри надо быть настороже. И ничего, что девушка в положении, да ещё после долгого блуждания по лесу.

Она вышла к утру, такая же белая как рубашка, в которую обрядила её Ирина. Я поймал её у двери, аккуратно прижал рот, свернул руки, пытавшиеся выцарапать мне глаза. Появилась сонная Ирина, в платке на голое тело, помогла отвести обратно беглянку. Та явно была в каком-то состоянии полной несознанки. И хотя освещение было никакое — тусклый фонарь «летучая мышь" — я понял, что Вович и Ирина зря времени не теряли. Животик явно контрастировал с фигуркой Ирины. Молодцы!

До того момента, пока не встал Вович, я сидел на табуретке у двери, придавливая деревянную колодку кобуры бедром. И думал. Прав ли я, что отойдя от дел, осел тут? Что делать с Машей? С Викторией? Как быть с родителями? Хотя с тем, что я получил за свою долю должно хватить надолго. А может быть их привезти сюда? Свежий воздух, природа, опять любимый ими огород можно разбить тут на той стороне хуторка? Или не поедут? Ладно, посмотрим. К новому году привезут их, посидим, поговорим, что-нибудь решим. Так и встретил я новый день с полной неразберихой в голове. И только я занялся наведением порядка в своей протопленной избе, как Трёшка застучал голосом сигнализируя о чужих. Я дёрнул пистолет, накинул тулуп, двинулся на улицу. Кого принесло?

Принесло Викторию. Сидевший в санях Спиридон, лихо покрикивая на лошадь, свернул с речки, перескочил образовавшейся у берега небольшой ледовой вал, затормозил, практически у самых ворот в сарай. Виктория соскочила с саней, вынырнув из-под тулупа, бросилась мне на шею, где затихла на мгновение, словно ребёнок, который возвращается домой и виснет на шее, ощущая себя, таким образом, в безопасности. Пока распрягали лошадь, переносили вещи, знакомились, наступил обед. За стол сели все кто был, за исключением найдёныша. Она лежала, повернувшись спиной к миру, рассматривала стенку, думая о чём-то своём. Так и пролежала весь день. Вечером, когда солнце позолотила верхушки деревьев прощальными своими лучами, я потащил чемоданы Виктории к себе в избу. «Моя женщина» пусть живёт в моём доме. Она не возражала, а очень даже радовалась. Истинную причину своего прибытия она назвала потом, когда внезапно перебравшаяся к нам в избу спасённая, назвавшая себя Елизаветой, уснула. А пока она щебетала, распаковывая чемоданы, перетряхивая вещи, успевая периодически чмокать меня в щеки. Чем даже немного ввела меня в некоторую оторопь. В этот момент на пороге появилась Елизавета, поддерживаемая Ириной и Спиридоном.

— Она сказала, что будет спать там, где спишь ты. — Ирина, чуть отстав, покрутила у виска пальцем — мол, чудит девка. — Упёрлась и всё.

— Ничего. — Виктория с интересом посмотрела на девушку, заметила пузико, бросила заинтересованный взгляд на меня, неё, Ирину. — Давай, проходи.

— Положи у печки с той стороны. — Ирина поставила большой чайник с отваром. — Пусть всегда будет тёплым. И пусть пьёт только это. А то простынет и всё! — Что это всё, она не пояснила, закрыв за собой дверь.

— Девочки. — Я откашлялся. Отделение роддома, приюта, гарема в одной избе. — Давайте-ка устраиваться на ночь. — Особого белья у меня не было, но на всех хватило.

За Викторией приезжали. Она так и сказала — «за мной приезжали, но я смылась». Каким-то седьмым чувством она уловила их ещё на подъезде, нырнула в подпол, где и просидела, пока джип с братвой, поколесив по деревне и не получив никаких зацепок, убрался восвояси. Она же уговорила Спиридона отвезти её ко мне, а Маша согласилась.

— Ты не представляешь, как я ненавижу за это отца! — Она сжимала кулаки, тихо шипя мне в лицо. — Вяжется со всякой гадостью! С бандитами, ворами. Сволочь!

— Ты об отце так не говори. — Ну, не мог я позволить ей говорить так. Потом вырастит, поменяет свою точку зрения, и вспоминать об этом будет со стыдом. — Он всё-таки заботиться о тебе. Ищет.

— Знаешь, почему ищет? — Она поддёрнула рубашку, удерживаемую

коленом, уткнулась губами в моё ухо. — На меня такие счета в банке Кипра, что могу купить это остров, деревеньку и ещё полкрая. Я богачка! Эта сука знает это, отец тоже дёргается. Я ведь могу и проболтаться.

— Уже проболталась. — Я усмехнулся.

— Ты не такой. — Она неожиданно обхватила меня за шею, поцеловала в губы. — Ты хороший.

— Это ты как поняла? — Я усмехнулся. Какие у неё губы — бархатные, нежные, прямо детские.

— Я понимаю. — Она села обратно, пробуя языком губы. — И пахнешь хорошо, вкусный. Сладкий. — Сладкоежка!

— Чай с коньяком и вареньем пил. — Отшутился я. Она ударила меня своим поцелуем прямо в член. Он заворочался, тяжело, угрюмо, с явным намерением выступить с протестом.

— Нет, я серьёзно. — Она соскочила с табуретки, на цыпочках пробежала в мою комнату, плюхнулась на кровать. Ну, совсем распоясалась!

Она не ушла с кровати, как я её не уговаривал. Улеглась и всё. Только поблескивала глазками из-за края одеяла. Но, когда я потянул подушку, чтобы лечь на столе, схватила за руку, потянула к себе.

— Я тебе хочу кое-что сказать. — Ох, уж эти девичьи уловки! — О Маше. — Так?

— Ну, что такого ты скажешь? — Я сел рядом.

— Ты знаешь, что она тебя любит?

— Знаю. — Тут вопрос люблю ли я её? И ответа на него пока у меня нет. — И?

— Она беременна. — Одеяло было отброшено в сторону, Виктория обвила мою шею руками. — Она мне вчера сказала. — Ещё немного и я её завалю! И, невзирая на Елизавету, отдеру! — Поздравля

ю! Ребёнок это хорошо!

— Ребёнок это плохо. — Стоявшая в просвете двери Елизавета покачивалась. — Зачем ты меня спас?

— Э! — Я подскочил, подхватил её. — Давай-ка ложись!

— Сюда! — Виктория похлопала по моей кровати. А где спать я буду? — Давай сюда! — Или что-то задумала хитрюга?!

Когда она узнала, что беременна, долго металась, не зная, что предпринять. В 18 лет беременность, когда ни родители, ни парень, от которого она забеременела, не поддерживают, это тяжкая ноша. Поэтому, она села в первый попавший поезд и поехала. На какой-то станции вышла и пошла с твёрдым желанием умереть. Замёрзнуть в лесу. Почему? Слышала, что засыпает человек на морозе и всё. Ничего не чувствует, ничего не болит. Выбрала место покрасивей и села умирать. А тут я. И теперь жизнь не мила, и белый свет не свет.

Ей 18 лет? Я бы дал лет двадцать, к тому же третий номер? Вот акселератки пошли?! Пятнадцать лет и такая дура? Отморозко тудэй, мать иху так! Дождавшись, когда, уставшие от слёз, разговоров и чувств, обнявшиеся девушки заснули, я пошёл за стол, достал коньяк, налил стопку. «За спасённую душу" — почему-то сказал я сам себе и опрокинул стопку.

Бросив взгляд на гарем, спящий на моей кровати, я проверил пистолет и лёг на столе, укрывшись тулупом. В деревне тулуп основное средство спасения — хоть летом, хоть зимой — тулуп на голое тело и никаких проблем!

***

— Теперь я понимаю, почему на тебе так повисла Машенька. — Она лежала на боку, подложив руку под голову. Уставшая от любви, пьяными глазами она поблескивала в полутьме избы. — На таком мужчине не стыдно повиснуть. Даже поджать ножки можно.

— Ага. — А что скажешь ей? Ничего, так как говорить не хотелось. Устал. — Поджали.

— Сердитый. — Виктория улыбнулась, томно потянулась. — Даже спать не хочется. Так хорошо! Давно мне так не было хорошо!

Я её всё-таки трахнул. В один из вечеров Виктория выскользнула из их домика, углом примыкавшем к моему, просочилась сквозь поленницу. Среагировал я только на скрип двери в «предбаннике». Стоя с черпаком в руке, я бросил взгляд на кровать где лежал пистолет, на нож, воткнутый в столешницу, рядом буханкой, головкой лука, бутылкой и небольшим блюдцем с солёными огурцами. Да, я решил выпить перед сном. Грамм пятьдесят, не больше. Пристыл что-то на рубке дров. Вот домоюсь и выпью. Этот скрип двери застал меня стоящим в тазу, смывающим с себя пот сегодняшнего дня. На пороге появилась Виктория, закутанная в пальто — такое синие, пуховое пальто, из-под которого торчали её голые ноги в кроссовках.

— Ты чего? — Прикрываться или там делать смущённый вид смысла не было. Мне даже нравилось, вот так стоять голым перед ней. Хотя, на берегу моря, на солнце было бы приятней.

— К тебе. — Она плотно закрыла дверь за собой. — Полить?

— Для этого пришла? — Я усмехнулся, она ответила. Чертовка что-то задумала.

— Нет. — Она подошла, накатив на меня волной свежего прохладного воздуха. — Просто увидела тебя таким и решила помочь.

— Ну, полей. — Ковшик нырнул в чугунок, зачерпнул воды. — Только не замочи себя.

— А мне бояться ли? — Пуховое пальто соскользнуло с плеч, освобождая тело, затянутое в ночную рубашку. Либо так было задумано либо размерчик был чуть меньший, но тело рельефно проникало через ткань рубашки сосками, бугорками, складками. — Держись! — Вода полилась на спину, сбивая пену. — Ой! — Полковша вылилось мимо моего плеча, вымочив верхнюю часть её рубашки. Хитрюга потащила с себя промокшую рубашку, открывая постепенно ножки, аккуратно подбритые короткие волосики на лобке, построенные в ровный перевёрнутый треугольник, аппетитный животик с точкой пупка, шаловливые грудки с собравшимися волнами кружочками и пуговками сосков. — Надо сушить. — Деланно огорчённо вздохнула она.

— Тогда я протру тебя. — Я потянул полотенце, понимая, что глаза она сейчас не поднимет, так как наблюдает за растущим в размерах членом. Да, я хотел её, а какой мужчина не захочет женщину, стоящую голой возле тебя, а ты голодный если не как волк, то как Робинзон в первые полгода отшельничества? — Аккуратно.

— Протри. — Она прижалась ко мне, заглядывая в глаза.

Грудь горячими сосками обожгла мою мокрую грудь, заведя моторчик внутри. Сделать несколько шагов к кровати, держа её на руках, было делом минуты. Опуская на откинутое одеяло это приятное лёгкое тело, я невольно сглотнул. Как голодный волк, перед тем как положить на землю жертву. Она пододвинулась, не выпуская из рук мою руку, молча потянула за собой. Я чувствовал дрожание её руки, как она чувствовала ладонью другой руки биение пульса в моём члене, уже торчавшим колом. Сдерживая себя от желания наброситься на неё, вонзиться в неё, покорить напором, рассыпать по одеялу её волосы, заставить выть под собой, я принялся ласкать горячее тело. Не знаю в какой степени она была искушёна в любовных играх, но на начало каждой моей игры воспринималось как начало штурма. И каково было её изумление, а также возбуждение, когда обнаруживалось, что моя комбинация поцелуев её сосков это только подход к другой игре с её губками, уже просящих члена. Но я нырял головой между её ног, гладил языком сладкие губки в чуть колючем обрамлении, нырял языком в складки, подхватывая её влагу, ласкал нежные лепестки, вызывая у владелицы этого превосходного бутона нежности резкие выдохи, всхлипы. (Специально для .оrg — You-Stories.com) А когда мягким язычком я прошёлся по набухшему бугорку клитора, она материлась, потянула меня на себя со словами «Ну, еби! Еби! Не мучай!».

Головка окунулась в сладостную теплоту губок, поелозил там, пристраиваясь, но продвинутся вперёд так и смогла. Вход был узким для неё. Виктория охнула, засуетилась, разворачиваясь на кровати и раздвигая шире ноги. К тому же, руки её, оставив моё тело, с силой потянули в сторону кожу в пахе, растягивая упругое кольцо. Я нажал на чуть изогнувшийся член, придерживая его стройность сжатыми пальцами. Девочка сдержанно застонала, но головка уже нырнула в не менее узкий проход.

— Ещё! — Она оттолкнула меня, нащупала рукой член, потащила обратно.

— Что ещё? — Я не давал ей вытащить член, прижимая её руки.

— Ещё раз войди. — Она облизнула сухие губы. — Войди ещё раз. Вот, так. Пожалуйста! С силой!

— Не будет больно? — Я приложил член ко входу, посмотрел на неё.

— Нет. Мне наоборот приятно. — Она опять потянула кожу, выдохнула. — Давай! — И охнула, почувствовав, как головка продвинулась через её воротца. — Так! Мамочка! — Это я навалился на неё, не сдерживая себя. Мне хотелось сейчас растолочь девочку в мелкий порошок, затрахать до потери пульса! Или до обморока.

Как бывает в этой жизни, когда очень хорошо, что-то обязательно будет с проблемами. Это как инь и не менее известное ян. Одно без другого не бывает. Так и у меня. Была девочка, были все условия, а вот у меня был сухостой. Мужчины поймут меня, какое чувство было у меня, когда Виктория с полубезумными глазами в которых стояли слёзы, билась в оргазме подо мной, собирая в сжимаемые кулаки простынь, одело, а я не мог кончить. И это всё давило, вызывая желание оторвать к чёртовой матери всё — что у неё, что у себя! Она набросилась на меня сразу же после того, как чуть отхлебнула водки из налитой стопки. Повалив на спину, она занялась членом, обсасывая, гладя языком по головке, сжимая мошонку. Да, немного больно, но то, что там бушевало было больнее. Я оторвал её от члена, перекинул ногу через себя, потянул за бёдра, направляя на член. Она, заведя руки между нами, нащупала и член, и вход, соединила их, а потом просто опустилась, застонав протяжно, вытягиваясь вверх. И закачалась, периодически бросаясь на мои губы жёсткими от желания сосками. В один из таких наскоков я поймал её сосок, протянул губами и куснул. Легонько, чуть-чуть. Она вскрикнула, рванулась и забилась на мне, соскальзывая в бок. Я поймал её талию, придержал, не прекращая двигать тазом, забивая свой кол в трепещущую от оргазма вагину. Отпущенная Виктория упала рядом, опустошённая. Но видя, как торчит член, она замычала, потянулась ко мне.

Девочка уткнулась головой в сложенные ковшиком ладони, выпятила попку. Не целясь, я потянул половинки её попки в стороны и нырнул в круглое окошечко, уже разработанное мною. Она стойко выдержала мою осаду, приступы, тихо постанывая снизу. Кончил же я от её фразы, донесшейся снизу «писать хочу». Картина писающей Виктории толкнуло меня в спину, выдернув затычку в плотине державшей миллиарды сперматозоидов. Мир качнулся назад, вперёд, вспыхнул озорным светом. Потом я обнаружил себя стоящим на полу (когда я успел переместиться на пол?), на краю кровати её, висящей на моих руках. Отпустив девочку, спиной непослушного тела упал на кровать. Она же простояла рядом на коленях, не меняя позу, ещё минут пять — шесть лишь покачиваясь уставшей попкой. А затем соскочила, присела над тазиком, озорно улыбнулась и громко зазвенела струёй. Пройдя обратно легко на цыпочках, Виктория упала на бок, подложив руку под голову. «Теперь я понимаю, почему на тебе так повисла Машенька». — В её глазах скакали отблески от пламени лампы или озорные огоньки?